Мир, уступающий нам истины. Поэзия А. Чикова

Замечательный поэт  Анатолий Чиков давно известен литературоведам, ценителям поэзии, но слово его ещё далеко от широкого читателя. Да и собратьями по литературному цеху Чиков недостаточно понят и принят как значительный поэт. А между тем в 2008 году исполняется 80 лет со дня его рождения.

Мы будем вести разговор о поэте  не только для того, чтоб воздать дань памяти: поэзия Чикова давно сроднилась с городом, с  любимым Сергиев-Градом поэта. А для того, чтобы выделить и подчеркнуть главную, как представляется, тему в творчестве Чикова: тему легендарной Древней Руси, тему славянской воинской доблести, тему былинной старины.

Именно эта тема проходит красной нитью через всё творчество поэта. Именно эта тема и остается недостаточно оцененной в его  творчестве. Скорее всего, потому, что Анатолий Чиков – автор многих потешных, забавных, грустных, веселых стихов, стихов необычайно образных, оживающих перед читателем, словно картинки в мультфильмах. Тут и старый мерин, и Петрушка, и пони, и кот, и  львы, и  муравьи, и синицы. Тут и цирк, и бабушкины сказки. Поэт увлекает нас, развлекает– и отвлекает от своей серьезной, может, и болевой, темы. Любя сказочную, ярмарочную сторону его творчества, мы как-то оставляем в стороне иного Анатолия Чикова – поэта-богатыря, поэта-вождя, поэта-славянина. Мы редко беседуем с таким Анатолием Чиковым. О чём же поёт этот поэт?
Вот стихотворение «Древнее утро»:

Я румяный, высокий детина
В домотканой рубахе до пят.
На полу, развалясь на овчине,
Мои кровные братья храпят.

Мы живём в новгородском посаде –
Мастера, кузнецы-силачи,
И в дружине и в каждом отряде
Наши шлемы, кольчуги, мечи..

Сколько раз под удары набата
Люди шли в наших латах на сечь?
И зову я: - Вставайте, ребята,
Не пора ли горнила разжечь?

Эй вы, ратники Пскова и Чуди,
В новгородские влейтесь полки! –
И ударили русские люди
Силой левой и правой руки.

И на башне Судьбы и Победы
В нашу пользу пробили часы,
И разбиты надменные шведы,
И разгромлены рыцари-псы.

        Перед нами оживают теперь не  «вафельные полотенца», «голубые граммофоны», вещи старьевщика и старое «повесившееся» пальто – известные полусказочные-полубытовые персонажи из стихотворений Чикова, кочующие по антологиям поэзии. Нет, не русалки, лешие, рыбьи головы и домовые. Начинает звучать особая тема, трудная, кровная, ради которой слагались и эти строки – строки стихотворения «Археолог»:

Она всегда отдалена.
Меж нами дымка как завеса.
Но кто сказал, что старина
Не представляет интереса?

И снова я копаю, злой,
Сухой фанатик-археолог,
За слоем открываю слой –
Находки для музейных полок.

Открою, бережно кладу.
Они теперь бесценны, ломки.
Оружие в одном ряду,
В другом  - от изразцов обломки.

Копай, ещё не вся, поверь,
Российская открыта слава.
В каких степях найду теперь
Ту чашу – череп Святослава…

  Оживают легенды и сказы  великой Древней Руси. Помните? Князь Куря убил князя Святослава, пытавшегося завоевать владения  грозного Кури. А убив, приказал череп врага оковать серебром – и, как заздравную чашу, поднимал этот череп, медами наполненный, на пирах. «Чужое искал – своё потерял», - гласила вязь по краям этой чаши.

Да, в книгах Анатолия Чикова есть стихи и про Марс, и про Демона, и даже про… летающий котёл! Смотреть можно на всё вокруг –   и откликаться, и отвлекаться поэту можно на  любое интересное явление – но при условии: своё не потерять!

Чиков не терял, теряем, как всегда, только мы, - не доверяя самим себе, пробегая, пролистывая…

Вот  стихотворение «Русская зима»:

Ты бросаешь во время обозное
Под копыта коней жемчуга.
И всегда лютой стужею, грозная,
Леденила ты сердце врага.

Набегали на Русь окаянные –
Ты их ветром стегала внахлёст.
И в сугробах глаза их стеклянные
Отражало мерцание звёзд.

Были пальцы их алчные скрючены
В снег сухой, как в зыбучий песок.
Не от сабли погибель получена.
Не свинцом охладило висок.

Много полчищ в буранах затеряно.
И, как ратные други в гостях,
Лихо пляшут позёмки с метелями
На заброшенных вражьих костях.

Откроем сборник поэта, перечтем  такие стихотворения, как «Скоморохи», «Русские соборы», «Живописец Иона». Встретится нам и это прекрасное стихотворение:


…В чужую даль летим, спеша, -
Цветы там ярче, степь просторней,
Забыв, что верная душа
В родной земле пустила корни.

Она в гостях не прижилась –
Ей легче там сойти в могилу.
Тобой оборванная связь
Ещё свою покажет силу.

