Бабушка и внучек

       Три года прошло с тех пор, как умер у Кирюши отец, и стала забываться горькая утрата, но радость не вернулась в их дом, потому что родную Кирюшину бабку мать стала выживать из дома.
       Кирюша уже не маленький, ему шесть лет. Кирюша помнит отца. И бабка всегда рассказывает о нём. Кирюша знает, что похож на отца, и гордится этим, потому что очень нравится ему отец на фотографиях, особенно на той, где отец выглядывает из кабины своей машины и улыбается Кирюше. Когда Кирюша вырастет, он тоже станет шофёром, как отец, сам он это знает, и бабка ему о том же говорит. А бабка у Кирюши была всегда, с тех пор, как Кирюша себя помнит.
       Плачет всё ещё бабка, убивается над отцовской могилой, когда берёт Кирюшу с собой на кладбище. И дома - над его фотографией, что стоит в рамке на комоде в их боковушке, если думает, что она одна и больше нет никого в доме: "Ах, родной ты мой сыночек, ты почто, сизый голубь, нас покинул?... Сиротливо без тебя мне, дитятко родное! Сношенька меня со свету сживает, гонит из родного дома" - ... подслушал однажды Кирюша горькие бабкины причитания, когда бабка думала, что он на улице играет, а Кирюша вернулся домой за совочком, чтобы нагрузить песком свой новый самосвал, который мать ему купила тогда.
       Забыл Кирюша и про самосвал, и про совочек, пошёл сразу на своё любимое печальное место в зале под столом, на котором Лида с Петей, старшие Кирюшины сестрёнка и братик, всегда готовят уроки, под тяжёлую бордовую скатерть с бахромой, и долго тихо плакал от жалости к бабке и вытирал слезы бахромой. Что сношенька, которая сживает бабку со света и гонит из родного дома, - его мать, - знал Кирюша, слышал, когда ходил с бабкой к Кайгородовым за пухом. Кирюшина бабка рассказывала Кайгородовой старухе, что невестушка Катерина после смерти Андрея сделалась как волчица злая, ненасытная - всё ей не так, всё не эдак, ничем не угодишь. Не сделаешь чего - "Почто не сделала?" Сделаешь. - "Почто лезешь не в своё дело?" Оно ведь, для злости всегда есть причина. Это правда, мать по-хорошему с бабкой никогда не говорила. - "Хочет сноха Катерина, - жаловалась бабка Кайгородовой старухе, - чтобы я уexaлa к старшей дочери в город, к Клавдии, коли не насовсем, то хота бы погостить на месяц-другой, уговаривает Катерина. А как я жить-то буду в городу-то этом, когда я в гостях-то более двух дней там никогда не заживалась. На могилку-то к Андрюше оттуда не сходишь, внуков-то своих не увидишь, а ведь я их вынянчила всех. Да я, чай, сама в этом доме родилась и замуж вышла, детей подняла, сына схоронила. Вот жизнь-то какая! При сыне, при Андрюше, и сноха-то была золотая. Жить бы ему, соколику, горя бы не ведать... Умереть бы мне давно, старухе. Так ведь живой в могилу не ляжешь". К глазам Кирюши от горьких этих бабкиных жалоб подкатили слезы, и он потянул бабку домой. "Погоди, касатик, - остановила его Кайгородова старуха, - на, конфетку". И соглашалась с его бабкой: "Конечно, не вздумай, Егоровна, в город уехать. Постель твою уберут, тебя не приветют... Нынче не то, что снохи... Нынче вон у меня дочушка родная - шлея под хвост - взбеленится - хоть беги из дома. Нам-то жить с тобой, Егоровна, осталось, чай, немного, как-нибудь доскрипим, авось, потерпют".
       А когда Кирюша ходил с матерью к Синичкиным за солёными грибами, его мать говорила матери Синичкина Феди, что "бабка наша зажилась у нас и конца не видно. Нынче дочери-то с матерями не живут, про снох-то нечего и говорить! Андрей был мужик строгий, как сказал, ему не поперечишь. Жила я, не спорила со свекровью. Но ведь Андрея три года, как схоронили. Кто она нам теперь? Какая она теперь родня нам без сына? Чужая она теперь, чужая и никак понять этого не хочет... Ну, если бы никого не было у неё из родных - другое дело. А то ведь дочь в городе живёт и в каждом письме приглашает. Так ведь в гости никак не спровадишь... Кирюша вон вырос. В детский сад может ходить Кирюша. Там ребята, игрушки, хочешь в детский сад, Кирюша?" - "Нет", - твердо отвечал Кирюша. Он никак не мог понять, как это родная их бабка вдруг сделалась им чужая. И почему она должна куда-то ехать, если сама этого не хочет. И как будет жить без бабки Кирюша. Ведь живут они с бабкой в одной боковушке, ведь маленькая Кирюшина кроватка стоит рядом с бабкиной никелированной кроватью. И без бабки Кирюша никогда не бывает. Куда бабка - туда и Кирюша.
       Любит Кирюша играть в свои машины, которые занимают целый угол в их боковушке, но только тогда, когда здесь же, рядом, сидит его бабка с прялкой или вязаньем. Любит Кирюша, уставший, по вечерам, прислонясь к бабкиным коленям, на своём маленьком стульчике слушать ее сказки. "В некотором царстве - в некотором государстве жил да был молодой да удалой Иван-царевич"... Любит, когда бабка перед сном гладит его по волосам, а он долго не отпускает потом её руку... Как же он без бабки сможет жить? И как же бабка без них? Вот от этого и нет радости в их доме.
