Свояки

                Выходя в мартовский полдень, из полутёмного подъезда на время теряешь зрение – такое ослепительное сияние проливается с неба на заснеженные улицы, сугробы, подпирающие крыши двухэтажных домов, необъятную ширину скованной льдом Колымы. Сияние это, правда, холодное и проталины появятся только к концу апреля – началу мая. Но в затишке, зажмурив глаза и подставив лицо солнцу, уже ощущаешь его робкое, тёплое прикосновение. И всё равно весна... Длинная полярная ночь утомила. Надоело несусветное количество одёжек, надеваемых на себя, горящие круглые сутки фонари на улицах, лютые февральские пурги с морозом за сорок.. Нет, когда тихо и на термометре минус пятьдесят – жить можно, а вот тридцать-сорок с ветерком – это уже перебор. Население перемещается, согнувшись под углом на ветер или спиной к нему. Чуть зевнул, и мороз прихватывает нос, щёки, долго ноющие после того, как их ототрёшь. Без необходимости из жилья на улицу никого не выгонишь. А каково тем, кто работает под открытым небом? В посёлке и зимой не прекращаются строительные работы, бригады пятого управления «рубят» два новых восьмиквартирных дома. Ещё одна подводит под крышу контору будущей плавучей электростанции «Северное Сияние», а на окраине на лесном складе круглые сутки слышен визг циркулярок и сочное чавканье пилорамы. Посёлок большой, портовый. В короткую навигацию у причалов швартуются морские сухогрузы, каботажные лихтера, день и ночь кивают длинными шеями портальные «ГАНСы», ни на минуту не прекращается встречное движение пустых и груженых автомобилей на спуске в порт. Бесконечные склады перевалбазы заглатывают тысячи и тысячи тонн грузов. В тёплые везут крупы, консервы, спиртное, овощи, муку, сахар. Холодные забивают запчастями, цементом, оборудованием, скобянкой, штабелями ящиков с гвоздями, инструментом. Отдельно стоят несколько складов с промтоварами. Потом по зимникам сотни машин повезут всё это в дальние колымские посёлки, на прииски и участки, на Билибинскую атомку, и даже в самое Синегорье, где начали строить Колымскую ГЭС...
        Сегодня воскресенье и Сашка просто не знает, куда себя деть. Он всласть отоспался после вчерашних танцев и долгого стояния с Тамаркой у батареи её подъезда. Тамарка настойчиво приглашала зайти к ней домой, мол, мама всё равно не спит, но Санёк как-то не спешил знакомиться с будущей тёщей. Насчёт тёщи он, может, и преувеличивал, но одноклассница по вечерней школе и табельщица их стройуправления Тамара, вела себя как-то подозрительно. То звала сходить вдвоём в промтоварный магазин и одобрить приглянувшееся ей пальто, то рассказывала, что ещё в детстве бабушка научила её вязать, выспрашивала, какой цвет Саше больше нравится и даже, по секрету, сообщила, что у неё на книжке почти две тысячи рублей. Мать её он, конечно, знал и на улице здоровался, но от более близкого знакомства пока уходил. В общем, Тамара была девушка неплохая, всё при ней, и работа в конторе, и своя комнатушка в маминой квартире, но как-то боязно. Вот сегодня он вольный казак, ни перед кем не дающий отчёта и вдруг станет семейным человеком, зятем, а там и отцом. А планы на будущее, а мечта о строительном институте, а девочек на танцах - глаза разбегаются... Не то, чтобы Сашка гулякой был. Но ведь только год, как отслужил и о женитьбе пока не помышлял.