И час настанет вечевой –
Еще забьёт она тревогу.
Обратной тропкой кочевой
Ты молча двинешься в дорогу.

И ты заплачешь, сжав виски:
«Прости, земля моя родная»,
Руси ржаные колоски
В своих ладонях растирая.

А как  ярко загораются холодные солнечные росы в этом стихотворении, как весело пробуждаются в нем птицы, как бодро просыпается деревня, как оживает хлебная, мастеровая Русь в стихотворении «Русское  лето»:

Из белесой холстины рассвета
Сшей одежду мне русскую, лето.
Пусть на лапти мне солнце-владыко
Золотое отмеряет лыко.

Улыбнусь я, по-свойски оденусь –
Никуда от России не денусь.
Под окошком для каждой светлицы
Воскрешу вас, резные жар-птицы.

Разошлю по родимой сторонке
Расписные ларцы да солонки.
Захочу, чтоб повсюду воскресли
Удалые и грустные песни.

Чтоб уж если любовь, то на годы.
А весною завью хороводы.
Разбужу поговорки и сказки,
Скоморошьи бесовские пляски.

Ах вы, белые лебеди-гуси,
Вы зачем унесли мои гусли?

А стихотворение, посвященное любимой – стихотворение « Он пил поцелуя пленительный мёд» -  предваряет эпиграф из А.К.Толстого: «Звезда ты моя, Ярославна!» ( о неслучайности эпигафа говорит тот факт, что эпиграфы крайне редки в творчестве Чикова, в самом объемном сборнике  стихотворений этот эпиграф – единственный). Так мог сказать, так мог обратиться к любимой только князь Игорь. Князь Игорь был русичем – потомком Руса – легендарного князя Владимира. Автор «Слова о полку Игореве» тоже был в стане русичей – дружинником или летописцем – и только мы вспомним об этом, как  тут же возникает в книге Чикова образ Бояна, летописца-предшественника  безымянного Автора «Слова о полку». «Не дружина пирует у брега», - видит князь Анатолий Чиков, слагая стихотворение «Русский гусь». Мы не найдем никакой свойской улыбки в этих строчках, посвященных «мужичку-гусю», напротив – услышим высокие, весомые аккорды:

Не дружина пирует у брега.
Ты иное волненье вкуси,
Мужичок по прозванию Тега,
Особливый снабженец Руси.

Ты дарил свои перья Бояну.
Ими Нестор писал без помех.
Воспевали победы и раны.
Много славных поставлено вех.

С грозным блеском мечей стародавних
Дремлет древняя синь на брегах
Светит киноварь букв заглавных
На твоих листовидных ногах.

Были крылья твои не забава.
И о них поглаголить пора:
На пергамент старинная слава
С твоего заступала пера.

Поэт пишет про гусиные перья с благодарностью, как действительный древнерусский летописец. Вы заметили, что слово «букв» не укладывается в графический рисунок строки? Стихотворец тут же изменил бы неровное слово на что-нибудь типа  литер»… Есть ли разница для стихотворца? Но Чиков – поэт. И в его неровной строке мерцает подлинная драгоценность забытых древнерусских наречий: бегающие, переливающиеся гласные, звучащие в говорах «брега – берега, буквы- буковы, олдьи-ладьи, главы – головы, грады- города, страны - стороны».

  Вспомним, что Древняя Русь питала творчество Пушкина – Пушкин, ценивший своё хладнокровие и невозмутимость в спорах,  разволновался лишь однажды: отстаивая убежденность в подлинной древности «Слова о полку Игореве». (Этот факт упоминает философ Иван Ильин в работе « Пушкин в жизни»: «…завязался спор между Пушкиным и профессором Каченовским: Пушкин отстаивал подлинность «Слова о полку Игореве» (и был прав!), а Каченовский оспаривал её»).

В свете этих размышлений, представляются неправомерными попытки искать в творчестве Чикова  «рубцовские интонации», «гумилевские интонации» и  какие бы то ни было переклички с поэтами двадцатого века. Перед нами – творчество, имеющее истоки в  допушкинском времени, уходящее корнями в традицию Древней Руси – питающееся той же Благодатью, что и творчество Пушкина.  Творчество Чикова, в силу этих причин, далеко от «тихой лирики». Какая уж тихая лирика в боях, битвах, которыми полнилась жизнь Древней Руси. Вот разве – шутка, прибаутка, с которой жизнь веселей и походы легче…

Тоска по русской музыке, русской удали слышна в стихотворениях «Пастушеский рожок», «Из прошлого». А вот начало следующего раздумья:

Прозвенит ли в груди у таксиста
Удалой бубенец ямщика?
Ах, ямщик, как он пел голосисто,
Сердцем чувствуя бег рысака.

Эта песня – душа и убранство
На дорогах широкой Руси…

Печаль по достопамятной Руси звучит в стихотворениях «Китеж»,  «Дума Федора», «Лубочная картинка». Как завет поэта звучат строки стихотворения «Китеж»:

Когда узреть ты хочешь Китеж
В глубинах века в час мечты,
Не говори, что город видишь,
Коль ничего не видишь ты.