       А сегодня... сегодня вообще особенный случай! Сегодня бабка с Кирюшей сидят не в своей боковушке, в это время уютной и веселой, наполненной солнцем, вон лезет из-под двери их боковушки солнечный лучик. Сидят они сегодня в сумеречном в эти часы угрюмом зале. А на серванте, на самом видном месте лежат друг на друге сложенные аккуратной пирамидкой прозрачные черепки хрустальной разбитой вазы. Это бабка вазу разбила, перетирала в серванте посуду. Это бабка черепки туда сложила. И теперь сидит в зале гордая старуха, чтобы за вину свою ответить сразу, когда придёт с работы мать и черепки эти от любимой вазы увидит. Мать за эту вазу, знает Кирюша, как взбеленится!... За разбитое Петей блюдечко и то как она кричала: "Мать старается всё в дом, а вам бы всё побить - покурочить!". И дала Пете подзатыльник. А та посуда, что стоит в серванте - неприкосновенная посуда.
       - Посуда эта для красоты и богатства - не для дела, - приговаривала бабка, собирая черепки хрустальной вазы. Только не зря сидит рядом с бабкой на своем стульчике Кирюша. Он не даст бабку в обиду. Он будет кричать, плакать и кусаться, если мать тронет бабку. Но Кирюше от этого очень горько, - ведь и мать свою любит Кирюша.
       Лида учит за столом уроки, но разбитая ваза тоже, наверное, не выходит у неё из головы, потому что Лида время от времени взглядывает на черепки и после этого долго сидит неподвижно и смотрит в окно. Петя тоже видел разбитую вазу и только свистнул: "Ну, мать теперь из-за этой вазы с ума сойдёт". Схватил коньки и убежал из дома. "Ах, если бы не эта ваза", - думает Кирюша. Сидели бы они с бабкой в своей боковушке и он играл бы в свои машины. А то прижимает он к себе плюшевого мишку с одним глазом. Взглянет Кирюша на черепки, и сожмётся всё у него внутри. Тоскливо и долго тянется время, и слышно только как тикают настенные часы.
       Но вот прогремели в сенях тяжёлые материнские шаги. Кирюша крепче прижал к себе плюшевого мишку. И быстрее заходили спицы в бабкиных руках туда-сюда. Мать, войдя, сразу разглядела черепки.
       - Вазу грохнули! - так и присела. - Кто же это такой ловкий? Ваза эта сорок рублей стоит, - оглядела она всех недобрыми глазами.
       - Я это её грохнула, сношенька, я, голубушка, -смело положила бабка на колени вязание. И показалось даже Кирюше, что тихо засмеялись её прищуренные глаза. - Протереть я её хотела, вазу эту, да не удержала, скользкая ведь она, стеклянная.
       - Голова у тебя стеклянная, - ринулась мать к серванту, не переобуваясь, - совсем ничего не соображаешь, сколько раз говорила: не лезь, куда не просят.
       - Да ведь вчера только ворчала ты, Катя, что вся посуда в серванте пылью заросла, что есть все хотят, а посуду-то некому в серванте протереть. - Совсем рехнулась старуха, - не слушала мать бабку - хоть на работу не ходи - дом нельзя оставить без призору, всё переколотят. Попробуй, найди такую вазу! По блату ведь мне её достали. Съездила бы на неделю к Клавдии, я бы хоть отдохнула. Пусть бы с тобой помучилась дочка родная.
       Никогда раньше мать бабке такого в глаза не говорила. Лиде тошно стало слушать материны наговоры. Ведь бабка всё делала в доме. Лида поднялась из-за стола и тихонько стала пробираться к умывальнику, чтобы помыть чернильные пальчики, запачканные авторучкой. Но попалась матери под руку: "Ты-то чего веселишься?" - и получила звонкую пощечину. Оскорблённая, покрасневшая Лида схватила свою шубку и выскочила из дома. Бабка с Кирюшей ушли в свою боковушку. А мать продолжала на кухне ругаться и греметь кастрюлями. Нарочно она их, что ли, кидала?
       "Смотри-ка, ваза сорок рублей стоит, - ворчала бабка в боковушке, - мир-то в семье да лад тоже ведь много чего стоят!" Кирюша с бабкой был согласен. "Раньше-то без этих черепков обходились, - продолжала бабка, - щи из одной оловянной миски хлебали и жили как люди, каждый человек был в радость". Очень бы хотел так жить Кирюша. Потом бабка тихо стояла перед фотографией умершего сына и лицо её было залито слезами. Кирюша завидовал Лиде и Пете. Знал Кирюша, что Лида убежала сейчас к Тане Кайгородовой, к весёлой кудрявой Тане, которую очень любил Кирюша. От Тани всегда пахнет жареными семечками. Она их любит, они всегда лежат у неё в карманах, и Таня всех семечками угощает.
