Из дневника зои петруниной

СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА ЗОИ ПЕТРУНИНОЙ
( отрывок из повести)
12 апреля 1958 года.
      Первый жаркий весенний день. Первый раз в летнем платье, в босоножках без чулок. Непривычно свободно и легко.
      - Ты какая-то сегодня особенная, Зоя, - сказал Андрей при встрече, - я тебя такую немножко боюсь.
      Мы с Андреем по лесу идем. Отогреваются в солнечном тепле стволы деревьев. По ветвям от начинающих распускаться почек, струится чуть заметный зеленоватый туман. Молодая травка местами образовала небольшие зеленые лужайки, и на них вылезли мохнатые подснежники. А в овражках и густых зарослях все еще дотаивал последний снег.
      Много солнца и влаги в лесу. Все в нем просыпалось, шуршало, оживало. Суетились птицы, вылетали первые бабочки, живыми шапками шевелились муравейники. Лесные запахи и впечатления волновали и вызывали желание все вокруг любить, все сберечь, всему помочь.
      Мы осторожно шли по узким тропинкам, гладили корявые стволы деревьев, ступали на подтаявший снег и оставляли на нем узкие мокрые следы, слизывали с тонких прутиков муравьиную кислоту. От нечаянного прикосновения друг к другу у нас начинали гореть щеки.
      Знакомые Андрея (юноши и девушки с его факультета), с кем мы приехали в лес на электричке, время от времени звали нас. Мы были рады какому-то внутри нас происходящему очищению и примирению.
      - Зоя, - говорил Андрей, ломая сухую ветку на маленькие кусочки, - я не решаюсь к тебе приблизиться, к тебе прикоснуться, после этого ты, словно чужая, меня сторонишься. Ты же знаешь, Зоя, что я люблю тебя, люблю, люблю, люблю!
      Это не было для меня тайной, но, высказанное так горячо, приобрело совсем другой - более глубокий и ощутимый смысл. Потемнело от нежности в глазах. Противиться его губам, его рукам не было ни желания, ни сил. И почему я всегда должна противиться тому, о чем мечтаю, чего хочу. Неистовые ласки... Неистовые желания... Но мои строгие правила меня не подвели, и, когда Андрей совсем потерял голову, я выскользнула из его объятий.
      - Зоя, - с трудом усмирял себя Андрей, - я не верил, что так возможно, давай поженимся, как можно скорей!
      - Но мы ведь, Андрей, еще недоучки без кола, без двора, - возражала я, - мы ведь только на втором еще курсе.
      - Ну и что же на втором? Ведь отдельно друг от друга мы как-то живем. Почему же вместе не сможем мы жить? Давай завтра же подадим заявление в загс, ты согласна, Зоя?.. Почему ты молчишь?
      - Но ведь не все хорошо в наших отношениях, Андрей: мы ведь часто ссоримся с тобой, мы ведь по разному относимся ко многому в жизни.
      - Все это перемелется в семейной жизни и станет на свои места. И вот увидишь, нам будут еще завидовать люди! Я все равно тебя уговорю, и все-таки я не могу поверить, что это скоро будет, не могу представить, как это будет. Я только этого хочу, хочу, хочу!
      Я тоже мечтала закрыть на все глаза, и снова отдаться ласкам и нежности. Так тянулось все во мне к нему, к него рукам, к его губам! Я даже крикнула - ау! ау! ау! - чтобы от несбыточных желаний вернуться к действительности.
      - Ау, Андрей! Ау, Зоя! - откликнулись его друзья совсем рядом.
      Наши сцепленные руки были нетерпеливы и горячи... Нет, нет, - мы совсем не хотели сейчас встретиться с ними, мы еще и еще хотели оставаться только вдвоем. И побежали в сторону от его друзей, через лесную заброшенную дорогу в соседний березовый лесок.
      Недалеко от нас на дороге стоял какой-то бесформенный и, как мне показалось, беспомощный предмет. Всегдашняя привычка все знать, во всем принять участие, заставила меня в ту сторону бежать.
      - Идем, Андрей, посмотрим! - Он, недовольный, от меня оторвался, но я слышала его учащенное дыхание сзади. Мы подбежали очень кстати, потому что предмет этот - оказался груженой хворостом тележкой, зацепившейся за корень колесом. Вокруг нее так и эдак... бегала старая женщина в распахнутой телогрейке, в стоптанных кирзовых сапогах. Седые пряди выбились из-под ветхого платка на морщинистое загорелое лицо.