И коль ты этот город помнишь,
То будет истина одна:
И сам ты в бедах не потонешь,
И вызовешь его со дна.
И он всплывёт, красив и волен,
Как торжество над силой зла,
Со всех ударив колоколен
Во все свои колокола.

Константин Бальмонт в статье «Русский язык» приводит отрывок из романа  «В лесах» Мельникова-Печерского:  « …Преданья о Батыевом разгроме там свежи. Укажут и «тропу Батыеву» – и место невидимого града Китежа на озере Светлом Яре. Цел тот город до сих пор – с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового негниющего леса домами. Цел град, но невидим. Не видать грешным людям славного Китежа»…

Анатолий Чиков , обращаясь к образу Китежа, указывает некий третий путь борьбы со злом.  Путем «непротивления злу» шел Лев Толстой, путем «сопротивления злу силою» предлагал идти Иван Ильин. Анатолий Чиков указывает на возможность моральной, духовной победы, победы путем сохранения в своем сердце – света. Той победы, которая известна со времен исчезнувшего с глаз врага Китеж-града…

Вопрос добра и зла – ключевой для воина и философа. Вопрос справедливости – главный для богатыря.  И вопрос этот в каждом поколении возникает вновь и вновь, может быть, каждый раз требуя новых решений:

…Я мню: от распрей крепнут супостаты.
А мне ведь Русь, как дитятко, мила.
Ты слышишь звона чудного раскаты?
Исходят верой в нас колокола.

Такой набатной нотой заканчивается стихотворение «Дума Федора».
Мировоззрение, самосознание – вот ключевые слова для тех, кто хочет понять любого поэта. Без этого верного компаса можно сколь угодно долго бродить в трех соснах лексики, рифм и пресловутых интонаций. Можно уйти от поэта, не поняв главного в его душе. Можно увлечься веселыми, сказочными, юмористическими темами стихов – и обойти вниманием те, главные в творчестве, произведения, на которые автор возлагал особую надежду – надежду быть услышанным,  «расшифрованным», как говорил, думая о своих произведениях, Шукшин.

Самосознание Чикова – самосознание богатыря:

Жизнь течет обыденно и сухо,
И невыносимо наконец.
  И тогда для Подвига и Духа
Вышел я на гору Маковец,-

пишет Чиков в  фантазии «На горе Маковец». Вот она, фантазия:
 Как хочу я для грядущей встречи
Бесконечно добр, а не упрям,
Древний город свой взвалить на плечи
И далёким показать мирам.

Не тужи, мой друг, не дам я промах.
Поднимаю город с трын-травой,
С храмами в сияющих шеломах,
С крепостной стеною боевой.

Грядущая  встреча… Какой поэт не думал о ней – о встрече с будущим читателем-другом? Думал и Чиков.  И он сам предостерегает  того читателя, кому довольно поверхностных впечатлений, кто, заметив в поэте свойского балагура, не расслышит более важной темы. Такой читатель, в конечном счете, не отличит пророка от паяца. Вот что  говорит прозорливый Чиков:

   Хмурый дух мой парит над горами.
   Ты не хлопай меня по плечу.
Я за всех справедливых во храме
Отрешенно поставлю свечу.

И в этом он близок  образу народного героя: такие слова мог сказать Илья-Муромец, такие слова мог сказать Василий Тёркин, примерно так и говорил Егор Прокудин, герой «Калины красной» Василия Шукшина. Это говорит нам поэт Анатолий Чиков, и к нему стоит прислушаться.

Надо заметить, что в  строках Чикова  практически нет случайных слов. Каждому слову есть обоснование, и каждое можно понять, выверить, исходя из  мировоззрения автора. Это само по себе – признак существования  жизнеспособной философской системы автора. Приведем лишь один пример.

В русской поэзии немного наберется стихотворений с упоминанием малозаметного  растения  повилики. Вспомнится сразу известное  - «Заклинание с Полюса» Михаила Дудина:

  Берегите землю, берегите
  Жаворонка в голубом зените,
  Бабочку на стебле повилики,
  На тропинке солнечные блики.

Прекрасное и важное стихотворение! Стоит ли за красотой и важностью темы замечать, что бабочке пришлось бы очень исхитриться, чтоб «пристеблиться» на эту самую повилику. Ведь повилика  - растение-паразит без корней и зеленых листьев, тоненькой ниточкой обвивающее стебель растения- хозяина ( клевера, картофеля, льна). Повилика прикрепляется к хозяину присосками и тянет из сосудов соки – солнечный, добытый чужими листьями, и почвенный, добытый чужими корнями из земли – из неродной для повилики земли. Тянет, чтоб расцвести своим тонким бледно-розовым цветом. Оставим повилику цвести, заметим лишь, что даже такой мастер, как Михаил Дудин, способен допустить проигрыш в точности  ради выигрыша в красоте слога.
Откроем теперь «Филимоновские игрушки» Чикова:

Родовой не изменит талант.
Отступись ты, трава повилика!
Балалаечку брал музыкант,
А крестьянин – обувку из лыка.

Пока агрономы борются с этим сорняком на полях, Чиков   магическим словом поэта говорит ему: отступись! Сильны у нас льны и клевера, былинна мощь родового таланта… выкормит поле и не одну тысячу повилик!