          С такими мыслями он прошёлся по главной улице, довольно поглядывая на прохожих, детвору с санками в окружении лохматых поселковых собак, на выкрашенные в разные цвета дома, протянувшиеся до самых ворот морпорта. У спуска к причалам высилась почти готовая коробка в два этажа, отсвечивая янтарём соснового бруса. Его, Сашкину бригаду, ещё осенью определили на стройку конторы электростанции, и парень про себя страшно гордился, что участвует в таком ответственном деле. Через неделю надо было заканчивать с крышей, а электрики на первый этаж уже натащили калориферов, растянули по кабинетам кабели, готовя здание под отделку. Для такого важного объекта лес давали материковый, сухой и работа шла споро. Это не пиленая в посёлке сырая лиственница, четырёхметровый брус которой два мужика, хрустя коленями, с трудом поднимали на плечи. Наряд был аккордным и за зиму не сактировали ни одного дня. В пургу можно было отсидеться дома, но за эти дни платили две трети тарифа, и сдельщиков такое положение не устраивало. На случай непогоды бригадир приберегал работу внутри здания. Оконные проёмы затянули плёнкой, и можно было настилать полы, подшивать потолки или оббивать стены дранкой под штукатурку. Бригадир на этих делах не одну собаку съел, так что за ним было спокойно. Мужики не отлынивали, каждый знал своё дело и вкалывал на совесть. Тем более, что из двадцати членов бригады, двенадцать были из одного небольшого украинского городка. Как водится, один вызывал брата, другой кума, так что большинство знали друг друга ещё по материку. Были даже два свояка: Саша Руденко и Дейнега Василь. Саша был толковым, работящим плотником, а вот на его родича косились, и было за что. И не лодырь Вася и не дурак, а вот обуяла его одна неуёмная страсть — жадность. На улице, кроме как в спецовочном, полученном три года назад кожушке, Васю никто не видел. Ватные рабочие куртка и штаны — латаны-перелатаны и даже жена-вахтёрша портового общежития ходила чёрт знает в чём. Эти ладно, взрослые, так дочка-восьмиклассница в «подстреляных» платьицах и подшитых отцом старых валеночках щеголяет. Ну да каждый по-своему с ума сходит. Хуже другое. В бригаде не зазорно было в сильно уж морозный день снарядить закрепленный ЗИЛ в районный центр за спиртом. Продавался он там питьевой, ленинградского разлива всего по шесть пятьдесят две за бутылку. Посёлок райцентра находился в четырёх километрах, и вся операция занимала не более получаса. Брали из расчёта граммов сто на человека и то распределяли на пару заходов. Перекурив и обогревшись в бригадном балке выпивали по полстаканчика и за работу. Обычно, после высказанного вслух предложения о «подогреве», быстренько собирали по паре рублей на спирт, кое-какую закуску. И в этот момент Вася обязательно вспоминал, что забыл на улице топор или пилу, а то просто, похлопав себя по карманам, сообщал, что забув гроши дома. Иногда, матюкаясь, за него платил свояк, иногда обходились так. Но когда, разливая в стаканчики спирт, бригадир спрашивал, будет ли пить Вася, тот неизменно отвечал: «Ну, як нальетэ, то буду». На Васю давно махнули рукой, и была для этого ещё одна причина. У Дэйнеги нашли какую-то болячку, связанную со щитовидкой. Он страшно много ел, но корм шёл «не в коня» и статью Вася не отличался от узника Бухенвальда. От жадности, естественно питался хлебом с солёными огурцами, картошкой, пустыми супами с вермишелью или квашеной капустой, приговаривая, что хоть без мяса, зато свижэнькэ. Сил от такой кормёжки, естественно, не было, и работать в паре с Васей было сущее наказание. Таскать баланы на обвязку, брус на стены — работа тяжёлая, а тут напарник кряхтит, тужится, пытаясь так и этак взвалить на плечо тяжёлую лесину. И выгнать его было просто по-человечески жалко. Так и терпела Васю бригада но, как вскоре оказалось, всякому терпенью есть предел. Кстати, была у Васи и ещё одна неприятная черта. Выпив, он любил поговорить о деньгах. По его мнению, те, кто живут на Севере десять и двадцать лет «справжни дурни». «От я», – говорил доморощенный экономист, – «литом додому нэ литав и на пьянки грошэй не трынькав, так в мэнэ вжэ на «Москвич» е и на коопэратив почав збырати». И забывал Вася, что выпивает он частенько за чужой счёт и жена с дочкой страдают от его жадности. А главное, потом не наверстаешь то, что не получил в молодые годы и привычка эта дурная может остаться на всю жизнь...