      Я уперлась сзади, она без слов впряглась спереди, - тележка ни с места. Андрей схватился за тележку возле меня, приподнял колесо - тележка пошла вперед.
      - Спасибо, деточки, - благодарила нас старая женщина, заправляя седые волосы под ветхий платок. Мы снова побежали в березовый лесок. Мы уже скрылись в нем. Только эта женщина не выходила у меня из головы - как там она, не застряла ли опять? Я не вытерпела, я выскочила на дорогу, чтобы убедиться, что она благополучно движется вперед. Дурное предчувствие меня не обмануло. Тележка снова стояла на месте.
      - Скорее, Андрей, - крикнула я ему, заранее представляя его недовольное лицо.
      - Как ты можешь думать в такие минуты о ком-то другом? - недовольный удивлялся он сзади.
      Когда мы подбежали, измученная напрасными усилиями, вспотевшая женщина, снимала телогрейку и пока пристраивала ее на хворост под веревку, едким потом ударило в нас из-под старческих натруженных рук. Я заметила, как Андрей брезгливо сморщил рот. А с чего бы кривиться ему? Высоким происхождением он не отличался. Родители его - сельские труженики, как сам он говорил. Втроем, не без усилий мы вытащили тележку из канавки. А далеко вперед уходила такая же дорога с пнями, рытвинами, ухабами. Как же она тележку дальше повезет?
      - Ау, Зоя и Андрей! - закричали нам из лесу, - Мы уходим домой к электричке!
      - Мы вас слышим! - откликнулся Андрей и позвал меня: - Зоя, идем!
      - Андрей, давай поможем довезти тележку до конца, посмотри дорога какая! - говорила я, зная, что он будет против.
      - Спасибо, детоньки, не знаю, как вас и благодарить! Сама я во всем виновата. Надо было по большаку ехать. Да ведь что старый, что малый - ума-то ведь нету. Раньше-то с хозяином и детками мы все по этой дороге возили - и дрова, и сено. Мужики-то за ней следили. Весной-то ее подправляли - дорогу-то эту. А нам, бабам, знать, по ней ездить заказано. Да по ней никто и не ездит теперь. А я-то думаю, может, тихонько доберусь - прошлое вспомяну, поплачу. День-то нынче какой пригожий. Так мне, старой, и надо, - многословно оправдывалась женщина, все более теряясь и смущаясь, потому что недобрым и хмурым было у Андрея лицо. Я стояла, краснея от стыда за его нетерпеливую досаду, за его нежелание выслушать и помочь. А Андрей подтолкнул тележку так, что старая женщина затрусила рысцой.
      - Ну бывай, бабуля, в другой раз не лезь, куда не надо. Мы пошли!
      - Идите, деточки, идите, голубочки, - снова остановилась женщина с тележкой. - а мне-то торопиться некуда. И если что, то добрые люди помогут. Сегодня, считай, все в лесу...
      И она тихонечко двинулась вперед. А Андрей, чтобы ещё раз, чего доброго, не увидеть, что она застряла на дороге, стройными и сильными ногами своими уходил, не оглядываясь, в лес. Я тихо побрела за тележкой, желая одного, чтобы он не вернулся, чтобы при этой чужой старой женщине не устраивать сцен. Скорее, скорее бы нам с ней скрыться за тот вон поворот. Я стала помогать сзади, женщина оглянулась, но ничего не сказала, потому что у неё непослушно задёргались губы и слезами заволокло глаза. Она плакала, я видела это по её вздрагивающим плечам. Я не мешала ей. Долго мы ехали так. Иногда за что-то цеплялись колесом, останавливались, туда-сюда двигали тележку, отцеплялись и снова вперёд. И вдруг опять угодили колесом в глубокую канавку. Остановились, я к женщине подошла. Она сняла с головы платок, вытерла им лицо и сказала:
      - Что же ты, девонька, осталась-то одна, шла бы за своим суженным, видела ведь я, как он закуражился, негоже ведь, девонька, оставаться-то одной.
      Чтобы не отвечать на больней этот вопрос, я закричала на весь лес АУ!-АУ!-АУ! Только эхо ответило мне.
      - А где же те добрые люди, которые вам помогут, которые все сегодня в лесу?- спросила я.
