Борис МИРОНОВ
ОТКОЛЬ ГРОЗА, ОТТОЛЬ И ВЁДРО
Житейские истории
ДЕЛИКАТНОЕ ЗАДАНИЕ
В час, когда служащие Страны Советов после первого трудового порыва заваривают утренний чай, из длинного белого корпуса в отда-лённом северном посёлке вышли два мужчины средних лет. Один был высокого роста и при очках, а второй пониже, с круглой головой на широких плечах.
Они направились к речке, на противоположной стороне которой, но много далее, на склоне холма раскинулось большое село. В центре села виднелись маковки деревянной церкви.
На самом берегу располагались лёгкие дощатые постройки - га-ражи для моторных лодок. Выше по течению речка разлилась по долин-ке, образуя мелководное озеро, заросшее осокой, камышом и рогозом. Над озером носились утки, стайками перелетали с места на место ку-лички и прочая пернатая мелочь.
Справа через речку был переброшен подвесной мост, как батута подкидывающий редких пешеходов. Речка исчезала за поворотом в лес-ных зарослях и километра через три вливалась в Белое море.
Вот куда производственная необходимость забросила товарищей по работе, длительное время смиренно протиравших штаны на своих жёстких канцелярских стульях на далёком Урале.
Прибыв в посёлок, расположенный у чёрта на куличках, ещё по-завчера, они не поспели на приём к местному руководству, а накану-не, в пятницу, им назначили встречу на понедельник, то есть уже осенью, потому что понедельник приходился на 2 сентября.
Чем заняться в выходные? Аборигены посоветовали отправиться за черникой на Рёжму. Так называется речка в пяти километрах от по-сёлка, роняющая свои кофейного цвета воды из верхового болота в Белое море с водой такого же цвета.
Тут, наверно, самое время сообщить дорогому читателю, что и Лев Борисыч и Борис Михалыч не впервой и не единожды в разные годы бывали в посёлке, потому что здесь располагались стенды, на кото-рых испытывались изделия их родного предприятия. Они знали здесь всё и всех, находясь в добрых приятельских отношениях с исполните-лями. Но не с начальством, которое спесиво признавало лишь свой уровень.
Начлаб Юра Прасолов, милейший человек, принёс в гостиницу две просторные ивовые корзины и комбайн для сбора ягод, имеющий широ-кое хождение здесь, на севере, и как минимум вдвое повышающий про-изводительность труда сборщика.
…И вот сегодня утром друзья углубились в лес и направили свои стопы в сторону Рёжмы. Лесная дорога, сделав зигзаг, снова прибли-зилась к речке. Решили идти берегом. По песку от них убегали сует-ливые кулички, грузно поднялась серьёзная ворона и устроилась на нижнем суку прибрежной сосны. С соседней сыпались усердный стук дятла и шелуха от шишек. Дятел не скрываясь долбил затолканную в развилку веток шишку. Под «кузницей» на земле лежала гора «пустой породы».
Внезапно перед путниками приземлился удод – экзотическая пё-страя птица с высоким хохлом. Таких в горнозаводской зоне Южного Урала не водится. Удод побежал перед ними, время от времени взле-тая, а перед тем оборачиваясь и будто удивлённо поднимая гребень-хохол.
Нет, что ни говори, а приятно вот так, внезапно оказаться вдали от дома, да ещё в другой природно-климатической зоне.
Причина, по которой коллеги оказались вдали от дома, была и уважительной и вздорной одновременно. Представьте: несколько лет фирма, на которой они работали, убила на то, чтобы выполнить важ-ный государственный заказ – разработать обширную конструкторскую документацию, изготовить опытные образцы изделия и, наконец, испы-тать их в этом самом посёлке. Работа была успешно завершена, и те-перь предстояло сдать довольному заказчику всю документацию, чтобы запустить производство. И вдруг затык: какая-то дотошная канцеляр-ская крыса среди кучи папок и книжных завалов обнаружила некую жалкую бумаженцию, не подписанную организацией, которая обеспечи-вала испытания. Бумажка касалась родного отдела Лёвы и Бори.
Генеральный снял трубку и дал указание перепуганному началь-нику незамедлительно устранить недоразумение. Естественно, указа-ние тут же получили и вышеупомянутые исполнители. Они побежали оформляться, а наутро электричка умчала их в Челябинский аэропорт, чтобы ближайшим рейсом убыть в Архангельск, а оттуда на берег, по которому они в настоящее время бредут, конвоируемые настырным удо-дом.
Было бы странным утаить от дорогого читателя самую суть во-проса. А ведь дело это затрагивало ни много, ни мало самые чувст-вительные струны национального характера. Но наполним конкретикой эти загадочные слова.
Для успешного проведения испытаний отдел измерений, где рабо-тали наши герои, согласно ведомости поставок должен был получить десятки технически обоснованных килограммов этилового спирта. Само собой, до измеренцев этот спирт почти никогда не доходил, потому что в суровом климате нашего Отечества он обладал неприятным свой-ством стремительно испаряться. По сложившейся традиции ровно поло-вину спирта забирали хозяева стенда – в знак вечной дружбы, надо полагать. Так как спирт поставлялся не только для измеренцам, то его количество исчислялось даже не центнерами.
Оставшейся половиной продукта распоряжалось техническое руко-водство испытаниями родной фирмы и, сами понимаете, не всегда по назначению. Дело доходило до абсурда: когда возникала настоя-тельная техническая необходимость в спирте, его приходилось выпра-шивать у хозяев стенда.
Наученные горьким опытом, измеренцы на испытания последней работы забили в ведомость поставок в качестве получателя свой от-дел. В результате весь измеренческий спирт – 80 килограммов (~ 101 литр) – оказался в их полном распоряжении. То есть изо рта посто-янных потребителей дарового продукта вынули 250 литров водки, или лишили возможности не тратиться на 500 бутылок водки. Бешенству халявщиков не было предела. Сам начальник стенда Ваня Брисюк не единожды и отнюдь не в дипломатической форме выражал свое неудо-вольствие, больше похожее на угрозу. И вот: они приехали за его подписью!
…Друзья медленно продвигались по заросшей травой обочине, внимательно выбирая место, куда поставить ногу. Сама дорога была категорически непригодна для передвижения пешим ходом: она состоя-ла из поперечных бугров со следами коленвалов и глубоких заполнен-ных водой рытвин. Типично северный автобан.
В одном месте дорогу уверенно пересекал энергичный ручеек: чуть повыше на пригорке бил родник солёной воды. Некогда по сосед-ству с ним находилась солеварня. Но от неё не осталось ничего, кроме памяти народной. Солеварни в здешних краях в стародавние времена были делом обычным.
Наконец, глазам открылся морской простор. Отсюда до Рёжмы можно добраться двумя путями: по кромке моря, утопая в песке, или по верхней дороге, проложенной по материковой части высокого – метров до пятидесяти – берега. Верхняя дорога являла собой гать, то есть настил из поперёк уложенных брёвен. Когда-то она связывала прибрежные деревни, которые были густо заселены и вносили посиль-ный вклад в народное хозяйство, занимаясь ловлей рыбы, её перера-боткой и немудрёными лесными промыслами. Теперь они обезлюдели, и потомки аборигенов лишь в летнее время навещают родительские дома, добираясь из Архангельска и Северодвинска до места на моторных лодках.
Странная и непривычная дорога проходила по самому краю боло-та, которое местами едва не нависало над песчаным берегом, изредка просматриваемом через густой кустарник далеко внизу. Здесь дере-вянное полотно давало сильный крен, а из болота, как из диковинно-го травяного сосуда, вытекала золотистая влага.
По краям гати, слева и справа, иногда выглядывали шляпки под-берёзовиков и подосиновиков. Грибы были чистёхоньки. Глазастый Ми-халыч разглядел вдруг далеко впереди две цветастые косынки явных конкуренток. Он забеспокоился, что те по пути соберут все грибы, но тревога оказалась напрасной: женщин, похоже, интересовали толь-ко ягоды. Так что вскоре одна из корзин почти доверху наполнилась грибами. Но самый потрясающий «трофей» добыл Лёва, когда они, на-конец, добрались до обширного черничника. Неподалеку на могучей моховой подстилке лежала солидных размеров шляпка боровика. Лёва засунул под шляпку руку, нащупал основание и вытащил весь гриб. Это было что-то невероятное: ножка боровика размерами скорее похо-дила на крепкую мужскую руку от сжатой в кулак кисти до локтя. Ни-чего подобного до сих пор они не видели. Гриб был девственно чист.
Но впереди была черника. Лёва предпочёл собирать ягоды вруч-ную, а Михалыч хватал черничный куст за листья, как голову за во-лосы, загибал его и шуровал комбайном. Занятие было увлекательным, и они не заметили как дочиста обобрали весь черничник и даже ред-кие кустики гоноболи, то бишь голубики. Осмотрев с чувством глубо-кого удовлетворения добычу, перекусили и отправились домой.
Когда они сошли с гати и начали спускаться на нижнюю дорогу, ведущую в посёлок, то увидали нечто, неприятно их поразившее. На сырой земле отчётливо отпечатались… свежие медвежьи следы, крупные и мелкие. Перед ними и, судя по всему, совсем недавно прошли мед-ведица с медвежонком!
Друзья постояли в замешательстве, но потом медленно двинулись вперёд, громко разговаривая и даже пытаясь петь, чтобы предупре-дить зверей о своём приближении.
Мишки, видимо, не пожелали передвигаться по рытвинам, колдо-бинам и ухабам или вовсе не собирались идти в посёлок и свернули к речке. Опасность миновала.
- Жалко, - шутили потом друзья, - с медведицей не удалось подраться. Такой случай упустили…
… Уже дома, передохнув, любители природы перво-наперво, памя-туя о прожорливости червей, перебрали, почистили и вымыли грибы. Потом отправились в магазин, где разжились картошкой, луком и даже укропом. Купили они и сахару, а в дополнение к нему две пустые трёхлитровые банки. Дежурная по этажу выдала им огромную кастрюлю и несколько тарелок для создания технологической линии приготовле-ния тёртой с сахаром черники.
Грибов достало и на добрую жарёху с картошкой и на упомянутую выше кастрюлю супа.
Поутру, похлебав холодненького, из холодильника, грибного су-па со сметаной («Объяденье, в каво рот большой!»), уселись напро-тив друг друга и принялись перебирать чернику и тереть её с саха-ром. На это ушла уйма времени, зато в конце работы на столе стоял сюрприз для домашних – две трёхлитровые банки, заполненные под за-вязку северным деликатесом.
Во время прогулки встретили знакомого.
- Зачем так далеко ходили? Перейдите нижний мост, сверните к морю и почти тут же налево в лес. Там на поляне черники видимо-невидимо.
Солнышко уже начало клониться к западу, но наши добытчики (глаза больше живота!) ринулись в лес.
И правда: ягод было неправдоподобно много, но из-под каждого поднятого куста вырывалась туча мошки. Это вдобавок к армии кома-ров. Гнус, как свора злых собак, накинулся на нежданный ужин. Тут уж было не до черники. Когда друзья выскочили из леса, их лица расцвели багровыми пятнами от многочисленных укусов.
…Понедельник. Утром в назначенный час послы появились в на-чальственном кабинете. За столом сидел молодой заместитель началь-ника организации с высокомерным выражением на лице, на котором яв-ственно читалось мстительное «Нет!» Рядом пристроился грузный Ваня Брисюк. Весь его вид был преисполнен угрюмой и недоброжелательной решимости.
- Груз получали вы, а не мы! – заявил он. – Что вы с ним сде-лали, куда он пропал? – нам не известно. Спрашивается: о какой подписи может идти речь?
- Но вы получаете на испытания не одну сотню ящиков и едва ли знаете, что в них содержится. Однако всё списано именно вами. Как это понимать?
- Понимайте, как хотите, – мы расписываться не будем!
Разговор зашёл в тупик. И тут выступил Лёва:
- Наша поездка на личном контроле у генерального: из-за этой подписи срывается сдача заказчику изделия в срок. Сегодня мы выхо-дим на связь и доложим о результатах переговоров. Пусть он напря-мую говорит с вашим начальством и с начальством вашего начальства.
Высокомерие испарилось с лица начинающего бюрократа, а угрю-мая недоброжелательность Брисюка сменилась явной растерянностью.
После продолжительной паузы принимающая сторона предложила воздержаться от звонка до завтра для прояснения всех обстоятельств дела.
Вечерком в гости к уральцам заявился Юра Прасолов. Гость был званый. После приветствий и обмена шутками уселись за стол. Холод-ный грибной суп оказался для него неожиданностью.
- Очень здорово! А мы в семье едим только горячий.
Когда беседа стала непринуждённой, гость заметил:
- Я так и не понял, зачем вы приехали к нам в командировку. Вроде совместных работ у нас сейчас нет. В чём дело?
Когда приятели изложили суть проблемы, он рассмеялся:
- Так вы же ко мне приехали, а не к кому-нибудь другому! По-тому что это я, а не Брисюк, материально ответственное лицо на стенде. И без моей подписи вам никуда не деться. Давайте акт.
И он тут же, не сходя с места, поставил размашистую подпись под документом.
- А вот теперь отцы-командиры свои подписи должны поставить автоматом. Какие могут быть сомнения, если испытания прошли успеш-но? Это главный критерий при решении подобных вопросов.
На другой день гонцы с Урала отправились к неуступчивым на-чальникам и начали с того, что показали подпись Прасолова. Те пе-реглянулись, и старший по должности изрёк:
- Заходите в конце рабочего дня – надо доложиться начальнику и подписать акт у него.
- Тогда, с вашего разрешения, мы будем оформлять убытие, что-бы завтра утром уехать в Северодвинск.
Посёлок был тупиковой железнодорожной станцией, и единствен-ный поезд уходил в город ежедневно поутру, чтобы вечером вернуть-ся.
В конце рабочего дня подписантов не оказалось на месте. Никто в административном здании не знал, где они. Акт на столе молодого бюрократа тоже отсутствовал. Наши друзья отправились искать бегле-цов. Но те словно сквозь землю провалились.
…Рабочий день между тем закончился. Как быть? Завтра – суббо-та. Ждать до понедельника? В присутственном месте остался один де-журный. Он принял горячее участие в поисках и начальства и бумаги:
- А пошлите-ка ещё раз в кабинет Смирнова и хорошенько там поищем… Он ведь мужик не простой.
Так и оказалось. Подписанные документы были заброшены в самый низ стола, где валялись кипы старых бумаг. Конечно, сделано это было с умыслом для отговорки: дескать, клал на стол.
Какое убожество!
И вот вам: деликатное служебное задание с честью выполнено, и не исключено, что при очередном распределении премии начальник от-дела добавит исполнителям по пяти рублей – от щирого сердца! Июнь 2007 г.
ПТИЦЫ НА СЕВЕРЕ
Мы приехали в Северодвинск 18 мая. И хотя часы показывали поздний вечер, здесь уже вступили в свои права белые ночи. Однако на улице было сумеречно из-за частого и мелкого дождика. Сырой воздух благоухал горьковатым запахом набухших тополиных почек. Но улицы, густо засаженные тополями, были нагими из-за полного отсут-ствия листвы.
В не самом лучшем расположении духа толпа инженеров с Урала отошла ко сну. Назавтра им предстояло убыть в отдалённый лесной посёлок, чтобы провести испытания разработанных родным предприяти-ем изделий.
Утром уральцы проснулись в сказке. На чистом небосводе ярко светило солнце, город оделся молодой листвой. Это ли не диво: за одну ночь почки превратились в молодые ярко-зелёные листочки?
День был по-летнему жаркий, а пополудни, когда поезд, увозя-щий их к месту назначения, медленно двигался вдоль морского бере-га, они с удивлением увидали из окон вагонов купающихся в море лю-дей.
Жаркое лето в том году затянулось до сентября, и уральцы до-сыта накупались и в море, и в протекающей рядом с посёлком речке.
Чудеса на этом не закончились. Когда на конечной станции пас-сажиры вышли на улицу, их внимание привлекло блеяние барашков, ко-торое неслось с неба. Воззрившись туда, они стали свидетелями уди-вительного зрелища - токовища бекасов. Эти кулики величиной с дроздов взмывали в небо, а потом круто пикировали, издавая звуки, похожие на блеяние. Источником звука были растопыренные перья хво-ста, которые при пикировании мощно вибрировали.
Бекас – желанный охотничий трофей. И не потому, что в нём много вкусного мяса. Отнюдь. А потому, что убитый бекас – свиде-тельство меткости охотника. Убить его непросто: летает он быстро и во время полёта вихляет из стороны в сторону наподобие маятника. В былые времена бекас использовался в состязаниях охотников как жи-вая мишень. Потом его заменили голуби и, наконец, глиняные таре-лочки. Но именно с тех пор меткого стрелка называют снайпером, по-тому что снайп по-английски значит бекас.
Посёлок – всего ничего: несколько жилых домов в четыре этажа, а вокруг лес. Вечером мы с товарищем подошли к распахнутому окну комнаты на верхнем этаже дома. Прямо на нас стремительно неслась пара вальдшнепов. В любовном восторге они вращались вокруг друг друга, свивая траектории полётов в кручёную нить. Потом над крыша-ми домов безбоязненно пролетела супружеская чета рябчиков. Вот вам и будущий выводок.
- Это что! – сказал товарищ. – Вы немножко припозднились. А ещё на прошлой неделе по дороге в деревню на берегу озера можно было увидеть дерущихся турухтанов.
Недалеко от посёлка пробегает речка. Она вытекает из мелко-водного озерца, заросшего осокой, камышом и рогозом. Вся эта рас-тительность буквально кишит живностью. С места на место стайками перелетают утки, кулички и прочая пернатая мелочь. За озерцом, на значительном расстоянии от него, на добрые два километра растяну-лась большая деревня с покосившейся деревянной церковью в центре.
До деревни народ добирается пешим ходом. Для этого надо по шаткому подвесному мостику перебраться через речку, а потом по на-стилу пересечь сырую ложбину, попутно наблюдая, как на песчаной косе выясняют отношения драчливые турухтаны. Вот куда надо сбегать утречком: вдруг да удастся полюбоваться на токующих куликов.
- Такого нигде больше не увидишь, - продолжал товарищ. - Сам-цы важные, как испанские гранды: головы в причудливых шапках, вы-сокие и роскошные воротники. И самое интересное – почти нет одина-ково окрашенных самцов. Один белый, другой чёрный, как галка, но большинство рыжие – от жёлтых до чуть не огненных. Самочек на фоне этих пижонов почти и не видно.
- Ток похож на какой-то забавный турнир. Самцы, распушив во-ротники, подпрыгивают, кланяются, приседают, устрашающе машут крыльями, наскакивают друг на друга. И вдруг замирают в нелепых позах. Постоят, постоят, и снова начинается то же самое.
Автомобильная дорога в деревню пролегает много выше посёлка по течению реки. Это кружный путь в несколько километров – из-за заболоченной местности и упомянутого выше озерца. С дороги хорошо виден большой участок открытой воды и берег озера. Над водой бар-ражируют чайки, высматривая добычу, на воде плавают утки и лысухи, а по берегу бродят кулики разных видов и родов, засовывая свои длинные носы во влажную землю. Но бросаются в глаза прежде всего крупные кроншнепы с длинными загнутыми книзу клювами, веретенники и шилоклювки с клювами вверх, хохлатые чибисы в траве у воды.
Лес возле посёлка сосновый и с жидким подлеском, поэтому он молчалив. Зато на опушке, где буйно произрастает кустарник, птиц полно, и они гремят своими трелями и посвистами.
Меня привлекла знакомая песенка пеночки-трещотки, и я отпра-вился её искать. Вскоре среди веток заметил малую птаху. Мало ли их в лесу, хороших и разных… И кто, кроме опытного орнитолога, знает, как они называются? Но птаха выдала знакомую трель и, будто на ней, поднялась в воздух, а потом, трепеща крылышками в такт песни, медленно полетела к другому кусту. Я пошёл следом. Трель закончилась, и с последним звуком пеночка присела на ветку.
