Пляжный детектив 3

  Глава третья.
                «Что-то день нынче странный…»
 
   Утром, обдумывая прочитанное в дневнике Дубинина Е.А,  я подумал, что совершаю противоправное действие, укрывая эти записи от следственных органов. Угрызений совести, что я поступаю аморально, читая чужие откровения, я не испытывал, так как Дубинин был мертв, а  родственников, как  мне сказала Светлана, у него не было. И к тому же в голове у меня вертелась тщеславная мыслишка: а вдруг при помощи этого дневника именно я раскрою это преступление.
   Пока же я решил обезопасить себя в правовом аспекте, защитив при этом свои  интересы.  Я прогулялся по центральной улице, нашел там корявую вывеску «Ксерокопия», и за полчаса скопировал всю тетрадь в двух экземплярах, от корочки до корочки. Затем зашел в отделение милиции и спросил следователя Тимошенко. Мне ответили, что он обещал быть во второй половине дня, а сейчас выехал на место преступления на  базу отдыха «Кавказ».  Я спустился к морю, по пути обдумывая предстоящий телефонный разговор с Ларисой Николаевной. Мне хотелось рассказать ей о посещении Никой конторы Аделаиды Ивановны, как-то очень тонко намекнуть о вымогательстве взятки и оценить реакцию моей хозяйки на  эту завуалированную информацию.
  Юрий Андреевич, следователь из краевого центра, ходил по песку и что-то  вымерял рулеткой. Мне очень захотелось узнать, для чего он это делает, и я применил прием, который до этого действовал безотказно. Я подошел почти вплотную к нему, улыбнулся во весь рот и беззаботно спросил, как самого близкого друга:
  - Ну, как, получается?
   По выражению его лица  я понял, что своей цели я достиг. Правда оно не стало менее озабоченным и приветливым, но и раздраженным от моего беспардонного вопроса тоже. Да и ответ на этот вопрос был  вполне спокойным, словно  следователь решил поделиться своими сомнениями со своим коллегой:
   - Да нет, ничего не сходится,  уважаемый.  Эти местные Шерлоки Холмсы такое понапишут в своих протоколах, что потом год будешь разбираться, что и до чего. Вот слушайте: «Пуля от пистолета Макарова находилась в ране в пределах одного сантиметра и была извлечена щипчиками для ногтей».  Шедевр!  Из этого следует, что она, то есть пуля, не достигла сердца. А теперь читаем дальше: «Смерть наступила в результате огнестрельного ранения из вышеназванного пистолета прямым попаданием в сердце». Еще один перл криминалистики! А теперь смотрите. Вот здесь лежал убитый. Головой по направлению к берегу. Стреляли ему в спину. Я рассчитал: чтобы пуля была на таком излете, убийце надо было находиться в море на расстоянии не менее ста пятидесяти метров, учитывая ветер и другие погодные условия. Возможно ли это было при таком шторме? Нет. Вы скажете: к нему подобрались на лодке. А  люди, видевшие тот шторм, опять возразят вам: никакая лодка не могла приблизиться к берегу при таком волнении моря….  Вот и получается, что ничего не получается.
   Следователь замолк и вдруг подозрительно взглянул на меня, задав, видимо, себе вопрос: и чего  я ему все это рассказываю? Чтобы пресечь все его сомнения и угрызения совести, я достал из сумки тетрадь Дубинина Е.А. и, протянув ее Юрию Андреевичу, сказал:
   - Вот этот дневник убитого я нашел в день его смерти неподалеку от места преступления. Вчера я забыл отдать его вам, чтобы вы приобщили его к делу. 
   Следователь  веером перелистнул страницы дневника и вернул его со словами:
   -  Эти мемуары могут теперь интересовать только родственников убитого. Нам они не к чему.
   Я  очень удивился этому заявлению и попытался возразить:
   -  Но ведь здесь могут быть записи, касающиеся знакомых Дубинина, а следовательно….
   - …а, следовательно, предоставьте следователю, где ему следует искать знакомых убитого, - с обаятельной улыбкой скаламбурил Юрий Андреевич, и я по достоинству оценил его лингвистические способности.
 Я открыл тетрадь, взглянул на строчки, написанные мелким убористым почерком, и понял: чтобы прочесть все это, надо потратить, по крайней мере, один полный рабочий день, и можно ровным счетом ничего, касающегося дела, не узнать.  Следователь, вероятно, был прав.  Но мне, все равно, казалось, что дневник может помочь хотя бы в том, чтобы узнать, а что за человек был Дубинин Е. А., а это может пролить свет на причины преступления, если, естественно, убийство не было совершено с целью ограбления. Но этого говорить Юрию Андреевичу я не стал. У меня впереди был трудный разговор с Ларисой Николаевной.
   Услышав мой голос, она обрадовалась так, будто нашелся ее пропавший родственник.
   -  Евгений Михайлович! - закричала она сквозь гул голосов, и я догадался, что позвонил не во время: в ее кабинете проходила планерка с заказчиками.  -  Перезвоните мне через полчаса, я очень хочу услышать вас.
  Я уже распланировал сегодняшний день, и терять эти полчаса мне не хотелось: у меня впереди был  ознакомительный поход по турфирмам, составление тезисов экскурсионной лекции «Лермонтов на Тамани», исходя из того, что я узнал по этой теме вчера,  и неформальная встреча с одним из руководителей экскурсионных  бюро.  Кроме того, я все же намеревался пойти на похороны моего вчерашнего знакомого.