Но Чиков говорит: отступись. И насколько актуально звучат эти слова в стихотворении о народном промысле – именно сейчас, когда мы видим, сколь легко загубить исконное народное искусство броскими штампованными поделками-подделками, китчем, эрзацами, в которых нет народного таланта, народной души! Чиков, как всегда, борется за правое дело, не бросая слов на ветер. И в этом – мировосприятие народного богатыря.

О поэте Чикове есть воспоминания друзей, современников: Василия Субботина, Николая
Старшинова.

Вот  какие слова о друге говорит поэт Н. Старшинов:  «Читая лучшие стихи Анатолия Чикова, видишь, как целеустремлённо и последовательно выбирает он для них сюжеты, утверждающие добрые дела, отзывчивость, человеческую взаимопомощь…    Мне по душе позиция поэта, его страсть в борьбе с несправедливостью, с равнодушием, его готовность перенести все трудности, раны и потери в этой борьбе» (статья «Когда молчание в тягость»)

  А статью о двух друзьях-поэтах, Анатолии Чикове и Владимире Павлинове, Старшинов озаглавил так, как они сами себя называли: «Красный боец и Красный монах». Красный Боец – геолог и поэт Павлинов, мечтавший о торжестве справедливости во всём мире. Красный Монах –  Чиков.   

  «Дом, где жил Анатолий Чиков, находился поблизости от Троице-Сергиевой Лавры. И поэтому в шутку поэт называл себя Красным монахом. Впрочем, это звание можно было  воспринимать и всерьёз, поскольку в его суровом и простом быте было что-то общее с бытом монахов-отшельников…»

  Но мы, читая Чикова всё внимательней, уже замечаем, что в каждой его шутке есть только доля шутки. Может быть, скудный быт ни при чём?

            Давайте расспросим самого поэта: обо всем расскажут стихи. Что видел Чиков в словосочетании « Красный монах»?

Образ монаха  мы найдем в стихотворении «Живописец Иона».
Но это не просто монах, это – боец, борец за справедливость, таким он открывается взору православного живописца-реставратора, вызволяющего из-под слоёв почерневшей олифы святое изображение:

…А как снял он с иконы болезни,
Не в сияющей рясе – в броне,
Не угодник, а воин-наездник
Перед ним восседал на коне.

Сам Георгий… боец-не апостол
Встал за Русь под смертельный ужал,
И, пронзённый копьем его острым,
Змей Горыныч во прахе лежал.

Вместо угодника на иконе появляется воин…  Видимо, в образе монаха Чиков видел образ борца – и святого Георгия-Победоносца, борца с мировым злом, и Александра Пересвета, лаврского монаха-чернеца, героя Куликовской битвы. Кстати, Пересвет до пострига был знаменитым брянским боярином, прославленным в битвах воеводой – в монахи, как многие воины в средневековой Руси, он ушел после гибели  своей семьи.

А с чем ассоциируется в мире поэзии Чикова красный цвет? Этот цвет – цвет огня, битвы, заката – революционный, тревожный цвет – в строках Чикова редок. Но редок не как что-то ненужное – редок, как нечто главное:

…Был я красным – чувствительной масти,
А потом, хоть от горя заплачь,
Злые силы и хищные страсти
Разодрали мой честный кумач.

Вот в каком контексте появляется «красная шапка георгина» в следующем коротком стихотворении:

На земле обыкновенной
Он расцвел, и не напрасно.
Сразу всем цветам вселенной
Помахал он шапкой красной.

Чужеземные метели
На цветок пошли с разбега.
Погубить его хотели
Под колючим слоем снега.

Солнце видело всё это.
Тает снежная лавина.
Снова миру машет лето
Красной шапкой георгина!

Здесь цветок – воин, противостоящий натиску враждебной силы. Если мы будем разбирать образ цветка в поэзии Чикова, то увидим, что цветок приравнен  к самому автору. Перечитайте «Репейник», «Львиный Зев», «Василек», «Ландыш», «Лилия», «Черемуха», «Говорят, что соцветья герани…», «Колокольчик»… Вы увидите, что цветы в поэзии Чикова – не просто цветы. Это собеседники, хранители совести и сердечности, это друзья – и в какой-то мере двойники автора-поэта.  Я приведу лишь начальные строфы следующего  безымяного  стихотворения:

За мной следят глаза цветов,
И лепестков мне слышен шелест:
«Мы ждём, а ты всё не готов.
Зовем тебя, а ты не веришь.
Тебе земных не нужно благ.
Закрой надежд высоких терем.
А мы тебе восхода стяг
Как символ гордости доверим.

Здесь цветы – больше дружинники и соратники, чем бессловесные растения. Мы не встретим у поэта описаний цветов, любования их формой – вместо этого встретим разговор с живым мыслящим, имеющим характер и душу существом. Причем характер –стойкий, а душу – беззлобную, добрую, точнее – душу, не озлобленную борьбой за существование. Что такое борьба за существование – детдомовец Чиков знал не из учебников.