Стоя под деревом, я наблюдал за певуньей. Она помалкивала, нетерпеливо поворачиваясь на месте. И вдруг звонкая трель снова подняла её в воздух. Так происходило многократно. Наконец, любо-пытство моё было полностью удовлетворено, и я покинул место свида-ния.
Этими же днями наблюдал довольно многочисленную стаю клестов. Половина из них была жёлтого цвета, к моему крайнему удивлению. Я даже не догадывался, что самки так резко отличаются по цвету от малиново-красных самцов.
Считается, что клесты не подпускают близко к себе человека. Эти меня категорически проигнорировали, занятые шелушением шишек. Наверно, это занятие было для них несложным – с такими-то клювами, не только толстыми, но и на конце перекрещивающимися. Не клювы, а специальные щипцы.
По вечерам из-за реки, от дымящихся туманом лугов, доносятся скрипучие «дёрганья» коростелей, повсеместно на Руси называемых дергачами, и настойчивые призывы ко сну перепелов: «Спать пора! Спать пора!» И, конечно, любимые всеми позывные кукушки, очень ак-тивные в эту пору. Кто не полюбопытствовал у неё, сколько ему лет осталось прожить?
Не могу умолчать и ещё об одной замечательной птице, верной спутнице человека – о галке. Энергичную, звонкоголосую, эту, я бы добавил, добрую и кроткую птицу в городах и сёлах России можно встретить повсеместно. Резкие, но не лишённые приятности щелчки галок, их постоянное галденье, несущееся с самых высоких сооруже-ний, создают какой-то домашний уют. Удивительно, но в так называе-мой горнозаводской зоне Южного Урала, откуда прибыли наши испыта-тели, галки – пролётная птица. В обычное время они здесь категори-чески отсутствуют. В деревне же за рекой сотни галок обжили поко-сившуюся от времени и недогляду большую деревянную церковь, и от звонницы и луковок несётся их мелодичный галдёж, хоть как-то заме-няющий колокольный перезвон.
…Вскоре после приезда в посёлок мы с приятелем как-то вышли из производственного корпуса и присели у стены. Неподалеку среди редких сосен красовалась большая лужа. По её травянистым берегам бегали кулички и, погружая клювы в сырой берег, активно добывали пищу.
Вдруг откуда-то сверху раздалась звонкая переливистая песня. Мы стали искать глазами певуна на деревьях, но он, медленно разма-хивая крыльями, опускался прямо на воду. Это была ржанка – «тот же кулик, только с голубиной головкой», как сказал о ржанке знакомый любитель птиц.
Опускаясь, птица раскачивалась, будто кто-то невидимый держал её на верёвочке. Ни дать, ни взять, маленький вертолёт. Песня пре-кратилась, как только ржанка коснулась воды. На своих длинных но-гах она тут же зашустрила по мелководью к берегу.
Примерно через месяц мы снова оказались на том же самом мес-те. Вдруг дорогу перед нами перебежала ржанка: туловище неподвиж-но, а длинных ног от скорости перемещения почти не видать. Как ме-ханическая игрушка на колёсиках. Она исчезла в траве, и тут же за ней через дорогу помчались маленькие игрушечные птенчики. Я шагнул навстречу, и птенцы присели, притворившись камешками. Это было и неожиданно и смешно. Я осторожно взялся за клювик птенца и стал поворачивать его влево и вправо. Он ничем себя не выдал. Вот это выдержка! Стоило нам шагнуть в сторону, как птенцы пулей исчезли в траве.
Конец июня. Для птиц самое хлопотливое время. Птенцы подрос-ли, и их предстояло подготовить к самостоятельной жизни: научить летать и отыскивать корм. Лес наполнился тревожным стрёкотом и за-полошным птичьим криком. Так как численность пернатых возросла многажды, они встречались на каждом шагу.
Идучи лесом, мы едва не наступили на крохотного птенчика. Приятель взял его в руки. Мама объявилась тотчас. Она перелетала с ветки на ветку и жалобно кричала. Птенец, посаженный на пенёк, тут же отправился в путь, с трудом вскарабкиваясь по воздуху. Но высо-та ему никак не давалась, и он вскоре рухнул в траву.
Как-то поутру, когда гостиница ещё спала, я отправился на прогулку вдоль речки. Передо мной над дорогой орала и металась большая стая ворон. Когда я приблизился, стая неожиданно бросилась на меня. Я от греха подальше свернул с дороги и ступил на берег. Вороны отстали.
Домой возвращался, наверно, через час. На этот раз мне при-шлось идти по тому участку дороги, над которым хлопотали вороны. Они тут же накинулись на меня. Я перешёл на крупную рысь и уже на бегу увидал на обочине мёртвого воронёнка. Его родня скоро отстала от меня и вернулась на скорбное место. Кто мог подумать, что птицы способны на такое?
Вскоре я ещё раз подвергся нападению птиц. На этот раз это были чайки.
Мы отправились на берег моря. Птиц здесь было превеликое мно-жество. Но больше всего чаек и морских зуйков. Они, конечно же, занимались обучением юниоров. Зуйки во время полёта сразу привле-кают внимание тёмным нарядом и белой полосой вдоль крыльев и на хвосте. Эти держались скромно. Зато наглые чайки носились прямо над головой и грозно пикировали на вероятных врагов. Я вооружился палкой и, размахивая ею над головой, пошёл к воде. Чайки ошалели. Они только что не облепили меня, а одна из них толкнула в спину. Толчок был слабый, но я понял, что лучше возвратиться: впереди, должно быть, притаились птенцы.
Лето стояло расчудесное. Всё свободное время мы сидели в реч-ке, которая оказалась на редкость мелководной. Лишь в некоторых местах вода доходила до шеи. А так мы буквально ходили на коленках по песчаному дну, чтобы быть полностью в воде.
Впрочем, всего в километре от речки располагается небольшое озерцо, а скорее глубоководная лужа, куда предпочитают ходить ку-паться и загорать любители одиночества. До моря тоже недалеко, но вода там ледяная, и только немногие отчаиваются в ней купаться.
Через месяц все командированные были чёрными от загара, буд-то Белое море и не Белое вовсе, а очень Чёрное. А если к сему при-совокупить буколический пейзаж с деревней, с коровками на лугу, с добрым лесом (и это при полном отсутствии черноморской людской свалки), то лучшего и желать нечего. Правда, по вечерам, в отличие от юга, заедали комары и мошкара, но грех было на это сетовать при прочих-то благах.
Как-то после работы наша маленькая кампания – всё население комнаты – разложила свои одеяла на берегу глубоководной лужи. Лужа по форме напоминает бумеранг, и на каменистых её берегах ничего не произрастает. Я решил оглядеться и пошёл по берегу. За поворотом, у небольшого мыска кормился крупный гусь. Я стоял на пригорке, по-этому он меня не видел. Во мне неожиданно проснулся первобытный добытчик: эх, подумал я, такого бы гуся да на общий стол! Подоб-рал увесистый булыжник и с силой швырнул в птицу. Но, конечно, промахнулся. Гусь с испугу издал пронзительный вопль и штопором взмыл в небо. Он так стремительно понёсся по вертикали, что скоро превратился в точку, а потом исчез вовсе.
… В следующий раз в северный посёлок я приехал во второй по-ловине сентября в том же году. Погода по-прежнему баловала, и в ближайшее воскресенье мы втроём отправились на Рёжму, чтобы по тропе, проложенной по её берегу, подняться до верхних болот, изо-билующих клюквой.
По дороге обратили внимание на большое скопление птиц в небе над дальним лесом. До них было далеко, и сначала мне показалось, что это почти под носом комары «мак толкут». Но потом ощущение перспективы вернулось, да и передвижение птиц не походило на кома-риную суету: они плавно кружились над лесом.
- Это журавли на дальних болотах готовятся к отлёту на юг, - сообщил наш проводник. Мы были земляками, но он много лет и подол-гу бывал в здешних краях и обходил всё вокруг, потому что был за-ядлым рыбаком и охотником.
Мы попытались хотя бы прикинуть, сколько журавлей собралось в такую огромную стаю. Выходила неправдоподобная цифра – где-то око-ло двухсот особей, а может, и больше.
Но не только журавли собирались в дальнюю дорогу. На берегу речки мы встретили скопище овсянок, а днями – тучу зябликов. Бега-ли по берегу и отлетающие удоды. От нас они убегали, лишь время от времени поднимаясь в воздух, каждый раз перед этим оглядываясь и распуская веера своих пёстрых хохолков.
Узкая, но говорливая Рёжма несла свои кофейные болотные воды в зарослях кустарника, кругом стоял спелый сосновый бор. Здесь бы-ло раздолье для рябчиков. У нас был манок – тоненький металличе-ский свисток, купленный недавно в городе. Рябчики откликались со всех сторон. Самые коммуникабельные садились на деревья поблизо-сти, громко хлопая крыльями, и пялились на нас. Не было у нас ру-жья, а то бы они узнали цену человеческого дружелюбия.
В октябре начался массовый отлёт уток и гусей. Их оказалось так много, что добрые две недели они летели круглые сутки. Ночью проносились невысоко над лесом, и отчётливо был слышен шорох и свист крыльев. Утки были молчаливы, а гуси на ходу обменивались короткими, но резкими репликами. В лунные ночи картина массового отлёта была сказочной.
Однажды над производственным корпусом, где мы работали, объя-вилась большая станица огромных белоснежных птиц. Она завершала круг и заходила на посадку. Передние лебеди, широко расставив кры-лья, планировали на воду. Море было рядом, и всё было отлично вид-но. Перед встречей с водой птицы откидывались назад, и их огромные крылья складывались за спиной. Крылья, как и выставленные вперёд лапы, работали на торможение. Приводнение сопровождалось веером брызг. И вскоре вся стая величаво закачалась на волнах.
Судя по грациозно изогнутым шеям и вздёрнутым лодочкой хво-стам, это были лебеди-шипуны. У кликунов на воде шеи прямые, а хвосты опущены.
Для непосвященного удивительно, что такое невероятное количе-ство птиц живёт и размножается не где-нибудь на благодатном юге, а на севере. Но разве есть для пернатых место краше, чем то, где ма-ло людей, кругом сплошные болота, озера и реки, да ещё поблизости море?! Пищи – сколько угодно!
Поистине север для птиц - настоящий рай. Иначе зачем бы им каждую весну лететь за тридевять земель из Африки, из Средиземно-морья, Индии, Юго-Восточной Азии, из других солнечных и тёплых краёв?
Нет, люди, в отличие от пернатых, явно недооценивают всех прелестей жизни на так называемом Севере России – в Нечерноземье, например. Впрочем, в Северодвинске познакомился я с офицером-азербайджанцем. Он давно служит здесь и влюблён в север.
- Я – коренной бакинец. И жена тоже. И наши родители, которые приехали к нам и много лет живут в Двинске. Мы считаем, что лучше-го климата на свете нет. Вы не бывали в Баку? Это ад: летом жуткая жара, зимой собачий холод. А здесь благодать: тепло и летом и зи-мой и не бывает ни изнурительного зноя, ни страшного холода.
По мнению учёных, того же академика Н.Вавилова, все условия для полноценной жизни человека на севере России есть, а у сельско-хозяйственного производства огромные перспективы. Значит, исконная Россия, колыбель нации, может и должна вернуться из небытия. И вернётся, если за дело взяться с умом и размахом.
Б.МИРОНОВ. 24 июля 2007 г.
Заметки
охотника НА ПЕРВОЙ ЗОРЬКЕ
Вот и наступило заветное утро, которым долгие восемь месяцев бредил каждый охотник. «Открытие охоты» - только для ярого привер-женца асфальта и сантехнических прелестей эти два магические слова – пустой звук.
Чтобы достойно встретить первую зорьку, мы, маленькая бригада детей природы, около суток спешили к этому огромному болоту-озеру на самой границе с Казахстаном. С невысокого холма, где мы разбили лагерь, нашим взорам открывался вид, от которого текли слюнки: обилие камыша, уютные плёсы, утиные стайки, стремительно пролетаю-щие над озером, важная цапля на кочкарнике, которую было отлично видно в бинокль. В довершение огромная станица гусей, громко гого-ча, поднялась с озера и полетела кормиться на поля. Надо ли гово-рить, что, несмотря на усталость, мы угомонились далеко за пол-ночь.
Вставать пришлось почти сразу же. Разбудил нас вождь местных охотников некто Нитцель Карл Карлович. Кстати, только он вызывал некоторый негатив, назойливо рекламируя свою принципиальность и раздражая менторскими ремарками. Особенно нас испугал вид обору-дованной стоянки, когда мы к ней подъехали. Она походила на кусо-чек Германии, потому что была утыкана аккуратными столбиками с ак-куратненькими фанерками, на которых назойливо сообщалось, как надо и как не надо вести себя в тех или иных обстоятельствах. Избитые истины о том, что Волга впадает в Каспийское море, а лошади кушают овёс, казались сенсационным откровением по сравнению с информаци-ей, которую сообщали щитки и щиты. Мы, не сговариваясь, после все-го увиденного стали называть шефа Шницелем.
Итак, Шницель, чьё расположение мы непостижимым образом обре-ли, разбудил нас свистящим шёпотом:
- Вставайте, займём места получше, пока остальные спят…
Озеро оказалось мелким – немного выше колена, дно – илистым, камыши – низкими, но густыми и обильными. Шницель, чья лодка скользила рядом с нами по чёрной воде, коротко объяснял ситуацию, а мы чавкали сапогами, с трудом вытягивая их из ила.
Идти было далеко. Впереди, отталкиваясь шестом, плыл Шницель, потом шёл я с платком в руках, вытирая со лба обильный пот, а сза-ди, фыркая и чертыхаясь, мутил воду коллега, сапоги которого ока-зались негерметичными.
На мысу между двумя просторными плёсами Шницель приказал нам остановиться. Мы вошли в камыш и начали обустраиваться. Этим же занимались и другие охотники: стоило на минуту замереть, как в гулкой предрассветной тишине со всех сторон озера слышались шурша-ние камыша, всплески воды и приглушенные разговоры.
Наконец, всё замерло. Лишь лёгкое дыхание воздуха заставляло слабо шелестеть камыш да тускло поблескивала вода. Где-то непода-леку возились и тихонько покрякивали утки.
Через час уголок неба на востоке заметно посветлел, постепен-но обозначился горизонт, и светлая кайма на краю земли стала пер-ламутровой. Слабым радужным полукружьем обозначилось место, где должно появиться солнце. Посеревшие было заросли камыша стали тём-ными, а вода побелела и зашевелилась.
Вдруг гулко ударил выстрел, потом другой. В мгновение всё во-круг загремело.
- Утки! – прокричал шёпотом приятель.
Прямо на нас неслась стая чирков. С размаху погрузившись по пояс в воду, мы с трудом спрятались за низкорослый камыш.
Где взять силы, чтобы описать тот благодатный накал страстей, который называется охотничьим азартом? Как рассказать о том высо-кочастотном трепете, который, цепко объяв душу и тело, взбадрива-ет, как душ Шарко? Увы, не ни сил, ни умения..
…Чирки благополучно миновали наши четыре взметнувшихся на-встречу им свинцовых столба и унеслись к следующим нервным дупле-там… Ничего удивительного, если учесть размеры чирка (с кулак) и его скорость (50 метров в секунду).
Как бы то ни было, а возвращались мы к стану, горделиво по-глядывая на притороченных к поясам уток. У каждого их было по че-тыре при дневной норме отстрела пять птиц.
Чего только не произошло за короткие, как миг, два-три часа утренней зорьки… Были и погони за подранками с бурным падением в воду, и промахи, о которых даже сейчас вспоминать больно и обидно, и взрывы радости после удачного выстрела. Да и как не радоваться, если стремительно летящий чирок вдруг останавливается в воздухе, будто с размаху ударясь о невидимую стенку и, кувыркаясь, падает неподалеку от скрадка. А представьте состояние охотника, когда этот чирок, упав в воду, вдруг оживает и бросается мимо тебя в ка-мыши…
Охота окончена. После долгого хождения в воде среди зарослей камыша и по кочкарнику, уставший, добираешься, наконец, до стана, раздеваешься и ложишься на спину. Можно ли в иной ситуации испыты-вать столько блаженства? Не думаю, Такое ощущение, будто ты после большой стирки, во время которой стирались не только твои мышцы, но и нервная система и чувства – всё то, что даёт мироощущение.
Жизнь кажется прекрасной, хочется обнять весь мир. Наверно, это и есть счастье. И поверьте, дело совсем не в числе убитой ди-чи.
Август 1978 г.
УЧЕБНАЯ СТРАДА
В квартире Валентика гулко зазвенел звонок.
- Борька! – громыхнул стулом тощий Санька и рысцой направился к дверям.
- Иззубрился, небось? – входя, ревниво спросил низкорослый толстяк.
- Сказанул тоже! – натужно засмеялся Санька. - Всё время бол-тался, только сейчас немного почитал.
- Знаем мы вашего брата, отличника. Вас, темнил, послушать, так вы и книг в глаза не видали.
Санька неопределённо хмыкнул, и они направились в большую прохладную комнату, где на обширном столе были разложены учебники, конспекты и всё остальное, без чего невозможен хоть сколько-нибудь серьёзный экскурс в мир знаний.
Борька развалился на просторном диване:
- Ха-ха, какая прелесть! Разве без такого дивана возможна изячная жизнь? Никогда! Кстати, иду сейчас по улице: погода шеп-чет, люди, как муравьи, - каждый на солнышко норовит, благо сего-дня выходной. Девушек – не счесть, и каждая – красавица. И вдруг навстречу идёт Она – царица моих сновидений!
И начались добродушные разглагольствования человека праздного и довольного собой и окружающим. Это никак не отвечало моменту, и воспитанный Саня неодобрительно молчал, поджав и без того тонкие губы. Весь его вид показывал, как он занят и как ему мешает при-ятель, напросившийся в компаньоны, дабы на конкретном примере ос-воить методу наилучшей подготовки к экзаменам.
Тут в самый раз представить моих героев. Они – студенты-филологи, изучают изящные науки, как вы, может быть, успели заме-тить по их отнюдь не изысканной речи, и главная их задача на бли-жайшие три дня – подготовиться и сдать экзамен по изящнейшей из наук, называемой «Современный русский язык», которую, увы, так не-долюбливают все, кроме, разве, учёных-лингвистов.
- Ну-с, - круто оборвал Борис, разглядев, наконец, выражение Саниного лица, - а теперь – за дело! – он с неудовольствием обо-зрел груды знаний.
- Давай поучим, - промямлил Саня, давно и нетерпеливо тере-бивший в руках книгу. Он сунулся в неё и влип, всё более и более углубляясь в чтение.
Борька тоскливо посмотрел в окно, где последние деньки буйст-вовала весна, не желая уступать лету, и, подавив вдох, стал с шу-мом устраиваться на диване. Он то мял, возясь, мягкий чехол, то привставал и расправлял его, то пододвигал и снова отодвигал рас-шитые узорами «думки» – нетленную память Сашиной мамы о дорогом прошлом. Наконец, голова его склонилась над ядовито жёлтым учебни-ком, и он, к неудовольствию приятеля, гулко забубнил: «Введение. Фонетика имеет два аспекта исследования. Один аспект – физиолого-акустический, второй – функциональный, фонологический, изучающий звуки речи в их различительной способности, изучающий систему фо-нем…»
- Слушай, Борь, давай про себя…
- Про меня тут ничего не написано, - по-базарному пошутил тот, не отрываясь от книги, но его губы зашевелились беззвучно.
Едва ли есть смысл описывать бесконечно сложный и в высшей степени интимный процесс усвоения материала нашими друзьями. Мо-жет, смысл и есть, но интересу никакого, тем более, что внешне этот процесс выглядел крайне однообразно и потому скучно.
Саша расхаживал по комнате с книгой в одной руке и с каранда-шом в другой, раскачиваясь, как будто маялся зубной болью. Однако лицо его выражало твёрдость и уверенность. Борис мучительно морщил лоб, жуя невидимые слова, как кот – горячую кашу. Иногда он оторо-пело смотрел на стену, а затем снова вперялся в книгу.