   Я стал думать, чем же мне занять  эти полчаса, когда увидел Светлану, идущую с пляжа с полотенцем на плече.  «А  отдам-ка я  дневник Дубинина ей, -  неожиданно решил я.  – Все-таки для нее это был близкий человек, и эта тетрадь будет для нее дорога как память».
   -  Здравствуйте, Света, - сказал я, выйдя к ней навстречу,   и снова поразился контрасту в ее облике:  темные пятна под   глазами и блеск энергичной красоты в движении и взгляде.
   Она тускло улыбнулась:
   - Здравствуйте!  Я очень плохо спала эту ночь, решила искупаться с утра. У вас есть зажигалка?
   Я дал ей прикурить, и она присела на скамейку у домика с распахнутыми дверьми: видимо, все отдыхающие уже выехали из него.
   -  Что это наш Юрий Андреевич суетится на берегу? – спросила она, криво усмехнувшись, и эта усмешка получилась у нее очень злой.
   - Нашел несоответствие между протоколом и собственными умозаключениями, - ответил я, стараясь говорить как можно неопределенней: мне не хотелось напоминать Светлане обстоятельства вчерашнего убийства.
  -  А это и все, что он может найти, - снова зло сказала она и продолжала говорить отрывисто, делая паузы для того, чтобы затянуться сигаретой. – Не раскрыть им этого дела. Никогда.  Не было у Джея врагов.  И грабить у него было нечего. И вышел он из себя лишь однажды, после того звонка по межгороду…. Кто-то,  видимо, просил его позвонить кому-то по номеру, который он записал на фотокарточке.  Джей всегда ее в барсетке держал.  Это его бывшая невеста. У  него было две таких фотографии. Одну  он украл у нее, когда только влюбился.  А другую  она ему сама подарила.  С надписью:  «Женьке, навсегда твоя…».  А потом вышла замуж за другого.  Так вот когда мы познакомились, Джей собирался эту фотографию порвать. А я не дала. Упросила подарить мне. Он удивился: для чего?  Я сказала: «В назидание себе. Чтобы я никогда не дарила тебе таких фотографий. И никогда не бросала».  Он еще коротко так ответил мне: «Жестоко мыслишь».
   - А вы точно видели, что записав номер, он положил фотографию в барсетку?
   - Конечно, помню. Он еще достал деньги из нее и пересчитал. А потом все, что лежало на столе, засунул в сумочку.
   - А зачем он считал деньги, вы не спросили?
   - Разве женщина может об этом не спросить? Он сказал, что ему надо будет завтра, то есть, вчера, съездить в аэропорт, встретить кое-кого. Я спросила: «Кого?», а он ответил: «Клиента».  А сегодня Марат Никитович говорит, что никаких клиентов встречать не надо было.   
  Она замолчала и прикурила от своей сигареты вторую. Я решил воспользоваться этой паузой и отдать ей дневник.
   -  В то утро, - начал я, запинаясь, так как мне снова пришлось возвращать мою собеседницу к тем печальным событиям,  -  в то утро я нашел за домиком вот эту тетрадь. Это дневник Жени. Он вел его, начиная с 1992-го года. Я хотел отдать его следователю, но тот сказал, что он им не нужен…  И тогда я подумал, что дневник должен быть у вас. Как я понял, вы были самым близким человеком для Жени…
   Светлана взяла дневник, как-то очень пристально взглянула на его обложку   и, даже не открыв его, протянула назад:
   -  Я знала, что Джей ведет дневник.  Хотя это было так на него не похоже.  Иногда, когда я злилась на него, мне хотелось сказать ему что-нибудь обидное по этому поводу.  Но потом я ругала себя за это. Его нельзя было обижать. Тем более, смеяться над ним. Если бы я хотя бы раз пошутила над этой его привычкой, он бы ушел от меня.   У него был очень открытый характер, он мог рассказать о себе все, но  к этому «всему»  надо было относиться серьезно. Точно так он относился к людям сам.  За что я его и любила…  Я не хочу брать, тем более читать его дневник. В нем есть многое, чего я о нем не знаю.  И не хочу знать. Он останется со мной таким, каким был только со мной…  Щедрым, открытым и честным…  Вы придете на похороны?
   -  Да, обязательно приду.
   - Тогда к трем часам подходите к гостинице. До свидания….
   …  После повторного звонка Ларисе Николаевне я уже не услышал людского гама, но по свисту  ветра и крику чаек догадался, что моя хозяйка  куда-то  стремительно движется по набережной родного города.
   -  Евгений Михайлович, - вновь радостно прокричала она, - наконец мы можем поговорить с вами спокойно. Правда, я ждала вашего звонка еще вчера, но ничего, прощаю…  Какие у вас новости, впечатления.
   - И те, и другие  пока весьма незначительны, - сдержанно ответил я. – Съездил в Тамань.  Маршрут  интересен и накатан, но спросом у народа не пользуется. Я  думаю, что это для нас не ахти как страшно, потому что наши туристы едут по тематической путевке, а условия для отдыха здесь прекрасные. Обилие турфирм меня тоже не смущает  по той же причине: у нас будет свой уже сформированный контингент экскурсантов. Но думаю, что хорошо было бы привлечь и местных отдыхающих и даже жителей. Есть кое-какие планы. О них расскажу после возвращения. Сегодня намерен встретиться с руководителем одной из турфирм и поговорить, как говорится, по душам. Вот и все, что я вам хотел доложить.
