Легенда о Повитухе

Нина стояла у окна напротив кабинета заведующей и мечтала, глядя на больничный двор. Весна. Скоро снег сойдет нетерпеливыми ручейками в огромные радостные лужи, в которых отразится оранжевое солнце. Хочется жить. Думать о красивом, о хорошем. И ничего плохого в голову не лезет.

А ведь надо бы задуматься, почему так руки дрожат, когда ребеночка у роженицы принимают. «Боюсь, наверное?» - спрашивала Нина себя и не находила ответа. Вот Лиза - такая же акушерка из другой смены. Она запросто с полумертвым ребеночком обращается как Ладынина с поросятами в фильме «Свинарка и пастух». «Опять дохленький», - говорит она, берет его за ручки-ножки и давай крутить. Такая, видать, реанимация. Ребеночек пыхтит, тужится, краснеет, а потом орет на всю больницу – загляденье! Нина тоже и переворачивает как надо, и постучит по спинке и на животик надавит, но так вольно обращаться за десять лет акушерской работы так и не научилась. Чувство такое, будто это каждый раз на ее глазах страшная тайна совершается, а она как свидетель важный, и это тоже очень страшно. А ребеночек всегда такой крошечный, такой незащищенный, что еще страшней становится. Вдруг поперхнется или легкие не раскроются, или в мозг кровоизлияние приключится – и нет ребеночка.
Вот такие нехитрые боязливые рассуждения и привели однажды Нину к Богу. Кто же удерживает на земле среди живых такое хрупкое создание с именем Человек? Только Богу это под силу. В шестидесятых годах кто слышал про верующих врачей и медсестер? Тихо-тихо верили. Городские жители по домам священников водили, чтобы помолиться вместе, чтобы они Божественную литургию совершали в домашних неприспособленных местах. От этого еще теплее становилось, если твой дом – храм Божий. Настоящие храмы разорены да поруганы. А без веры как?

Тихо верила кроткая акушерка Нина. Ходила иногда с соседкой в крестьянский дом за речкой, где собирались на Богослужения такие же набожные люди. Молилась дома переписанными от руки молитвами, вздыхала, плакала, а часто и радовалась – вот хорошо, когда Господь есть, и он нас всех любит!

Нина была сиротой. Послевоенных сирот очень много было. Подружек ее удочерили, а Нинку нет – некрасивая была, худышка, рахит, зубы вкривь росли, глазки маленькие, вечные сопли. Девицей похорошела, да не очень. Малолеткой вышла она замуж за алкоголика-драчуна. Побил он ее, поплакала она восемь лет, а потом овдовела из-за водки треклятой.  Деток она не прижила то ли по причине своих болезней, то ли Господь хранил от скверного семени. Вот и работала она в роддоме, отдавая всю себя до остатка новорожденным крохам и их мамам. Своего у Нины ничего не было, только комната в общежитии, где можно было наскоро поспать и снова бежать работать.

В шестидесятые годы люди работали в роддоме на совесть. Постели, пеленки, халаты – все чистейшее. Молока для некормящих – хоть залейся. Но по-прежнему умирали и матери, и дети. В неделю два-три покойницы выходило. Детей больше. Дети умирали из-за неправильного развития в утробе и неправильного предлежания, из-за нехватки кислорода, из-за недоношенности, из-за почек, печени, легких, сердца и т.д. Очень редко – из-за врачебной ошибки. Доктора были грамотные и осторожные, и все же попадались роженицы с редкой группой крови, с кучей болезней, с аллергиями на лекарства. Всего не предусмотреть. Когда умирала роженица, Нина минут пять плакала в уголке, хлюпая носом. Если умирал ребенок или оба – и мать, и дитя, Нина с бледным холодным лицом продолжала механически работать, не давая себе ни минуты на слезы, потому что знала – успокоиться будет ох как тяжело! В ее смену работал приятный полненький пятидесятилетний доктор Михаил Иванович. Он удивительно умел сочувствовать и вздыхал в унисон так, что казалось – два сердца как одно бьются. Он при родах и покричать мог на Нину, но она никогда не обижалась. Именно он сказал ей однажды: «Плакать не дам! Иди работать». Она послушалась и больше не отвлекалась.   