Минут через двадцать поборник передовых методов постижения истин начал утомляться. Он всё чаще стал поглядывать на друга в надежде обрести собеседника. Тот с усердием пахаря отворачивал лист за листом ядовитого учебника. Подавив вдох сожаления, Борис стал изучать обои и заметно оживился. Должно быть, что-то интерес-ное пришло ему на ум. Может быть, воображение перенесло его на девственно неграмотные острова Океании, где он беспечно бегал в одной набедренной повязке с друзьями-туземцами по берегу ласкового океана; может быть, ему представилось, как он, не очень сведущий в грамматике, но до предела компетентный в коровьем деле ковбой, скачет по бескрайним прериям на полудиком мустанге… Но, чу! Наш герой заёрзал на диване.
- Саня, а Саня! Ты ведь бывал в Крыму – видел твою фотографию рядом с Панорамой в Севастополе. Расскажи чуть-чуть как там…
- Давай, ещё поучим немного, а потом перервёмся.
- Да нет, погоди… Вот сижу и думаю: вдруг мы с тобой – и в Крыму. У наших ног плещется Чёрное море, над нами – лазурное небо, рядом – стройные кипарисы, рододендроны и всякие там пинии. Солнце – тысячи наших, карельских. Запахи лучше французских духов.
На Сашу нахлынул поток воспоминаний. Он оторвался от книги и начал, всё больше вдохновляясь, рассказывать. И вот уже перед друзьями разворачиваются картины весеннего Крыма, и напоённый за-пахами цветов и моря воздух, и всё вокруг – сплошной букет: и го-ры, и улицы, и парки.
- Да, мы бы с тобой сумели прилично провести время… Перво-наперво направились бы…
И он начал вдохновенно излагать сведения о самых интересных местах Крыма, где побывал. Борис, с интересом грызущий ногти, гля-нул вдруг на часы и самоотверженно, дрогнувшим голосом предложил:
- Может, поучим, Саша, а? Как не крути, а время – единственно необратимый фактор.
И, прямо не верится, первым принялся за чтение. Саша тоже глянул на часы и всполошился.
… Со скатерти на страницу с усилием влезла вялая и тощая му-ха. Её, видимо, разбудил от зимней спячки вдохновенный рассказ о красотах Крыма, и она решила взглянуть на собеседников. Покачива-ясь, муха прошла на середину книги – тусклая, как моль, и с обвис-лыми усами. Она неуверенно подняла передние лапки и стала чистить их друг о друга. Так как занятие это отняло у мухи слишком много сил, она надолго впала в прострацию. Это было неинтересно, и на-блюдатель грубо сдул её с кладезя знаний.
Молчание на этот раз продолжалось около часа. Его нарушил, конечно же, Борис:
- Слушай, Саш, а не пойти ли нам на «Повторный брак»? Гово-рят, забавный фильм.
- Вот сдадим экзамен – сходим…
- Тьфу на этот чёртов экзамен! Ну, да ладно, как говорится: «Тише, дети, кошка сдохла,/ Хвост её облез./ Кто ещё хоть слово скажет,/ Тот её и съест!»
- Ещё немного поучим – и перервёмся, - смягчает неприятное впечатление Саша.
Проходит ещё двадцать минут скрупулёзного изучения лишённой всякой поэзии фонетики. И тут весело трещит телефонный звонок.
- Мне! – резво кричит Саша и кидается в прихожую. За ним вал-ко поспевает Боря.
- Тамара! Ах, не Тамара… - Саша скис. – Извините, а кто это? Ты что ль, Юрка? Борьку? Сейчас…
- Привет, старик! – Борис даже светится от удовольствия. – Да, долбаем, причём капитально… С каждой минутой растёт уверен-ность, что «пятак» – мой. Собственно, тебе чего? Ага, ты решил со-вершить вояж по городу с феминой и почему-то непременно в моих корках. Друг мой, студент должен гордиться рубищем, а ты…
Конечно, разрешение на выход в новых штиблетах было дано, ко-нечно, никакой иной информации у приятелей друг для друга не было, но беспечная беседа была приятной для друзей и потому неоправданно затянулась. Наконец, трубка брошена… И впереди опять эта противная книга в ядовитой обложке.
Боря входит в комнату и бесшумно садится на диван. Саша, рас-хаживая по комнате с книгой в руках, будто отвешивает кому-то не-видимому поклоны на японский манер. Он так углублён в науку, что не поднимает головы. Борис снова приступает к фонетике.
Но мир полон звуков, и каждый из них представляет известный интерес, особенно если звуки мешают и о них надо забыть. Слабо жужжит где-то всё та же единственная муха, явно старясь преодолеть невидимое препятствие. И совершенно очевидно, что не одолеет его по причине хилого здоровья. Со двора доносятся крики детворы. Кто-то медленно спускается по гулкой лестнице. Интересно, пьяный или немощный? Этажом выше будто неуверенно прошагали по клавишам пиа-нино. Потом пианино загремело, как сумасшедшее, и из каменного об-вала звуков стала смутно выделяться вечно юная песенка о чижике и Фонтанке.
…С длинным зевком потянулся Саня, отвалясь на стуле. Резко поднялся.
- Ну, что, много выучил? – встрепенулся Борис и, вскочив, за-глянул в открытый учебник. – Ты что, с ума сошёл? А я ещё на фоне-тике сижу.
Прилежный студент ничего не сказал. Он медленно, смакуя каж-дый шаг, подошёл к окну и распахнул его. Мощная струя свежего, пахнущего ранним летом воздуха, стала наполнять комнату, маня и будоража.
- Ну, и вонища! – тихо сказал Боря, нервно втягивая воздух ноздрями. Он вскочил, отбросив ядовитую книгу, и быстро подошёл к окну.
Белая ночь, робкая и призрачная, нерешительно опускалась на задремавший город. И растворяющийся в лёгком сумраке зелёный буль-вар, и широкий асфальтированный двор, и крыши сараев и домов – всё было залито нежным, темнеющем на дереве вишнёвым сиропом солнечно-го заката. Изредка тишину нарушал автомобиль, промчавшийся где-то на соседней улице, да тихий счастливый девичий смех из сквера не-подалеку.
- В принципе, отлично, - произнёс, наконец, Саша, глядя на светлое, будто сделанное из газа, небо.- Это однозначно. Сейчас бы не науки долбать, - начал либеральничать он, - а по улицам шляться с какой-нибудь сеньоритой, а, Борь?
Помолчали.
- Знаешь, что? – нарушил молчание Саша. – Давай ещё рывок – до двенадцати – и спать.
- Конечно, конечно, - чересчур охотно поддержал Борис. – Лич-но я нажму со страшной силой: надо же тебя догнать, чтобы дальше учить вместе.
Саша скуксился: видимо, его такая перспектива не прельщала.
- А сдадим – так гульнём на всю катушку! Как ты?
Было около одиннадцати.
Спешила, вздрагивая от нетерпения, секундная стрелка, сердито таща за собой минутную подругу. А неподалеку, с высоты хитроумных кинематических связей, равнодушно взирала на житейскую суету стрелка часовая. Видимо, только ей одной из всего семейства стре-лок, живущих в помещении над циферблатом, был ведом закон об об-ратной связи между временем и скоростью. Увы, она и не ведала о подлом житейском эффекте закона: чем больше делаешь, тем острее чувствуется нехватка времени.
Итак, в установившейся тишине откуда-то сверху часы гулко пробили полночь.
- Ну, вот я и кончил на сегодня. А ты, Борька?
Борька молчал. Саша обошёл кресло и посмотрел на друга. Тот безмятежно спал, аморфным комом свалившись на сиденье. Его большое добродушное лицо озарялось улыбкой, а толстые губы шевелились. По покрывшемуся лёгкой испариной лбу ползала вялая, серая, как моль, тощая муха.
ПОХОЖДЕНИЯ СКЕЛЕТА ИЗ ШКАФА
Суд товарищей
Звонок громко известил студентов о начале перерыва. Профессор поспешно засунул бумаги в портфель и стремительно покинул кафедру. Аудитория взорвалась шумом, радостными криками и стуком стульев. И в этот самый момент в неё вошли, держась под ручку, две женщины:
- Ребята! Кто Налётов? Есть Налётов?
- Я – Налётов! – подскочил белобрысый парень. – В чём дело?
- Мы из канцелярии. Надо срочно уточнить некоторые данные Ва-шего личного дела. Пройдёмте с нами…
Когда Юра Налётов, студент-филолог четвёртого курса, вошёл в канцелярию, одна из его спутниц закрыла дверь и повернула ключ в замке. Он даже не успел удивиться, как из-за шкафа выскочил юркий мужчина небольшого роста и при галстуке и протянул ему ладошку:
- Давайте знакомиться: капитан комитета государственной безо-пасности Елсуков Пётр Никодимович. Не беспокойтесь: Вы у нас на хорошем счету, и нам с Вами надо посоветоваться. Я курирую универ-ситет и знаю Вас как хорошего комсомольца и добросовестного сту-дента. С многими из надёжных студентов мы давно и крепко дружим. Они – наши глаза и уши. Есть настоятельная необходимость оберегать молодёжь от чуждых влияний. А как без этого во вражеском окруже-нии? Молодёжь надо оберегать от …
Налётов почувствовал себя предметом, засунутым в дерьмо. По-чему ему вечно не везёт. Недаром мамка, имея в виду его постоянные неудачи, шутит: «Не с того места, видать, ты, сынок, вывлелся!»
- Давайте встретимся, - между тем продолжал бесстрашный че-кист и, перейдя «на короткую волну», зашептал: - В гостинице «Се-верной» у нас есть кабинет для доверительных бесед. Приходите зав-тра в 14.00 в гостиницу. На третьем этаже есть холл с газетным ки-оском. Там же стоят шахматные столики, за которыми всегда есть лю-ди. Я буду среди них.
- Вы поднимитесь на этаж – не забудьте, на третий, - увидите меня и, как ни в чём не бывало, подойдите к киоску. Я встану за Вами и громко кашляну, вот так вот: «Гм-м!!!». Не оглядывайтесь. Через минуту-другую отойдите от киоска и следуйте за мной по кори-дору в некотором отдалении. Кабинет в самом конце коридора, поэто-му делайте вид, что ищете номер, и незаметно следите за мной. За-помните дверь, куда я войду. Через несколько минут входите и Вы. Стучать не надо – дверь будет открыта.
- Если, вдруг-да, завтра на явку придти не сможете, вот Вам номер моего телефона – обязательно позвоните! – он сунул ладошку Налётову, пребывающему в оторопелости: Будьте здоровы! До встречи!
Было от чего впасть в смятение студенту 22-х от роду лет.
Шёл 1959-й год. Шесть лет назад, когда он учился в школе, умер вождь и учитель всего прогрессивного человечества великий Сталин. И вскоре после этого мимо маленького городка, где он тогда жил, пошли товарные эшелоны, набитые амнистированными гражданами счастливой страны. Почти на каждом вагоне составов было начертано: «Спасибо дедушке Ворошилову!!!», потому что именно Климент Ефремо-вич, став Председателем Верховного Совета СССР, подписал амнистию.
Эшелоны на каждой станции оставляли недавних зэков из мест-ных. На улицах городка появились люди с серыми лицами и в заношен-ных фуфайках, просившие подаяния. Было среди них и немало полити-ческих. Однажды в доме Налётовых остался на ночь совсем ещё маль-чишка. Он просил денег на дорогу до родного дома, в котором не был долгих восемь лет из десяти пожалованным ему самым гуманным судом в мире. Вина его была чудовищной: он в кругу сверстников расшифро-вал название сигарет «Спорт» как «Советское правительство обеспе-чивает рабочих тюрьмой». Гнусная ложь на родную власть была при-мерно наказана.
От многих других амнистированных и тогда и позднее наслышался Налётов о порядках на зоне, о которых много лет спустя подробно поведал Человечеству А.Солженицын в своей книге «Архипелаг Гулаг».
В университете Налётов вместе со всеми стал изучать «Краткий курс истории ВКП(б)» по гениальному учебнику, вышедшему под редак-цией и при живейшем участии самого Большого Учёного. Когда они по ходу дела приступили к одолению «Манифеста коммунистической пар-тии» – программного документа научного коммунизма, написанного классиками К.Марксом и Ф.Энгельсом ещё в 1848 году, на перерыве в курилке произошло нижеследующее событие. Некто Вовка, их сокурс-ник, произнёс вдруг:
- А вы поняли, мужики, что коммунистическая идеология – идео-логия человеконенавистничества?
Поражённые мужики в испуге отпрянули от Вовки.
- Ну, сами посудите: классовая борьба – не что иное, как фи-зическое уничтожение эксплуататоров – их жён, детей, матерей, от-цов, братьев и сестёр. Всех, кто не пролетарий и не крестьянин. Но это же гражданская война. Кому захочется умереть во имя прогресса? Уничтожение частной собственности – опять же гражданская война. Кто же за просто так отдаст своё имущество? Сами-то Маркс и Эн-гельс, - кстати, фабрикант,- отдали своё барахло в общественное пользование или нет? Никто не слышал?
- Фактически, коммунизм – это призыв построить счастье боль-шинства на горе и крови меньшинства. Какое же это счастье? А где справедливость, милосердие, доброта? Мы-то с вами знаем, чем всё это закончилось…
Конечно, Вовки скоро в университете не стало. И это правиль-но: таким людям в советском вузе не место. Отчислили его вроде бы за академическую неуспеваемость.
Наступил 1956 год, год ХХ съезда родной Коммунистической пар-тии. Н.С.Хрущёв сурово осудил культ личности Сталина. На свет поя-вилось закрытое письмо съезда коммунистам страны, в котором под-робно перечислялись все преступления покойного вождя. Содержание письма рекомендовалось в устной форме пересказывать недалёким гра-жданам Страны Советов, но не более того.
Можно только подивиться предусмотрительности участников исто-рического съезда. По миру шагает двадцать первое столетие, а в стране несостоявшегося коммунизма полно страстных поклонников Зло-дея, которые не удосужились ознакомиться с важнейшим документом эпохи и потому яростно отвергающих преступные деяния «великого» Сталина. Любопытно отметить, что фанаты – в основном коммунисты, которые обязаны знать важнейшие материалы своей партии. Впрочем, как сказал один философ, сторонниками коммунистической идеологии могут быть только люди, не знакомые с трудами классиков марксизма-ленинизма, а если точнее - невежи. Или любимцы власти, обласканные ею.
Здесь, наверно, уместно отметить, что через тридцать лет, в эпоху бровастого вождя и благостного застоя, детям Налётова, став-шим студентами, на занятиях по обществоведению сообщат, что ника-кого культа Сталина не было и в помине. Совсем как в поговорке: «Кучер взмахнул кнутом, и лошадь обратно побежала вперёд».
Итак, очередной исторический съезд позади. Растерянность ду-ховных пастырей наших была недолгой. Курс величайшей из наук стал именоваться «Историей КПСС». Преподаватель в своих конспектах за-менил Сталина на Ленина. И всего-то. Товарищ Налётова, трудоголик и педант, подсчитал, что до съезда лектор в течение «пары» произ-носил имя Сталина в среднем 142 раза, а после съезда имя Ленина примерно 142 раза, зато про Сталина – ни звука. Перемена разитель-ная! И никаких культов!
Ветры свободы заносились над великой державой. Все вокруг стали разболтанными, как после команды «Вольно!», и говорливыми. Иные субъекты, нимало не смущаясь и без должного страха, стали на-зывать великого Иосифа Виссарионовича Ёськой Кровавым. Сильно это-му способствовали и инициированные самой властью встречи народа, в частности, студентов, с недавними политзаключёнными, не скрывавши-ми ненависти к сталинскому режиму. Справедливости ради надо отме-тить, что и в этих негативных воспоминаниях рефреном неизменно звучало: «Но мы всегда оставались коммунистами!» И ни тени сомне-ния в святости идеалов.
Сомнения, безусловно, были, но не у всех, а у кого были, те, наученные горьким опытом, помалкивали. Потому что понимали: время не пришло. Неопределённость ситуации при отсутствии сколь-нибудь заметных перемен в политическом климате явно затягивалась.
…Вот в таком состоянии ума и чувств оставил студента-филолога Юрия Налётова плюгавый мужичонко с погонами капитана КГБ, упрятан-ными в красные корочки.
На следующий день встреча не состоялась: кафедра спецподго-товки вывезла весь четвёртый курс университета – будущих офицеров запаса – на полевые занятия по тактике. Верный слову Налётов за-благовременно известил об этом бесстрашного чекиста, и тот перенёс встречу на следующий день.
С неприятной лёгкостью в низу живота и на помягчавших ногах Налётов в назначенный час стоял на третьем этажа у газетного киос-ка гостиницы «Северная. Натужное кхеканье сзади рассмешило его, обратив серьёзность момента в жалкую пародию. Удалявшийся по кори-дору невзрачный человек и вовсе развеял все страхи: «было бы кого бояться!»
Как и при прошлой встрече, двери за ним закрыли и заперли «на клюшку». Номер являл собой узкую, как пенал, комнату, в которой едва размещались кровать с тумбочкой и небольшой шкаф при входе. У окна стоял письменный стол, за который и уселись друг против друга хозяин кабинета и его безответный клиент.
- Вы меня извините, - не без доли нахальства сказал студент Налётов, - но я хотел бы ознакомиться с Вашими документами. А то, знаете, встречаются люди, которые любят выдавать себя за чекистов. Особенно в подпитии.
- Вы можете назвать их имена, место жительства? Нет? Ну, с подвыпивших тоже спрос есть. Их следовало бы приструнить, чтоб не болтали. Вот моё удостоверение. А Вы молодец, что его спросили. В наше время бдительность прежде всего. Враг не дремлет!
Он достал из стола папку и разложил перед собой какие-то бу-мажки.
- Я курирую университет и знаю Вас как активного комсомольца и добросовестного студента. С многими из хороших ребят мы давно и крепко дружим. Они – наши глаза и уши. А как без этого во враже-ском окружении? - чекист повторялся, как патефон. - Молодёжь надо оберегать от чуждых влияний. Время от времени появляется нужда в более широком общении. Именно поэтому я и пригласил Вас побеседо-вать и посоветоваться.
- Вот Вы учитесь вместе с Марком Мильнером. А ведь, как ока-залось, он с гнильцой, с антисоветским душком. Что скажете? Обык-новенный парень? Заблуждаетесь… Почти с четырьмя курсами универси-тета за спиной невозможно быть политически незрелым и не понимать ситуацию в стране. Тут совсем другое дело. Откуда злопыхательство, откуда такое враждебное отношение к Родине?
- Вы считаете, что его антисоветские высказывания – желание казаться умнее, не больше? Не думаю. Тут надо смотреть шире и ис-кать глубже… Мы опасаемся, что за ним может стоять организация. Этого тоже нельзя исключать…
- Нам стали известны, - продолжал чекист, - его высказывания о том, что Америка – замечательная страна; что там свобода, не то, что в СССР; что там безработные живут лучше, чем у нас трудящиеся, потому что разъезжают в поисках работы в шляпах и на личных авто-мобилях. Если это не клевета, то что это?
Визави капитана невнятно хмыкал, иногда поддакивал, понимая, что компромат на Марка уже собран и подписан.
- А теперь скажите честно: Вы сами были свидетелем таких вы-сказываний Мильнера?
- Был, - сказал Налётов. – Но ничего иного я от него больше не слышал, честное комсомольское. И убеждён, что он обыкновенный безответственный болтун. Ну, какой он враг? У него семья, малень-кий ребёнок, живёт он у тёщи, участнице революции, и папа у него – старый коммунист. Хочется мужику прослыть человеком большого ума и широких взглядов, и всего-то.
- Вы меня не переубедили… Вот Вам лист бумаги. Прошу подтвер-дить факты его антисоветских высказываний. Опишите обстоятельства, в которых это произошло, окружение. Только, чур, никаких коммента-риев, только факты.
- Пётр Никодимович, в самом начале беседы Вы сказали, что хотите со мной посоветоваться, потому что моё мнение важно для вы-яснения истины. Почему же теперь Вас интересуют только факты? Нет уж, или я излагаю свою точку зрения, или ничего писать не буду.
- Хорошо, хорошо, - поспешил согласиться собеседник. – Пиши-те, как хотите, только подробно и аккуратно.