   - Вы умница, Евгений Михайлович! - восторженно  похвалила меня Лариса Николаевна, перекрикивая вопли чаек. – Я знала, кого послать в эту Тмутаракань!  Когда думаете вернуться? Здесь без вас тоже завал. Разбаловали вы нашу клиентуру: подавай ей Старкова, да и только!
   -  Думаю, что трех дней мне хватит. И день на дорогу.
   -  Хорошо. Ко мне вопросы есть?
   -  Есть. Только личные. Можно?
   -  Конечно. Ваши личные вопросы  - это мои служебные проблемы, помните об этом.
   - Спасибо, буду помнить. Я хотел бы спросить вас насчет вашего разговора с Аделаидой Ивановной. Она действительно твердо обещала место в садике для моего сына?
   - Конечно, тверже быть не может. Место в «Магнолии» вам гарантировано  окончательно и бесповоротно.
   - Может быть и так, но теперь она требует  от нас спонсорской помощи в ремонте садика.  Вы бы как расценили такое требование?
   Лариса Николаевна отличалась особой, иногда излишней, прямолинейностью, а потому ответила сразу же:
   - Конечно, как взятку! 
   Я даже почувствовал, как она задыхается от возмущения, и, действительно, она продолжила наш разговор спустя минуту:
   -  Евгений Михайлович, не говорите мне больше ничего. Я чувствую себя полной свиньей!  Ждите моего звонка.
   На этом связь  прервалась, и я, пораженный таким поворотом нашего разговора, поплелся на центральный пляж, где еще вчера заприметил солидное здание с броской вывеской «Отель Лагуна». А чуть ниже, над дверью,  красовалась менее яркая информация: «Туристско-экскурсионное бюро «Колумб».
  Наступала жара, и я был рад оказаться в просторном кабинете с кондиционером,  перед столом, за которым сидел хозяин как этой гостиницы, так и бюро, Павел Корнеевич Плохотный. Это был мужчина средних лет, очень дружелюбный и шумный. Меня немного смутил его костюм, так как он был одет в казачий чекмень с газырями и кинжалом на боку. Но он объяснил мне, что местные туристические организации решили издать рекламный буклет, а изобретательные издатели посоветовали Павлу Корнеевичу  сфотографироваться  для этого буклета именно в таком обличье, так как он принадлежит к старинному казачьему роду.   В ожидании    фотографа я и застал его в таком живописном виде.
   Я представился ему как соучредитель турфирмы «Славянка», и, как не странно, он был этому несказанно рад.
   -  Нашего полку прибыло! – радостно провозгласил он. - За это грех не выпить!
   И он достал из стола пузатую бутылку коньяка местного производства. Я сразу же отказался, сославшись на то, что у меня впереди еще много деловых встреч. Павел Корнеевич, не возражая, убрал бутылку обратно в стол, но гостеприимства своего не утратил.
   -  Хорошо, что сразу зашли ко мне, - доверительно сказал он. – Я первым начал осваивать экскурсионную ниву на нашем полуострове и, надо сказать, кое-чего достиг. А эти все «Робинзоны»,  «Круизы» и  «Фрегаты» подобрали то, что я не успел освоить. Среди них конкуренция дикая, а мой «Колумб» стоит вне ее как первооткрыватель и законодатель мод. Так что дружите со мной, не пропадете. Кстати, благодаря мне, ни одну нашу  контору ни один рэкетир не тронул. Скажу по секрету, как коллега коллеге, что платим мы небольшую мзду чиновникам из администрации, так ведь это семечки по сравнению с тем, что  гребут эти отморозки – рэкетиры с предпринимателей.
   В общем, Павел Андреевич сразу обаял меня своей откровенностью и душевной добротой. Поэтому я задал ему очень каверзный вопрос, рассчитывая на прямой ответ:
   - А скажите, Павел Корнеевич, если мы все же отвоюем кусочек вашего рынка, как вы на это посмотрите?
   - Отрицательно, - не задумываясь, ответил  манне хозяин «Колумба». – Только скажите мне сразу: за счет чего вы будете его отвоевывать?  За счет качества экскурсий? Было уже здесь такое. Приехала одна столичная фирма, где почти все экскурсоводы -  кандидаты и доктора наук, реклама такая, что даже на «Первом канале» ТВ не снилась, тематика – зашибись.  Вы представляете себе экскурсию «Древние города Фанагории глазами современного человека»?  Для моего ума это непостижимо, хотя, вероятно, сверх интересно.  Для академиков. А к нам, в нашу Тмутаракань, кто едет?  Простые российские труженики со средним или даже ниже среднего достатком. Им что интересно? Правильно:  в первую очередь – виноделие,  с древних времен до наших пор, потом  - наши обычаи, которые тоже  безалкогольными не бывают, природа наша, на лоне которой можно выпить и закусить нашей чудесной рыбкой,  дельфинарии, океанарии и аквапарки и так далее и тому подобное.  Ну, все наши гости, конечно, среднюю школу кончали, а потому знают, что Лермонтов у нас в Тамани побывал. Надо им показать, где он жил и что он видел. Я, правда, эту экскурсию «Робинзону» отдал, у меня ее ни один экскурсовод не потянул, к ней готовиться много надо. А они так привыкли: тяп-ляп про черноморского дельфина, а дальше сами на него смотрите, что он выделывает.  А в «Робинзоне»  учительша гидом работает, культурная очень, хотя и домоводство преподает.  Вот она  этот маршрут и держит на себе. Вы, кстати, познакомьтесь с нею.     Судя по всему, вам именно такие экскурсоводы понадобятся.