       Кирюша тоже бы хотел пойти к Тане, но Лида брала его к Тане всего один раз. Вот сейчас сидят они у Тани, смеются и семечки грызут, представляет Кирюша. А Петя сейчас носится на коньках со своими друзьями-товарищами. Сам же Кирюша сидит дома, потому что маленький и потому что бабку нельзя ему оставить. Вот сейчас уткнётся он в бабкины колени. Бабка начнёт гладить его по волосам, вытрет кончиками платка мокрое лицо и успокоится. Уютно и славно сделается от этого в их боковушке. Мать тоже иногда хочет приласкать Кирюшу, поймает его за руку, когда он пробегает мимо, но Кирюша никогда не забывает обиды за бабку, и вырывается у матери Кирюша. "У, бирюк, неласковый, нелюдимый, от родной матери бросается, словно зверёныш," - сердится мать.
       "Ах ты, мой ласковый заинька, ах ты, желанный мой котёночек!" - приговаривала бабка, лаская Кирюшу перед сном. И Кирюша знает, что бабка права, что он такой.
       Когда Лида, веселая и розовая от мороза (с Таней она обиды все забыла), позвала их ужинать, бабка сказала, что ужинать не будет. Кирюша решил к ужину не выходить тоже. Но, во-первых, мать строго звала: "Что, может, каждого приглашать с поклоном?" Во-вторых, был он голоден, а вкусный, сдобный запах давно уже пробрался в боковушку, наверное, мать запекла пирог в духовке (мастерица она была печь пироги). В-третьих, бабка подталкивала Кирюшу: "Иди, касатик, иди, скажешь, что не здоровится мне, ужинать не буду. Иди, а то мать ещё хуже взбеленится".
            И пошёл Кирюша в кухню, но не для того, чтобы поужинать, а чтобы объяснить матери, что из-за хрустальной вазы не нужно убиваться и что бабку не нужно обижать. Когда пришёл Кирюша на кухню, все уже суп съели и Лида убирала тарелки из-под супа, а Петя расставлял каждому для пирога маленькие тарелочки. Кирюша потоптался на месте и ничего не сказал, потому что злобный вид матери его отпугивал, а нужные бабкины слова, такие убедительные, не приходили ему на память. "Налей ему супу", - сказала мать Лиде. "Я суп не буду есть", - возразил Кирюша и хотел уйти. В это время мать вынула из духовки его любимый сдобный пирог. Посмотрел Кирюша, как внимание всех устремлено было к его любимому пирогу, и не смог своего желания пересилить. Сел за стол.
       Когда мать Лиде положила кусок пирога на тарелку, Кирюша сказал, что бабка ужинать не станет, чтобы о бабке всем напомнить.
       "Ну, пусть выкамаривает, плакать не будем", - зло сказала мать. Запершило от этого в горле у Кирюши и слезы подкатились к глазам. И аппетит пропал. Он стал из-за стола тихонько вылезать, чтобы вместе с бабкой остаться голодным. Но тут шлёпнулся к нему на тарелку огромный кусок любимого пирога и ударил сладким запахом в нос. Мать в крайнем раздражении кромсала пирог и швыряла всем куски, словно и пирог был виноват. Кирюша решил, что съест свой пирог, но и бабке принесёт. И, когда все уткнулись носами в тарелки, Кирюша потянулся к расписному блюду, на котором лежали оставшиеся куски разрезанного пирога, чтобы второй кусок для бабки положить в свою тарелку. Мать заметила и стукнула его по руке: "Не жадничай, съешь сначала то, что положили". И Кирюша стал есть свой пирог, давясь тайными слезами и обжигаясь чаем. Воспользовавшись его невниманием, жирный горячий пирог с картофельно-мясной начинкой прыгнул из рук на светлую его рубашечку, к ней прилепился и оставил после себя жирное тёмное пятно. Когда Кирюша съел свой пирог и взглянул на расписное блюдо, пирога на нём не осталось, лежали только мелкие крошки. Это уже ни на что не было похоже, сам он наелся, запачкал пирогом чистую рубашечку, которую бабка утром ему надела, а бабка там сидит голодная. После ужина Кирюша посидел под столом и поплакал. Расстегнул рубашечку и пососал жирное пятно, но чище от этого рубашечка не стала, наоборот, пятно сделалось больше и черней. Делать было нечего - Кирюша к бабке пошёл. Бабка не только на него не рассердилась, но гладила, целовала, прижимала к себе, будто прощалась с Кирюшей навсегда. Кирюше было неловко и стыдно. Он лёг в кроватку, закрыл глаза и сделал вид, что уснул.
       Любила бабка размышлять вслух и, стеля себе постель, горько приговаривала: "Знать, придётся мне ехать к Клавдии в город, не простит мне Катерина разбитой вазы". Укрылся с головой Кирюша, чтобы не слышала бабка, как он заплакал. "Уедет, уедет бабка!" - пугался Кирюша.
