Апельсины продают

       Еду в трамвае, смотрю в окно - апельсины продают. Апельсины - редкость в нашем городе. Женщины сетки с апельсинами несут, у детей, кому они достались, оранжевые рты, на тротуарах валяется оранжевая кожура. Весь город в апельсинах, в трамвае пахнет апельсинами.
       "Ужас, ужас! - слышу рядом, - за апельсинами стояла чуть не два часа".
       "Да, кошмар! Правда, я знакомую встретила, втиснулись поближе, шуму было! Люди, как звери, чуть что - готовы разорвать. Сейчас только те и живут, кто работает в торговой сети. Вон у меня соседка работает на базе, ей целый ящик апельсинов привезли",- так говорили две молодые женщины возле меня. Рядом с одной из них стоял мальчик.
       "Во второй класс перешел, уроки учит из-под палки", - пожаловалась мать своей знакомой.
       " Моя Светка тоже на тот год в школу пойдет".
       " Не обрадуешься",- посочувствовала ей мать второклассника.
       Второклассник с апельсином в руках немного их послушал, заскучал. Стал водить глазами вокруг, в надежде чем-нибудь развлечься и увидел маленькую девочку с картонкой в руках. Девочка с бабушкой вошла. Их посадили на детские места. Бабушка смотрела в окно. Маленькая девочка уставилась на апельсин.
       Второклассник подбросил свой апельсин и поймал, потом его понюхал и лизнул, намекая на его прекрасный запах и вкус, потом пощелкал пальцами апельсины в сетке, которую держала мать, давая маленькой девочке понять, что эти апельсины, тоже для него. Маленькая девочка заволновалась, завертелась на месте, открыла свою картонку, достала из неё розовую пластмассовую дудочку и погудела в неё чуть-чуть. Бабушка оторвалась на минуту от окна: "Нельзя в трамвае гудеть". Маленькая девочка протянула розовую дудочку второкласснику, наверное, надеясь, что он протянет ей свой апельсин. Но второклассник презрительно махнул на дудочку рукой. Трамвай остановился, женщины с апельсинами вышли из вагона. Второклассник помахал маленькой девочке апельсином и выпрыгнул за матерью. Маленькая девочка заплакала. Бабушка не знала от чего, и утешала её невпопад. Мне вспомнились военные годы. Не голод, холод и лишения. Все это сделалось привычным тогда. Мне вспомнилась история Эдика Кручинского.
       Эдик Кручинский был эвакуированным. Ещё до того, как он появился в классе, мы знали, что отец его - военный летчик, что Эдик - круглый отличник. Затем наша учительница ввела его в класс и познакомила с нами. Эдик был красивым мальчиком. Как все мы, был он худ и бледен, но кудряв и черноволос, тогда как мы в нашей деревне, в большинстве, были светловолосы, и всех нас, учившихся в начальной школе, стригли наголо. Кроме того, в руках он держал аккуратный портфель с блестящими застёжками, одет был в отглаженные брючки и мохнатый свитер с высоким воротом. Из-под тёмного свитера были чуть видны манжеты и воротник белоснежной рубашки, обут был в начищенные ботиночки. Наша разбитая обувь с его ботиночками не шла ни в какое соревнование, не говоря о наших одеждах, чаще всего с чужого плеча (то, что старшим сделалось мало), о наших сумках, в спешке сшитых матерями. Но в наших понятиях сын летчика и должен был от нас отличаться. И, когда Эдик (имени у нас в деревне такого не было) сел на свое место, мы не могли оторвать от него восхищённых глаз, не могли обратиться к уроку. И напрасно сердилась на нас наша учительница Клавдия Егоровна.
       Несчастье Эдика Кручинского заключалось в том, что его мать - молодая женщина с чёрными кудрявыми, как у Эдика, волосами, в разлуке с мужем всю безудержную любовь свою, все промыслы свои сосредоточила на сыне и потеряла здравый смысл. Была она в гораздо лучшем положении, чем наши матери.