   -  Я уже знаком с  Лидией Ивановной.  Съездил с нею на экскурсию в Тамань.
   - А я сразу сказал себе, что хватка у «Славянки»  что надо. Чик-чик,  и в дамки! Но продолжим про то, как вы нас будете нашего рынка лишать. С качеством – труба. Не клюнет народ на ваше качество. Тогда чем же? Правильно, комфортом и приятным времяпровождением. А теперь подумайте, что выберет наш взыскательный клиент, приехавший на юг отдохнуть и развлечься: трястись сто сорок километров туда и обратно в жарком автобус, чтобы увидеть хату на том месте, где стояла хата, в которой  якобы останавливался Лермонтов, либо совершить короткую и приятную экскурсию по теме: «Грязевые вулканы Таманского полуострова» с принятием целебных ванн и  последующей дегустацией  таманских вин? Вот то-то же!  Надо учитывать контингент клиентуры, так сказать.
   Чем больше распалялся мой собеседник, тем своеобразней становился его язык, сочетавший терминологию бизнесмена с непосредственной лексикой казачьего простонародного говора..
   -  Хорошо, - остановил я поток его наступательной речи. – Здесь  с вами я почти согласен. А вот как бы отнеслись на месте вашего клиента к экскурсии «Древние города Фанагории глазами аквалангиста»?   Египетские курорты делают миллионы на дайвинге, а мы не можем  и рубля заработать, устраивая увлекательнейшую подводную экскурсию к древнейшим культурным сокровищам.
   - А это мысль! – хлопнул себя по лбу Павел Корнеевич. - Я  уже давненько о дайвинге подумывал, только места такого не находил, где было бы интересно нырять. А ты сразу придумал: «Древности глазами аквалангиста»!  Когда сочинил?
   -  Вчера, когда у раскопок останавливались.
   - Молодец, «Славянка»!  Только хозяйке своей скажи: место для базы она выбрала неудачное. Пусть поменяет.
   -  Почему?
   - Ты только не притворяйся, что не знаешь, почему! Мужика там при тебе, по-моему, грохнули.
   -  Да, при мне. А что здесь, на центральном пляже, таких преступлений не было?
   - Были, и не раз. По пьянке или из-за дурости. А там, на «Кавказе», как у нас говорят, это система.  Способ решать свои проблемы. Чужаков там много, вот что я тебе скажу. А вы хоть и издалека, но все же свои, понятные нам люди. А тех я до сих пор понять не могу, хоть и живу уже при капитализме второй десяток лет. Все они делят что-то, а что – непонятно…  Ладно, поговорили мы с тобой хорошо. Уразумел я, что контора ваша солидная, а ты парень умный и хваткий. Действительно, можешь нас на рынке ущемить. Но об этом мы с тобой еще договоримся. А пока дай  я этому  чертовому фотографу позвоню: упрел я уже в этой казачьей сбруе…
   Мы расстались с ним если не друзьями, то добрыми знакомыми. Я вышел из его офиса, когда солнце было в зените, и пожалел, что не захватил с собой плавок: в такую жару хорошо было бы искупаться в ласковом море. Я решил пройти к нашему коттеджу по прибою, и уже там, переодевшись у себя в номере, немного поплавать и понырять. Я разулся и пошел по кромке волн, которые сегодня были совсем ленивыми и прозрачными.
   Василий Иванович на сей раз находился не на своем посту, а в холле гостиницы. Бормоча себе что-то под нос, он яростно протирал пыль на подоконнике. Он искоса взглянул  на меня и по своему обыкновению поспешил сделать мне замечание:
   - А вот без головного убора вы зря в такую жару ходите, Евгений Михайлович.  У нас сегодня скорую  два раза вызывали: у детишек не то тепловой, не то солнечный удар случился.
   Он бросил тряпку в пластиковое ведро, устало присел на стул и неожиданно выдал поразившую меня новость:
  -  Убийцу час тому назад заарестовали.  Который того парня на пляже прикончил.
  -  И кто же он? – нетерпеливо спросил я.
   - А я ж вам говорил, что не зря вчера кавказцы во дворе свару затеяли со стрельбой.  Так оно и вышло: Мурат и оказался убийца.
   - Мурат? А как это доказали?
   - Вы,  Евгений Михайлович, спрашиваете меня, будто я и есть тот самый следователь, который это дело расследует. Я человек сторонний, но разговоры такие идут: будто нашли в одном из домиков, где Мурат гулял прошлой ночью, его пистолет «Макаров». Провели экспертизу, и оказалось, что убили  того телохранителя из этого пистолета. Так что дело ясное: начальник охраны и есть убийца.
   Я вспомнил мою ночную встречу с Муратом, и в моей памяти сразу всплыла фраза, сказанная им: «Завтра я ментам скажу, кто этого парня убил».
   И я сразу подумал: если бы Дубинина убил Мурат, этих слов он бы никогда  не сказал. Тем более, в том состоянии, в котором он находился при случайной встрече со мною.               
                Отступление третье.
                (Из дневника Дубинина Е.А.)

    02-го сентября 1992-го года, среда.