       И вспомнилась ему больница. Опухла у него в прошлом году щека под глазом. Бабка хотела сводить его к Кайгородовой старухе для заговору, и Кирюша был согласен. Мать не разрешила, сказала, что в наговоры не верит, а гнойник от мозгов близко. И повела его утром в больницу. Кирюша сначала артачился, боялся, мать его успокоила, уговорила - мол, всего-то и делов там, что доктор щечку мазью помажет и выпишет лекарство. Поверил Кирюша. Больница далеко была, с бабкой они туда не ходили. С матерью до больницы прогуляться - дело приятное. Доктор в белом халате сначала что-то писал и шутил с матерью и Кирюшей. Потом больно помял Кирюшину щёку и велел его в больнице оставить. Кирюша не согласился. Мать увела Кирюшу в палату, переодела во всё больничное. Кирюша позволил себя переодеть, но крепко за мать держался обеими руками. Мать стала с женщинами разговаривать. А одна из них протянула ему яблоко. "Что за мать-то уцепился? Посмотри яблочко какое! На, возьми! Мать-то не денется никуда, не съедим мы её, мать-то твою". Захотелось Кирюше яблочка. Он к женщине подошёл, ручку протянул. "Подожди, я тебе его помою и вытру полотенцем". И ждал Кирюша. Но когда он яблочко укусил, сзади хлопнула дверь. Оглянулся Кирюша - нет матери в палате, а возле двери стоит чужая женщина и не пускает Кирюшу в коридор. Бросил Кирюша яблоко и так ревел и рвался к двери, что сбежалась вся больница. Уговаривали его, и ласкали, и стыдили, как это он, будущий солдат, так за матерью убивается. "Может быть, он и на службу в армию с матерью пойдёт", - смеялись над Кирюшей.
       С бабкой у них говорено-переговорено о том, каким будет Кирюша удалым солдатом, как его отец. "Отец-то твой, - рассказывала бабка, - был разудалым парнем - хоть в гульбе (сапоги-то начистит, белую сорочку наденет, да как выйдет в круг, так и равных ему таких отчаянных плясунов было раз два и обчёлся. И многие девушки об нём сохли), хоть в работе (висели на почётной доске его портреты), хоть в армии (из армии получала за него бабка благодарственные письма от командиров).
       Таким же, как отец, солдатом, работником, плясуном мечтает стать Кирюша.
       Не было бы сносу его отцу, если бы до бесчувствия пьяный Иван Занозин не сбил его машину своим самосвалом. И добро бы в каком узком месте, где разойтись негде. Наскочил на широкой степной дороге, потому что Иван Занозин ничего уже не понимал и не помнил. "Отец было в сторону от сбесившегося гремящего навстречу самосвала, но Иван Занозин в ту же сторону свернул", - рассказывал Андрей Копытин. Он был с отцом в его машине и чудом остался жив. Выбросило его из кабины. А отец пролежал два дня в больнице, никого не узнавая, и на третий день скончался. Сколько раз об этом слышал Кирюша от бабки и от матери. "Ты уж не пей никогда, дитятко родное, отраву-зелье это: ни водки, ни вина, ни самогону, ни ещё чего, - уже теперь уговаривала бабка Кирюшу. - От всего этого одно горе да несчастья на голову людскую. Ведь Иван-то Занозин был отцу твоему первым другом. Застрелился после этого Иван Занозин". Всё это очень хорошо усвоил Кирюша. И когда бабка говорила кому-нибудь: "Ох, и парень у нас растёт Кирюша - работящий да бравый, да не пьющий!" Кирюша знал, что бабка правду говорит, хотя смущённо всякий раз глаза опускал. Он считал, что об этом они с бабкой вдвоём только и должны знать. Тем более никто ничего не знал об этом в больнице, и смеялись над Кирюшей. А женщина, которая давала Кирюше яблоко, оказывается, знала его отца: "Ну хватит вам над парнем потешаться. В армии он будет, как отец, хорошим солдатом". А Кирюше посоветовала, над ним склонившись, (потому что Кирюша ревел возле двери на полу, бил об пол руками и ногами, и никому не давался), чтобы он успокоился и лёг на свою кроватку, когда его вылечат, то держать в больнице не будут, тут и для больных мест не хватает. Кирюша, чтобы его оставили в покое, так и сделал: ушёл на свою кровать, на которой они с матерью сидели, лёг, отвернулся к стенке и решил ни с кем не разговаривать и никого не слушать, пока его домой не отпустят, бабка дома сама его вылечит. Не раз она его лечила.
       На обед он не пошёл, как его ни звали. Обед ему в палату принесли и всячески хвалили: "Ах, какой вкусный супчик, котлетка с картошкой, компот с урюком!"... Кирюша не повернулся.
      Потом он помочиться захотел. Сколько мог терпел, все свои силёнки напрягал, но в конце концов не выдержал, как маленький, помочился в штанишки. Стыдно ему было и горько. Теперь он совсем не знал, что делать. Ведь добиваться чего-нибудь можно, когда ты уверен в себе. А чего можно добиться в мокрых штанишках? В отчаянии и тоске лежал Кирюша, сжимая коленки, женщину, которая насильно хотела его к себе повернуть, он укусил за палец.
      И вдруг, в самую тяжёлую для Кирюши минуту опустились ему на голову тёплые бабкины ладони: " Касатик ты мой ненаглядный". Это бабка тайно через приёмный покой к нему в палату пробралась в неурочное время. "Манечка Каледина - дежурная сестричка - рукой махнула, я, мол, вас не видела и ничего не знаю", - рассказывала бабка женщинам, примостившись на краешек Кирюшиной кровати, Кирюша прижался головой к бабкиным коленям и заплакал счастливыми слезами.
       "Ну и балованный у вас внучек, - жаловались ей женщины, - никакого с ним сладу".
      "Не балованный он, - сказала бабка, - помощничек он мой и надёжа! Просто мальчик-то он домашний, к нему подход нужен".