Наши матери не имели таких платьев. Они работали с утра до вечера, им такие платья были не нужны. Матери Эдика Кручинского казалось, что у Эдика неважный аппетит. Хотя в те голодные годы трудно было иметь неважный аппетит.
       Больше того, мать Эдика считала, что её умный мальчик плохо завтракает и не сможет дотянуть без еды до конца уроков, чтобы подкрепить его слабые силы, она приносила ему на большой перемене в маленькой закрытой кастрюльке румяные, из белой муки, лоснящиеся жиром блинчики. Нас она просила выйти из класса, потому что должна покормить своего Эдика. Так она и говорила. Мы послушно выходили из класса, все, кроме дежурного. Нерадивый обычно дежурный охотно принимался за свои обязанности: вытирал доску, поливал цветы, проветривал класс. На дежурного она не обращала внимания, тогда как дежурный всё видел, всё замечал. Эдик, как мог, сопротивлялся: " Не хочу есть, не буду", - кричал он, и был прав. Ни один из нас не стал бы есть эти блинчики при закрытых дверях. Эдик плакал. Его мать начинала рыдать, говорила, что позовёт учителей, пусть они его уговаривают. И Эдик сдавался. Глотая злые слёзы, он съедал эти блинчики. Мать его выходила довольная, вытирая глаза душистым платком. Эдик сидел неподвижно, глядя в одну точку на парте.
       Мы были задиристы, остры на язык, беспощадны друг к другу. Но тут мы делали вид, будто ничего не произошло. Эдик Кручинский никогда не играл с нами. Иногда дежурные учителя на переменах приводили его в наш весёлый хоровод. Мы брали его за холодные руки, мы старались его развеселить. Эдик уходил от нас, как только по ходу игры мы начинали хлопать в ладоши и расцепляли руки. Но он с удовольствием наблюдал за нашими играми и спорами, иногда даже слабо шевелил губами, как бы мысленно в них участвуя.
       На уроках Эдик всегда всё знал, отвечал на "отлично". "Только потому, что нет более высокого балла", - хвалила его учительница. Тогда как мы, особенно после этих блинчиков, ничего не видели, ничего не слышали, отвечали не впопад или совсем не отвечали. Эдика Кручинского нам ставили в пример, но мы ему не завидовали. Почему не замечала его мать нашей худобы, наших голодных глаз? Конечно, мы не учились так, как Эдик, но мы были его товарищами.
       После уроков Эдик Кручинский складывал свои книжки и тетрадки ( мы давно писали на газетах) в аккуратный свой портфельчик и одиноко шёл домой. Мы затевали вокруг него шумные игры, стараясь показать ему, как славно нам и весело, надеясь, что ему когда- нибудь захочется с нами поиграть.
       Хозяйка квартиры, у которой жил с матерью Эдик Кручинский, совхозный бухгалтер тетя Зоя, рассказывала нашим матерям, что дома Эдик бросается тарелками, как только мать хочет его насильно покормить. Наши матери считали его избалованным ребенком.
       Мы ему сочувствовали. Каждый из нас на его месте бросался бы тарелками. И ещё рассказывала тетя Зоя, что мать Эдика Кручинского не может выгнать его на улицу погулять, что целыми днями он сидит дома над книжками. Мы его понимали. Как же он мог гулять по улицам, если на этих улицах гуляли мы, а он стеснялся нас из-за матери?
       Потом случилась с Эдиком беда. Была ранняя весна. В затенённых местах ещё лежали плешины грязного снега. Ночью подмораживало, лужи покрывались прозрачным льдом, который, к нашему удовольствию, кололся, словно стекло.
       Мы любили свою школу, учителей, техничку нашу тётю Полю. Приходили задолго до того, как тётя Поля отпирала школьную дверь, и некоторое время резвились на улице. Эдик Кручинский тоже приходил рано.