Понять поэта – войти в мир понятий поэта. Для того, чтоб понять Чикова, надо помнить  мир представлений древнего русича – мир, знакомый нам из сказок.

 Почему георгин машет красной шапкой? Почему не желтой шляпкой? Да только потому, что шапка  представлялась русичам вместилищем судьбы. Потерять шапку, обменяться шапками невзначай- боялись; деньги, идя по рынку, прятали в шапку, и редкий отчаянный вор мог решиться шапку с деньгами сорвать: что там, в чужой судьбе - ну как привяжется? При крупных сделках, в важных случаях – кидали шапку оземь: клялись судьбой, такое слово нельзя было нарушить. «Красная шапка георгина» в таком контексте видится скорее честной судьбой воина, чем красным словцом.

 … Красный – цвет судьбы, цвет мечты, цвет борьбы за мечту, цвет победы.
Монах – Геогрий Победоносец, Пересвет, борец за правое дело, преодолевающий козни мирового зла.

Вот какие образы  скрываются за словами «Красный Монах» – и об этом рассказал нам сам Чиков своими стихами. Что бы не расспросить обо всем поэта каких-нибудь семь-восемь лет назад!  Но, может быть, он и не стал бы расшифровывать?  «Читайте стихи, - сказал бы,  - в них все ответы»?

Красный тревожный цвет… Еще раз этот сполох откликается в стихотворении «Мечта», разгораясь на крыльях Жар-птицы:

Мечта, она тебе –жар-птица
И путеводная звезда.
А без нее глаза и лица
Не засияют никогда.

И так сияй, мечты родитель.
И верь всегда себе, юнцу.
И выходи, как победитель
К её нелёгкому концу.

Такая верная победа
Зажжет огонь в твоей крови.

А  так – для тряпок и обеда –
Не прозябай и не живи.

Надо подчеркнуть особо важный момент: в стихотворении красный цвет не назван. Но мы его видим, так как поэт называет два заведомо  несущих этот цвет понятия: огонь и кровь. Такая же окраска у слов «жар-птица» и «победа». Заметим, что это – излюбленный прием Чикова, изюминка его творчества. Не правда ли, всем нам кажется после прочтения книг поэта, что мир стихов Чикова многокрасочен, цветаст? А ведь на 250 страниц сборника «Стихотворения» попали  всего два десятка  обозначений цвета: зеленое лето, зеленые кузнечики, черные овцы, белый ландыш. Весь перечень займет еще пару строк. Казалось бы, странно: ведь Чиков по одной из профессий – художник, живописец, он был одарен и цветовым видением…

Да, казалось бы, есть все основания ожидать  в строках Чикова большего, чем у других поэтов, (ведь немногие владеют еще и профессией художника!) количества цветовых прилагательных, большего количества сложносоставных  прилагательных, обозначающих оттенки цвета… Но всё наоборот. На «единицу книжной площади» в сборниках Чикова такие прилагательные встречаются реже,  именно в сборниках Чикова  они встречаются вообще довольно редко.  А ведь мы, прочитав сборник, воспринимаем мир стихов Чикова как яркий, многокрасочный, радужный мир! Загадка…

 Загадка на то и загадка, что есть у загадки разгадка.

Чиков – живописец, он и в стихах остается  воином и художником. Но не так проста его палитра! Чиков виртуозно рисует цветом, используя  в стихах не прямые обозначения цвета,  а косвенные; не прилагательные несут название цвета – а цветовая нагрузка переносится на существительные.

  Например, «лучисто-рыжий кот» дремлет, «свернувшись в крендель золотой». Крендель уже окрашен в нашей памяти, и он уже золотой, рыжий, желтый, а не зеленый и не синий. Поэт усиливает яркость цвета настолько, что не приходится лишний раз употреблять цветовые прилагательные. Он, как фокусник, как артист, как педагог, работает с нашим воображением: рисуем мы, используя свою палитру!

Сколько раз нам дан в стихотворении цвет кота? Рыжий, золотой, - посчитаем мы и ответим: дважды. На самом деле  - четыре, в два раза больше: добавьте к рыжему и золотому устойчиво окрашенное существительное «крендель», добавьте и образ солнца, возникающий в «лучисто-рыжем, круглом, как крендель» – а солнце тоже окрашено устойчиво, и солнечный цвет отражается в нашей памяти. А теперь посчитаем лучики- усы  дремлющего кота-солнца…
Остается лишь удивиться умению поэта рисовать словом, умению уплотнять мир до нужного поэту образа – и одновременной способности расширить единичное понятие, распространить его на мир. Не так ли поступали древнерусские мастера, видя Солнце в коне-Полкане (полуконе-полубогатыре),  глядя на растущее дерево, как на образ мироздания?