     Я пережил чудную ночь после Ольгиного признания, но…
На следующий же день мне стало понятно, что она глубоко пожалела о сказанном и решила  разуверить меня в услышанном.  Всеми доступными для нее средствами. Средств было много, и использовала она их мастерски.
  После того вечера мы встретились с нею в ее комнате, где наша теплая компания должна была отмечать отъезд Ованесяна в отпуск под видом… моего дня рождения. Но после того, что случилось со мной, я не мог обманывать ее и, придя к ней раньше, честно признался ей во всем.
   - А я знала это и без тебя, - холодно сказала она, стоя ко мне спиной. – Но подарок тебе все-таки приготовила.
 Я ждал, что она что-то скажет еще или вручит мне этот злополучный подарок, но она молчала, перебирая какие-то безделушки на туалетном столике. Потом, когда молчание слишком затянулось, сказала, не оборачиваясь:
   -  Извини, мне надо переодеться.
  И я удалился, как побитая собачонка, спустившись с небес на дно темного ущелья.
   До вечеринки оставался еще час, и я не знал, куда себя деть. Мрачные и очень глупые мысли лезли в голову, словно я сидел не у себя в комнате, а на «губе» после хорошей пьянки с дракой на Невском проспекте.
   «Лучше бы она мне в тот  вечер ничего не говорила, - думал я, сидя на подоконнике и выглядывая друзей. – Рассказала бы про Абдулова, и ладно. А мы бы с Самсоновым потом разобрались. Не такой уж этот подполковник всемогущий, чтобы не унять его. И жил бы я тогда спокойно, зная, что у нее с Самсоновым ничего не было. Любил бы ее издалека, а потом все вышло бы само собой: да или нет. Скорее «да», коли у нее уже было какое-то чувство ко мне.   А теперь она простить себе не может, что сама призналась мне в любви, и, зная ее характер, я не могу себе представить, чем это кончится»
  Смотрю, по дорожке к общежитию идет капитан Самсонов собственной персоной, хотя мы по просьбе Ольги договорились его на вечеринку не приглашать. Но, судя по внушительному свертку в его руках и прилизанный внешний вид, шел он именно на гульбище, а не по делам. Но зашел он сначала ко мне, и я почувствовал себя не в своей тарелке: ни за что, ни про что мы объявили бойкот такому замечательному человеку.
   -  Поздравляю, - сразу сказал он, войдя в комнату и пожимая мне руку.
  -  С чем? – удивился я и тут же рассмеялся, хлопнув себя по лбу. – Тебе кто сказал, что у нас будет вечеринка?
   -  Ольга.
  -  И она, конечно, сообщила тебе, что мы собираемся по поводу моего дня рождения?
  -  Конечно.
  - А ты считал, сколько дней рождения в этом месяце было у всех нас?
  Самсонов тоже рассмеялся и грохнул свой подарок на стол:
   - Совсем забыл про эту чертову конспирацию!  Но подарок назад забирать нее стану. Там в коробке набор бокалов для вина, так что будь с ними поосторожнее. Еще пригодятся.
   Остальные члены нашей компании, в числе которых оказался и Жуков,  тоже решили сначала собраться у меня. Правда, никто из вновь пришедших подарка мне не приготовил, зато каждый из них посчитал своим долгом  обсмеять  Самсонова за его промашку.  Затем мы дружно сказали: «Пора!» и отправились в комнату Ольги.
   Громко и единовременно ахнуть при виде хозяйки было бы неприлично, но я уверен, что каждый это сделал про себя. До этого мы видели Ольгу только в форме и в халате, а сейчас она предстала перед нами в роскошном вечернем платье сиреневого цвета, с глубоким декольте с золотым ожерельем. И то паршивое настроение, которое у нее было при нашем разговоре, куда-то улетучилось или было тщательно закамуфлировано. Даже с Самсоновым, которого она вчера и видеть не хотела, она была мила и приветлива. У меня немного отлегло от сердца в надежде, что и ко мне Ольга будет относиться хотя бы так, как относилась до сегодняшнего дня и вчерашнего вечера. Но мои чаяния не сбылись: она упорно не хотела замечать меня.  Я знал, что ей все-таки придется обратить на меня внимание: она должна будет вручить мне обещанный подарок, но чего ждать мне при этом, я не имел понятия. 
   Мы долго выгружали  принесенные с собой продукты и выпивку, но зато Ольга стремительно находило им место на столе, и вскоре он представлял собой зрелище, достойное предстоящего торжества. Ольга окинула его зорким женским взглядом, затем освободила место посередине и водрузила туда вынутый при полном молчании присутствующих из холодильника торт с яркой кремовой надписью «С днем рождения!».  Мужчины немного помялись, кто-то даже тоненько и тихонько хихикнул, а затем дружно поздравили меня с этим знаменательным событием. А Самсонов в сердцах воскликнул: «Вот черт, я же подарок у тебя в комнате забыл!  Может, сходить?»  Вопрос был явно обращен к Ольге, но та молча махнула рукой: сиди, мол. Ованесян быстро открыл бутылку шампанского, о чем-то весело балагуря, чтобы скрыть   собственный конфуз по поводу отсутствия у него подарка для именинника, и наполнил бокалы. 
   - Вы позволите сказать первый тост единственной женщине в коллективе? – спросила Ольга, сияя ослепительной улыбкой.
   - Конечно! – заорали мы с воодушевлением и облегчением, что она приняла нашу игру и не обижается на нас за обман.
   Ольга подняла бокал, и все стихли.