Нина постепенно научилась молиться во время родов. Про себя. Вслух – очень редко, когда рядом  с ней был Михаил Иванович. Других врачей она побаивалась, особенно заведующей. Та была ярой коммунисткой. На всех собраниях речи говорит как товарищ Сталин – спокойно, но так тяжко, будто в самый мозг сваи вбиваются. Что будет, если молитву услышит? Взбесится и выгонит. Вот и молилась Нина простыми короткими молитвами, например, «Богородице Дево, радуйся» или «Господи, спаси и сохрани рабу Твою (имя роженицы)».
Все перевернулось осенью 1967 года. Ночью привезли Александру. Лет ей было к тридцати. Привезли ее с уже давно мертвым восьмимесячным плодом, который вызвал сепсис. И теперь несколько дней она умирала. Ее изолировали в отдельной палате. К ней заглядывали по очереди все врачи и медсестры, жалели ее и вздыхали. Профессор из Института крови приехал, развел руками.

Нина дежурила на третью ночь, когда Александра закричала, забилась в истерике. Ее накололи успокоительными. Она не выключилась полностью, а шептала что-то непрерывно и ворочалась, заливаясь потом. Потом внезапно ее глаза встретились с глазами Нины, и она четко, явственно произнесла: «Окрести меня!» Нина даже отшатнулась. Она никогда не слышала о том, что мирянин может окрестить другого человека. Бредом показалась ей эта просьба. Но верующий человек тем и отличается, что по непонятным вопросам, какими бы они странными не показались, он обращается к священнику.

Нина после смены опрометью побежала на станцию и поехала электричкой в область, где в селе находился действующий храм. Однажды она исповедовалась священнику, приехавшему оттуда, и навсегда запомнила его доброту и понимание. Добралась она днем. Храм оказался закрыт. Но тут же нашлись словоохотливые бабульки, которые рассказали, где живет отец Иоанн. Нина оробела, ведь никогда не видела священников в быту, ранее они казались небожителями. Отец Иоанн был уже очень пожилым и проживал вдвоем с женой, матушкой Ксенией, – сгорбленной, маленькой, улыбчивой. Он встретил неожиданную гостью приветливо, посадил в горнице, чаем с пирогом и яблочками осенними угостил. Нина сбивчиво рассказала ему о себе, о роддоме и о несчастной Александре.

Отец Иоанн слушал внимательно, хмурился, а к концу просветлел. Он сказал: «Я бы сам поехал окрестить, ничего, что в даль такую, но начальство ваше больничное не пустит. Бесы они. А ты, дочь моя, не бойся. Ничего дурного в этом нет. Придется окрестить самой». Нина обомлела, но доверилась всем сердцем. Седой священник подробно рассказал, как именно надо крестить человека, какие слова говорить. Ясно, что такое возможно, только если крещаемый находится в смертельной опасности.

Отец Иоанн ободрил Нину, вдохновил ее как сумел, и еще долго смотрел ей вслед, дивясь Промыслу Божьему. Неведомыми человеку путями приходит оно - Божье Благословение на богоугодный труд по спасению погибающей души. На смертном одре, ощущая зловоние собственной души и близость геенны огненной, Александра кинулась за помощью к единственному человеку, который мог ей помочь. А он, старый священник, утешился сегодня. Потеряв в мирской суете двух сыновей, отрекшихся от отца-«вредителя», перед концом жизни обрел он духовную дочь Нину. «Спасибо, Господи!» И пошел отец Иоанн делиться нечаянной радостью со своей матушкой. Проговорили до утра. Пропели акафист Пресвятой Богородице – защитнице всех матерей и детей, благо скоро ее Праздник.

Нина после отца Иоанна сразу вернулась в роддом. Пребывала она в некоей горячке, поэтому дорогу не помнила. Как добралась до палаты Александры – неизвестно. Дело было уже к вечеру. Тихо, но твердо сказала Нина старшей сестре: «Помоги мне. Надо, чтобы никто в палату не зашел». Сестра удивилась, ведь никогда не видела она Нину такой загадочной, одухотворенной. Она, движимая любопытством, постояла в дверях, пока Нина бережно трижды окропила водой из бутылочки с крестиком голову Александры со словами: «Крещается раба Божья Александра во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа. Аминь». На третий раз умирающая приоткрыла глаза и произнесла: «Спасибо». После этого она впала в забытье. Умерла она на следующее утро.
Старшая медсестра в Бога верила отчасти. Скорее, суеверна была. Происходящего не поняла, приняла за какой-то мистический обряд, пребывала в страхе и благоразумно никому ничего не сказала. Нина поехала к отцу Иоанну, рассказала о том, что случилось. Они с матушкой пропели панихиду о упокоении рабы Божьей Александры, и Нина утешилась, понимая, что Господь принял ее душу в лоно Небесной Церкви. Слава Богу за все!

Прошел еще год. Преставился отец Иоанн. Нина рыдала так, словно хоронила самого близкого человека, а потом внезапно успокоилась и стала молиться о нем простыми словами с чувством величайшей благодарности и пониманием, что он с матушкой Ксенией и есть ее выстраданная семья. Захотелось ей что-нибудь доброе сделать в память о нем. Приезжала в храме убираться, пока новый священник не появится. Но этого мало было ее большой душе.