Чиков-поэт рисует, используя устойчиво окрашенные существительные вместо  обычных цветовых прилагательных. Тем самым он не только достигает необычно плотного рисунка в стихе – он стимулирует работу воображения своих читателей. Если поэт говорит:

Защитный цвет носили травы.
Их колебали гнев и дрожь.
На знамя доблести и славы
Цветок измятый был похож  -
 
мы видим и зеленый цвет травы, и образ русского воинства – и совсем не нужно  ни цветовое прилагательное «зеленый», ни сравнение «Трава, как воинство». В устах другого поэта такой образ был бы усложнен и неправдоподобен, но Чикову мы верим сразу, верим, даже не вызывая из памяти  ни выражение «упал, как подкошенный», ни образ из «Слова о полку Игореве» – образ кровавой сечи-жатвы на реке Немиге, когда «снопы стелили головами»…

  Это стихотворение заканчивается призывно:
…Им освещала путь неброско
В доброжелательной дали
Зари тревожная полоска
На грани неба и земли.

И опять-таки заря - красная, цвет тревоги – красный, а не какой либо иной, и мастеру не нужно говорить «красная полоска зари». Не стоило бы акцентировать на этом внимание, если бы у  иных поэтов  было мало необязательных  слов в ткани стиха. Если бы Чиков не отличался в этом от многих и многих современных поэтов!

Мне представляется, что  обращение к стабильно окрашенным словам является удачей  поэта, устойчивым приемом в его творчестве, одной из особенностей чиковской поэтики.
Откроем стихотворение «Лесные пластинки»:

Стая туч дождевые грустинки
Проливает на грустные пни.
Их кругов завитые пластинки
Музыкальным пластинкам сродни.

В стихотворении нет ни одного обозначения цвета. Зачем? Граммпластинки и мокрые лесные пни одинаково черные, блестящие.

Заметив это, поэт средней руки так и сказал бы, радуясь находке: пни в дождик  черные, как пластинки. Или: пластинки блестящие, как пни в дождливом  лесу. Но перед нами – мастер, желающий сказать нечто большее, чем сообщение о находке, чем любование цветом и фактурой. Он  говорит с читателем не о мелочах:

И хранят они долгие годы
Звон мороза и посвист пурги,
Все мелодии русской природы –
Молчаливые эти круги.

Мастера муравьиные чинят
Их устройство, но, как ни грусти,
По какой неизвестно причине
Их не могут никак завести.

Все над пнями склоняются елки:
Не проснется ли, ждут не дыша,
От касания хвойной иголки
Тех пластинок лесная душа.

Неизвестно, по какой причине поэзия Чикова все еще не звучит для широких читательских масс, оставаясь достоянием сергиево-посадских любителей поэзии. Последний  представительный сборник  поэта вышел  в издательстве «Советская Россия»  в 1990 году тиражом 5000 экземпляров. И это для всей России! Восемнадцать лет назад…

В 2002 году  в Москве вышла в свет книга статей поэта Геннадия Красникова «Роковая зацепка за жизнь, или  В поисках утраченного неба». Одна из пятисот страниц посвящена  Анатолию Чикову – четыреста сорок пятая страничка.  Нам стоит ее прочитать:

          «В Сергиевом  Посаде жил удивительный человек – Анатолий Чиков, поэт, мудрец, сказочник, называющий себя «красным монахом» и «загорским летописцем». Кто хотя бы раз читал его стихи и при этом обладает вкусом, тот не может сомневаться, что Анатолию Чикову уготовано значительное место в русской поэзии. А в том, что  имя его пока не на слуху, так это наша беда и вина, это вопиющая наша бесхозяйственность. Если бы о творчестве Чикова по телевидению и радио прошли три-четыре полноценных передачи, если бы ему самому в свое время дали слово на экране – то читающая страна просто ахнула бы от удивления, какого поэта она была лишена, и полюбила бы его раз и навсегда.»

Действительно, к сожалению, творчество Чикова еще никем из критиков и литературоведов серьезно не изучалось, не пропагандировалось. Немногочисленные подборки в местных газетах и столичных антологиях имеют погрешность против истины, не давая нам цельного представления о поэте. Ведь в подборку можно включить стихи шуточные, сказочные, зарисовочные, - не самые сильные, наконец. И серьезного разговора с читателем не получится: впечатление, не находя опоры, рассыплется. Лучшей подборкой из опубликованных в широкой печати, на мой взгляд, является подборка в альманахе «Московские зори», вышедшем в рамках Издательской программы Правительства Москвы к 850-летию города   (составитель – поэт В.А.Ленцов).

  Прекрасный поэт, чуткий, добрый и сильный человек, Николай Старшинов, неоднократно публиковал  заметки о Чикове. Правда, раскрывая поэтический мир Чикова, Н.Старшинов пишет больше о сказочной составляющей, о пластичности слога, иронии и самоиронии поэта.  Но, ценя сказочный мир «Красного Монаха», Старшинов тем не менее подчеркивал ту главную тему поэта, которой тесны и сказочные рамки:

«Читая лучшие стихи Анатолия Чикова, видишь, как целеустремленно и последовательно выбирает он для них сюжеты, утверждающие добрые дела, отзывчивость, человеческую взаимопомощь…»,    « Мне по душе позиция поэта, его страсть в борьбе с несправедливостью с равнодушием, его готовность перенести все трудности, раны и потери в этой борьбе…», «Перед нами – яркий поэтический характер, не замечать который грешно», - пишет Н. Старшинов в книге литературных мемуаров «Лица, Лики и Личины» И там же: « Анатолий Чиков – истинный поэт». Заметим, что книгу «Лица, Лики и Личины» Старшинов писал как  итоговую свою книгу.