      Она лукаво улыбнулась не просохшим ещё лицом.
      - Пока-то нету, а часом подойдут.
      -Ладно уж, давайте попробуем выбираться вдвоём.
      Мы долго с ней и безуспешно туда-сюда толкали тележку. Потом она достала из-под хвороста топор, нарубила от старого пня широких плоских щепок, мы подкладывали их под колёса, разравнивали ими. канавку, укладывали ими колею и кое-как выволоклись на дорогу. Теперь я впряглась впереди, двухколёсная тележка сильно тянула вверх и назад, выкручивая руки, я напрягала все силы, чтобы её удержать, не выпустить из рук. И скоро усвоила нехитрое это дело. Оказывается, старая женщина, может быть, под наплывом дорогих ей воспоминаний, плохо видела дорогу. Теперь мы объезжали с ней неровности, пни, канавки. Наконец лес сделался реже, перебрались мы благополучно через ветхий узкий мостик и въехали на большак.
      -Теперь всё,- облегчённо вздохнула женщина, - за этот мосточек болела я душой, думала, перевернём тележку, не проедем. Нету у меня никаких слов, девонька хорошая, тебя благодарить. А если не побрезгуешь, то к родничку пойдём, сядем. Вон он чистый светлый тот родничок, напьёмся, яичков поедим, коржичков, помянем всех усопших и пусть земля им будет пухом. А если, девонька, торопишься, то беги, меня, старую, не слушай.
      Отставили мы с ней тележку в сторону от дороги и к родничку пошли. Сели на разостланной телогрейке. Съели по яичку с чёрным грубым хлебом, пожевали тёмных чёрствых коржичков, запили студёной водой из берёзового замшелого ковша, который здесь же для этой цели на колышке висел.
      У чистого этого родника поведала мне старая женщина о погибших на фронте четырёх сыновьях и муже. Про мужа - хороший был мужик, работящий, радушный, и жила я за ним, как за каменной стеной. Очень он был добрый. Всех жалел. Не мог, бывало, скотину резать, приглашали для этого других мужиков. А на младенца в люльке, на малого телёнка, барашка, котёнка смотрел всегда так-то ласково, так-то хорошо! Первый-то сынок Родюшка был весь в него. Коров очень любил. Семья у нас большая - корова, телушка, бычок и другая всякая живность была всегда у нас во дворе. Умел oн со всем этим возиться. Наказывать ему не надо, сам всегда знал, что делать ещё мальчонкой. Все четверо были у меня погодки. Бывало, едем мы с самим Иваном Данилычем за дровами, либо за сеном по дороге по этой, а они четверо все вокруг нас на лозинках, словно на лошадках, скачут... - и глаза её вглядывались в даль с надеждой, будто могли они, её погибшие сыновья, выскочить сейчас на лозинках к нам, к чистому этому родничку.
      - А второй-то Колюшка всё норовил командовать. Всё, бывало, сабелькой деревянной помахивал и был у них за командира, у всей у нашей уличной сопливой мелкоты, тогда ведь все в Чапаева играли. Бывало, покормить-то их не покормишь - целый день не найдёшь, где их носит.
      Петенька - третий сыночек, собак любил, всё бегал за ним его щеночек, и что ни дашь ему /Петеньке/ какого гостинчика, всё с тем щелком поделит.
      А младший Васятка из лесу ёжика принёс. Молоко пил этот ёжик, словно, кошка, по избе-то ножками топ-топ , тук-тук...
      С удовольствием вспоминала женщина сыновей в раннем детстве, в спокойные те времена, когда им ничего ещё не угрожало.
      И славные, пригожие, работящие вышли из них парни. Двух старших оженили мы до войны и сношенек взяли хороших, им подстать. Потом одного за другим - мужа и всех сыновей - на фронт проводила... Потом похоронки пошли. Как об муже получила, убивалась, конечно, да ведь горе такое у каждого, считай, в дому - пережила, перетепела. Об Родюшке похоронка - места себе не находила - перемоглась, не я первая, не я последняя.
      Об Колюшке давно отплакала-обгоревала, - долго не было писем, чуяла недоброе душой. А об Петеньке получила - слегла. Сношеньки-голубушки не оставили, на ноги поставили.