Однажды накануне Праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы работала Нина в ночную смену. Принимали роды у сорокалетней женщины. Очень тяжелые роды. Ребеночек родился недоразвитый. Уродец с головкой скошенной. Держала Нина его в руках, а Михаил Иванович только взглянул безнадежно и вышел, мол, не жилец. Ребенок морщился, синел, пытаясь вздохнуть. Нина приложила ему кислородную маску, а сама в растерянном состоянии начала шептать слова Святого Крещения. Тут же и простая вода нашлась, коль под руками святой воды не было. Ребенок умер, когда слова были  произнесены трижды. Нина назвала его Федором, как и покойного мужа.

Тут уже роженица в себя пришла, залепетала про малыша. Нина не смогла ей ничего сказать и ушла с телом ребенка в мертвецкую. Медсестра, работавшая в морге, спросила: «Ты куда его?» «Матери надо отдать. Федор новопреставленный», - сказала Нина. Медсестра сочла ее сумасшедшей или, по меньшей мере, странной и попробовала забрать ребенка. Нина твердо продолжала его держать на руках и повторяла: «Отдам, если мать откажется забирать». Позвали Михаила Ивановича. Тот оценил обстановку, поговорил с Ниной по душам, подивился такому крещению и пошел с матерью разговаривать. Нина положила малыша на секционный стол, а сама сидела рядом, поджав худые ноги, и дрожала всем телом. Ждала.

Михаил Иванович вскоре пришел, вывел Нину из морга за локоть и сказал: «Отец его заберет. Повезут в деревню хоронить. Отпевать будут. У них семья верующая. Тебе спасибо передали. Но ты больше так не делай. На таких можно нарваться…» После пережитого Нина ночью пила валерьянку и думала, что надо всех детей окрестить, если есть у них хоть одна минута жизни. Господь же не просто так дает ее, эту минуту?!

Очень быстро Нина приобрела в роддоме статус «богомолки». И если бы не была она хорошим проверенным специалистом, выжили бы ее за месяц. Молодые девчонки хихикали за спиной, заведующая чрезмерно придиралась, но работать Нине не мешали. Немаловажным был еще и тот факт, что Михаил Иванович шепотом сказал трем главным сплетницам: «У Нинки руки легкие. Может, от Бога?» Сплетницы поджали языки, потому что суеверие не позволяло им издеваться над тем, кто «тайным знанием» обладает. Вот и работала Нина, вкладывая всю душу. И руки ее были для новорожденных детей как первая ангельская колыбелька – столько Любви было в ее руках!

Спустя полгода Нина похоронила матушку Ксению. Посмотрела она на сыновей и внуков ее и проплакала всю ночь. За что же слугам Божьим такое наказание - дети-бесенята?! Три колечка  простеньких матушкиных, хрустальные вазочки, ковры поделили. Церковную утварь оглядели подозрительно – не драгоценные ли металлы, не настоящие ли камешки? А потом свалили в мешок вместе с иконами. Тогда Нина положила в карман маленький подсвечник с рисунком в виде ангельских крыльев с намерением отдать его в храм. Не могла она выдержать поругание святынь. Бежала как воровка из дома и снова плакала. Было чувство, будто солнце погасло, и вечная ночь приходит, а потом сама же себя по лбу стукнула. «Что, мало молитв читала? Мы бессмертные! И батюшка с матушкой тоже!» Настроение улучшилось. Подсвечник оставила Нина в церковной лавке другого дальнего храма и заказала панихиду о упокоении своих названных родителей. Досталось ей теперь молиться о них всю жизнь земную и вечную.
На работе Нина по-прежнему крестила умирающих деток. Появлялись на земле и на Небе Ванечки, Ксенюшки и Федюшки. Каждый третий после крещения выживал самым неожиданным образом. Однажды выжил мальчик  Федя с тяжелым церебральным параличом. Ручки и ножки как плети. Мать посмотрела на его скрюченное тельце и оставила в роддоме. Тогда Нине заведующая выговаривала: «Лучше бы умер. Ты зачем лезешь не в свое дело?» С одной стороны, это было признание. Казалось бы, какое отношение вера акушерки имеет к выживаемости в родах? А ведь усмотрели связь, раз нашли «виновного». С другой стороны, от того и больнее Нине. Может, действительно, лучше бы умер?