       И говорила с женщинами о разных разностях. А когда женщины о Кирюше забыли, она, загородив его собой (всё ведь бабка поняла), вывела его из палаты, где туалет расспросила, свела в него Кирюшу. Сухие штанишки ему надела, умыла, причесала, всё что надо, при себе имела. Постель взбила, простыни переменила. Потом съели они вместе Кирюшин остывший обед, "не пропадать же добру". И стали есть любимые Кирюшины блинчики с творогом и ещё много чего ели, что бабка с собой принесла, и всех угощали. Кирюша сам разносил всем женщинам то, чем бабка их угощала.
       Настало время бабке уходить. Кирюша сказал, что уйдет с ней домой, или она пусть с ним останется в больнице. "Да я бы с дорогой душой, ненаглядный внучек, да ведь не оставят меня с тобой, и тебе со мной не отпустят. Щека-то вона вздулась и "от мозгов близко", -повторила бабка материны слова. И стала уговаривать Кирюшу остаться, а она будет приходить. - Ведь вон тёти кругом какие хорошие, и ты-то мальчик не плохой". Но Кирюша знал, что всё при бабке только хорошо. И вцепился в бабку мёртвой хваткой, маялась бабка, разговаривая с женщинами, чувствовал это Кирюша и сам готов был заплакать.
       И вдруг бабка обвела палату придирчивыми глазами и спросила: "А пошто это у вас в больнице, словно в свинюшнике, пыль да грязь?! В туалете ведро через верх, возле ведра сыплют!" "Да некому убираться, - пояснили женщины. - Мы-то все тяжелые: вон у Анны после операции живот гноится - нельзя согнуться. У меня палец отняли - руку нельзя мочить. Мария, считай, на одной ноге скачет. А Полина Авдеева - больничная уборщица - три дня уже глаз не кажет, запивает она после получки на неделю. Вон в соседней палате давеча полы помыли. Девчонка там лежит здоровая, проворная, у неё, как и у вашего мальчонки, гнойник возле глаза. А в нашей палате прибраться некому". Вскинулась бабка: "Ты посиди-ка, Кирюша, я вернусь сейчас к тебе, касатик". И убежала. Кирюша глазом не успел моргнуть.
       "Ты чего за бабкой не бежишь, - смеялись женщины, - или привык уже с нами?" - "Не привык", - ответил Кирюша. А не побежал он потому, что если сказала бабка, что вернётся, то уж обязательно вернётся.
       Некоторое время спустя, когда Кирюша начал волноваться, а вдруг бабку к нему не пустят, и хотел уже бежать в коридор, явилась сияющая от радости его бабка с ведром воды, шваброй и тряпкой и принялась прибирать в палате. "С врачом договорилась, с Алексеем Максимовичем, - останусь при внучке, при Кирюше, работать уборщицей, пока не выйдет Авдеева Полина", - объяснила бабка женщинам.
       И работала бабка, не покладая рук. Целый день терла окна, раковины, двери, мыла палаты, коридоры, кабинеты, выносила мусорные ведра - заблестело все в больнице.
 "Отдохни, Егоровна, мыслимо ли, так на работе убиваться?" - ругали её женщины. "Нешто это работа при вольной-то воде холодной да горячей", - смеялась бабка. И хвалил бабку доктор Алексей Максимович, и просил насовсем остаться. "Да и Полине Авдеевой пенсию-то надо где-то заработать", - стеснялась бабка.
      Спала она вместе о Кирюшей на узкой железной кровати, только подставляя под ноги табуретку. Столоваться бегала домой и домашние дела справляла. С Полиной Авдеевой, когда та оправилась после похмелья, договорились, что будет работать бесплатно, пока в больнице внучек.
      И прекрасно жили они в больнице. И Кирюша держался молодцом и на операции, и на уколах, и на перевязках - не дёргался, не плакал. Умела бабка его уговорить, как отец держался Кирюша. И все его хвалили. Днём он бегал за бабкой и во всём ей помогал. Но больше всего нравилось Кирюше по вечерам. Бабка заканчивала свои дела, садилась на кровать. И начинались обо всём неторопливые разговоры.
      Кирюша лежал, уткнувшись в бабкины колени, много чего полезного для себя услышал Кирюша, Он даже плакал потом дома по вечерам. Мрачно и скучно было дома по сравнению с больницей - там люди, смех, шутки, разговоры, и лучше всех его бабка, все её слушали, все её любили. А дома - молчаливая скорбная бабка, мать всегда злая, Лида и Петя, каждый вечер убегающие из дома.
       Женщины в палате очень горевали, когда уходили бабка с Кирюшей из больницы. Бабка обещала их не забывать. И, правда, несколько раз еще ходили бабка с Кирюшей в больницу с гостинцами, но больше там не оставались, хотя Кирюше хотелось остаться.
       Вот что вспомнилось Кирюше. Как же бабка без него уедет? Самому Кирюше никуда не хотелось ехать, потому что очень любит он свой дом, свою улицу, свою деревню, Лиду, Петю, Таню Кайгородову и много ещё кого и чего любит Кирюша. Но без бабки, знает Кирюша, - не будет в его жизни ничего хорошего. А с бабкой они нигде не пропадут. И если бабка уедет в город, то и Кирюша хотел бы с ней уехать. Только мать об этом никогда не говорит. Она хочет, чтобы одна бабка уехала, и может не отпустить Кирюшу. Вот отчего он безутешно плакал под одеялом, и бабка его утешала.