Через десять минут они расстались.
На улице было чудесно. Светило солнышко, спешили пешеходы, катились, как ни в чём не бывало легковушки и автобусы. Как им всем хорошо. Налётов чувствовал себя, как классик, начитавшийся писем Гоголя к тульской губернаторше. «Нас не трогайте – мы цып-лёнки», - всплыли вдруг из недр организма строки. И в самом деле: почему именно он? Хотелось срочно поделиться с кем-нибудь пережи-ваниями, но бесстрашный чекист категорически запретил это делать. Рисковать не стоит: организация серьёзная.
И дёрнул чёрт этого Марка трепать языком, где попало и с кем попало! Впрочем, а кто не щеголял своим вольнодумством и блеском ума! Лично он, пожалуй, ни в чём не уступал Марку. А остальные прочие разве уступали? Правда, они блистали умом только среди сво-их, не то, что Мильнер.
Мысль о собственном доносительстве убивала его, потому что он был убеждён, что порядочные люди так не поступают. Ну, как можно предавать чью бы то ни было доверительность? Отвечать на ласку и привет подлостью?
Терзания Налётова неожиданно облегчил один из преподавателей. Повстречавшись в фойе, он отвёл студента в сторонку и сказал:
- Прочитал все показания о Мильнере и хочу пожать тебе руку. Молодец!
И ушёл.
- Ага! – допёр, наконец, Юрий. – Значит, на явке в гостинице побывали все или почти все, кто общался с Марком! И помалкивают!
А через пару дней его пригласили в партком университета.
- Юра, - по-свойски обратился к нему секретарь паркома, с ко-торым они как-то вместе были на сельхозработах. Естественно, в разных ролях. – Мы готовим общественный суд над Мильнером. У меня к тебе личная просьба: прояви принципиальность и выступи. Обличи его за антисоветское поведение. В общем, надо вытаскивать парня из трясины. Обещаешь?
Налётов сослался на стеснительность, на отсутствие опыта пуб-личных выступлений, на то, что со страху может всё только напу-тать. Но секретарь был твёрд и настойчив, и он уступил, пообещав, что выступит, если почувствует в том необходимость. На том и поре-шили.
И вот в вестибюле университета появилось объявление, написан-ное на большом листе ватмана, извещавшее студентов о предстоящем общественном суде над отщепенцем и антисоветчиком. Суд был назна-чен на завтра. Явка студентов крайне желательна.
Вечером в общежитие за поддержкой к однокурсникам прибежал антисоветчик собственной персоной.
- Ребята, - сказал он. – Мне плохо! Я так боюсь этого суда. Судите меня, если я неправ. Пожалуйста! Я готов признать все свои ошибки! А боюсь я огульного очернительства, боюсь, что меня смеша-ют с дерьмом. Неужели я такой плохой? Поправьте, но не погубите! Хочу суда праведного!
Друзья-товарищи неопределённо, но вполне дружелюбно хрюкали.
И он ушёл домой. Отправился на окраину города, где в горест-ном ожидании завтрашнего дня томились его жена и тёща.
Наступило завтра. В назначенный час актовый зал забили сту-денты: кто захочет пропустить необычное зрелище. В президиуме за длинным столом, покрытым, как водится, алым полотнищем, восседал президиум – очень важные люди. Куда важнее, если в центре сидели первый секретарь обкома ВЛКСМ и, - страшно сказать! – сам первый секретарь обкома КПСС! На стене за ними висел огромный портрет главного демократа и реформатора Никиты Сергеевича.
На трибуну поднялся секретарь парткома. Он представил членов президиума и объявил повестку дня, Потом предоставил слово первому оратору. Зал замер. Подсудимый сидел в первом ряду. Чуть поодаль пристроились однокурсники антисоветчика, другие ребята с историко-филологического факультета.
Первым оратором оказался известный в республике драматург. Его последняя пьеса о слепой девушке шла на подмостках многих те-атров страны, и он вознёсся на трибуну с видом обитателя Олимпа. Марк, считавший себя заядлым театралом, был лично знаком с ним и очень этим гордился. Он даже бывал у него дома и после визитов к мэтру бежал не домой, а в студенческое общежитие, чтобы выплеснуть переполнявший его восторг от великого человека на друзей.
- Я довольно близко знаком с Марком Мильнером, - начал он. – Скажу больше: он вхож в мой дом. Не скрою, как человек он был мне интересен. Но чем больше я его узнавал, тем неприятнее он стано-вился. Потому что в своих разглагольствованиях не уставал хвалить порочный Запад, превозносить американский образ жизни и поносить всё советское. Откуда, задавал я себе вопрос, мог появиться такой поганец в нашей великой стране? Разве не наша святая Родина выкор-мила его, подняла на ноги и дала путёвку в жизнь? Смог бы ли он на своём хвалёном Западе стать студентом университета? Уверен, нет. Сначала хотел написать фельетон (слава Богу, фельетоны написать не разучился!) и назвать его «Присосок»! Разве не присосался он ко всем нам, к нашему обществу? И ещё посмел, неблагодарный, клеве-тать на него!
Ну, и так далее и тому подобное.
Налётов не видел лица Марка, но представлял, какой удар обру-шил на него кумир.
Потом пошли другие ораторы. Выступали кто с суровыми осужде-нием, кто с призывом к здравому смыслу, кто с увещеваниями.
- Конечно, в нашем обществе имеются отдельные недостатки, - говорил один. – Но даже на здоровом теле бывают прыщики. Это нор-мально. Так зачем же расчёсывать их до размера больших и плохо за-живающих ран? Ты неправ, Марк!
- Если бы ты служил в армии, - обратился к подсудимому сту-дент из недавних офицеров, - ты бы знал, что в каждой части повсю-ду висят плакаты, предупреждающие: тебя может подслушать враг, враг не дремлет! И так далее. Как ты мог забыть о бдительности? Как ты ухитрился не понять, на чью мельницу льёшь воду?
- Мне никогда не нравился Мильнер, - заявил следующий оратор. – Слишком он какой-то болтливый и разболтанный. Всё время смеётся. С такими разгильдяями надо быть построже, а то беды не оберёшься. Я бы с ним в разведку не пошёл.
Остальные записные ораторы говорили приблизительно то же. На-конец слово предоставили подсудимому.
Марк долго молчал, бледный. Потом вместо простого, как коро-вье мычанья, раскаяния, необходимого и достаточного для суровых судей, начал мямлить что-то о духовных поисках, о неоднозначности жизни общества и только в конце сказал, что виноват и просит у всех прощения.
В прениях дружно пожелали выступить все члены комитета комсо-мола университета. Они гневно обрушились на Марка в выражениях стандартных и потому звучавших неискренне. Студент Налётов заёрзал на стуле. А когда один из членов комитета, известный всем про-хвост, вдруг заявил: «Я, к счастью, не знаком с Мильнером, но вот послушал его и понял, какой это фальшивый и подлый человек!», он поднял руку. Слово ему тут же дали.
- Все здесь гневно обличали Мильнера. А я хочу защитить его! Разве настоящий суд бывает без защиты? Я почти четыре года учусь вместе с Марком и могу твёрдо заявить, что он хороший и надёжный товарищ. Очень весёлый и интересный человек. Он, наверно, больше всех болеет за группу, Это хорошо видно во время экзаменов. Почти все, сдав экзамен, разбегаются по домам, а Марк всегда дожидается, когда сдаст последний, хотя живёт на окраине города, куда надо ещё добираться.
И тут Налётова прервал властный голос первого секретаря обко-ма партии:
- Я предлагаю лишить Налётова голоса, потому что он оказывает другу медвежью услугу.
- Нет! – дерзко возразил оратор. - Если мы судим человека, то должны знать, что это за человек. А Вам никто слова не давал – Вы же не председатель собрания.
В наступившей тишине он продолжил:
- Меня больше всего удивляет, что молодой, ещё не сложившийся человек делится со старым партийцем своими сомнениями и размышле-ниями, а тот вместо того, чтобы растолковать сомневающемуся, в чём он не прав, разубедить его, пишет донос. Почему? Я этого не пони-маю.
После выступления Налётова был объявлен перерыв. Налётов, красный, с трясущимися от возбуждения руками, пошёл к выходу, куда ринулась вся публика. Ребята устремились к нему, стали обнимать, кто-то даже попытался поднять на руки, чтобы качать, ещё кто-то сунул ему в рот прикуренную сигарету.
И вдруг он увидел, как через толпу к нему рвётся человек с криком: «Где он?! Где он?!» Студенты расступились, и перед Налёто-вым собственной персоной предстал… великий драматург.
- Как Вас звать? Юра? Юра, я хочу быть Вашим другом! И он полез обниматься.
После перерыва итоги подвёл первый коммунист области. Вердикт прозвучал так:
- Мы тут посоветовались и решили, что Мильнера надо отдать на исправление в здоровый рабочий коллектив. Пусть поварится в одном котле с народом, узнает, как живёт и чем дышит простой советский труженик. Там вылечат от любого душевного недуга.
Марка, конечно же, исключили из университета и определили в рабочую бригаду большого завода. Вскоре он получил повестку из во-енкомата, который согласно действующему конвейеру должен был не-медленно отправить его в ряды Советской Армии для прохождения срочной службы. От армии его уберёг малолетний сынишка. На спецка-федре, куда он обратился с просьбой допустить его, прошедшего поч-ти весь курс обучения, к сдаче экзамена на офицера, ему сказали по-солдатски прямо: «Среди офицеров Советской Армии антисоветчикам не место».
Налётову, выросшему в рабочей среде и перед университетом ус-певшему поработать слесарем на заводе, решение суда было смехо-творным: где, где, а в здоровом рабочем коллективе наслушаешься столько антисоветчины, что мало не покажется. Рабочий люд, не ве-дающий идеологической зашоренности, судил обо всём происходящем в стране и мире, руководствуясь исключительно здравым смыслом, кото-рого ему было не занимать.
Но откуда это было известно секретарям, которые были ещё дальше от народа, чем декабристы?
* * *
Якобы могучая империя под названием СССР в одночасье рухнула в результате пьяной выходки всего трёх людей – руководителей трёх славянских республик. Так, по крайней мере, утверждают и продолжа-ют утверждать твёрдокаменные коммунисты и примкнувшие к ним бес-партийные большевики. То есть на поверку огромное и светлое здание развитого социализма оказалось наспех сколоченным курятником, для крепости обвязанным колючей проволокой, пышно именуемой марксист-ско-ленинским учением, а на деле – суровой партийной дисциплиной.
После столь эпохального события в освободившейся от недремлю-щего большевистского ока прессе начались публикации закрытых мате-риалов, которые открыли людям глаза на существование другой, на-стоящей истории страны.
В 1991 году Налётов, развернув «Комсомольскую правду», прочи-тал статью о том, как вскоре после ХХ съезда партии ЦК КПСС и лич-но тов.Хрущёв стали приводить в чувство страну, поверившую в на-ступление эры свободы и справедливости. Одним из первых стало по-становление, - естественно, закрытое – о проведении в организаци-ях, учреждениях и на предприятиях общественных судов над самыми активными болтунами. Суд над Мильнером оказался одним из многих, проведённых в стране по предначертанию «ума, чести и совести нашей эпохи», как скромно именовали свою организацию коммунисты.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Учёба в университете приближалась к концу. В середине мая фи-лологи защитили дипломные проекты. Налётов оказался настолько ус-пешным, что по решению авторитетной комиссии кафедра литературы выдала ему рекомендацию на газетную работу, как «выпускнику, про-явившему выдающиеся журналистские способности», хотя выпускникам филфака была уготована педагогическая стезя. И хотя выпускные эк-замены предстояло сдавать в конце июня, распределение было не за горами. То есть уже в мае каждый выпускник узнает, куда он будет назначен на работу и в каковом качестве. Прежде всего, конечно, в качестве учителя-предметника. Но не только.
Задолго до распределения мужичков побойчее пригласили в рес-публиканское министерство образования и предложили им должности заведующих школами-семилетками в разных районах республики. Налё-тов был уже женат на сокурснице, и им предложили поехать в преле-стный городок на берегу Ладожского озера. Налётов тут же дал со-гласие.
Неожиданно пришло союзное распределение: Узбекистану позарез нужны были учителя русского языка и литературы. Налётов посовето-вался с женой, с товарищами, и они отправились в министерство дать своё согласие. Налётовы выбрали самую южную Сурхан-Дарьинскую об-ласть, пограничную с Афганистаном. Потом вдруг союзное распределе-ние отменили.
Незадолго до распределения Налётова вызвали на кафедру лите-ратуры и сказали, чтобы он немедленно отправился к редактору рес-публиканской областной газеты, который хочет с ним познакомиться прежде, чем решить вопрос о его приёме на работу. Налётов помчался в газету. Беседа с редактором была более чем обстоятельной. «Мы подумаем», сказал тот на прощание.
И вот наступил день распределения. День, когда в открытую столкнулись государственные и личные интересы. Государство, строго говоря, было заинтересовано направить специалистов туда, где они нужнее всего. А выпускники хотели жить и работать там, где им бу-дут созданы хорошие для этого условия. А где их взять, эти усло-вия, в малолюдной, лесной и северной республике, где люди живут так же, как жили и сто, и двести, и триста лет назад: в деревянных избах без всяких удобств и вдали от цивилизации?
Ситуацию осложняло и то немаловажное обстоятельство, что в силу вступил механизм, сформулированный в старинной советской по-словице: «Блат выше Совнаркома!» Чудесным образом оказалось, что самые блатные из студентов ещё задолго до распределения оформились на работу в столице республики и потому были неприкасаемыми, а ме-нее блатные хотели распределиться на места, выхлопотанные родными и знакомыми, - в столице республики или где-то по соседству. Ну, а худородным совкам, вроде Налётовых, надлежало заступить на трудо-вую вахту в наиболее ответственных местах – там, куда Макар телят не гонял.
Наступил момент, когда супруги Налётовы уселись на стульях перед вершителями судеб. Ректор открыл личное дело Налётова и на глазах у всех очень удивился (как, впрочем, и сам Налётов): в деле лежала заявка редактора областной партийной газеты с просьбой на-править выпускника к нему на работу. Это было неожиданностью и для ректора и для министра образования, который сидел рядом. Заявка, увы, была подана, видимо, после того как судьба выпускников была предрешена. И в самом деле, что лучше для государства: супружеская чета, ожидающая ребёнка, или одиночка, который (которая) три года в ожидании Юрьева дня будет ёрзать на чемодане? Чете сидеть на че-модане не с руки, ей надо как-никак обустраиваться, А, обустроив-шись, легко ли через три года сниматься с места?
Государственные мужи подрастерялись. Ректор стал звонить ре-дактору:
- А где же они будут жить? Вы подумали? Что? Могут хоть зав-тра въезжать в двухкомнатную квартиру?
Он положил трубку. «Это в благоустроенную квартиру в столице? А кого же посылать на их место??» – должно быть, размышлял он в смятении духа.
Выручать Налётова пришла заведующая кафедрой литературы.
- Владимир Васильевич! Ведь это честь для университета, что наших выпускников так ценят. Мы ходатайствовали перед редактором, так как Налётов очень талантливый человек. У него может быть бле-стящее будущее. А учителем он может оказаться никаким…
Как ректору не хотелось с ней соглашаться!
- А как с трудоустройством жены Налётова? – затараторил вдруг министр. – Мы и о ней должны позаботиться!
- Моя жена, - вставило юное дарование, - должна в сентябре родить. Так что не беспокойтесь – этот учебный год она пропустит.
- Как это не волнуйтесь? – ректор снял трубку и снова позво-нил редактору. – Так Вы беретесь через год её трудоустроить? Гм-гм. До свидания, спасибо.
- Жене надо выдать свободный диплом, и всё, - сочувственно произнёс кто-то из членов высокой комиссии.
- Как свободный диплом?! Какой-такой свободный диплом?! Сколько вам надо свободных дипломов?! – разошёлся ректор. Изъять из обращения эти слова!
- Виктор Васильевич, - подсуетился министр. – Вы передайте Налётовых в распоряжение министерства, а я, если редактор позвонит мне хоть ещё раз, отдам ему и Налётова и его жену.
На том и порешили. Юрий не знал тогда, что его нагло обману-ли. А те из присутствующих, кто знал, промолчали. Наверно, побоя-лись начальственного гнева. Только обретя жизненный опыт, он по-нял, что, выбирая из интересов отдельно взятого человека и собст-венного зада, чиновник всегда предпочтёт второе. На государствен-ный интерес чиновнику наплевать. На него он только ссылается.
После выпускного вечера молодые специалисты разъехались по домам, чтобы к 1 сентября прибыть к месту назначения. Многие из них никогда больше не увидятся.
Мужичкам, ещё прошлой осенью сдавшим экзамен на офицера, предстояло на весь июль отправиться в армию на стажировку в долж-ности командира взвода. Им для верности дипломов не вручили, а только «поплавки» с серпастым и молоткастым гербом на синем поле. Жена Налётова уехала к его родителям на юг, поближе к Чёрному морю, а он со товарищи сел в эшелон и отправился в дивизию, рас-квартированную на самом берегу Белого моря.
* * *
В первых числах августа воины возвратились домой. На другой день Юрий с могучим душевным трепетом отправился к редактору.
- Конечно, звонил, - сказал тот. - Но министр отпустить вас с женой категорически отказался – ему нужны кадры. Так что, всё, что от меня зависело, я сделал…
- Иван Трофимович, - взмолился Налётов, - очень прошу Вас: потерпите ещё недельку. Схожу к министерство… Может, сумею пере-убедить министра.
- Не думаю, что у Вас что-нибудь получится. Но недельку, так и быть, подожду, но не больше. Газета это ведь тоже производство, и мне позарез нужен работник.
Воины из числа иногородних получили дипломы, направления на работу и разъехались по домам – в отпуска. Из «старичков» в полу-пустом общежитии остался только Налётов. Абитуриенты резвились этажом ниже.
Собравшись с духом, через пару дней он отправился в министер-ство. Секретарша узнала его:
- Что-то Вы не торопитесь… Давно ждём.
Министр выдержал паузу, перекладывая какие-то бумажки. Нако-нец поднял голову и «узнал» посетителя:
- А, Налётов… Слушаю Вас. Звонил, звонил… Но поймите: я чело-век государственный и не могу, не имею права руководствоваться личными симпатиями или антипатиями. («Интересно, куда в следующем году ты отправишь на работу свою дочку? – подумал Налётов: дочь министра училась курсом младше.») Верю, что Вы талантливы! Но моя задача – укомплектовать школы республики учителями. Кто детишек учить будет, если вы все захотите стать журналистами да писателя-ми? Мы ведь от вас ничего сверхъестественного не требуем, а только исполнения гражданского долга. А талант – он никуда не денется. Талантливый человек талантлив во всём. Кто знает, может Вы станете великим педагогом, нашим отечественным Песталоцци?
- В общем, не переживайте, идите за направлениями для себя и жены и будьте здоровы!
В состоянии крайней удручённости отправился вечером Юрий к старым друзьям тестя и тёщи, некогда проживавшим в этом городе. Иван Степанович и Маргарита Николаевна были бездетны, жили затвор-никами и потому частенько звонили в студенческое общежитие и звали Налётовых в гости. Те с удовольствием бегали к милым старикам, по-тому что у тех была просторная и уютная квартира, отличная домаш-няя еда и лучшие вина, которые продавались в городе. Молодым была отведена отдельная комната. В общежитии они жили раздельно.
Хозяин дома был военным врачом и возглавлял в округе какую-то нешуточную комиссию.
Юра, выкушав вина и откушав деликатесную по тем временам ку-рицу, стал лить горючие слёзы в жилетки гостеприимных хозяев.
- Ну, как я буду преподавать, если у меня каждую весну и каж-дую осень по месяцу пропадает голос? А на семинарах, если прихо-дится говорить громко, голос мой быстро садится и глохнет?