      Опять с утра до вечера на работе. Всё внутри заледенело,- ну думаю,- на мой век похоронок хватит. Васятку, младшенького, Бог не возьмёт, пожалеет Он ведь, Васятка, словно красная девица, ласковый, застенчивый, услужливый. Думаю, одно у меня солнышко осталось, одна кровинушка. Послала я Васятке заветную посылочку - как всем - носочки там, шарфик, коржичков, медка, сальца. Только над этой заветной посылочкой всю-то ночку я проплакала, промолилась. Живу себе, как все, война уж на исходе. Другие женщины про своих, кто на фронте, всё рассказывают, на картах про них каждый день гадают.
      А я про своего Васятку молчу, будто лишним словом завет свой боюсь нарушить А говорю-то всегда совсем о другом. И когда на Васеньку похоронка пришла, не могла я никак её в толк взять, не могла никак поверить. Потом как будто тронулась умом. На работе работаю, как все, только молчу. А как домой приду, начинаю в огороде ёжика искать, которого Васятка когда-то из лесу принёс. Долго жил у нас этот ёжик, потом куда-то пропал, может быть, в лес ушёл. Ищу я его, чтобы хоть ёжик от Васятки остался, а голосить и плакать не могла - закаменело всё внутри.
      Тут соседка Марья увидела, что я ищу чего-то в огороде. А дело-то по осени было, в огородах-то убрано всё, пусто. Подошла она, расспросила, вроде бы со всем согласилась.
      - Ищи, - говорит,- ищи, может, найдёшь.
      А вечером пришла ко мне с бутылкой самогона. Выпили мы с ней, наревелись. Песни всё пели. Много она знает старинных горючих песен.
      - А ежика того, - говорит Марья,- не ищи больше в огороде.- Васятка твой нашёл его ещё пострелом голопузым. А ёжики так долго не живут.
      После этого не то чтобы легче стало, а только сделалось как-то мягче внутри. Стала я снова жить, как все, работать, и про своих со всеми обо всём вспоминать и разговаривать.
      А потом в нашу деревню фотограф приехал, который может делать с махоньких фотографий большие портреты. Заказала я ему на всех пятерых. Теперь висят все пятеро в избе, словно живые. Вон, видишь, избы первые видать за поворотом - это наша деревня. Заходи, когда будешь ещё в наших лесах за ягодой, за грибами. Спросишь Антипову Анну Петровну,- тебе избу мою покажет каждый - стар и млад.
      Я спросила, помогают ли ей, как матери погибших фронтовиков, в деревне?
      - Как не помогают? Председатель-то сельсовета Иван Егорович у нас безотказный, сам с фронту на одной ноге пришёл, всё понимает, да всем ведь не поможешь. В деревне, почитай, все матери погибших сыновей, да вдовы. Оно и нам, пока господь Бог не прибрал, сидеть сложа руки - не гоже. Вот и ковыряемся понемногу. Ты уж меня, старую, прости, что я тебя возле себя заморила.
      Душевно я, по-доброму, с тобой своих-то помянула Им ведь там в чужих сторонушках, славно, поди, и любо слышать, когда об них так-то хорошо вот говорят.
      Обнялись мы на прощанье. Она показала мне, как по большаку выйти к электричке. Незаметно для себя, по сторонам не глядя, подошла я к остановке. На остановке много взрослых и детей из лесу с букетами подснежников. Я в сторонку отошла, чтобы побыть одной, поразмыслить о жизни, о том, какой ценой за неё заплачено, какими мы должны быть... И наткнулась на Андрея, не уехал, дожидался, прогуливался туда-сюда нервными шагами... Я не слушала его каких-то раздражённых объяснений. Он сердился. Электричка подошла. И до моего сознания дошёл смысл его последних слов: "Мы ничего с тобой не добьёмся в жизни, если будем каждой вонючей старушонке тележки по домам развозить".
      Я дала ему пощёчину и побежала в электричку. Сидела у окна, забившись в угол, сдерживая рыдания. Не пошла домой, чтобы не напугать своих домашних. Побежала в общежитие к однокурсницам, к своей ненаглядной Любе Савиновой. Она, как никто другой, всё умеет выслушать и понять, Любу Савинову я не застала дома. Но всё равно, к стыду своему, выревелась на чьей-то постели. И дома обошлось всё, как надо. Никто ничего не заметил.