       А утром, когда бабка меняла Кирюше запачканную вчера за ужином рубашечку, Кирюша шалил, не давался и веселился. Не потому, что забыл про вчерашнее, а потому, что придумал, как ему при бабке остаться. А с бабкой-то вдвоём всегда и везде им будет хорошо.
       После завтрака Кирюша взялся за свои машины. Он гудел, он громыхал машинами по залу. И когда бабка собралась идти к Кайгородовым (после завтрака Кирюша с бабкой всегда куда-нибудь ходили), наверное, для того, чтобы посоветоваться с Кайгородовой старухой, как быть ей дальше, и позвала с собой Кирюшу. Кирюша отказался идти, хотя очень любил ходить к Кайгородовым из-за Тани. Конечно, Тани сейчас дома нет, она в школе вместе с Лидой, в одном классе. Но всё равно, хорошо бы сходить к Кайгородовым. Там пахнет Таней, пахнет жареными семечками, и много чего Таниного висит, стоит, лежит: её книги, её кровать, её платья. И пока бабка беседует с Кайгородовой старухой, Кирюша тихонько ходит по комнате, прикасается к Таниным вещам руками, переставляет их с места на место, вспоминает, как Таня шутит, смеётся, танцует.
       Хорошо бы сходить с бабкой к Кайгородовым, но Кирюше сегодня не до удовольствий. Времени терять нельзя, нужно сделать то, что он задумал. И Кирюша громыхает по залу машинами, будто оторваться от них не может: и гудит, и рычит, и воет. "Ну коль так, посиди дома, поиграй машинами, я приду скоро", - соглашается бабка, и прежде чем уйти, идёт на кухню, наверное, прячет ножи и спички от Кирюши.
       Только за бабкой захлопнулась входная дверь, как Кирюша бросает машины, хватает стул и устремляется к серванту. Он хочет разбить хрустальную вазу, может быть даже не одну. Кирюша берётся за стекло, но не может его открыть. Он размахнулся и ударил по стеклу кулаком - руке сделалось больно, а стекло ни с места. Он пошарил глазами по залу, чем бы можно было по стеклу ударить и разбить, но ничего такого не увидел, только ножницы попались ему на глаза. Тогда Кирюша спрыгнул со стула и открыл шифоньер. В шифоньере, напротив открытой дверцы, висело материно новое пальто с огромным пушистым воротником. Недавно она его купила. "Пальто твоё получше будет, чем у жены директора школы, Елизаветы Петровны" - говорила мать Синичкина Феди, когда Кирюшина мать показывала и мерила перед ней своё пальто. "Живём-то как, Катерина - говорила про пальто Кайгородова старуха, - раньше-то в таких польтах ходили одни, чай, цари да бояре. Меха-то, меха, до самого пупка!" Вот за это пальто и схватился Кирюша, но пальто не поддавалось, прочно висело на вешалке. Повис на нём Кирюша и заплакал, так ведь и бабка скоро придёт, а он ничего ещё не сделал. Вцепился Кирюша за пальто повыше, дернулся и полетел вместе с ним вниз. Тут уж он времени терять не стал, достал ножницы, воткнул острый конец в полу пальто и стал его резать, но толстое сукно плохо поддавалось. Всего-то немного порезал Кирюша, а пальцы устали и заболели. Он вынул ножницы и в другое место воткнул - такая же история, так до вечера ничего не сделаешь с этим пальто.
       И вдруг Кирюша вспомнил, как мать объясняла матери Синичкина Феди и Кайгородовой старухе, что пальто-то само дешевле стоит, что дорогой очень этот воротник. Кирюша попробовал постричь воротник, легко и приятно стригся воротник. Кирюша поудобней раскинул его на тёмно-синем сукне и взялся за дело. Очень нравилось Кирюше стричь воротник, так бабка стригла летом Машку, белую овечку. Кирюша стал даже приговаривать, как бабка на овечку: "Лежи, лежи, Машка, тебе не будет жарко". Ему даже захотелось почесать "Машку" за ушами, как делала это бабка, когда Машка, не соглашаясь с бабкиными уговорами, взбрыкивала связанными ногами и вздрагивала всем телом. И Кирюша почесал воротник с изнаночной стороны. Кирюша оглядел воротник и решил, что "Машку" он постриг достаточно хорошо. У него онемели пальчики, и он долго сжимал и разжимал кулачок, как бабка, после стрижки Машки. Потом Кирюша повесил ножницы на место, долго собирал на пальто упавший пух, завернул полы пальто и рукава так, чтобы пух, не сыпался на пол и осторожно толкал свёрнутое пальто в свою боковушку, под бабкину кровать, под низкий кружевной подзорник, чтобы его не было видно. Потом смёл веничком в совочек оставшийся пух, аккуратно смёл, как бабка учила, и выбросил его в помойное ведро.
       Вернулась бабка с заплаканным лицом. Кирюша как ни в чём не бывало играл в свои машины. "Кошка, что ли, линяет?" - удивилась бабка, обнаружив кусочек пуха совсем в другом углу от шифоньера. Как Кирюша его не заметил?! "И вот тоже линяет", - подобрал Кирюша еще два кусочка пуха. Бабка выбросила на улицу серую Мурку: "Иди-ка погуляй, шерсть-то на улице пообтряси!"