       Так было и в тот день, когда Манька Кунцова пришла в школу босиком, потому что развалились её ботинки. Никакой запасной обуви у Маньки не было, как и у всех нас. В магазинах тогда обувь не продавалась. Мать в школу Маньку не пускала, училась она плохо. И мать справедливо заключила: "Толку от тебя всё ровно мало. Пропустить школу - беда не велика. Скоро тепло будет, станешь ходить в школу босиком". Но Манька Кунцова была общительной, беспечной и весёлой. Такой её характер не позволил ей дома усидеть. И, когда мать ушла на работу, Манька прибежала в школу босиком. Тётя Поля не знала этого и не торопилась школу открывать. Мы ёжились, глядя на Маньку. Ведь мы не сняли ещё своих зимних одежонок. А Манька приплясывала тонкими ногами и говорила, что ей совсем не холодно. А когда мы стали колоть лёд по краям большой, глубокой лужи, Манька смело отправилась на её середину, по тонкому льду - терять ей было нечего. Лёд не выдержал тщедушного маленького тела, прогнулся и сломался. Манька погрузилась в лужу босыми ногами, немного в ней потопталась и гордо вылезла, вызывая всеобщую зависть беспечностью и бесстрашием своим. Кто-то уже собирался разуться и побродить по луже как Манька, босиком, но тётя Поля распахнула школьную дверь и мы гурьбой побежали в классы. Маньку пропустили вперёд. Рядом с ней оказался Эдик Кручинский, потому что он, как всегда, стоял возле двери и наблюдал за нами. Так они рядом и шли - босоногая Манька, с замёрзшими красными, как у гуся, ногами и Эдик Кручинский в начищенных ботиночках.
       Тетя Поля не смотрела на наши ноги, ведь грязи ещё не было. Мы расселись за партами и забыли про Манькины босые ноги.
       Новое событие нас взволновало. Петя Клюшин достал из своей парты оставленную кем-то из второй смены краюшку чёрного хлеба. Ах эта чёрная краюха военных лет, состоящая из разных примесей, слегка обваленных в муке! Весной кончились запасы картошки, и нам подводило животы. Поэтому мы от этой желанной краюхи в руках у Пети Клюшина не могли оторвать голодных жадных глаз. И решали, как с ней быть. В те годы нигде не мог заваляться кусок хлеба. И если кто-то его в своей парте оставил, то мог в любое время за ним придти и право его было свято. Но положить этот хлеб на место у Пети Клюшина не было сил. Петя сказал: "Он горький, этот хлеб. Может быть выбросили его" (успел-таки попробовать). Горький хлеб, с примесью полыни или лебеды в муке, не был новостью для нас и не сбавлял нашего аппетита. Но мы за сомнительный этот довод радостно ухватились, и решили хлеб этот съесть.
       Петя Клюшин бережно подносил хлеб к каждому рту и строго следил за тем, чтобы каждый из нас не откусывал больше, чем все. Поднес Петя Клюшин этот хлеб и Эдику Кручинскому. Хлеб теперь сделался достоянием класса, и никакие масляные блинчики не могли нас убедить, чтобы кто-то этого хлеба не хотел. Эдик не выразил пренебрежения к нашему хлебу. Он сказал: "Спасибо, я не голоден". Вполне справедливо. Ведь на большой перемене мать принесёт ему блинчики. Нам никто ничего не принесёт. И тяжелая горькая краюха моментально растаяли в наших голодных ртах, только раздразнив неутолимый аппетит. Мы разбрелись по своим местам. Начался урок.