- Ты, Юра, при обострениях в поликлинику хоть раз обращался? - Каждый раз. С отоларингологом мы теперь чуть не родственни-ки. Он давно поставил диагноз: хронический фаринголарингит. Иван Степанович вышел из комнаты, а вскоре вернулся с книж-кой, которая была сборником законодательных документов министерст-ва здравоохранения СССР. Он полистал её и нашёл нужную страницу. На ней чёрным по белому было написано, что и при хроническом ла-рингите и при хроническом фарингите противопоказана работа, свя-занная с напряжением голоса, людям следующих профессий: актёры, дикторы, учителя. - Получается, - сказал Иван Степанович, - что это профессио-нальные заболевания. Тебе категорически нельзя работать учителем! Юра взвился от радости.
- Погоди, не спеши… Кто и на каком основании даст тебе такую справку? Нет, дружок, твоя просьба тут не поможет… Приходи-ка к нам завтра вечерком, может быть, что-нибудь придумаем…
Назавтра Налётов, как штык, заявился в гости.
- Вот тебе казённая бумага из штаба округа в городскую поли-клинику с просьбой дать заключение отоларинголога на предмет ис-пользования выпускника университета Налётова в качестве учителя русского языка и литературы в суворовском училище. Не сомневайся: заключение будет. На другой день рано утром Налётов был в поликлинике. Бумага возымела магическое действие на эскулапов: уже после обеда он вы-шел из поликлиники, сияющий от счастья. В его руках был некази-стый, но фирменный листок газетной бумаги с отпечатанным типограф-ским способом заголовком: «Заключение врачебно-консультационной комиссии». А ниже, от руки, знакомым почерком лечащего врача был написан диагноз «Хронические ларингит и фарингит» и заключение: «Нуждается в освобождении от работы, связанной с напряжением голо-са». А ниже – куча подписей. Ура!
Юрий поспешил к телефону-автомату и позвонил редактору. Тот повёл себя странно:
- Так это же связано с головой… Плохо, очень плохо… Вы будете испытывать затруднения при умственной работе…
- Почему? Ведь фарингит и ларингит – это всего лишь хрониче-ское воспаление слизистой оболочки глотки и гортани, не более то-го. Причём здесь умственное напряжение?
В трубке что-то замычало и, наконец, из мычания вылезла фраза: - Ладно, подождём ещё два дня…
х х х
Секретарша ласково улыбнулась Налётову:
- Проходите, министр свободен.
- Ну, что ещё там у тебя? – взял вердикт медиков начальник. – Ха-ха! Знаешь, я ведь начинал учителем… Так что со всей ответст-венностью заявляю, что работа учителя не требует никакого напряже-ния голоса.
- А это как понимать? – Налётов достал из-под мышки сборник законодательных документов и сунул его под нос носителю истины в последней инстанции. Тот прочитал, засопел и разгневался:
- Если ты инвалид, то добивайся, чтоб тебе дали инвалидность! Нечего тут таскать всякие бумажонки, в которых не ни слова о том, что тебе нельзя работать учителем!
- Какой я инвалид, если могу работать кем угодно, только не учителем? – рассердился проситель. – А если Вам нужно уточнение в заключении ВКК, то сейчас оно будет.
И он пулей помчался в поликлинику, благо была она недалеко. Отоларинголог встала навстречу:
- Вас просила зайти заведующая поликлиникой.
У кабинета заведующей сидела очередь, и Налётов стал читать многочисленные листки и плакаты, прикреплённые к стенам. Наконец, его позвали. В кабинете, кроме начальницы, сидела какая-то женщи-на.
- Налётов! - раздражённо вопросила начальница. – Что это Вы чего-то хитрите, изворачиваетесь? Не хотите работать в деревне? Вас зачем учило государство? Вас чему учил комсомол? Так Вы хотите заплатить за добро?
- Но ведь Вы сами подписали заключение, в котором говорится, что мне противопоказана работа с напряжением голоса! А министр ут-верждает, что к работе учителя это отношения не имеет. Напишите, что мне работать учителем нельзя, и всё.
- Ничего мы не напишем, потому что это и так ясно!
- Но министру не ясно!
- Вы что, считаете министра глупее себя? Нет? Тогда вот Вам мой совет: берите направление и поезжайте работать в деревню, ни-чего с Вами не случится…
- Не поеду, потому что Вы по долгу службы этого не допустите. Не должны допустить!
- Не занимайтесь демагогией! Мария Ивановна, - обратилась она вдруг к женщине. – У Вас ведь, кажется, тоже хронический ларингит, но Вы работаете в школе. Сколько лет? Пятнадцать? Вот видите, - обернулась она к настырному посетителю, - она работает и Вы будете работать – ничего с Вами не случится!
- Пускай она работает, это её личное дело. А я учителем рабо-тать не буду и имею на это полное римское право. Вы знаете это лучше меня.
- Ну, хватит, поговорили! Вы свободны!
Налётов подошёл к столу, взял медицинскую карту с описанием собственных хворей, вырвал содержимое, а обложку кинул на стол:
- Перед входом в Ваш кабинет висит плакат с изречением М.И.Калинина о том, что главная забота государства – здоровье тру-дящихся. Снимите его: он к Вам не относится, - Налётов сильно хлопнул дверью.
- Наглец!!! – взвизгнула вслед стражница народного здоровья.
Как хорошо было на улице, залитой солнцем! Что же теперь де-лать? Через неделю начинается учебный год. На нём, как ни крути, семья. Скоро появится ребёнок. Как быть с работой, с жильём? На шею к родителям? Но те тоже крутятся из кулька в рогожку. К тому же он знал, что работу на юге найти – большая проблема. Вчера встретил в общежитии двух сокурсниц. Они наотдыхались и ехали в глубинку, где, худо-бедно, их ждут и работа, и дом, и стол. Так как же быть?
Чтобы расставить все точки над И, позвонил редактору. Тот, разобрав, кто говорит, сообщил:
- Взяли вместо Вас человека. У нас столько работы, что дальше ждать невмоготу. Я сделал для Вас что мог. Удачи!
Налётов положил трубку. Прощай фата-моргана! Слишком уж ты была прекрасной, чтобы стать правдой!
Два дня ушли на советы с друзьями и знакомыми. Иван Степано-вич резюмировал:
- Бери-ка ты направления и ехай на работу. Тоня с ребёнком приедут потом. Ты к этому времени обустроишься, и начнёте вы нор-мальную жизнь. Ничего страшного, если разобраться. Всюду люди и не хуже, а лучше тутошних. Вся жизнь впереди, и три года – ничто. За-то какой жизненный опыт! Разве это не материал для книги? Поверь старику: всю остатнюю жизнь будешь с удовольствием вспоминать пер-вые три года работы. Тем более в деревне. Тем более учителем!
Итак, решено: едем в деревню!
* * *
Секретарь министра встретила Юрия с улыбкой:
- Наконец-то, а мы уже заждались… Что, будем оформлять доку-менты? Будем? Вот и хорошо.
Она достала какие-то бланки и стала их заполнять:
- Вот вам с Антониной Ивановной направления на работу… А сей-час выпишем денежные документы. Получите подъёмные, отпускные – всё как положено.
Юра смиренно дожидался конца процедуры.
- Какой всё-таки замечательный человек наш министр. Специаль-но для вас держал места в районном центре, причём на железной до-роге. Так что глубинкой это не назовёшь. Мимо каждыё день идут по-езда и до Москвы и до Ленинграда.
Юрий проезжал эту станцию на самом севере республики, почти на самой пунктирной линии географической карты, которая называется Северный полярный круг.
- И всё-таки, - доверительно, как маме, сказал он, - меня не оставляет чувство, что со мной поступили несправедливо.
- Министр – государственный человек. Ему учителя нужны, а вы все только о себе и заботитесь. Вот и выкручивается человек, как может. Его тоже понять можно.
Жуткая догадка осенила Налётова:
- Подождите… Так значит все против меня договорились?
- Да ты, Юра, наивен, как дитя. И редактор нас понял, и заве-дующая поликлиникой прониклась. Так что все помогали вам с женой исполнить свой гражданский долг.
Неадекватность его переживаний и чиновничьих, между делом, телефонных переговоров возбудили в нём могучий вал гнева.
- Стоп! – вскочил он. – От направления я категорически отка-зываюсь!
Он схватил уже заполненные документы, смял их комом и бросил в оторопевшую секретаршу:
- Сволочи! Для вас человек – мусор!
Повернулся и быстрым шагом направился к выходу.
- Щенок! – закричала вдогонку секретарша. – Куда ты денешься! Приползёшь, как червяк! В ногах у меня валяться будешь!
Чтоб не остаться в долгу, жалкий и ничтожный раб государства рабочих и крестьян в ответ крикнул что-то неприличное и вышел на улицу. Дико заболела голова и носом пошла кровь.
Свобода!
Говорят, у каждого в шкафу есть скелет. У каждого чиновника он есть точно. А уж у высокопоставленного и подавно. Да не один, а толпы. Лично я – у ректора университета и министра банановой рес-публики. Какая честь! Но это лишь первые обжитые мною шкафы. А сколько их ещё будет!!!
Впрочем, если обозреть историческое прошлое нашей великой Ро-дины, особенно её новейшую историю, можно с уверенностью утвер-ждать, что у главного чиновника страны – государства в шкафу со-держались и содержатся скелеты всего нашего народонаселения. Пото-му что именно на скелетах, как на фундаменте, покоится личное бла-гополучие Большого чиновника, без позволения которого никто из на-ших сограждан не смеет ни чихнуть, ни охнуть. Потому что подданный государства Российского всегда находился и находится по сию пору на положении бесправного раба.
… и свобода нас примет радостно у входа
Итак, жребий был брошен! Надо было срочно выписаться из обще-жития, занять денег на дорогу и уехать к родителям и жене на далё-кий юг. Ничего, Бог не выдаст – свинья не съест! Выкрутимся!
Юрий знал, что родители одобрят его поступок: он нисколько не сомневался, что на его месте они поступили бы точно так же.
Комендант общежития Александра Васильевна, в обязанность ко-торой входили прописка и выписка жильцов, сказала ему:
- В военкомат иди сам. Тебя снимут с учёта только после того, как ты предъявишь направление на работу.
Так и оказалось. Когда Налётов громко заявил в военкомате, что от направления на работу отказался, служивые дамы с удивлением на него уставились:
- Как это – отказался? А долг перед Родиной? Или ты – не ком-сомолец? Страна тебя учила-учила... – и пошло-поехало…
Но он теперь хорошо знал цену чиновничьего патриотизма и только засмеялся в ответ:
- Как попасть на приём к военкому?
- Проходи, он как раз свободен.
Генерал-лейтенант занимал просторный кабинет.
- Что у Вас?
У генерала было простецкое доброжелательное лицо, и Налётов подробно, как на духу, рассказал ему свою одиссею.
- Знаешь, парень, - произнёс военком после некоторого разду-мья, - между нами говоря, с тобой поступили несправедливо. Но ты по молодости не обобщай, не держи обиды, потому что и страна у нас замечательная, и народ у нас прекрасный. И всё-то у нас было бы чудесно, если бы не шкурники и мерзавцы, вроде твоих оппонентов. (Видно, и у самого военкома накипело.)
- Скажу тебе то, чего говорить не должен: я ведь не имею пра-ва не снимать тебя с учёта. Но мне приказали, и я подчиняюсь. По-тому что не ты один в городе отказался от направления на работу. Отказались в основном выпускники техникумов и училищ.
- Твою причину признаю уважительной, поэтому поезжай в любой населённый пункт страны и сразу же заявляйся в местный военкомат. Там тебя обязаны немедленно поставить на учёт, а твой военный би-лет направить в военкомат по прежнему месту жительства для снятия с учёта. Когда билет вернётся с отметкой о снятии с учёта, тебя известят. Отправь его снова сюда вместе с паспортом кому-нибудь из друзей, тебя выпишут и вернут документы. Но прошу: пусть этот раз-говор останется между нами.
Генерал встал и протянул руку:
- Желаю удачи!
Налётов вышел из кабинета с лучезарной улыбкой, озадачив лю-бопытных женщин.
* * *
Через два дня, поутру, похлебав чаю с батоном и прихватив то-щие пожитки, Налётов отправился на железнодорожный вокзал и вскоре сел на проходящий поезд. Ровно через трое суток тот должен был доставить его к самому тёплому морю, где ждут его – не дождутся папа с мамой, которых он не видел более двух лет, и жена с ребён-ком, который, если всё (тьфу-тьфу!) будет хорошо, всего через ка-кой-нибудь месяц увидит своего неудачливого родителя.
Устроившись на верхней полке, Налётов спустился вниз, чтобы познакомиться с попутчиками. Попутчики, как и весь вагон, пребыва-ли в прекрасном расположении духа, были благодушны и веселы. Все купе были завалены пожитками, львиную долю которых составляли сум-ки и авоськами с продуктами. Это не могло не шокировать нашего пу-тешественника. Накануне вечером он поужинал, как и утром, кружкой чая и половиной уже упомянутого батона. В карманах его шебуршился чирик, сиречь червонец, и несколько монет. Для путешествия через всю страну этого было явно недостаточно.
Через несколько часов он выскочил на станции и купил у стару-шек, жаждущих нетрудовых доходов и потому рьяно гонимых милиционе-рами, чашку горячей молодой картошки и два малосольных огурца. Тут же в киоске на перроне приобрёл банку кильки в томатном соусе и хлеба, потом потащил всё это роскошество в купе и принялся пиро-вать.
«Вечерком, - рассуждал он, - обойдусь чаем с хлебом, а остат-нюю кильку с картошкой оставлю назавтра. Третьи сутки как-нибудь, а там, глядишь, и доберусь до дому.»
Весь третий день пути очарованный странник пил воду и валялся на полке, почитывая газеты соседей. Иногда выходил в «предбанник» к курцам и стрелял сигаретку. Но от табака становилось только ху-же.
- Слушай, дружок, - вопросил его как-то сосед по купе, - по-чему ты ничего не ешь?
- А я ем, когда вы ещё все спите… Чтобы не мешать…
- А… тогда понятно.
Больше никого не интересовал парень, который ни с кем не об-щался, а только лежал на верхней полке и читал газеты. Зато ос-тальные пассажиры ели, кажется, не переставая, с утра до вечера. Ели не только помногу, но и вкусно.
Голод после приёма воды затихал, но потом накатывал волной, причиняя физические страдания.
Ровно через трое суток поезд остановился у заветной станции. Оказавшись на перроне, Налётов увидел бегущего к нему отца с разъ-ятыми объятиями и радостной улыбкой.
- Приехал! Наконец-то! Сынок! Как дорога? Ну, пошли к машине и – домой! Мама с Тоней заждались! И прямо к столу – там уже все готово. Наверно, проголодался…
Служебная машина – обыкновенный грузовик – била копытами от нетерпения и рванула с места.
- По дороге заскочим к знакомому – он продаст нам несколько литров «изабеллы», первого вина. Такого в магазине не купишь.
Машина мчалась по непривычному для северянина городу: огром-ные деревья шпалерами вдоль улиц, низенькие беленые мазанки, уто-пающие в зелени садов.
Мать бросилась его целовать, оторвавшись от накрытого во дво-ре и обильно уставленного яствами стола, жена сдержанно улыбалась из-за большого, «выше носа», живота. После стакана непривычно ду-шистого и вкусного пития аппетит у гостя пропал совершенно. Но, конечно, ненадолго.
…Первые дни Налётов отходил от поездки через всю страну и на-бирался впечатлений, Они с отцом обходили весь город, посетили все знаменательные места, побывали за городом, где были разбиты грядки членов коллектива, в котором трудился отец. Отправились на брат-ское кладбище, где покоились герои минувшей войны. Ротный Налётова из далёкой северной дивизии знал, что его отец похоронен в этом городе и попросил отыскать могилу. Прогуливаясь по обширному мест-ному кладбищу, обратили внимание на приписку почти к каждой над-гробной надписи: «Мы-то уже дома, а вы ещё в гостях.» Будто бы так обращались к живым мёртвые.
Однажды утром Налётов взял паспорт, военный билет, кипу бумаг из медицинской карты, взятые на память в поликлинике, и отправился в присутственные места. В военкомате без лишних слов забрали воен-ный билет и тут же оформили запрос в военкомат столицы елово-банановой республики. «Придёт военный билет – вызовем», - сказал офицер.
Нотариус взяла кипу медицинских бумаг:
- Откуда у Вас столько макулатуры? Я могу сделать копии толь-ко с заключения врачебно-консультационной комиссии. Остальные вы-бросьте – они никогда и нигде не пригодятся.
На всякий пожарный случай Юрий сделал по нескольку копий за-ключения ВКК и бумаги родного филологического факультета о его не-обычайной талантливости.
Дома его ждала новость: из родного университета пришла теле-грамма, в которой ректор требовал незамедлительно явиться в мини-стерство образования знойной приполярной республики для получения направления на работу или в ректорат для объяснения причины отказа от такового.
Налётов не убился, а рассмеялся:
- Государственники сраные! Засуетились! Вот вам и «голос еди-ницы тоньше писка»! А оперативность какая!
Как раз в это время почтово-телеграфное ведомство страны вне-дрило новинку: телеграфное письмо. Всего за три рубля каждый граж-данин мог отправить телеграфное сообщение из пятидесяти слов. Не мудрствуя лукаво, Юрий сочинил следующую телеграмму: «Не имею ма-териальной возможности заплатить за сомнительное удовольствие обозреть ещё раз физиогномию министра, чьи действия обжалованы мною в министерство просвещения РСФСР. С нетерпением жду ответа, чего и вам желаю. Налётов.»
Не сходя с места, он написал означенную кляузу, присовокупив к ней две копии: заключения ВКК и рекомендации филфака. И отпра-вился на почту.
* * *
Отец Налётова трудился в бюро технической инвентаризации. Прихватив с собою рулетку и рулетчика, он отправлялся измерять ча-стные домовладения с приусадебными участками, делать описания и оценку строений. Набрав «полевого материала», усаживался дома и занимался «камеральной обработкой», то есть надлежащим образом оформлял документы: чертил поэтажный и генеральный планы участка и строений, аккуратно на специальных бланках делал описания с ука-занием использованных строительных материалов и степени изношенно-сти, давал государственную оценку всего домовладения. Работы было много, потому что инвентаризация в стране была запущена или вообще никогда не проводилась, как в славном южном городке, где они жили. Платили инвентаризатору за количество оформленных дел-паспортов на домовладение.
Юрий взялся за оформление описаний, отец вычерчивал планы, а мать, высунув язык в самом что ни на есть буквальном смысле, лихо работала рейсфедером с тушью, изготовляя копии на кальке. Тушь бы-стро высыхала, и она движением кончика рейсфедера по языку приво-дила последний в рабочее состояние. Глубоко беременная Тоня целыми днями сидела в затенённом виноградными лозами дворе и играла с приблудным котёнком, которого почему-то назвала Паганелем.
Работа кипела, и маленькая комнатка в саманном доме, где квартировали Налётовы, днём походила на рабочий кабинет. Однако, несмотря на возросший заработок отца, денег на жизнь катастрофиче-ски не хватало.
23 сентября утром вскочили ни свет - ни заря. Мать так хлопо-тала и суетилась, что разбудила всё семейство. Юрий спросонья ни-чего не понял, и только когда непроворная по известной причине же-на его стала одеваться, он догадался, что сегодня станет счастли-вым отцом. Попытки включиться в суету мать сурово пресекла:
- Не мешай! Мало ли што…
Юрий успел выскочить на улицу со «Сменой» в руках и сфотогра-фировать жену во всей красоте её грузной беременности.
Вскоре он убежал на маслозавод, чтобы получить подсолнечное масло и жмых. В городе все поголовно выращивали подсолнечник, а потом сдавали семя на маслозавод: во-первых, потому что это было дешевле, а, во-вторых, масло в здешних магазинах не продавали, его отправляли в другие области страны. Это было по тем временам нор-мой.
Отстояв с притопами и прочими коленцами по причине волнения длиннющую очередь, помчался домой. Вестей не было никаких. Нако-нец, подошла мать:
- Ну, слава Богу, всё хорошо! Поздравляю тебя с дочкой, а ты поздравь меня с внучкой!
Больше всех ликовал вернувшийся с работы отец:
- Состарили меня, прохвосты! Всё был молодым и для девок пер-спективным – и вдруг дед! Подсуропили вы мне, ничего не скажешь! Когда внучку пойдём смотреть?