   -  Женечка! – сказала она ласково и душевно, и я вздрогнул. В груди у меня стало тепло и комфортно. Но  взглянуть на Ольгу в этот момент я побоялся: а вдруг она разыгрывает со мной злую  шутку, и это написано у нее на  лице. Но голос ее звучал искренне и обворожительно:
   -  Женечка! Среди наших офицеров, которые пришли сегодня отметить твой день рождения, (Ованесян прыснул в ладошку),  ты у нас самый молодой и неопытный. Но мы все любим тебя (огонь в мой груди вспыхнул с новой силой), потому что ты честный и открытый парень. Поэтому от лица всех присутствующих здесь я поздравляю тебя и хочу пожелать тебе только одного: будь всегда таким, какой ты есть.
   То ли Ольгин тост очень тронул моих друзей своей оригинальностью и теплотой, то ли  его философская глубина слегка озадачила их, но все почему-то  не кричали «Ура!» и не пили шампанское. Они молчали и смотрели на Ольгу, как на волшебницу – фею из кинофильма «Золушка».
   - За тебя! – сказала она, протянув свой бокал навстречу моему. Все вздрогнули и выпили.
  - А теперь, - продолжила Ольга после всеобщего одобрительного кряканья и уханья, - я хочу преподнести тебе мой подарок. 
  Она открыла свою сумочку, висевшую на спинке стула,  достала оттуда небольшую голубую бумажку и протянула ее мне. Я взял ее дрожащей рукой, ничего не понимая, но радуясь чему-то неведомому и  волнующему.
   Бумажка оказалась театральным билетом.  Наискосок его красной краской было напечатано «Гастроли БДТ в Кросноборске» Чуть пониже – название спектакля: «Коварство и любовь» и дата: 10-е сентября 1992 г. 
   В голове у меня стремительно завертелось: откуда Ольга узнала, что я заядлый театрал и что мой любимый театр Большой Драматический в Ленинграде? Или это простое совпадение? Подарок  ленинградцу от сибирячки, в чей город приехал театр из его родного города?  А название пьесы тоже знаменательное: «Коварство и любовь»!
   Что было потом, я помню плохо.  Осталось только ощущение огромной радости, которая вот-вот перейдет ту границу, за которой ее называют счастьем.
   11-го  сентября 1992-го года, пятница.
   Я ждал  этот  день с нетерпением. Но до него случилось много немаловажных событий. Во-первых, разросся и неожиданно быстро утих конфликт вокруг телефонного хулиганства подполковника Абдулова. Правда, вопрос  наверху был поставлен иначе: о грубом нарушении воинской дисциплины телефонисткой Максимовой. Меня как офицера в этом деле волновало одно: как поведет себя в данной ситуации капитан Самсонов, непосредственный начальник Ольги. А как человек, причем человек, страстно влюбленный в Ольгу, я очень боялся, что все это закончится ее увольнением из наших рядов.  Но конфликт был решен в нашу пользу, а если говорить точно, его просто замяли. Позиция Самсонова в этом противостоянии вызвало восторг не только в нашей честной компании, но и во всей дивизии. Его положение, как лица, ответственного за связь, обязывало его строго наказать телефонистку, отказавшего самому заместителю командира дивизии ответить на его вызов. А вдруг это война! Но он знал о хамском поведении подполковника Абдулова и поступил так, как велела ему его совесть. В кабинете командира дивизии он выступил резко и однозначно, в результате чего нажил врага в лице  Абдулова и сохранил свой штат в полном составе. Правда, полковник Турчин все же приказал записать в его личное дело замечание о неполном служебном соответствии, но это было ничто по сравнению с тем, что командир сказал своему заместителю. Его адъютант и наш  собутыльник Юра Жуков  сообщил нам по секрету, как он присутствовал при разносе нашего общего врага. Правда, разносом это назвать было нельзя. Арсений Петрович сказал Абдулову одну короткую, но очень весомую фразу: «Еще один такой конфликт, и место в ЗаБВО тебе обеспечено». 
   Из вышесказанного вы, вероятно, поняли, что мой конфликт со старшим лейтенантом Жуковым тоже был исчерпан, и мы забыли о том, что было между нами.
   И, наконец, мне удалось сдвинуть с места эту заржавевшую машину, которая называлась спортивно- физкультурной работой в ракетной дивизии стратегического назначения п/я ……….
Я понимал, что призывы и даже планы проведения соревнований между подразделениями дивизии, утвержденные командиром, не могут ничего сделать для того, чтобы заинтересовать наших офицеров и заставить заглянуть в спортзал или на игровую площадку, и решил воздействовать на них личным примером. Правда, для этого мне пришлось найти еще одного энтузиаста спорта. Им оказался молоденький лейтенант из нынешнего пополнения  по фамилии Наливайко.  Из-за этой своей фамилии он стал жертвой казарменного юмора. Заходя в его комнату, его товарищи и знакомые говорили не «Здравствуй!», а «Наливай-ка! Да покрепче!». Поэтому, когда я предложил ему по утрам вместо зарядки играть партию в теннис, он с радостью согласился. Теперь офицеры, идущие на работу, каждое утро видели на корте рядом с дорожкой, двух энергичных и веселых юношей, с упоением игравших в теннис. Как только до начала работы оставалось двадцать минут, мы быстро принимали душ в стоящем рядом спортивном комплексе, переодевались и спешили в штаб, который находился в двух шагах от  спортплощадки. Такую же картину можно было наблюдать там и вечером, с той только разницей, что теперь у нас появлялись болельщики, и  с каждым днем их становилось все больше и больше. И наступил, наконец, день, когда один из них сказал мне: «Слушай, Жень, дай я тоже постучу».  Мы с Наливайко сделали вид, что нам очень не хочется расставаться с ракетками, и я небрежно предложил: «Ищи  себе пару». Через полчаса у нас были заняты все четыре корта.