       Вдруг Манька Кунцова заревела на весь класс. Звонкие и сильные, невзирая на голод и холод, имели мы голоса. На вопросы учительницы она не могла ничего ответить, потому что едва открывала рот, как плач с новой силой вырвался из неё. Учительница решила, что у Маньки отец погиб на фронте и спросила нас об этом. Но мы же видели, как Манька веселилась до уроков. И вдруг вспомнили о том, что Манька босиком, сказали учительнице. Манька не могла идти. Клавдия Егоровна на руках отнесла её к тете Поле. Тетя Поля жила при школе в маленькой боковой комнатушке. Она подбросила в печку дров. Манька кричала, потому что ей было больно, если к её ногам прикасались. Но тетя Поля была известной знахаркой в деревне, долго Манькины ноги парила в горячей воде, натирала гусиным салом, поила горячими настоями из трав. Манька в конце концов успокоилась, и все ещё всхлипывая, лежала на тети-Полиной постели, укрытая ватным, лоскутным одеялом и горой наших ветхих одежонок. Эдик Кручинский тоже принёс и положил поверх Маньки своё пальто.
       Мы сидели вокруг неё, потому что она не хотела одна оставаться. И едва отогревшись, снова готова была бежать со всеми вместе босиком. Наша учительница сходила домой и принесла ей большие старые колоши. Тетя Поля разрезала кусок ветхого байкового одеяла. Манькины распаренные ноги обернули байковыми портянками, стянули веревками, надели калоши и, чтобы они не спадали, тоже прикрутили их веревками к Манькиным ногам. Получилась прекрасная тёплая обувь. И на большой перемене Манька Кунцова, как всегда, беспечно и весело отплясывала, шлепая колошами, "заенька - горностаенька, некуда заеньке выпрыгнуть..." - звонко неслось, как всегда, по школьным коридорам.
       В это время к Эдику Кручинскому пришла с обедом его мать. Но предыдущие, ничем на наш взгляд, не выдающиеся события, что-то сделали с Эдиком Кручинским. Он вдруг схватил свою тетрадку, разорвал её на части и бросил к ногам матери, потом вытряс на пол содержимое портфеля: книжки, пенал, цветные карандаши, бросил портфель и, давясь безмолвным плачем, сотрясавшим все его худенькое тело, выскочил из класса, хлопнув дверью.
       Некоторое время мать Эдика и мы были неподвижны, потом бросились его искать. Эдика нигде не было. Он убежал раздетым. У тети Поли на постели лежало вмести с нашими его пальто. Мать его плакала и требовала сказать, кто Эдика обидел. Прибежали учителя. Кто-то видел, что Эдик побежал на станцию.
       Мы облазили все известные нам на станции закоулки, обежали два, стоявших на путях, товарных состава - Эдика нигде не было. На вокзале, в зале ожидания, не помня себя от горя, мать Эдика кричала, что все мы ответим ей за сына. Учительницы её успокаивали, поили водой. Как потом выяснилось, Эдик Кручинский, действительно, побежал на станцию, сгоряча вскочил на подножку трогающегося товарного состава и уехал до следующей станции.
       Учителя допускали такую возможность и туда позвонили. На соседней станции Эдика сняли с поезда и в суконном железнодорожном бушлате с пассажирским поездом доставили домой. Но Эдик очень простудился, ведь до соседней станции было двадцать километров. Через несколько дней он попал в больницу. Мы ходили его навещать, но пропускали к нему только нашу учительницу, и мы знали, что дела его плохи.
       Однажды прибежал опоздавший на первый урок Юра Олейников, живший с ним по соседству и сообщил, что умер Эдик Кручинский, что его уже из больницы привезли. Мы не поверили, Мы побежали к нему домой сами.
       Эдик Кручинский лежал, сложив на груди бледные руки, над ним убивалась его несчастная мать. Мы знали от чего он умер. Этот Эдик был ещё терпелив. На его месте давно бы умер каждый из нас.
       Много и вкусно кормили нас женщины на его поминках. Нас это не радовало - кусок в горле застревал. Эдика нам было жаль.
       Вскоре мать Эдика Кручинского со своей сестрой, которая приезжала на похороны, уехала куда-то.
       Эдик навсегда остался с нами. Мы любили сидеть на его могилке, украшать её цветами.
Вася Сидельников, наш одноклассник, каждому из нас нарисовал, как умел, Эдика Кручинского с черными кудрями. Стертый этот рисунок до сих пор храниться у меня в бумагах.