С букетами цветов стали подходить соседи. Юру поразило, что букеты они желали не подарить, а продать. Такого у северян в заво-де не было. Здешнее же население всё тащило на рынок. Русскому Се-веру такое было неведомо.
Читая описания домовладений, Юрий поражался здешней нищете: стены домов были сложены из самана, крыши – камышовые, полы земля-ные, в домах вместо мебели какие-то ящики. Люди сплошь и рядом жи-вут без электричества и радио – дорого! Прижимистость, редкая на севере, здесь – норма жизни.
Пришло письмо из Москвы, из министерства просвещения Россий-ской Федерации. В бумаге с гербами и печатями, адресованной Налё-тову (копии ректору университета и министру просвещения сосново-банановой) было написано, что «Коллегия министерства просвещения РСФСР считает возможным освободить Налётова Юрия Николаевича от направления на работу в школы автономной республики с предоставле-нием ему права свободного трудоустройства.» А далее – приказ под-чинённым незамедлительно направить тов. Налётову Ю.Н. соответст-вующую справку.
Поразились и мудрой доброжелательности: дескать, если жизнь прижмёт, всегда можешь устроиться учителем в школу за пределами республики.
Забегая вперёд, сообщим, что справку о праве свободного тру-доустройства из республики уязвлённые чинуши прислали ещё через два месяца. Насколько, должно быть, приятнее делать людям гадости…
…На другой день Юра, робея, подходил к родильному дому. Ро-бость странным образом исходила из дурацкого опасения, что, дес-кать, кто-то, показывая на него пальцем, скажет другому: «А вот и производитель явился!» Чтобы как-то освоиться, с букетом в руках он проник в самый центр толпы, которая стояла перед окнами и радо-стно перекрикивалась со счастливыми роженицами. Те держали в руках белые кульки и потрясали ими, как победители потрясают кубками с пьедестала почёта.
- Маша! – истошно завопил вдруг сосед. – А ну-ка покажи моё произведение!
Соседом оказался плюгавый мужичонко, некрасивый и косоглазый.
Юра воспрянуд духом: ужели моё произведение хуже? И он, наконец, обозрел своё дитя в руках радостной жены и испытал некоторый шок от созерцания невразумительного существа с красным беззубым лицом и невидящими глазами, направленными, как ему показалось, в разные стороны. Ничего себе произведение!
Посмотреть новорождённую пожелали сослуживицы отца. «Красави-ца!» – дружно решили они и всем коллективом принялись выбирать имя для ребёнка.
…Трудовой энтузиазм в мазанке не ослабевал, а младенец с ма-мой ничуть не мешали «процессу».
Через каждые три дня Налётов садился на велосипед соседа и ехал на огород за урожаем. Город до недавнего времени был станицей и потому состоял сплошь из белёных хат с садами и огородами. Толь-ко в центре было несколько зданий городской постройки, в которых размещались районное руководство и государственные учреждения. По-этому растянулся он на несколько километров, которые нашему герою надлежало пересечь на самом распространённом здесь виде транспор-та.
За городом велосипед нырял в заросли кукурузы и по узенькой тропке добирался до огорода. Удивительное дело: каждый раз он уво-зил домой большую корзину красных помидоров, а они будто и не кон-чались. И это с каких-то тридцати кустов. Вот что значит юг.
Неподалеку располагалось огромное помидорное поле местного совхоза. Урожай на нём убирали только один раз – силами трудовых коллективов районного центра. Это сколько же добра пропадало! Од-нако гниющие овощи ревностно стерегли не только охрана совхоза, но и милиция. «Не дай Бог покуситься на общественное добро – засу-дят!» – говорили аборигены.
Прогулки за город и по городу при неизменно тёплой и солнеч-ной погоде (и это «глубокой осенью») помогли Налётову проникнуться очарованием юга. На огромном «ничейном» дереве неподалеку от их дома созрели крупные плоды айвы, которые при падении громко шмяка-лись об землю; огромные стручки глядичий побурели, пожелтели и стали вдруг главным украшением улиц. Лапчатые виноградные листья устлали двор, и хозяин, Степан Иванович, глядя на лозу, примерял-ся, когда и как снять её с обрешётки, замотать в бухту и «от греха подальше» закопать на зиму в землю.
Вечерами, когда чёрное бархатное небо с неправдоподобно боль-шими звёздами опускалось на город, город начинал петь – русские, украинские и, наверно, другие песни, потому что в городе жили, кварталами, армяне, болгары, греки и представители иных народов из множества, населяющих Кавказ. Песни неслись отовсюду, и это было удивительно для Налётова – на Севере по вечерам молчали. Наверно, тому не способствовали ни климат, ни характер жилищной застройки. Песни пахли горьковатым запахом тлеющей листвы – в садах сжигали увядшие роскошества лета.
Налётов в предвкушении «свободного диплома» отправился как-то в редакцию районной газеты прояснить ситуацию. Редактор любезно сообщил ему, что устроиться на газетную работу в крае – дохлый но-мер, потому что избыток рабочей силы – едва ли не главная головная боль краевого руководства. «В наши тёплые края едут на жительство со всех концов страны.»
Налётов, как и его родители, вкусившие красот юга, и не по-мышлял здесь оставаться. Не потому, что здесь плохо, а потому, что всё здесь было ему чуждо.
На семейном совете приняли решение отправиться Юрию на Урал, в город, который они покинули десять лет назад. Благо там не толь-ко полно друзей и знакомых, но есть и родственники.
В конце октября из университета пришла, наконец, долгожданная справка о праве свободного трудоустройства. Надо было собираться в дорогу, и тут выяснилось, что ехать не в чем. Пятый курс Налётов проходил в пиджаке с заплатами на рукавах и в смешном «семисезон-ном» пальто. Пальто родители купили ему на втором курсе – чешское и очень модное по тем временам: с погончиками, с широким поясом, с невиданными накладными карманами и легкомысленной кокеткой. Тихая зависть тайных пижонов. Но вскоре оказалось, что под чёрным нитя-ным верхом сукна скрыта рыжая основа, которая вылезла наружу на обшлагах, воротнике и по краям полов.
Ботинки каши пока не просили, но дело явно к тому двигалось.
В первых числах ноября после получения зарплаты Налётов с ма-мой отправились в Новороссийск. Налётову запомнился серпантин до-роги, по которой, кряхтя, поднимался автобус и с трудом сдерживал-ся, чтобы не понестись, съезжая в город. С вершины перевала город был хорошо виден. Бросалось в глаза, что ближняя часть его – и са-ды, и дома – были густо припудрены серым порошком: рядом виднелись производственные корпуса цементного завода.
Тротуары города были выложены крупными белыми плитами.
Юрий потащил мать на главную площадь. Он знал из газет, что нынче на площади поставили куранты с боем. В чём они тут же и убе-дились.
Подошли к парапету на берегу залива. На той стороне виднелись обширная пристань и могучие портовые сооружения. Прямо под ними люди заполняли пассажирский катер, чтобы перебраться через залив.
По белому нарядному городу они отправились на поиски базара. Скорее это был не базар, а шумный «толчок» на задах жилого кварта-ла. У ворот чернявый парень отнюдь не славянской внешности жарил… каштаны. Жаровня чадила, а парень бойко переворачивал лопаткой че-чевицеобразные плоды пищевого каштана, а потемневшие выкладывал в большую чашку рядом с весами. «Ну, совсем как в Париже», - вспом-нил Юрий что-то из прочитанного и занял очередь. Почему-то отку-шать экзотический продукт трудящиеся не спешили, будто жареные каштаны были для них обычной пищей.
На родном для Юрия северо-западе России каштаны росли хорошо. Даже в его родном селе произрастала некогда целая аллея каштанов возле большого барского дома. Но это были не те каштаны. Они поче-му-то назывались конскими и в пищу категорически не годились.
Плоды пищевого были сладковаты, напоминали ореховое молозиво и ничего интересного собой не представляли.
Должно быть, покупателей среди посетителей рынка было немно-го, потому что стоило Налётовым подойти к рядам, где торговали одеждой, и прицениться, как вокруг них образовалась толпа. Всех страшно интересовало, что эти люди хотят купить.
- Так идёмте туда, где много пиджаков (с ударением на «а») и есть из чего выбрать!
Их повели к пиджакам, взяли у продавца сразу несколько и ста-ли надевать их на Юрия, бурно обсуждая будущую покупку.
- Так это Ваш пиджак! Смотрите! Или я не прав?
- Нет, это не его пиджак! Слушайте сюда!
- Да нет же! Вот его пиджак – смотрите сюда!
Мать и сын в торгах не участвовали, а только хлопали глазами. Наконец, сообща выбрали что надо. Ко всеобщему удовольствию. Пид-жак был гэдээровский, пёстренький (в нашем славном Отечестве шили только одноцветные) и превосходно сидящий на клиенте.
- Что ещё будем покупать? Пальто? Так что же Вы молчите, как рыба об лёд? Идёмте дальше…
Толпой двинулись дальше. После шумных и таких же горячих тор-гов выбрали демисезонное пальто из драпа аспидно-чёрного цвета. Юрий и сам сразу понял, что это его пальто.
Домой вернулись поздно вечером усталые, но довольные.
А ещё через два дня Юра прицепил к новому пиджаку универси-тетский «поплавок», облачился в новьё, расцеловал дочку, жену и родителей, взял в руки два чемодана со всем семейным имуществом и, скрипя новыми ботинками, сел в кабину грузовика и отправился на железнодорожный вокзал, потом на Урал в поисках счастья.
Доброго пути! Удачи тебе, козявистый ты наш! И не забывай жи-тейскую, выстраданную народом мудрость:
Чтобы жить всегда легко
И к начальству близко,
Держи жопу высоко,
А голову низко!
9 ноября 2007 года
Андреаполь
Итак, поезд бесшумно тронулся и тихо покинул «вестибюль» Ле-нинградского вокзала, держа путь к западным рубежам нашего обшир-ного Отечества.
…Налётов разделся, привычно разместил в купе пожитки и устро-ился на любимой верхней полке, где чувствовал себя всегда незави-симым хуторянином. За последние две недели он садился в третий по счёту поезд, идущий каждый раз в разных направлениях. Причём в первых двух он «трясся по железке» почти по трое суток. Эти стран-ные поездки были платой за его неуважение к государственным инсти-тутам и государственным интересам.
Сейчас он ехал из уральского города, где прошло его отрочест-во и жили родственники. Путешествие в прошлое было приятным и ув-лекательным. Город стал современным, вышел далеко за околицы одно-этажного типично уральского поселения: с заводом на берегу пруда и преимущественно деревянными строениям вокруг, - и вырос на не-сколько этажей вверх. Повстречав кучу знакомых и одноклассников, наш путешественник был бы очень не против поселиться здесь, но… устроиться на работу, как и во всяком хорошем городе, было непро-сто. Учителей русского языка в городе было более чем достаточно, а с газетой и вовсе дело было швах: штат единственной городской га-зеты был укомплектован под завязку.
Безвыходность положения и родственники подвигли его на отча-янный шаг – он поехал в областной центр и прямо с вокзала отпра-вился к зданию обкома партии. На удивление быстро его соединили с первым секретарём обкома партии, который тут же согласился его принять.
Когда Налётов вошёл в кабинет первого лица области, там уже сидел заведующий сектором печати. Область была огромной, районов –уйма, в каждом – газета, квалифицированных кадров для них катаст-рофически не хватало. А тут человек, вернее сразу два человека с университетским образованием ищут работу. Растерявшемуся от неожи-данности просителю предложили на выбор несколько районов, причём с приятной перспективой вскорости получить жильё. Налётов испросил разрешения посоветоваться с родственниками.
Родня, все уроженцы самой западной русской области, рассуди-ли, что в уральской глубинке делать нечего. Огромная малозаселён-ная область с севера на юг растянулась чуть не на тысячу километ-ров, и почти каждый район был тем самым местом, куда Макар телят не гонял. А на западе Российской Федерации, вокруг да около Москвы и до самого Питера, на такой территории разместилось сразу не-сколько областей. Где бы ни устроился – всё рядом со столицами.
- Так что, поезжай-ка ты, дружок, поближе к родным местам, - таков был совет родни. – В тамошних районках наверняка тоже место для тебя найдётся.
Через пару дней Налётов сел в веселый и не очень трезвый ва-гон с сибиряками, которые ехали в столицу не первые сутки и вели себя как большая и дружная семья. Новичку попутчики обрадовались, тут же налили и учинили допрос с пристрастием, и очень скоро после этого он почувствовал себя своим среди своих.
До Москвы доехали шумно и весело. Группа юмористов и затейни-ков постоянно перемещалась по вагону, и вместе с ними по вагону перемещались и шутки и смех. Почти на каждой станции в поезд за-скакивали коробейники, которые бегали по вагонам, предлагая свой товар.. Носили солёные огурцы, капусту с отварной картошкой, ка-кие-то кружева и шали, другие изделия местных умельцев. В пензен-ском Кузнецке объявились сапожники с блестящими хромачами. Весель-чаки набрасывались на торговцев и, потешаясь, сбивали цены до не-приличного минимума, вгоняя тех в конфуз и пот.
На какой-то подмосковной станции объявилась целая толпа глу-хонемых. Они совали пассажирам конверты, на которых сикось-накось было написано: «Голые бабы». Бабы были не вполне голые, потому что их дамские прелести и очарования едва просматривались из-за низко-го качества репродукций. Один из пассажиров резко отвёл руку инва-лида, который вместе с перегаром совал конверт прямо ему в лицо. Тот, оскорблённый таким наплевательским отношением к прекрасному, наотмашь ударил увесистым конвертом с прелестницами по лицу пас-сажира.
Немой не мог знать, что в вагоне царила семейственность. Его приподняли за шкворник и, пиная по заду из каждого купе, протащили через весь вагон к выходу. В конце вагона московский милиционер в штатском ловко перехватил нахала, прижал к дверям и спросил:
- Ты что, забыл, что покупатель всегда прав? Ещё раз встречу – берегись! Понял?
- Понял, - испуганно пролепетал глухонемой.
Свидетели зашлись со смеху.
…Приезд в столицу – всегда праздник. Юра оставил громоздкий чемодан с семейным скарбом в камере хранения Ленинградского вокза-ла и отправился на прогулку по городу.
х х х
… Наконец, пассажиры обустроились, расселись по местам и ста-ли знакомиться. Соседом Налётова за столиком боковой полки оказал-ся худенький мужчина лет под сорок с орденом Отечественной войны на лацкане пиджака. Рядом с ним пристроилась тросточка.
- Куда едешь, мил-человек? – спросил он. – В Тверь? А я вот домой, в Гатчину. У брата в Москве гостил. Живём, вроде, рядом, а всё никак было не собраться… А тут подстатилось. А тросточка у ме-ня потому, что я инвалид войны. У меня протез вместо ноги. Так что без этого коня я никуда.
В двух соседних купе разместились цыганы. Почему-то все уже в годах, все толстые и степенные – как мужчины, так и женщины. Среди них похаживал человек с огромными цыганскими усами и тихим голосом отдавал какие-то распоряжения. Явно их начальник, хотя на цыгана он совсем не походил.
Внезапно худенький инвалид довольно дерзко обратился к нему со следующими словами:
- Эй, Усы! Ну-ка, иди сюда… Посиди с нами, потолкуем…
«Усы» будто обрадовался и охотно подсел к нашей компании.
- Ты, что ли, у них главный?
- Да! – спокойно ответил тот. - Угадал, я у них за барона.
- Как так? Ты, я смотрю, такой же цыган, как и я. Так рас-скажи, в чём дело?
- Я чистокровный белорус. Когда началась война, служил сроч-ную, а после войны так и остался в армии. А куда мне было подать-ся, если во время войны все родные погибли, а деревню немцы со-жгли. Так бы и служил до сих пор, если бы не сокращение армии. Уволили меня в запас. Думал я думал и отправился домой. Хотел уст-роиться в районном центре. Приехал, обошёл всё, а там не только работы нету, но и переночевать негде. Познакомился с цыганами. Они меня и приняли в свой колхоз.
А тут началась кампания по привлечению цыган к оседлому обра-зу жизни. Выделили нам барак, и стали мы оседлыми. Как человек грамотный и бывалый (в любом обществе чувствую себя, как рыба в воде), стал я у цыган главным. Мужички мои все работают: грузчика-ми, коновозчиками, есть даже два шофёра. Ну, а женщины занимаются детьми, домовничают, а кто помоложе – гадают. Больше они ничего не умеют, заработок всё-таки какой-никакой есть. Лично я заведую большим складом, а команда моя вся при мне. Живём дружно. Ездили вот толпой хоронить родственника.
- Женат ли я? А вон моя сидит, - он показал на дородную цы-ганку в цветастом с золотом платке и с большими золотыми серьгами. Хорошая женщина, добрая, умная и спокойная. Общих детей нет. Мы уже люди старые. У неё, правда, есть сын и две дочки от первого брака. Они уже взрослые. А муж её помер давным-давно.
Во время разговора к ним подсаживались другие цыгане, на удивление застенчивые. Может, робели при своём вожде.
Когда цыгане разошлись, Налётова подозвал солдатик-грузин, обосновавшийся на полке под его «хутором». Он возвращался в родную часть из отпуска на родину.
- Чачу будешь? – спросил он. – Это самогон из винограда. Хо-роший. Давай пробуй, хочу тебя угостить.
Он полез за чемоданом. В чемодане лежали домашние гостинцы: бутылка с чачей, полупрозрачные виноградные лепешки (тесто, заме-шанное на виноградном соке?), длинные гирлянды южного лакомства – нанизанные на нитки трубочки из виноградного теста, набитые мяко-тью грецкого ореха.
Чача была крепкой невероятно, но фруктовое её происхождение было весьма приятно. Солдатик предложил попробовать её всем при-сутствующим мужчинам. Цыгане охотно приложились к экзотическому напитку, однако пить отказались. Юрий выпил пару порций за дружбу и за великий грузинский народ. На этом общение с бутылкой пришлось прервать, потому что поезд приехал в Калинин. Налётов попрощался с попутчиками и покинул вагон.
На дворе была ночь. Надо было как-то устраиваться на ночлег. Он сдал чемодан в камеру хранения, прошёл в зал ожидания и стал присматриваться к мужичкам, пытаясь угадать бывалого. Наконец, вы-смотрел такого, и оказалось, что не ошибся.
- Поблизости и в центре устроиться нет никакой возможности. Садитесь в такой-то трамвай и поезжайте в Заречье, на окраину. Там есть такая-то гостиница. В ней наверняка мест тоже нет, зато адми-нистратор даст адресок поблизости, в частном секторе.
Так всё и получилось. Небольшой гостеприимный домик оказался неподалеку, и добрая старушка провела его из кухни в закуток, спе-циально оборудованный для приезжих. Он оказался единственным по-стояльцем, и, попив чаю, рухнул в постель.
Наутро, отдав хозяйке червонец, поехал искать обком партии, чтобы «пошептаться» с первым секретарём – как излагал он цель сво-ей поездки недавним попутчикам.
Дивны Твои дела, Господи! Первый тут же его принял напару с работником сектора печати.
- Отрадно, - сказал секретарь, - что Вы решили жить и рабо-тать поближе к дому. Конечно, в газетах нашей области кадров не хватает. К сожалению, заведующий сектора в командировке, а мы всей информацией не располагаем. Однако нам доподлинно известно, что в Энском районе работник нужен позарез. Поезжайте-ка туда. Места там глуховатые, но живописные: кругом лес, озёра, да и до родных пенат рукой подать. А народ у нас везде хороший, и Русь исконная.
Что и требовалось доказать! Юрий долго расшаркивался и благо-дарил и, окрылённый, помчался на вокзал.
Добраться до станции Бологое не составило труда – поезда шли один за другим. Зато из Бологое в сторону Великих Лук поезд шёл только ночью.
Утром, невыспавшийся и усталый, он прибыл на место, без труда устроился в гостиницу, рухнул в постель и проснулся только тогда, когда с работы стали приходить постояльцы. Их было трое. Сначала появился невысокого роста кавказец. Он протянул руку:
- Эдик Микоян.