   Но теннис был слишком академичным видом спорта, а военным спецам, застоявшимся в стойлах, требовался азарт и контактная борьба. И тогда на смену теннису пришел баскетбол. Потом все вспомнили детство и решили попинать мяч на футбольном поле. Сначала команды возникали стихийно, но где-то в умах командиров подразделений уже зрели планы командных соревнований, и вскоре на доске объявлений в штабе появились таблицы первенства дивизии сразу по нескольким видам спорта: футболу, волейболу, баскетболу и даже шахматам.  Я был очень горд, так как добился этого личным примером, а не организационными  потугами с привлечением карательных мер вышестоящего начальства.
   За всеми этими делами время летело быстро, и я не заметил, как пришел день, который я с нетерпением ждал, день  моего похода в театр. Приличного цивильного платья у меня не было, ехать в город в «парадке» и шарахаться там от патрулей  мне не хотелось, и пришлось обратиться с просьбой  одолжить мне костюм к Жукову, с которым мы были одинакового роста и комплекции. Он охотно пошел мне навстречу, еще не изжив до конца чувства вины передо мной за то, что подвел меня. Он же посоветовал мне, где можно будет переночевать в Красноборске, так как спектакль заканчивался поздно, и ни на один автобус до Ватутинок я не успевал.
   Я ехал в Красноборск, как на встречу со старинным другом. В Ленинграде я регулярно ходил в БДТ, не пропуская ни одной премьеры. Билеты туда достать было почти невозможно, но мне повезло:  на меня «положила глаз» молоденькая кассирша из городской театральной кассы, находившейся в Гостином Дворе. На первых курсах увольнения в город были для меня редким удовольствием, но мой ротный пошел мне навстречу и   мог приурочить их на день премьеры. Затем у нас появился свободный выход в город после занятий и самоподготовки, и я стал чаще встречаться с моей обожательницей и чаще ходить в театр. И вот теперь я вновь увижу любимых актеров, окунусь в чудесный мир их непревзойденной игры, вдохну запах сцены и зрительного зала!
   Красноборский театр располагается в огромном неуклюжем здании серого цвета, напоминающем танк, только без пушки. В большом зале было неуютно и холодно, хотя на улице еще стояла теплая погода. Место у  меня было очень  хорошее: во второй ложе второго яруса  в первом ряду, у бортика.   Там стояло три кресла, одно из которых было занято. Оглядывая зрительный зал, я не обратил внимания на сидевшую там женщину, но приземлившись, вдруг услышал знакомый голос:
   - Нехорошо, товарищ Дубинин, не узнавать товарищей по работе.
   Я повернул голову и увидел рядом с собой … Олю Максимову. Преодолев минутное волнение, я ответил ей в ее же духе:
   - Нехорошо, товарищ Максимова, скрывать от товарищей по работе, что вы тоже идете в театр. 
   Она улыбнулась и положила свою руку на мою:
   - Просто я не хотела, чтобы ты думал все эти дни обо мне, вместо того, чтобы думать о театре.
   Это было резонно. Хотя меня немного задела уверенность, с какой это было сказано, и я решил  умерить эту самонадеянность шутливым выпадом:
    -  Зря волновались, Ольга Ивановна, я бы все равно думал об Алисе Фрейндлих, нежели о вас.
   Здесь она откровенно рассмеялась, и это мне очень понравилось: она могла ценить шутки, если даже они не очень удачные.   
   Спектакль был великолепен. Актеры играли так же превосходно, как и на своей сцене на Фотанке. Когда на сцене появился мой любимый актер, Ольга порывисто взяла меня за руку и спросила:
   - Это, правда, Лавров?
  Я шепнул ей на ухо:
   - Нет, это его двойник. Специально для Красноборска.
  Она  убрала свою руку и обиженно засопела.
   В антракте мы пили в буфете остывший кофе и молчали: любыми разговорами можно было испортить впечатление, которое мы испытали от увиденного на сцене. Так же молча мы вышли из театра по окончании спектакля и  стали на площади в раздумье: а что дальше?
   - Ты где ночуешь? – наконец спросил я, начиная замерзать в своем легоньком костюмчике.
  - Здравствуйте, - шутливо поклонилась мне Ольга. – У меня родители здесь живут. А я в этом городе родилась и выросла. Ты разве не знал?
  -  Нет, - ответил я, стыдясь. – Ты этого никогда не говорила.
  - Если  тебе было интересно, спросил бы, - сказала без всякой укоризны Ольга. – Так что, поедем к нам ночевать? У нас дом большой, место найдется.
   - Вообще-то, мне Жуков дал здесь адресок…
  - Еще чего? Не хватало тебе клопов кормить за свои собственные деньги. Вот там за углом – трамвайная остановка, номер нашего трамвая пятый. Там сейчас толпа желающих уехать будет, так что ты запомни: номер пять.
   - А может, такси возьмем?
  - Не советую, если хочешь дожить до зарплаты. А дожить ты должен, потому что у тебя теперь есть о чем вспомнить.