       Когда Лида с Петей учили уроки, у Кирюши то замирала душа от страха, то пело и плясало всё внутри от гордости, и тогда он мешал Лиде с Петей учить уроки. "Ты что, Кирюша, заболел? Красный какой-то", - заметил Петя. Бабка услышала и хотела поставить Кирюше градусник, но он не дался: "Я не заболел, я Машку постриг", - сказал Кирюша и испугался, что себя выдал, но его словам никто не придал значения. "Не должен он заболеть, - сказала бабка, щупая Кирюшин лоб, - он и на улицу сегодня не выходил". Кирюша уткнулся в бабкины колени. Тихо-тихо, как вчера сделалось в доме. Медленно и томительно идёт время для одного Кирюши. И только тикают настенные часы. - "Иди, касатик, в кубики поиграй, - посоветовала бабка Кирюше, видя, как скучает и мается внучек, - в кубики-то ты тихо играешь, Лиде с Петей мешать не будешь".
       "Дом построй с сараем и забором" - умела бабка его уговорить. Кирюша за кубиками пошёл.
       Мать явилась разъярённая, хуже, чем вчера, наверное, на ферме всем про разбитую вазу рассказала, себя разбередила.
       "Сегодня ничего не расколотили?" - оглядела она всех тяжёлым взглядом, отыскивая, к чему бы придраться. Но Лида с Петей молча учили уроки, Кирюша тихо выкладывал из кубиков пирамидку. Бабка сидела, закрывшись, в своей боковушке. "Бабка-то чемодан свой не уложила, не собралась к Клавдии?" - громко спросила мать и, переобувшись, в кухню ушла. Кирюша при виде матери так испугался, что свалил, не достроив, свою пирамидку, но злые её о бабке слова придали ему решимости и отваги, он бросил кубики, пошёл в боковушку и потянул за рукав материнское пальто.               
       Когда он выволок его из-под кровати, бабка крестом себя осенила: "Батюшки-светы!" И не сдвинулась с места. "Поясница отнялась, ноги отказали", - рассказывала она потом Кайгородовой старухе.
       Кирюша торопился ры-ры-ры-рычал он, и изо всех сил тащил тяжёлое пальто в зал, где Петя и Лида учили уроки. Первой обратила внимание на пальто Лида: "Ты чего это волокёшь, Кирюша?". "Ры-ры-ры - это медведь", - ответил Кирюша. "Это же новое мамино пальто!" - ужаснулась Лида. "Ты с ума сошёл!" - испугался Петя.
       Материнское сердце-вещун дрогнуло при словах "новое мамино пальто". И в одно мгновение мать из кухни перенеслась в зал. И бабка к этому времени пришла в себя и выскочила из боковушки.
       Увидев своё пальто, мать глазам своим не поверила: "Это что ещё такое?" - тихо, злобно и недоверчиво опросила она у Кирюши, потому что он продолжал тащить ее пальто по залу, оставляя за собой нежную пуховую дорожку. "Это медведь", - упрямо повторил Кирюша, но оттого, как жалостливо смотрели на него бабка, Лида и Петя, губы Кирюши не выдержали и непослушно вздрогнули. А готовы уже были растянуться в безутешном реве, но он вспомнил бабкино лицо, залитое слезами, ее причитания о том, как не хочется ей ехать в город. "Всё перебью и порежу, но с бабкой не расстанусь", - решил про себя Кирюша. И слезы, подкатив к глазам, ушли куда-то. "Ты зачем это сделал, гадёныш?" - спросила мать, тигрицей бросаясь на пальто, чтобы убедиться, что ей не пригрезился обстриженный воротник. "Так", - упрямо ответил Кирюша. "Я ведь на тебе сейчас места живого не оставлю", - грозилась мать, ощупывая руками воротник. "Пусть", - сказал Кирюша. И вдруг Лида, Петя, бабка и мать, глядя на злое Кирюшино лицо, на его упрямый рот, поняли, что это не баловство, не забава, что это ответ на вчерашний скандал по разбитой хрустальной вазе. Поняли и оцепенели на мгновение. Первой опомнилась бабка и встала между матерью и Кирюшей. "Ты уж, сношенька, на мне живого места не оставь. Я во всём виновата. Это я выжила из ума старая, твоего пальта не уберегла, не усмотрела". Между бабкой и матерью встала Лида: "Бабуля не виновата". А Петя схватил Кирюшу, сунул его в боковушку и захлопнул дверь. Но Кирюша из боковушки вышел и смотрел на мать не прощающими глазами. А Петя стоял рядом и держал его за руку.
       Мать на всех посмотрела ненавистными глазами, бросила пальто и ушла, на кухню. И оттуда послышался ее страшный, сдавленный короткий плач, который не смогла она сдержать стиснутыми зубами. У бабки тоже задёргались губы, но к ней подошёл и прижался Кирюша. И Лида, всегда от всего убегающая к Тане Кайгородовой, подошла к бабке, обхватила её руками, потёрлась своей свежей пунцовой щекой о бабкину мокрую, сморщенную щеку. "Не плачь, бабуля, не надо". И Петя к ним подошёл, правда, он ничего не сказал и ничего не сделал, но он был здесь, рядом - их Петя.