- Случайно не родственник Анастасу Ивановичу?
- Родственник. Только не близкий. У нас в Армении все, на-верно, родственники.
Потом пришёл громоздкий пузатый еврей.
- Наконец-то среди нас, неграмотных, появился образованный человек, - увидел он университетский значок. - Меня зовут Нуся Хаимович Горенштейн. Я из Одессы. Занимаюсь поставка-ми древесины. Кстати, Вы не знаете, где купить шапку из пижик. Нет? Я бы охотно отдал за пижик пятьсот рублей… Но где его взять? В здешних местах продаётся один ширпотреб.
Третьим жильцом был пожилой русак в добром подпитии. Он сми-ренно со всеми поздоровался и лёг в постель лицом к стенке. Обык-новенный тихий алкоголик. Что и подтвердил на другой день местный деятель, в контору которого тот был командирован.
- Давно ушёл? – спросил он, тягостно вздохнул и добавил. – Иван Иванович милейший человек, замечательный специалист, но болен тяжким недугом.
Вечерком Микоян прихватил Юрия, и они отправились в столовую. Та располагалась на задворках гостиницы в просторной избе с высо-ким крыльцом. Несмотря на неурочный час, в столовой было людно. У раздачи, немного в сторонке стояли четыре мужика средних лет, пили пиво и оживлённо разговаривали. Юрий поразился: каждый из них был около двух метров роста. Они, как и остальные посетители, имели внешность, характерную для уроженцев северо-запада России: светло-волосые, белолицые и, как пелось в те далёкие времена в одной пес-не: «Вижу родные знакомые лица, голубоглазые в большинстве».
Ещё больше поразило меню столовой. Под стеклом и на витрине стояли солёные огурцы, грибы, клюква в сахаре, капуста, домашний хлебный квас, холодец, кисели, молоко, творог и сметана, как будто умелая и хлебосольная хозяйка принимала долгожданных гостей. На раздаче стояла и сама кудесница – милая улыбчивая женщина, такая же домашняя, как и всё в этом заведении.
Порции превосходили фантазию: в тарелки с горкой были налиты щи, которые может приготовить не каждая мама, жареное мясо с жаре-ной же картошкой и огурцом едва умещались на блюде, холодец будил воспоминания о деревенском детстве. Так дома кормят только в боль-шие праздники.
Налётов вспомнил, как его однажды занесло в Московский «Сла-вянский базар. У дверей его встретил человек в одежде дипломата, проводил у усадил за стол. Принесли еду. Она пленяла красотой и изяществом сервировки, но… не имела никакого вкуса. Это были ско-рее муляжи. Выкушав обед из полного набора блюд, он вышел на улицу с намерением заскочить в какую-нибудь забегаловку и съесть парочку бутербродов.
…Утром, дождавшись, когда сожители убегут на работу, Налётов поднялся и не спеша стал готовиться к визиту в редакцию. На тум-бочке Эдика валялся паспорт. Он открыл его и прочитал: «Микаэлян Мкртыч Киркорович». Правду говорят, что Восток – дело тонкое, по-думал он и сунул паспорт в тумбочку: маленькая тайна – тоже тайна.
На улице было хорошо. Ночью выпал снежок, и он таял. Звонко гомонили галки, радуясь тёплому дню. Посёлок был большой и дере-вянный. Крыши домом были мокро-белыми, а стены темнели отсыревшими брёвнами. Навстречу шли старухи и с интересом воззрились на него.
- Бабы, быдто этого мальца раньше в нас не было. Ды ён ня наш! - громко сказала одна из них, адресуясь явно к незнакомцу.
Юра обрадовался: старуха говорила на его родном диалекте. Да и манера вступать в контакт с незнакомцами была ему хорошо знако-ма.
- Да ваш я, ваш! Только не местный. Услышал вот, что здесь лучшее место на земле и приехал устраиваться на работу.
- И правильно сделал. У нас, конечно, не Париж, но тоже хоро-шо.
После дотошного допроса его отпустили.
Редакция размещалась на втором этаже двухэтажного дома. Пер-вый этаж занимала типография. Сам дом находился на берегу неширо-кой, но полноводной речки с добротным пешеходным мостиком. Проти-воположный берег будто явился из другого мира: он был застроен многоэтажными зданиями. Через мостик переходили нарядные молодые женщины с офицерами. Военнослужащие просматривались и среди домов. Оказалось, это был военный городок с населением, вполне сопостави-мым по величине с населением остального посёлка.
А речка называлась, ни много-ни мало, Западной Двиной. Той самой, которая, пробежав по России, Белоруссии и Латвии, вливалась полноводной рекой Даугавой в Балтийское море. То есть, сев в утлую лодчонку у этого самого мостика, можно, не вылезая из неё, посе-тить многие города, в том числе Витебск, Новополоцк, Даугавпилс и Ригу.
…Налётов поднялся по кривой скрипучей лестнице в редакцию. Полы этажа отклонялись от горизонтали градусов на 5-7. С непривыч-ки он дошёл до кабинета редактора скособочась.
В кабинете за большим столом сидел замшелый дед в зелёной ковбойке с алым галстуком под чёрным пиджаком.
- Проходите, дружелюбно произнёс он. – Мне из обкома партии уже звонили. Рад Вам, потому что с кадрами у нас, прямо скажем, туговато. Не хватает даже не специалистов, а хорошо грамотных лю-дей. В коллективе один я с высшим образованием, да вот ответствен-ный секретарь, совсем ещё девчонка, заочно учится на втором курсе журфака. Секретарь пока очень слабенький. Я сам – школьный учитель истории, но вот партия направила руководить газетой.
В комнату вошёл улыбчивый пожилой блондин. Он протянул Юрию руку и представился.
- Тебе чего, Иван Иванович?
- Зашёл вот познакомиться с новым человеком.
Блондин был колоритный: в военном френче со стоячим воротни-ком и в синих галифе, заправленных в ботинки. Лицо его прямо-таки источало доброту и ласку. Однако редактор строго кивнул ему на вы-ход, и тот исчез.
Картина вырисовывалась безрадостная. Оклад Налётову давали шестьдесят рублей (согласно штатному расписанию) плюс десять-пятнадцать рублей гонорару. Вот и весь доход. Пообещали содействие с жильём и яслями для дочки. Однако работы для жены в райцентре решительно не было.
- Офицерские жёны почти сплошь учителя русского языка и лите-ратуры, и все хотят работать. Так что надежды никакой.
Налётов приуныл:
- Дайте денёк на размышление… Надо посоветоваться с родителя-ми.
- Советуйтесь. А если решите остаться, можете сразу же оформ-ляться и приступать к работе.
Юрий отправился на почту, чтобы вызвать отца на переговоры.
- Сынок, - сказал тот, - конечно, на шестьдесят рублей не проживёшь, а что делать? А мы уж по силе возможности будем помо-гать. Устроишься – звони.
«Ни хрена себе, мерси, - подумал Юрий. – Доучился… Все науки превзошёл – и вот тебе раз! А вообще-то Тоне все равно первое вре-мя не рабатывать, а там будет видно… Может быть, чего-нибудь поды-щем. Всё-таки газета – орган райкома партии и райисполкома. Не мо-жет быть, чтобы не помогли!
Вечером в гостиничный номер явился человек и спросил Налёто-ва. Гость был никто иной, как заведующий сектором печати обкома партии. Тот самый, который находился в командировке. Он присел на краешек стула и тихим голосом стал расспрашивать корифея универси-тетских наук о житье-бытье. После беседы пожелал доброго добра и удалился.
Редактор, должно быть, не ожидал появления нашего героя на день раньше назначенного срока и в столь ранний час и заметно сконфузился.
- Пришёл оформляться на работу, - возвестил Юрий.
- Присаживайтесь… Юрий Николаевич, тут, видите ли, такая за-кавыка, - он всей пятернёй вцепился в затылок. – Строго говоря, вы ведь не специалист. То есть газетному делу не обучены… Тогда как быть? Нам же, строго говоря, нужен именно специалист.
Налётов оторопел, а потом рассердился.
- Николай Михайлович, что так разительно переменилось со вче-рашнего дня? Давайте так: я человек здесь случайный, Вы мне тоже ничем не обязаны, так что не надо крутить. В чём дело?
- Да-а… ситуация… с досадой произнёс редактор. – А дело в том, что не сегодня-завтра будет опубликовано сообщение об укруп-нении районов по всей стране. Очередная, видите ли, реформа. Соот-ветственно, будут сокращены многие районные газеты. Об этом мне сообщил по телефону вчера вечером мой большой и давний друг – ра-ботник одной из газет. Просит принять на работу, так как их району точно не быть. Для него, человека пожилого, это удар. Вот и по-ставьте себя на моё место.
х х х
Каждый, кто мотался по градам и весям Родины по служебным на-добностям либо по причине неприкаянности души, знает, какое удо-вольствие добраться, наконец, до поезда, разместиться на указанной в билете полке и таким образом на сутки-двое и более того обрести стабильность при одинаковом с остальными попутчиками статусе.
Вне поезда ты – одиночка в чужом городе, никому не известный человек на незнакомом предприятии, случайный человек в гостиничном номере.
Налётов возвращался на Урал, на этот раз в Пермь, где жила его двоюродная сестра. Через пару дней приятного гостевания он пришёл в областной отдел народного образования и заявил, что они с женой мечтают работать учителями в городе Лысьве. А почему в Лысь-ве? А потому, что там живут три родных брата, которые приходятся ему, Налётову, кузенами. В облоно нежданным кадрам обрадовались и выписали направления на работу, «забыв» спросить справку о праве свободного трудоустройства. Тут тоже сидели государственные люди.
Так человек, проявивший «выдающиеся журналистские способно-сти», стал народным учителем. Им он проработал два года, на соб-ственном опыте убедившись в справедливости сборника законодатель-ных документов по медицине, который категорически не рекомендовал людям с хроническими ларингитом и фарингитом работать в школе по причине того, что работа учителя связана с напряжением голоса. Уже после первого урока Юрий начинал сипеть и тужиться при разговоре, извлекая из себя звуки.
После окончания учебного года Налётовы решили попытать сча-стья в городе Юриного детства. И тут ему сразу же улыбнулось сча-стье: корректора городской газеты проводили на пенсию, и редактор с удовольствием взял его на работу. Стала преподавать в школе и жена.
Оклад корректора составлял пятьдесят семь рублей, жена полу-чала восемьдесят с копейкам – полную ставку. Однако доходы никак не стыковались с расходами, то есть, пользуясь вошедшей в обиход наших дней терминологией, доходы Налётовых были значительно ниже прожиточного минимума. Но жаловаться было некому: так называемых дерьмократов и Чубайса в шестидесятые годы не было, а родная Ком-мунистическая партия и родное же советское правительство ругать себя категорически не разрешали, за чем пристально следили бес-страшные чекисты. Любая их критика называлась страшным словом АН-ТИСОВЕТЧИНА, за которую полагался СРОК.
В газете Налётов проработал почти семь лет, из них два года – корректором. Не был он в газете, по его словам, только уборщицей и редактором. Через четыре года после университета Налётовы считали себя вполне устроенными. Он работал ответственным секретарём, а жена прочно обосновалась в одной из лучших школ города. У них была хорошая квартира в самом престижном районе. А ещё через год Юрий поступил на первый курс вечернего политехнического института, спустя шесть лет закончил его и стал инженером.
х х х
Какоё счастье, что антинародное полицейское государство, ханжески провозгласившее: «ВСЁ ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕКА, ВСЁ ДЛЯ БЛАГА ЧЕЛОВЕКА», кануло в небытие. Жирной и заслуженной точкой был бы для него осиновый кол, однако слишком много ещё среди принимающих политические решения людей, которым было комфорт-но жить в то время и состоять в преступной организации, име-нуемой КПСС. Этим людям и сейчас глубоко наплевать на собст-венный народ. Который не более чем собрание скелетов в шкафу отца родного – Государства.
СВИНТОПРУЛЬ
От издателя. Перебирая на днях старые бумажки, сва-ленные в нижнем ящике письменного стола, наткнулся я на листок, вручённый мне некогда ныне покойным другом моим Юрием Григорьевичем Ульяничем. Инженер по образованию, был он человеком разносторонних интересов и иногда шалил в части изящной словесности. Найденная бумажка являет собой одну из таких шалостей. Будучи уверенным в том, что она интересна для всех любителей печатного слова, предаю её широкой огласке.
Как-то ко мне зашёл сосед (бывший агент по страхованию, ныне пенсионер) и попросил отпечатать на хорошей бумаге его заявление на изобретение, которое он намерен послать в свою любимую газету. Мои сомнения в сути изобретения были им категорически отвергнуты, как и попытки отредактировать текст.
- Печатай всю правду, все буквы, как я написал. Вот запятые ставь где надо, - и всё тут! – упорно настаивал он.
Я отпечатал и оставил себе копию на память о соседе. Вот она.
Уважаемые господа в Редакцию Газеты, здравствуйте!
Я всё время выписываю Вашу газету. Очень интересно пишете и расширяете взгляд. Про чиновников, которые матерят изобретателей, и про изобретателей, которые матерят чиновников. Я тоже кое-чего много изобрёл. Патентов не беру, не надо мне, пускай это будет польза Народу. Последнее моё Изобретение сильно повышает убойную силу нашей Армии. Прошу напечатать. Чтобы Враги не использовали моё изобретение, ноу-хау оставляю себе.
ИЗОБРЕТЕНИЕ
Все знают, что пуля, когда вылетает из ствола с тремя винто-выми линиями (так и говорят: трёхлинейка, а ещё – винт, «уложил, мол, его из винта»), начинает сильно крутиться, когда летит. А крутится она без толку, только сила пропадает зря. Предлагаю на нос пули приделать пропеллер, как винт у самолёта, только малень-кий. Когда пуля крутится, винт будет загребать воздух и подтаски-вать пулю быстрее, чем она летит без винта. Поэтому дальше будет лететь, и убойная сила сильнее. По моему расчёту, которое ноу-хау, кпд будет 30-50 %.
Награды мне не надо, только назовите моё Изобретение по моей ФИО (Фамилия, Имя, Отчество), которую пока не раскрываю, чтобы Враги не узнали мою Фамилию и не украли Изобретение вместе со мной и моим н-х. А вот название Изобретения можно расшифровать подробно и понятно, тут секрета нет – это СВИНТОПРУЛЬ, что вкратце значит – «с винтом прёт». В просьбе моей прошу не отказать.
Изобретатель . . . . . . . . .
(подпись, день)
Далее приписка от руки моего соседа, поведанная мне украдкой его злорадной супругой. Запятые – опять мои.
Это изобретение читал по секрету только мой сосед, инженер. Доучился… в нашем жэке теперь унитазы чинит. Очень смеялся, пара-зит. Завидует, шибко умный стал, глубже унитаза не видит. Хотел слова подправить, но я не дал. Со зла может мысль исказить. Эти умники развалили страну, а сами ничего придумать не умеют. Для секрета на конверте пишу его адрес, а он мне отдаст, когда придёт ответ. Ещё говорит, что не напечатают, а я ему показал свежую га-зету «На грани невозможного» про большую трубу, которая весь город освещает. Мой СВИНТОПРУЛЬ важнее для страны. Если по секрету не можете напечатать, то передайте моё Изобретение Путину Владимиру Владимировичу по адресу Москва, Кремль. Он за всю страну болеет. А мне ничего не надо. Засим, досвидание.
ДОПИСКА. Модель СВИНТОПРУЛЯ пока не сделал, потому что ствола у меня нет, а в магазинах не продают. Сейчас ищу спонсора с трёх-линейкой и запасом пороха. Киллеров прошу не беспокоиться.
Сосед отправился на почту и отослал заявление заказным пись-мом. На обратном пути взял поллитровку, и мы с ним славно погово-рили о политике, в которой главную роль, по его мнению, будет те-перь играть не атомная бомба, а СВИНТОПРУЛЬ засекреченного Героя России господина Имярек.
Ю.УЛЬЯНИЧ Миасс, 17.12.2000.
ЗА КЕДРОВЫМИ ШИШКАМИ
ОТ ИЗДАТЕЛЯ.С Василием Ивановичем Коршуновым мы познако-мились всего каких-нибудь сорок лет назад, когда я перешёл на работу в его организацию. Он отличался спокойным дружелюбным нравом, и поэтому в коллективе пользовался большим уважением. В те далёкие теперь уж времена широкое хождение в народе имели анекдоты про Чапаева и поэтому при встречах я всегда обращался к нему с просьбой: «Василий Иванович, дай носков в атаку сходить!» «Возьми, Петька, - неизменно отвечал он. - Они вон в том углу стоят.»
Василий Иванович был большой любитель природы, но осо-бенной его любовью пользовались птицы. Он, кажется, знал об обитателях наших лесов и городских окрестностей всё. Более того, в доме его всегда было несколько клеток с птицами, ко-торые щебетали с утра до вечера. Однажды он неожиданно поя-вился в моём доме и принёс просторную клетку, сделанную своими руками, с нахохлившимся чижиком. «Не беспокойтесь: ос-воится – запоёт. Хлопот с ним никаких. Пусть клетка висит на улице, а вы только не забывайте подсыпать корм, подливать во-ду да убирать.»
Оказывается, клетка была его подарком к моему дню рожде-ния. И как он только он вспомнил об этом: ведь виделись мы крайне редко?
Как-то во время очередной встречи мы ударились в детские воспоминания. Он вырос в сибирской деревушке, в тайге, поэто-му природа была частью его жизни с юных лет. Особенно меня впечатлил его рассказ о походе в тайгу на промысел кедровых шишек, и я попросил его сделать пробу пера – написать об этом поподробнее. И вот однажды в дверь мою постучали, и мальчик передал мне рукопись. Это внук Василия Ивановича принёс мне послание от деда. А потом позвонил и он. Я с удовольствием прочитал фрагмент колоритного сибирского бытия и подумал, что и дорогому читателю это будет приятным подарком. Поэтому, ис-просив у Василия Ивановича позволения, выношу его повествова-ние на суд читателя.
Внезапно пошёл дождик и начал старательно моросить на головы трёх пареньков, которые весело шагали через поляну по едва замет-ной тропинке. Поляна была выкошена наполовину. На выкошенной кое-где стояли небольшие стожки сена, а нетронутая часть её поросла высоким бурьяном, полностью скрывавшим босоногих путников. Скоро немудрёная одежка у ребятишек стала намокать, и, чтобы спастись от дождя, они покрыли головы мешками для сбора кедровых шишек, соору-див из них известным способом накидки с капюшонами для головы. Не-смотря на дождик, было тепло, и они быстро дошли до тайги, пере-секли её узкую часть и вышли на большое Ишкольское болото. Идти стало трудно, потому что ноги утопали во мху почти до колен.
Но вот дождик прекратился. Над головами появились чибисы, ку-лики, а потом и чайки. Появление чаек означало близость озера, ко-торое называется Большое Молошное. Молошным его зовут из-за бело-ватого цвета воды, которую будто слегка разбавили молоком. Изрядно подуставшие мальчишки миновали сначала Большое Молошное, потом Ма-лое и вышли к кедрачам. Идти стало легче, потому что под ногами была твёрдая почва. Никто из ребят раньше здесь не бывал, но они знали, что где-то дальше есть Куликова грива, где полно вековых кедров.
Еле заметная тропинка привела к поляне, поросшей всяким мел-колесьем: голубикой, багульником, можжевельником. Сразу за поляной возвышались могучие разлапистые кедры. Листва с кустов голубики почти вся облетела, а налитых сочных ягод было так много, что мальчишки не устояли от соблазна и накинулись на лесное угощенье, горстями отправляя в рот сладкие ягоды. Вскоре их руки стали сине-голубого цвета. Такими же стали и рты, и щёки, да и все физиономии пацанов.
- Ну, и рожица у него! – сказал Васёк, показывая пальцем на Сашку, и захохотал.
- Ты бы на себя посмотрел! – захихикал тот.