    -  Точно! Слушай, а почему ты выбрала именно этот спектакль?  «Коварство и любовь»… Тебе это название ничего не говорит?
   - А что оно может мне сказать?
  - Ну, понимаешь…. Коварство – это все, что связано с абдуловскими кознями. Ты согласна?
  - Ну, предположим. А любовь?
  -  А любовь… -  осекся я.
   Не знаю, откуда у меня взялась  смелость, о которой я и не помышлял. Я остановился и преградил ей путь, глядя прямо в ее беззаботные глаза.
   - А любовь….  Скажи, ты говорила правду  тогда…?
   - Когда?
  -  Когда сказала, что не подала рапорт об увольнении из-за меня?
  - Конечно. Я всегда говорю правду. Только не пойму, что из этого следует?
  -  А из этого следует…., - начал я, но она вдруг дернула меня за рукав и закричала:
   - Ой, смотри, наш трамвай!
   Ехали мы медленно и очень долго. Трамвай был последний, вагоновожатый старенький и сонный, поэтому он не спешил, подбирая всех, кто,  как поет Окуджава,  потерпел крушенье в эту действительно зябкую осеннюю полночь. Вышли мы из вагона на темной улице, где был всего  лишь один тусклый фонарь – на остановке, а во дворах лениво лаяли собаки. Дом, где жили родители Ольги, большой и старинный, стоял  прямо напротив трамвайной остановки. Несмотря на поздний час, во всех его окнах горел свет.
   - Ждут меня, - сказала Ольга, -  а потому спать не ложатся. Сейчас шуму будет, на всю улицу!
  - А кому шуметь-то? – спросил я, так как до этого она упоминала только своих родителей.
  - А у меня три сестры, две из них замужем, и у них по двое детей.
 Я понял, что зря согласился заночевать в «доме ее родителей», как она мне сказала.
   -  Да ты не тушуйся, не бери это в голову, - весело подбодрила она меня, открывая тяжелую калитку. – У нас для гостей специальная светелочка есть, выспишься там за милую душу, никто и не побеспокоит. Но поначалу держись, разглядывать тебя будут всем скопом.
   Двери в дом были открыты, и не успели мы войти в тесные сени, как раздался пронзительный крик:
   - Ура, тетя Оля пришла!
   Что-то грохнуло, в лицо мне ударил яркий свет, и я с трудом увидел перед собой ватагу детей, прыгающих на месте. За ними светились улыбками лица многочисленных взрослых, причем эти улыбки были настолько радостными, что создавалось впечатление, будто Ольга вернулась  домой после долгой разлуки.  Увидев меня,  дети  замолчали, а взрослые насторожились, убрав улыбки с лиц.
   Но Ольга быстро взяла раскрутку ситуации в свои руки, короткими, рублеными фразами расставив все на свои места:
   - Познакомьтесь это мой сослуживец, Евгений  Аркадьевич. Мы были вместе с ним в театре, и он будет ночевать у нас. Мама, постелите ему в гостевой комнате. Дети, вы знаете который сейчас час? А ну-ка, марш в постель! Мамаши, вы куда смотрите? Уже за полночь, а дети у вас прыгают, как козлята.
   Потом была церемония знакомства. Ко мне строго по старшинству подходили все члены семьи и представлялись, пожимая мою руку. Не мудрено, что я почти никого не запомнил. В памяти остались лишь имена отца и матери:  Иван Кириллович и Екатерина Васильевна.
   После этого Ольга скомандовала:
   -  А теперь спать. Завтра нам вставать в половине шестого. Отбой.
   Екатерина Васильевна недовольно заворчала:
   - Ты хоть скажи, как тебе постановка? Понравилась?
   Меня удивил в ее речи этот чисто театральный термин: «постановка», но я тут же вспомнил, что так обычно называют спектакли простые люди. Когда-то в детстве мы летом выезжали всем детдомом в деревню, в пионерский лагерь, и там, в колхозном клубе  давали концерты  для сельчан. У нас был очень хороший драматический кружок, и чаще всего мы показывали спектакль по пьесе  Розова «В поисках радости». Я помню, как деревенские пацаны кричали друг  другу через речку: «Петька, айда сегодня в клуб на постановку!».
   Удивительно, но как только я лег на мягкую, прохладную постель в крохотной «светелке», как ее назвала Ольга, всякое движение и шум в доме прекратились, и я сразу же уснул.
   Утром меня разбудил стук в дверь, и звонкий Ольгин голос произнес:
   -  Лейтенант, подъем!
   Я посмотрел на часы: было ровно половина шестого.
   На столе уже дымился ароматный кофе, и стояла тарелка с горой ватрушек. Ольга, улыбчивая, но строгая, уже в форме, приказала:
    -  На завтрак – пять минут! В 5. 50 садимся в трамвай. В 6.20 будем на автовокзале. В 6.25 отходит автобус на Ваталинки. Вахтовый автобус из Ваталинок – в  7.15, и без четверти восемь – мы в дивизии. Все это при условии неуклонного выполнения моих указаний.
   -  Слушаюсь, товарищ командир, - бодро ответил я. Ольга благосклонно улыбнулась мне, и мы принялись за завтрак.
      20-го сентября 1992-го года, воскресенье.   
   Спустя  неделю после этого дня я неожиданно узнал, что Ольгу стали называть «девушкой лейтенанта Дубинина»…
  Хотя никаких причин для этого не было.