Волшебник плюшевого города

Утром в Самаре был теплый ливень, мутные реки с сережками тополей несло по асфальтам. Потом в прорехе между домами заалело солнце, и город поплыл, как только что нанесенный на лист акварелью. С директором фабрики мягкой игрушки «Бока» Олегом Бакировым мы идем вдоль цехов, перешагивая дома и деревья, отраженные в лужах.

Он то и дело останавливается, говорит с кем-то по телефону, где ключевыми управляющими словами являются жирафы, обезьяны, волки. Молчит, потом снова звонит кому-то.

— Что у нас с котами?


Выслушивает.

И уже в другой мобильник:

— Котов полно. Матроскин, Бумер. Мыши имеются. Мышей не надо? Вовочка зовут. Ну, да, можем вам хоть тыщу отгрузить по железке.

— И как же? — донимаю я его в паузах.

— Что? — недоуменно вскидывает он глаза.

— Ну как все начиналось? Я, как обычно, был не вовремя и совсем некстати. С утра его посещал пожарник, потом еще какие-то органы, а голова директора забита тем, как сделать змею так, чтоб она была похожа на добрую игрушку, а не на финский сервелат.

Бакиров начал свое производство в самые отмороженные годы конца прошлого века. Правда, до того приличный боксер с неожиданным левым хуком, режиссер культмассовых мероприятий, торговал с товарищем спиртными напитками в комке. И буйство своей фантазии проявлял там. Они писали разные, как он формулирует, залепухи. Например, такую: «Говорит Жан-Клод Ван Дамм: за «Агдам» я все отдам». Такой креатив манил за алкоголем людей с другого конца города. Хотя, конечно, не совсем уж и за алкоголем. Там существовал целый клуб по интересам. Музыканты наведывались с гитарами и барабанными установками, устраивали прямо возле ларька импровизированные концерты. Художники, писатели отирались. В общем, это был маленький аналог питерского «Сайгона». Где можно было быть кем угодно. Вытворять, что в башку взбредет. Но главным во всем этом оставалась фраза из Джона Леннона — Life is love (Жизнь есть любовь). Причем любовь к чему, не уточнялось.

— Ну а после уже я стал заниматься поставкой мягких игрушек в Самару. Из Италии, Испании. Дочь как раз подрастала. В то время игрушек в городе не было вообще. И даже китайская фигня раскупалась с быстротой неимоверной. И вот тогда нам с группой товарищей захотелось делать что-то свое. Ниша-то не занята была, — говорит он. — Можно было денег заработать.

Хотя в подтексте его слов, в паузах отчетливо прочитывается, что не совсем уж и в деньгах было дело.

— Первой сделали розовую пантеру из мультика. Я тогда был и дизайнер, и менеджер. Как ракету изобрели, блин, — улыбается он. Мы заходим в пошивочный цех. В одном крыле женщины ножницами режут по выкройкам пока еще непонятные очертания из шкурок, в другом сшивают части и уже едва угадывается что-то. Ловкое движение и потолстевшая шкурка укладывается в стопку. Одна, другая, третья. Стрекочут машинки, стопки растут. Но пока еще не верится, что из них выйдет на ощупь чтото нежное, почти живое.

— Только мы купили еще оборудование, стали расширять модельный ряд, как вдруг ребятки пришли, — продолжает Бакиров когда переходим из одного цеха в другой. — Стали задавать очень наводящие вопросы. Говорят, охрана есть у вас?

А я им: «Да вон дед сидит на проходной». Бакиров изящно, без напряга включает простака. «Хочешь, мы будем?» — «Да не-е, — тянет он, — мне и деда хватает». «Тогда продукцией придется делиться». — «А хоть всю берите». Они зашли, посмотрели, оторопели на первое время. Как раз тогда серия пошла. Козлы. Они: «Ценного нет, что ли, ничего?» — «Видите, там женщины сидят? — киваю в цех. — «Ну». — «Вот самое ценное — руки их». Между собой советуются, может, машинки, говорят, толкнем? Я стою, плечами пожимаю: «Рукавицы, говорю, неплохие можно на них шить. Лес потом валить». Короче, взяли они себе по козлу и пошли, дурачась, бодая ими друг друга. Заходим в набивочный цех. Игрушки тут наполняют искусственным мехом, привезенным из Белоруссии, Польши. По стенам на проволочках еще какие-то лекала из грубой бумаги, на полочках полиэтиленовые пакеты. Возле каждой ячейки значится что-то вроде: слон — розовый, глаза — голубые. Верблюд Алик, глаза — серые с зеленоватым оттенком.

— А какие-то необычные игрушки делали?