Для понимания личности Чикова необходимо знать еще одни краткие воспоминания – заметки нашего земляка Николая Денисова, художника, писателя, друга А. Чикова. В этих заметках мы прочтем, как Чиков пытался создать в городе «Общество» борьбы со всяческой несправедливостью, как общество было создано и действовало в лице двух друзей… В этой забавной и поучительной истории – характер Чикова.

Надо сказать, что сам Николай Денисов ни много, ни мало, - возродил целый народный промысел – «Филимоновскую игрушку», не дал промыслу угаснуть. Поистине, дело под стать былинному богатырю!

Эту  богатырскую силу, может быть, жизнью не вполне востребованную, увидели в Чикове и богатыри товарищества «Куликово поле», выбравшие поэта одним из первых, почетных лауреатов премии им. Преподобного Сергия Радонежского. В 1991 году, в год учреждения Премии, ее лауреатами стали писатель Константин Воробьев, автор повести «Убиты под Москвой», писатель Иван Панькин, автор патриотических произведений для детей и юношества, художник Василий Криворучко, автор серий картин «Моя Русь» и       « На поле Куликовом», - и наш Анатолий Чиков за книги стихов «Сердце камня», Часы и жизнь», «Стихотворения».

Статус Премии предусматривал награждение за «литературные произведения, несущие нравственную идею и отличающиеся талантливым изложением; за подвижническую деятельность на ниве культуры и духовного возрождения русской провинции или милосердия.»

Вручение Премии происходило в торжественной обстановке на Куликовом поле в День поминовения воинов, павших за Отечество во все времена ( 21 сентября  – день Куликовской битвы).

Анатолий Чиков не смог  приехать на Куликово поле. Товарищество для вручения премии поэту приезжало в Сергиев Посад.

Каким мы вспоминаем, каким воспринимаем нашего славного земляка? Городским блаженным? Немощным неудачником-бессеребренником? Скоморохом-хохмачом? Сказочником-фантазёром? Больным в последние годы жизни, бедным во все её годы?

Звезда-Ярославна помнит – яхонтом-князем, товарищи-ратники помнят – воином, павшим в борьбе за Отечество, Славянское Древо помнит –  малым своим листочком.

К сожалению, наша память обрывочна, инерционна. Мы не думаем о том, что память надо воспитывать – так же, как и характер. Наше восприятие зачастую поверхностно, схематично. Вот поэт надевает маску балагура (признаваясь в стихах, что эта маска – его защита от грубого мира) – а мы и смотрим на балагура, не видя, что перед нами – воин. Вспомните: во время осады Лавры (осада Лавры польско-литовскими войсками длилась шестнадцать месяцев!) двое смельчаков-крестьян взорвали себя, подкравшись с факелами к вражеским боеприпасам и уничтожив их. Одного звали Никон Шилов – и это был степенный, уважаемый крестьянин: летопись называет нам его имя-фамилию. Другой же – просто Слота. Кличками кликали менее уважаемых и почитаемых людей – иногда всего лишь молодых, несемейных. Расшифровку клички узнаем из словаря Даля: шутник, остряк, пустослов, врун, хвастун…Балагур, баламут! Из тьмы веков проступает характер Слоты - молодого воина-героя. Двое спасли тогда всех осажденных в Лавре…

Поэт Анатолий Чиков – разный, как любой умный и интересный человек. Он и мудрец – автор стихотворения-притчи «Старый мерин». Он и стоик, и балагур. Он и бездельник-бродяга, и рабочий-каменотес. Но тот, кто встретился на страницах книг с Чиковым-витязем, поэтом-богатырем, «Красным Монахом», как он любил себя называть, тот его – такого! – никогда не забудет.

Как не забываются яркие, образные чиковские строчки, где образ сжат порой до афоризма – эти строчки сверкают драгоценными крупицами народной мудрости:
 
«Старый мерин больше не намерен
Морду подставлять под удила»;

«Если ты не оценишь чужого творения –
Никогда ничего своего не создашь»;

«Будь же сильным и ты, подставляя крыло,
Пусть с тобою летят слабосильные птахи»;

« Как страшно первым уходить в пространство,
Не ощутив руки поводыря!»

«Мир, уступающий нам истины,
Ещё не понят до конца»;

Вот что говорит поэт про сердце:

«Его притянет, как брусок железный,
Отчизны неслабеющий магнит»;

И ещё:
 «В том для сердца спасенье и сила,
Чтобы счастье нести и дары,
Согревая порой, как светило,
Остывающих судеб миры»

Вот, казалось бы, строчки об игре в шахматы:

« Но как на битву средь полей
Смотреть без горестной усмешки,
Когда на смерть за королей
Идут доверчивые пешки»

Можно цитировать и отдельные строки:

« Поэты – души обнаженные»;

«Мёд наш прекрасен на жизненной пасеке»;

«Талант попробуй уничтожь, талант возьмёт своё»;

«Мне страшно на свете быть грубым и черствым»;

«Мне бы сердцем до сердца достать»

А вот как лаконично Чиков обозначает философскую проблему  в стихотворении «Вопрос» – в нем всего четыре строки:

Раздумьем ты прельщен иль суетой,
Что хочешь выбрать ты из мирозданья:
Мгновенья обладанья красотой
Иль муки ее вечного созданья?