      Мне хотелось быть сильной и честной. Ведь каждое наше примирение после ссоры, я вижу это по его самоуверенному лицу, Андрей считает своей маленькой победой над моими "розовыми", выражаясь его словами, представлениями о жизни. "А жизнь - жестокая, безжалостная штука. Нельзя быть в жизни безупречной, как в кино, иначе тебя затопчут и затрут". - Ясно ведь, что общего у нас с ним ничего нет. Не говоря уже о том, что Антипову Анну Петровну - старую женщину с тележкой, я не смогу ему простить. А неверные мне глаза мои не хотели забывать, как он прекрасен, как смотрели на него и заговаривали с ним девушки в электричке. Неверные мне, руки мои, мечтали обвиться вокруг его высокой крепкой шеи. Преступные губы готовы были немедленно впиться в его горячий красивый рот и остаться там навсегда. И всё предательское существо моё подло лелеяло несбыточную надежду прильнуть к нему, прижаться, как в лесу. Чувство непозволительной близости и нежности захлестнуло меня и держало крепко с такой ясностью и напряжением, словно он был рядом... "Давай поженимся, Зоя, как можно скорей!" - звучали в ушах его нетерпеливые слова. Только всё это бесполезно, ничего у нас с ним не получится.
      26 мая. Я осталась верна себе на последнем свидании через две недели, Андрей звонил, он желал поговорить со мной в последний раз.
      - Зоя, мы оба с тобой виноваты.
      Бесполезно было ему возражать. Я знала, что он скажет, ведь так уже было не один раз.
      - Ладно, только ты не отворачивайся и не хмурься, я на всё согласен. "Виноват я во всём, виноват я кругом",- есть такая песня. Давая забудем это. Ты помнишь, Зоя, - Андрей взял меня за руку и заглянул в глаза,- как необыкновенно хорошо было нам вдвоём с тобой в лесу?
      И хотя от его взгляда и прикосновения запылало всё у меня внутри, я отвечала ему твёрдо и холодно, отстранясь.
      - Да, я очень помню, как необыкновенно хорошо нам было с тобою в лесу.
      Только я не баба Яга и не филин, и я не собираюсь жить в лесу, я когда мы выходим к людям, мы делаемся с тобой разными, Андрей, и нам никто и ничто не поможет.
      - Твоё нежелание помириться со мной,- хитрил Андрей и старался перевести разговор на другое, - я объясняю тем, что за время нашей размолвки ты кого-то другого нашла.
      - Объясняй так, как тебе удобней будет объяснить. Прощай, Андрей.
      Я ушла, он за мной не пошёл, не окликнул. А мне бы хотелось, чтобы и снова наобещал исправиться, хотя я знала, что всё это бесполезно. Моя жалкая, не подчиняющаяся мне сущность от решительного и нужного поступка моего будто бы погружалась в холодную и тёмную безжизненную пустоту.
      Ночью, закусив подушку, беззвучно рыдая, мысленно я так отвечала на горькие свои стенания о неудавшейся любви: "Ведь к чужим слабостям ты была всегда непримирима и строга на факультете. Ты беззастенчиво приводила в пример другим Татьяну Ларину, Павла Корчагина и многие ещё такие имена. Так почему ты ревёшь белугой безутешною, когда слова свои пришлось подтвердить делом? Если это тебе не по силам,- не всё потеряно, есть телефон. Позвони ему и он вернётся - мы поженимся. Только я ему ни за что не позвоню!"
      27 мая. Утром на лекциях, после бессонной ночи, среди однокурсниц, рядом с ненаглядной моей Любой Савиновой, я была очень несчастна и немного собою горда. Я была теперь не такой заносчивой как прежде, но этого пока никто не заметил. В ближайший выходной съезжу к Антиповой Анне Петровне в деревню..."Всё,- захлопнула Галочка Сметанкина Зои Петруниной тетрадь. Помолчали.
      - Я бы так не смогла,- призналась Галочка Сметанкина, - я бы страдала, рыдала, но порвать с любимым человеком - ни за что! Потому, что я очень влюбчивая и бесхарактерная.
      Посоветовали Галочке скорее выти замуж за военного. Марина Козельцева нам пригласительные билеты в Дом офицеров принесла. "Пока мы здесь, тебя в обиду не дадим".
      Решили спросить у Зои Петруниной адрес Антиповой Анны Петровны и навестить её всем коллективом, чтобы ей поклониться, сыновей и мужа её помянуть.


‹— НАЗАД