        В конце улицы у самой конторы морпорта лепилось несколько кривобоких, до труб засыпанных снегом домишек – остаток самостроя пионеров поселка. Старые бараки и почти все засыпухи снесли под двухэтажки главной улицы, а эти над самым обрывом к реке, остались напоминанием о первых строителях. Тут Санёк и вспомнил, что тёзка его, Васин свояк, живущий в одном из этих домишек, давно приглашал в гости. Направленного в бригаду вчерашнего солдата закрепили за Руденко и отношения у них сложились дружеские. Старшой не раз говорил, что зашёл бы Санёк борща домашнего поесть после столовских разносолов. Время было к обеду, то есть самая пора для визита к семейному человеку.
        Остановка за малым – через пять минут, прихватив в гастрономе бутылку казёнки и пару шоколадок, парень постучал в оббитую войлоком дверь частного домовладения. Пришёл он как нельзя вовремя Детвора их гэцала на улице, а Сашина жена как раз собиралась кормить мужа. Непонятно что снаружи, внутри домик оказался довольно просторным и уютным. В кухне с плитой свободно помещался большой стол в окружении крепких самодельных табуреток, тоже самодельный диванчик и вместительный шкаф для посуды. Тут тебе и кухня, и столовая, и гостей можно принять. Две другие комнатки с кроватями поменьше. Саша с гордостью показал свой рабочий уголок в тёплом чуланчике, холодную кладовую и даже частичные удобства для семьи под общей крышей. Всё было по-хозяйски ухожено, чувствовалась и умелая женская рука. Надя, между тем, разлила по тарелкам борщ, хлеб поставила, капусту, похоже, своего засола и три стаканчика. Мужики, позвякав умывальником, сели за стол. Борщ был отменным, а капусту такую Санёк только в детстве у бабушки пробовал. Надя, выпив полстаканчика, рдела от похвал мужа и гостя. За разговором и борщом с добавкой бутылка опустела. Хозяйка, прибрав тарелки, выловила из кастрюли здоровенный кусок варёной оленины с торчащей мозговой косточкой, в лепестках капусты и уложила его в большую плоскую миску, а Саша, наклонившись к шкафу, выудил оттуда ещё одну бутылку «московской». В это время снаружи в двери стукнуло пару раз. Хозяин встал и, открыв двери в коридор, широко расставил руки: «А, Васёк, заходи! А мы тут с тёзкой как раз обедаем, так что успел вовремя». Василий, потопав для виду чистыми валенками, снял кожушок и аккуратно повесил его на гвоздь у двери. Туда же, размотав, поцепил длинный самовязаный шарф, а сверху пристроил видавшую виды кроличью шапку. Потирая застывшие с мороза руки, он подошёл к столу и, показывая на исходящий паром кусище мяса, оживлённо сказал: «О, цэ б нам на нэдилю хватыло!» Сашку аж подкинуло на табуретке. Выскочив из-за стола, он в два прыжка очутился у двери и, с «мясом» оторвав вешалку на кожухе, швырнул его в лицо растерявшемуся Васе. Суть сказанного сводилась к тому, что бы он Васю никогда и близко, и одной ногой, и духом не видел около себя. Всё это сдабривалось сочным многоэтажным матом. Вася, подхватив с пола упавшую шапку, пулей вылетел на улицу. Подперев спиной тёплый бок печки, Надя тихонько хихикала в кулачек. От сестры она наслушалась о её житье-бытье и поведение Васи не одобряла. Плотно прикрыв двери, хозяин несколько смущённо извинился перед гостем: «Ну, сам понимаешь, Санёк, достал меня этот куркуль! Поверишь, перед бригадой стыдно, а ему как с гуся вода». Под горячее мясо мужики налили ещё по стаканчику и вскоре, довольные друг другом, а особенно хозяйкой, распрощались до завтрашней работы. А в понедельник после бригадирского наряда, Руденко спокойно, но твёрдо заявил, что со своим родичем в бригаде не останется. Бригадир всё понимал, и, задержав Васю в балке, достал с полки папку с бумагами. Выудив оттуда чистый лист, сказал: «Ну, что Василь, пиши по собственному. В РСУ третью бригаду плотников набирают, возьмут. Мужик ты молодой, может, ещё правильные выводы сделаешь». На том и порешили.