Чиков способен сфотографировать мир  своими стихами, дать и эмоциональное, и музыкальное, и  живописное представление, оперируя красками, образами и созвучиями. Вот, например, стихотворение, в котором всего восемь строк:

Когда за дымкой светло-синей
Погас латунный цвет зари,
С ветвей седой сбивая иней,
На куст присели снегири.
И он поверил, стар годами,
Что снова вербе молодой
Он машет алыми цветами,
Привстав над талою водой.

Как мастер, филигранно владеющий слогом, способный лаконично сказать о философской или нравственной проблеме, Чиков смело обращается к форме верлибра, форме вроде бы простой, но очень коварной, - форме, где пустота души автора, если она  имеет место быть – видна как на ладони, не заслоняемая ни переливами ритма, ни мерцанием рифм. И Чиков подчиняет себе эту форму. Вот как звучит верлибр «Трое в головных уборах»:

Первый надел
Поварской колпак.
Второй надел
Шапку с бубенчиками.
Третий надел
Воинскую пилотку со звездочкой.

Первый решил
Накормить человечество.
Второй решил
Развеселить человечество
Третий решил
Защитить человечество.

 Мы встретим в самом полном на сегодняшний день сборнике поэта – сборнике «Стихотворения», вышедшем в издательстве «Советская Россия» в 1990 году - также верлибры «Чувство вины», «Запасная планета», «Информация», «Жилищная проблема»… Кстати, верлибры Чикова представлены в «Антологии русского верлибра (Москва, 1991 год, составитель Карен Джангиров), и смотрятся в ней на достаточной высоте. Русский поэт – и верлибры, шаг в сторону от богатейшей палитры размеров и рифм, доставшейся нам с  родной речью! Не потому ли, что –

Порой надоедает постоянство,
Сплошное беспокойство сердце ест.
И чтобы глубже нам понять пространство,
Мы уезжаем из родимых мест…

…. Куда б ты ни уехал – бесполезно,
Ведь сердце память бережно хранит.
Его притянет, как брусок железный,
Отчизны неслабеющий магнит.

Отчизна Анатолия Чикова – Древняя Русь. В стихах, которые можно выделить как стихи славянского цикла – многие из них здесь цитировались – всё весомо, серьезно. В их нет ни горькой усмешки, ни веселой улыбки, как, например, в стихах  « о предке-неандертальце». Когда поэт  наедине с великой темой, с любимой темой – не ждите от него ни иронии, ни смешков.

Такая тема для Чикова – славянская общность, Великая Русь, Отчизна.
Именно это главное и было оценено в поэзии Чикова Товариществом «Куликово Поле», присудившего поэту Премию имени Сергия Радонежского – первому из всех русских поэтов, утвердив тем самым Анатолия Чикова в ряду лучших поэтов конца ХХ века.

Вернемся к словам поэта Геннадия Красникова о нашем земляке:

«… Я вижу в феномене Чикова необъяснимую загадку: сколько он пережил на своем веку – беспризорничал во время войны, был бит, голодал, пьянствовал, тяжело болел, - но прочитайте его стихи, его книги, и вы почувствуете в них колоссальный заряд духовной силы, того народного нравственного здоровья, которое отшлифовывалось, совершенствовалось веками, от поколения к поколению».

Хочется надеяться, что публикации о  нашем земляке Анатолии Чикове не только будут подспорьем для учителей и краеведов района и области, но и послужат основой для создания мемориальной экспозиции в краеведческом музее или в каком-либо из школьных музеев. Такая экспозиция рано или поздно должна появиться: она необходима в системе  нравственного, эстетического и  патриотического воспитания,  необходима народной памяти!

Николай Старшинов сказал про мир поэта Чикова: «Мир добра и света».

   Мне хотелось бы добавить: «Мир битвы  во имя добра и света».

«Мир, уступающий нам истины,
Еще не понят до конца», - говорит  сам Анатолий Чиков.

          Прожил я жизнь. Не начать ли вторую?
Прошлым меня не голубь.
С горя упал я на землю сырую,
Спрыгнул в озёрную глубь.

Вышло, что жизнь  бесконечная штука:
Быстрой плотвичкою мчу.
Вдруг на пути преогромная щука:
«Вот я тебя проглочу!»

Сердце забилось тревожней и горше.
Селезнем взмыл я в зенит.
Крылья обрел я, да сбил меня коршун.
Пал я ничком на гранит.

С берега глянул в дремучую воду.
Сам себе бросил упрёк:
Что же обиделся ты на природу?
Вспомни блесну да курок.

Всех настигают нещадные сроки.
Встань же, понятлив и прост.
Или твои тяжелее упреки
Жалобы гаснущих звёзд?

«… Прожил я жизнь. Не начать ли вторую?»

Вторая жизнь Анатолия Чикова только начинается – жизнь русского поэта-богатыря, грядущего к своим читателям.