Нина промолчала и продолжала молиться. И болящего мальчика Федю из Дома малютки забрала семья, имеющая двух собственных детей. У них мать очень тяжело болела, а потом вылечилась, и решили они доброе дело сделать. Не верующие, но добрые люди. Слава Богу!
Весть о крещении умирающего ребенка родители воспринимали по-разному. Одни даже не слышали, непонимающе пожимали плечами и продолжали плакать. Кое-кто тихо благодарил и спрашивал, что делать дальше. Им Нина рассказывала о том, как теперь молиться о детях, какие молебны заказывать. Слова ее были сердечны и незатейливы. Вопросов не оставалось. Некоторые матери подробно выспрашивали, что и как происходило. Одна несчастная мать попыталась ударить Нину по лицу с криком: «Ты лучше бы его спасала, вместо того, чтобы глупостями заниматься!» Потом она смягчилась, осела и через мгновение уже рыдала на участливом Нинином плече. Отец другого ребенка, татарин, орал как сумасшедший, а потом посмотрел в глаза акушерки и притих.

Так прошло десять лет. Зимой заболел сын заведующей двадцатилетний Пашка. Парень симпатичный, высокий, видный. А тут почки. Лежит, горит, временами покрикивая от боли. Тогда мать его зажала Нину в коридоре и жарким шепотом спросила, какие молитвы надо читать о больном ребенке. Нина изумилась было, но тут же приняла радостно Промысел Божий. Старательно переписала ей то, что читала каждый день о своих новоявленных выживших чадах. Пашке стало легче. Мать его постарела в момент и успокоилась в своем гневе, непримиримости, «руководящей силе». В роддоме стало еще благостней и спокойней.
За это время у Нины сложились очень теплые отношения с преемником отца Иоанна в деревенском храме отцом Геннадием. К нему ехали некоторые из родителей с выжившими детьми на Миропомазание, ведь крещение мирянином не считается исполненным без священника. Только в момент опасности крещение считается завершенным. Если же опасность уходит – надо заканчивать в церкви. Некоторым мамочкам деревенский храм  в честь Покрова Пресвятой Богородицы нравился, и они оставались в нем прихожанами. Но это было редко. В основном, лишь по настоянию странной акушерки с огнем в прозрачных небесных глазах, воровски заходили, делали что-то непонятное, вроде бы, важное для ребенка, и убегали. Такая вот была ситуация в обществе насчет веры и церкви. Нина и этому очень радовалась. Спасибо, Господи!

Проработала Нина в роддоме более тридцати лет. Пожилую заведующую сменил на посту молодой и ранний доктор, посланный райкомом. Он еще присматривался к Нине с намерением отправить ее куда подальше. И тут случился казус. У одной из санитарок на медосмотре выявили туберкулез. В наши дни дело бы замяли легко и быстро. А в те времена это было ЧП. Комиссия за комиссией. Роддом закрыли на санитарную обработку, затем на несколько лет раньше плана затеяли капитальный ремонт. Штат расформировали, отдали в другие больницы. Нину акушеркой никто не взял. Посадили ее в регистратуру детской поликлиники. И работа ее потеряла смысл.

Она продолжала молиться о своих Федечках, Ванечках и Ксенюшках – об одних о здравии, о других об упокоении. Всех помнила. Ездила к отцу Геннадию с его матушкой, чтобы в храме помолиться слезно, исповедаться, причаститься, а потом в горнице попить чаю с земляничным вареньем. Стала Нина думать о смерти. Страшно, наверное, умирать. Приспосабливала себя  к этой мысли. И умерла однажды вечером воскресного дня, причастившись утром Святых Христовых Тайн. Села она на лавочке в парке и не встала. Сердце. Быстро, легко, спокойно.
В последнюю минуту жизни привиделось Нине, будто стена дома напротив отодвинулась, деревья расступились, и впереди показалась длинная дорога между высоких хлебов. Колосья тугие, сочные. Вступает она на дорогу босыми ногами, а внизу стерня, колется больно. А потом Нину подхватывают чьи-то маленькие ручки и несут над бескрайним полем, и все выше и выше! Облака розовые как пенка на земляничном варенье. Солнце горячее, но не жжется.
Нина закрывает глаза и прощается с прошлым. Вот роддом. Роды тяжелые. Ребеночек падает Нине на руки. Она молится, и из рук ее выпархивает диковинной птицей солнечный ангел. Он перламутрово-серебристый с детским нежным лицом и очень взрослым взглядом сияющих глаз. Он делает круг над стонущей матерью и над Ниной. А рядом десятки других ангелов – поют, звенят, машут крыльями, радуются, ведь у них теперь есть новый товарищ. Нина вновь открывает глаза. Много-много маленьких ручек крепко держат ее. Только шелест крыльев чудится ей. Небо вспыхивает миллиардами крошечных солнц. «Господи, прими мою душу грешную…» Слава Богу за все!