— Много, — говорит он. Женщина у окна размашистыми стежками пришивает на шкурку кота глаза. — Народ у нас с фантазией. Как-то звонит человек, говорит: «Нужно 20 тысяч чаек. Из ситца и меха шиншиллы». Я ошалело говорю: «Зачем?» Он говорит: «Буду спонсировать фестиваль имени Чехова». Больше, правда, так и не позвонил. Может, шиншилл не нашел. Всякие были времена. Помню, в 90-е, когда с деньгами было туго, юмор стал какой-то трансформацией скорби. Стали заказывать свиней. В смысле, нам заказывали. Огромных. В человеческий рост. Очень многие скидывались и почему-то на день рождения друг другу дарили. Раз, было, заказали даже с окрасом под далматинца. И очередь была за этими свиньями страшная. У нас даже тетрадочка велась с названием «свинья» куда, кому и сколько. И вот как-то появился у меня новый клиент в Оренбурге. Прислал заявку: свинья большая — 1 шт. Чебурашка — 3 шт. Я выслал с машиной. Через некоторое время приходит заявка: «Чебурашка — 1 шт. Свинья большая — 7». Я ему звоню, говорю: «Ты ничего не перепутал?» Он орет: «Да ты что! Приезжают ребята на «мерсах», только их и берут. Вышли как-нибудь поездом. Сопровождающего я уже отправил. Купе снял». Ну, думаю, ладно. И вот под вечер такая картина. Подъезжает к вокзалу такси, а оттуда мужики выгружают огромных плюшевых свиней и несут по всему вокзалу на спинах. Загрузили в купе. А пока сопровождающий у меня тут отирался, он себе костюм ежика Сени приобрел (мы уже делали их), набрался по дороге на вокзал, добавил в поезде. Упал в этих свиней и храпит. А тут ночью какой-то дядька такой же датый ошибся дверью. Открыл и обомлел. Все купе заполонено розовыми свиньями от пола до потолка. Потом стали шевелиться, и оттуда ежик вылез. Тот как заорет, чуть инфаркт не схватил. Потом приходил ко мне что-то покупать у нас тут в магазине. И сам же все рассказал. Говорил, что пить после этого бросил.

Несколько котов с глазами лежат на столе. Другие руки их расчесывают. Шкуры, кажется, млеют от удовольствия.

— В общем, много всего шьем. Всевозможные корпоративные игрушки. Телефоны, мячи, символы различных банков. Как-то из одной очень известной партии обратились. Им нужны были пятьдесят тысяч медведей. Сказали, чтоб делали все по высшему разряду. А потом ужиматься стали. Звонят, говорят, мол, денег дали меньше. Ну понятно, как это бывает. Клянчили, давайте подешевле материал. Ну а мы уже все запустили. Я так строго и громко говорю в телефонную трубку:

— Да вы что, на медведях экономите?

Собеседник на том конце просто онемел.

— Что ж вы кричите, — говорит, я в тот момент даже его лицо отчетливо представил, озирающееся. — Оставляем все как есть. Все игрушки у Бакирова с человеческими именами. Обезьяна Айседора. Удав Зиновий, говорит, в честь тестя назвал.

— Как же вам удается с китайцами конкурировать?

Директор улыбается одними глазами.

— Никак. Они раньше от нас не вылезали. Типа для обмена опытом приезжали. Вытаскивает из сумки какую-то игрушку. Смотришь и понять никак не можешь: жираф это или бегемот? Потом более или менее научились. Конкурировать с ними занятие бестолковое. Я же тоже к ним ездил. Они начинают производство, и государство их на пять-шесть лет полностью освобождает от налогов. Потому и себестоимость их игрушки среднего размера, скажем, 5 рублей. Мы ее распороли, сняли. Я говорю девушкам: шейте. Они сшили гораздо лучше, но только за работу я им должен отдать 15—20 рублей. Плюс аренда, всякое другое.

Шкурки в охапках девушек перемещаются к набивочным машинам. Это такие огромные чаны, откуда через шланг под давлением распределяется наполнитель, похожий на вату. Коты, раздуваясь на глазах, обретают внушительный объем. Затем на них напяливают штаны с подтяжками. Загружают на тележки и везут паковать.

Странное дело, но целые вагоны игрушек Бакирова чаще всего уезжают туда, где Китай от России отделяет лишь река. Если перевести с французского, то имя ей будет Любовь. Может, это такая форма проявления протеста против экспансии. Или, наоборот, поддержка отечественного. Бакиров пожимает плечами.

Почитав каталог, я отчетливо понимаю, что производство игрушки приносит ему денег, быть может, лишь на сигареты. Потому, чтобы выжить, ему пришлось еще организовать здесь же пошив различных сумок, карнавальных костюмов, которыми занимается с недавних пор жена Ольга.

Мы сидим на разных краешках стола, болтаем в воздухе ногами.

Бакиров говорит, что игрушка — это не просто детская шалость или такое баловство больших дядек на корпоративах. Игрушка есть субстанция, заключающая в себе память и время. У кого из нас в детстве не было такой? Плюшевой или пластмассовой. На батарейках или просто. И когда она падает вдруг с пыльного дачного шифоньера, то, как песня, воскрешает перед глазами все. Трехколесный со звонком, дворовый хоккей, оловянных солдатиков, поцелуи на ветру в арке. Время, когда так легко было быть счастливым.

Мы сидим и болтаем ногами. Мимо человек на тележке провозит упакованных вполне себе упитанных котов. Останавливается, объясняется с Бакировым с помощью пальцев рук. Тот что-то ему отвечает, научился, с тех пор как принял троих таких грузчиков на работу.

— Что он сказал? — интересуюсь я.

— Говорит, волшебник — иди домой. Все сделаем.

— В каком смысле волшебник?

— Да кличка у меня такая, — недовольно ворчит директор.