       Лида собрала упавший с пальто обстриженный пух, свернула пальто и спрятала в шифоньер, чтобы не мозолило глаза.
       Ужинали молча, но это было необычное молчание. Лида резала хлеб, Лида всегда резала хлеб. А Петя раскладывал хлеб всем возле тарелок. Петя всегда его раскладывал. И сначала положил хлеб бабке и Кирюше, а потом уж матери, себе, и Лиде. Раньше-то всегда всё матери сначала. И Лида в таком же порядке разлила всем суп. Мать сделала вид, что ничего не замечает. Ела, отрешенно ни на кого не глядя. Лида после ужина, как всегда ускакала к Тане Кайгородовой. А Петя никуда не ушёл, дома остался, стал смотреть старые журналы "Крокодил". И Кирюша с ним листал журналы. Петя потому остался, что нельзя их сегодня одних оставлять, - мать, бабку и Кирюшу - Петя это понимал. Но оказалось, что и Лида это тоже понимала, потому что очень скоро сама она пришла и привела с собой Таню Кайгородову. А Таня принесла с собой жаренных семечек в розовом пакете.
       И вот все они сидят за столом в зале: бабка, Лида, Петя, Таня и Кирюша. И все Танины семечки грызут. Бабка пальцами семечки лущит и всех учит: "Поберегите зубы белые, красивые, молодые". А все зернышки норовит подсунуть Кирюше, но Кирюша внимательно следит, чтобы одно зёрнышко бабка съедала сама, а другое отдавала Кирюше. Таня рассказывала всем, как у ихней молодой кошки - черной, пушистой, с белой манишкой Матильды, родились котята. Двух котят оставили - просили соседи. А Матильда с ними не сидит, покормит и пошла. Пищат котята. Тогда к ним в корзинку прыгает кот Васька, старый кот. Никто не помнит в доме, когда он родился. Так этот Васька к котятам в корзину запрыгнет и их нянчит, и молчат котята, чмокают и сосут у Васьки шерсть, пока Матильда не нагуляется и не вернётся.
       Хорошо рассказывает Таня и показывает руками и лицом, какая роскошная Матильда, и как знает себе цену! Таня вертит кудрявой головой и будто рассыпает вокруг себя золотистые веснушки. Всем за столом весело. И Кирюше весело. Он старается все Танины движения руками и лицом за Таней повторить. А как взглянет на мать, так сожмётся всё у него внутри. Мать сидит одна, завернувшись в пуховый платок, отвернувшись ото всех, в кресле у телевизора, который ничего не показывает, и вяжет другой пуховый платок (мастерица она вязать пуховые платки).
       "Скучно и плохо ей одной", - думает Кирюша. И мысли эти отравляют ему радость. Но и Таня заметила, что матери невесело. И как ни в чем не бывало предложила ей между делом: "Идёмте с нами семечки грызть, тетя Катя". "Спасибо, Таня, - отвечает мать, - мне платок довязать надо. Семушкина тетя Надя давно мне заказала, а я его никак не закончу". "Подождёт Семушкина тетя Надя, у неё старый платок не плохой, - не унималась Таня, - а вы идите с нами семечки грызть. Я их жарила не как всегда, а как тетя Феня Арбузова меня научила, - тараторит Таня без остановки, - покалила их на горячей сковородке, а потом в газету и под подушку, пока не остыли. Они, знаете, какие вкусные получились! Я вам сейчас принесу",- И горсть семечек матери в подол!
       Мать сложила вязанье и тоже семечки грызёт. А когда догрызла, то сказала: "Правда, Таня, вкусные у тебя семечки получились. Нужно и нам в воскресенье семечек купить и пожарить". Этим "нaм" мать как бы мирно присоединилась ко всем остальным, а Таня ей снова горсть семечек в подол. И мать снова сидит, семечки грызёт. Кирюше сделалось так хорошо, что он не смог усидеть на месте и соскользнул со стула под стол, в свой любимый укромный уголок. Но как замечательно было в этот вечер в его укромном уголке! Вот бабкины самые родные и близкие колени в темной, длинной юбке. К ним он не прикоснулся. Он всегда успеет к ним прикоснуться. Вот Танины рядом, обтянутые синими джинсами колени. К Таниным коленям Кирюша никогда не посмеет прикоснуться. Вот Петины колени в коричневых гетрах, с его коленками можно устроить весёлую игру. А вот Лидины колени, Лида старше Кирюши и Петя. И Лида всегда отмахивалась и не хотела с ним играть. Но в этот вечер было все иначе. Кирюша смело прижался к Лидиным коленям. И Лида от него не отмахнулась. Она протянула обе руки под стол и подержала его за мочки ушей. Это было очень важно для Кирюши. Некоторое время спустя, всем довольный Кирюша тихонько щекотал Петино колено, и Петино колено осторожно брыкалось наугад, а Кирюша отскакивал в сторону от него.
       Вдруг протянулась под стол Танина лодочкой ладошка и стала искать Кирюшин рот, потому что в этой ладошке лежала целая горка очищенных зёрнышек. Кирюша сейчас же оставил Петино колено и прижался к Таниным коленям, схватил обеими руками Танину руку и стал брать зёрнышки губами, как телёнок. Помалу брал, жевал подолгу, чтобы никогда не кончились душистые эти зёрнышки в Таниной ладошке.