Ну, и смеху было, когда ребята оглядели друг друга. Нахохо-тавшись, двинулись дальше, потому что есть голубику больше не было никакой возможности: во рту стало щипать, да и животы были полнё-хоньки. Захотелось пить, но воды поблизости не было, хотя под но-гами она даже хлюпала в мягкой моховой подстилке. Впереди обозна-чилось подобие тропы с огромными вмятинами, в которых стояла мут-ная вода.
- Что это такое? – спросил Сашка.
- Так это же след самого Топтыгина! – догадался Васёк.
Весёлое настроение мигом улетучилось. Оно сменилось страхом. И мальчишки замерли в оцепененье.
- Может, пойдём назад? – робко вымолвил кто-то из ребят. Но остальные с ним не согласились.
- Медведь-то, наверно, давно прошёл, - заметил Сашка.
- Нет, он прошёл только что перед нами, - убеждённо сказал Васёк. - Видите, вода в углублениях ещё не успела отстояться. Да и на траве свежая грязь.
Сколько они простояли бы в нерешительности – не известно, но вдруг ребят вывел из такого состояния резкий крик ореховки. Она сидела на вершине ближайшего кедра и, увидев ребят, оповестила всю Куликову гриву о вторжении незваных пришельцев. Сверкая на солнце темноватым, в светлую крапинку оперением, ореховка повертелась на висящих кедровых шишках и ещё раз огласила округу своим зычным голосом.
Ребята тронулись вперёд: если бы медведь был рядом, непоседа их бы предупредила.
И вот цель достигнута: под ногами хоть и мшистая, но твёрдая земля, а над головами, местами смыкаясь в огромный шатёр, -кедровые кроны, увешанные шишками. Многовековые кедры огромной толщины, как сказочные исполины, окружили зачарованных ребят. Те только крутили головами, рассматривая смолистые шишки на верхних ветвях деревьев, недосягаемых для наших добытчиков.
- Да, - задумчиво произнёс Санька, - шишки-то хороши, но как до них добраться?
Однако опыт у них кое-какой был. В прежние времена они не раз сбивали шишки колотушками. А делать колотушки не так уж сложно. Надо взять березовые брёвнышки около полутора метров длиной и 15-20 сантиметров толщиной, а потом один конец около метра длиной за-тесать до такой толщины, чтобы его удобно было брать двумя руками. Вот колотушка и готова – всего-то и делов. Колотушкой, сами пони-маете, изо всех сил колотили по стволу, ствол сотрясался – и спе-лые шишки сыпались на землю. А здесь, на Куликовой гриве, таких хлипких кедров было мало, а по исполинам сколько ни колоти – они не шелохнутся. Какие уж тут шишки!
Однако под ногами у мальчишек навалом их, уже растеребленных. Это поработали бурундуки, белки и те же ореховки. Да и Топтыгин, поди, уже наведывался сюда. Зрелые шишки падают сами, а если пой-дёт дождь и налетит ветер, начинается настоящий шишкопад. Вот тут-то и налетай кому не лень. А полакомиться вкусными маслянистыми орешками любителей хоть отбавляй!
Пока Сашка с Колькой ладили колотушки – дело кропотливое, особенно если топор один, да и тот тупой, - Васёк деловито изучал кедровое царство. Вот он заприметил кедр, который стоял почти в самом центре кедрового товарищества, и вся его мощь говорила о том, что здесь он самый старший и самый главный. У основания ствол его был такой толщины, что обхватить его можно только вдвоём, если встать с противоположных сторон и взять друг друга за руки. Да ка-кое там взять: ребята еле касались друг друга кончиками пальцев.
Васёк обошёл вокруг кедра не один раз, прикидывая, как к нему подступиться, как вскарабкаться на самый верх, где шишек было пол-ным-полно. Он всегда считал, что на свете нет такого дерева, на который бы не влез. И никто из ребят не мог с ним в этом деле со-стязаться, так как считался Васёк отменным «полазеем» за шишками. И вот, после долгих прикидок и почёсывания затылка, его внезапно посетила, казалось бы, несбыточная идея. Рядом с кедром росла вы-сокая ель, и ствол её был намного тоньше кедрового. Васёк решил взобраться на ель, а потом, уже с неё, перебраться на кедр.
Недолго думая, он приступил к выполнению своего плана. Первые несколько метров высоты преодолел довольно быстро, потому что ствол снизу был без сучков и имел шероховатую поверхность, что по-могало ему быстро подниматься. А вот выше, когда сучков стало мно-го, дело пошло не так споро. Однако это не охладило нашего «пола-зея». Преодолев большую часть ели, Васёк осмотрелся. Шишки, такие желанные, такие огромные и смолистые, были совсем рядом. Как же до них добраться? Эх, был бы шест, да подлиннее! Тогда можно было бы много шишек посшибать!
До кедра было чуть не рукой подать – всего каких-нибудь пять метров. И Васёк решился на рискованный шаг. Он поднялся почти до самой вершины ели, где ствол был таким тонким, что он обхватил его пальцами. Ель стала наклоняться то в одну, то в другую сторону, а кедровые шишки то приближались, то удалялись от него.
Наступил решительный момент. Васёк присмотрел толстый сук на кедре, а потом стал раскачиваться вместе с вершиной ели, чтобы уцепиться за него и перебраться на кедр. После нескольких «качков» ему это удалось. Он крепко ухватился сначала одной рукой, а потом второй. Ель, освободившись от тяжести, резко выпрямилась, зацепив Васька за полу пиджака. Он почувствовал, как ель рванула его на-зад, пытаясь оторвать от кедра. Но не тут-то было! Васёк вцепился в сук мёртвой хваткой и почти тут же услышал, как затрещал разры-ваемый пиджак и как с кедра посыпались шишки.
- Ух! – невольно вырвалось у него из груди. Он облегчённо вздохнул и перебрался к стволу кедра.
Осмотревшись, устроился поудобнее и начал топать ногами по толстым сучьям. Шишки лавиной посыпались вниз, ударяясь по стволу и сучьям и увлекая за собой висящие ниже. От этих звуков у Васька заиграло сердце, поднялось настроение и он начал насвистывать ка-кую-то победную мелодию. А потом запел очень подходящую к случаю песню, которая самостоятельно вырвалась из груди:
Под грозным разрывом гремучих гранат
Отряд коммунаров сражался!
Васёк орудовал без устали, подбираясь к вершине кедра и по пути сбивая шишки. И когда сбивать стало нечего, он осмотрелся. Вокруг стояли кедры значительно ниже того, на котором он находил-ся. Неожиданно на ближайшую к нему ветку уселась ореховка. К сво-ему удивлению она заметила человека, затерявшегося в густой кроне, издала испуганный крик и унеслась куда подальше. А Васёк начал по-тихоньку спускаться вниз. Он знал, что спускаться всегда сложнее, чем подниматься. Но это его нисколечко не смущало. Тем более что внизу, на земле, ждёт такое богатство!
Он без труда опустился до середины дерева, но ниже начались трудности: заросли сухих сучков были так плотно и замысловато пе-реплетены, что перебраться через них без натужного кряхтения и ак-робатических телодвижений было затруднительно. Но юный шишкарь упорно их преодолевал. Наконец, сучки закончились. Ниже ствол был гладкий, но обхватить его руками и ногами было невозможно. При-шлось что есть силы прижаться коленками к стволу и, крепко цепля-ясь за него руками, потихоньку сползать вниз. А ещё ниже кедр был таким толстым, что Васёк не удержался и последние метры буквально пролетел по корявому стволу, ободрав руки и даже живот. Но стоило ли обращать внимание на такие пустяки при виде богатейших «трофе-ев»?
Первое, что он подумал, когда пришёл в себя: «Как обработать столько шишек? Ведь их надо сразу же и вышелушить!» Он быстро взял мешок, оставленный у кедра, и начал складывать в него шишки, кото-рыми было усыпано всё вокруг. Полнёхонький мешок оттащил к стоян-ке, где ребята облюбовали место для ночлега, и высыпал на землю. Вскоре к первому присоединился второй, а потом третий и четвёртый мешки. Ссыпанные в одно место, шишки являли собой удивительно при-ятное для добытчика зрелище.
Между тем неподалеку были слышны стукотня колотушек и пере-крикивания друзей, которые с увлечением занимались промыслом. На-конец, они подошли к стану, неся каждый на плечах по увесистому мешку добычи. Сбросив мешки, ребята уставились на чудо-горку ши-шек.
- Ну, ты, Васёк, даёшь! – с изумлением произнёс, наконец, Санька. – И как это тебе удалось?
Васёк во весь рот улыбался.
Ребята быстро натаскали дров: валежин, толстых сучьев, хворо-ста для растопки и разожгли костёр. Потом поели и, немного пере-дохнув, принялись растеребливать шишки. Так как никаких, даже при-митивных приспособлений и устройств для этого у них не было, шелу-шить шишки пришлось голыми руками. Делали это ребята так: брали шишку в левую руку, а большим пальцем правой руки снимали часть чешуек, потом разворачивали шишку и проделывали то же самое. И так до тех пор, пока не оголятся орешки. Потом обеими руками, крепко зажав шишку, вращали её вокруг своей оси, одновременно нажимая пальцами на орешки, которые высыпались в подставленный мешок. Эту операцию ребята проделывали довольно быстро, но всё равно времени на шелушение понадобилось много, чтобы обработать такую уйму ши-шек.
Вечерело. Над тайгой стали сгущаться сумерки. Впереди была длинная осенняя ночь. Взглянув на запас дров, ребята поняли, что на всю ночь их не хватит, и отправились за дровами. Вблизи ничего подходящего не оказалось, и они углубились в тайгу. Нашли сухой хлыст упавшей ёлки и принялись тащить его к костру. Бревно было тяжёлым – хватит на всю ночь, и ребята часто останавливались для отдыха. Между тем тайга погрузилась во тьму. Пройдя ещё какое-то время, они с ужасом обнаружили вдруг, что сбились с пути. И не мудрено: костёр, единственный ориентир, куда-то запропастился. Ре-шили: одному остаться у бревна, а остальным отправиться на поиски, всё время перекликаясь. При бревне остался Васёк. Он то и дело ок-ликал друзей: «Нашли или нет?». Ответ был один и тот же: «Нет!».
Дело принимало нешуточный оборот. В душу закрадывался страх: что же делать дальше? Васёк позвал Саньку, чтобы поменяться с ним ролями и отправиться в поиск самому. Санька, подавая голос, стал приближаться. «Не нашёл, не нашёл!» – как заведённый повторял он. И вдруг совсем рядом радостно завопил: «Нашёл!!!» Васёк не поверил ушам: тот находился совсем рядом. А Санька надрывался: «Вот он наш костёр! Только он погас! Идите скорей сюда!»
Быстренько подтащили бревно и снова разожгли костёр. Один ко-нец положили сверху на вспыхнувшее пламя. Кромешная темнота ото-двинулась, и вокруг костра образовался тёплый уютный и светлый ми-рок, в середине которого героями себя чувствовали три отважных шишкаря. Оживлённо обсуждая все недавние треволнения, ребята друж-но шелушили шишки. За работой и разговорами они не сразу заметили, как из темноты стали неясно возникать очертания деревьев. Наступал рассвет. Санька и Колька уже разделались со своими шишками и при-нялись помогать Ваську. Грандиозная куча стала быстро уменьшаться, а вскоре и совсем исчезла. А когда рассвело, в мешках у каждого были только чистые орешки.
Стали собираться в дорогу. Ребятам предстоял нелёгкий путь домой с грузом на спине. Затушив остатки тлеющих огней, тронулись в путь. Шли они той же тропой, что и сюда. Подойдя к месту, где вчера видели след медведя, замолчали. Зато преодолев «медвежье» место, повеселели и, без опаски хлюпая по трясине, стали быстро удаляться от Куликовой гривы. Позади осталась вековая тайга, нача-лось мелколесье, а вскоре глазам предстало открытое болото, места-ми поросшее высоким камышом.
Мешки давили на спину, на плечи, но снять их было нельзя, по-тому что некуда положить – всюду сквозь мох проступала вода. И только преодолев болото и взойдя на возвышенное место, ребята с облегчением сняли мешки, а сами повалились на сухую мягкую траву. Они долго лежали так, не шевелясь, и смотрели в небо, по которому проплывали седые, с тёмными окаймлениями облака. Где-то неподалеку раздались какие-то странные звуки, которые подняли ребят на ноги. И вдруг совсем рядом из травы с шумом взлетел косач. Мелькнув сво-им тёмным с сизым отливом оперением, он понёсся от них между де-ревьями. Сзади двумя лентами вились длинные хвостовые перья, те самые, которые делают хвост сидящего тетерева похожим на изящную лиру. А мальчишки, взвалив на плечи свои ноши с драгоценной добы-чей, уже без остановки дошли до дому.
Василий КОРШУНОВ,
дитя природы.
ПРОБУЖДЕНИЕ ДУШИ,
или ЗАПИСКИ СТАРОГО ДУРАКА
От ИЗДАТЕЛЯ. Чудесным мартовским утром не корысти ради, а волею супружницы моей отправился я делать шопинг. Было это не-сколько лет назад. Путь мой пролегал мимо контейнерной площадки,
отгороженной от жилых домов невысокой кирпичной оградой. Здесь в уютном одиночестве тихо трудился бомж. Рядом стояли большие клет-чатые сумки, в которые он заботливо укладывал самое ценное из по-мойки. Когда я поравнялся с археологом, он обернулся вдруг, и наши взгляды встретились.
- Сударь, - произнёс он, - не найдётся ли у вас бумажки ваше-го табачку закурить, а то у меня спичек нет?
Я достал сигареты, мы прикурили от одной спички и разговори-лись.
- А что, дружок, - вопросил я, обзирая его немытое лицо и грязную бороду, - много ли масла на свой кусок хлеба имеешь ты от этого занятия?
- Не поверишь: и масла сколько хочу, и выпивки, и закуски. А сигаретку стрельнул, потому что мои кончились. Извини.
Он вернулся к работе, а я огляделся. В сторонке от ароматных контейнеров стоял прозрачный полиэтиленовый мешок, набитый брошю-рами, общими тетрадями, старыми учебниками и потрёпанными записны-ми книжками. Одна из них, довольно крупных размеров в коричневой пластиковой обложке, наполовину покинула мешок. Я наклонился и поднял её. На первой странице крупными буквами поверх текста было написано то, что я вынес в заголовок. А дальше шли многие страницы исписанного мелким почерком дневника. Правда, даты написания заме-ток почти отсутствовали. Полистав книжку, я понял, что автора меньше всего интересует привязка ко времени, потому что это были записи «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». Более того, нетрудно было догадаться, что книжка содержит историю любви автора к некоей юной девице.
- Братка! – сказал я вновь обретённому другу и сокурильнику. – Как я понял, ты хозяин этих несметных богатств. («Что есть, то да!» – буркнул он в ответ.) Не позволишь ли на память о нашей встрече взять этот вот блокнотик?
- Да на здоровье! Видишь, сколько всякой хренотени мне ещё остаётся? Заходи, если что…
Я пошёл дальше делать свой шопинг, а дружок мой нырнул в кон-тейнер.
Не скрою, с тщанием, достойным лучшего применения, я прочитал «горестные» заметки автора и пришёл к выводу, что они могут быть интересны для людей, охочих до чужих секретов (а кто из нас до них не охоч?), и потому неплохо было бы их опубликовать. Кстати, ни имени автора, ни прочих сведений о нём в книжке я не нашёл – они были тщательно уничтожены.
Пользуясь безнаказанностью, Издатель незначительно отредакти-ровал записки, сообразуясь со своими пониманием изложенного, нрав-ственными принципами и эстетическими воззрениями.
ИЗДАТЕЛЬ.
* * *
И вот вам «здрасте» – наступил сентябрь! Сентябрь наступил – Ванька с Машкой в связь вступил! В кудрявых березовых причёсках появились рыжие пряди увядания, побурели вдоль тротуаров кусты хитрого гибрида черёмухи и лесной вишни, упали на землю первые жёлтые листья клёнов. А оголившиеся клумбы заблагоухали вдруг ре-зедой. Смена времён года всегда вызывает некоторое беспокойство – какой сюрприз на этот раз преподнесёт нам мать-Природа?
* * *
В жизни моей было много совершенно поразительных эпизодов, Вот один из них. Захожу сегодня в одну из комнат нашего отдела и слышу за кульманами оживлённый дамский разговор. «Вы знаете, а ведь (тут называется моё имя) когда-то работал в школе учителем». «Неужели? Не может быть…» – раздались голоса. А один, глуховатый, с предыханием, по которому я узнал свою недавнюю сокурсницу (с ней я совершал очередной виток своей биографии), авторитетно, как это только удаётся дамам, вещает: «Враньё! Такого-то я знаю давно, и ничего подобного за ним не замечалось!»
Тут я, как чёрт из табакерки, объявился перед коллегами. У них, как у всего корпуса, была зарядка: под бодрые звуки музыки и исполненный невероятной энергии мужской голос из репродуктора они гоняли чаи с баранками и вареньем и трепались о жизни.
- Салям-бульбуль! – резво выкрикнул я и предложил их вниманию следующую историю. В город Энск я приехал восьми лет от роду и сразу пошёл в первый класс. После окончания семилетки моя семья переехала на жительство в другой город. Там я пошёл в восьмой класс. Конечно, очень скоро мои одноклассники узнали, кто я и от-куда. И вот в класс пришла учительница, которая назвалась нашей классной руководительницей. Она открыла новенький журнал и стала заполнять сведения об учениках. Дошла очередь до меня. На вопрос, где родился, я честно ответил: «Ленинградская область, город Ло-дейное Поле!» (А дело происходило на Урале.)
- Он врёт! – с негодованием дружно закричали девчонки. – Он из Энска приехал!
- Меня поразила тогда необычайная способность женского пола к анализу и синтезу. И не устаёт поражать до сих пор, - сообщил я чаёвницам и добавил, что с предыдущим оратором познакомился в воз-расте Иисуса Христа, а до того успел натворить немало глупостей.
* * *
Сегодня в нашу лабораторию начальник отдела привёл молодую специалистку. Она будет работать с чаёвницами, о которых я уже пи-сал. Симпатичная девушка: рослая, черноволосая с большими голубыми глазами и загадочной улыбкой.
После их ухода все загалдели: «Что закончила, откуда приеха-ла, как фамилия, замужем или нет?»
Надо сказать, коллектив нашего отдела сложился давно, боль-шинству работников около сорока или немного за сорок, есть и помо-ложе, а вот комсомолят из отдела со штатом почти сто человек – се-меро. Неудивительно, что появление нового человека, да ещё молодой девушки – событие.
Как человек простой, я сходил к секретарю, взял личную кар-точку молодого специалиста, принёс её в лабораторию и огласил.
Мужички наши (сорок – кобелический возраст) во время обеда в столовой были заметно возбуждены и бесцеремонно разглядывали моло-духу.
Я подошёл к смущённой девушке и громко сказал: «Ларочка, будьте как дома. В моём присутствии вас никто не посмеет обидеть. - И, оборотясь к мужичкам. – Запомните, аксакалы: это моя девушка!
Все развеселились, а Лариса – особенно. Кто-то из наших ба-бусь не преминул съязвить по моему адресу. Но, к моему удовольст-вию, невнятно, и общественностью услышано не было.
Смотрю на Ларису и думаю: как же так вышло, что такая взрос-лая девушка, после института, а на целых двадцать лет меня младше! Впрочем, моя Ленка только на четыре года её младше и уже учится в институте. А ведь она ещё ребёнок!
В этом году я уже испытал такой же шок. Во время экспедиции на север ко мне как-то подошёл матросик: «Отец, не найдётся сига-ретки?» Чем убил меня на месте. А вечерком мы со товарищи устроили в гостинице междусобойчик по поводу моего перехода в иное качест-во.
* * *
Глаза, как две полыньи с зелёной водой, В одну нырну, а из другой вынырну. Холод, и ничего больше. Но другого и не надо. Ужли влюбился? Старее, чем дерьмо мамонта, а влюбчив, как институтка. Любопытно, почему у классиков всегда влюбчивы именно институтки?
* * *
Глаза синие, как небо в сумерках, а в них золотинки - звёз-дочки. Отодвинешься – глаза зелёные, придвинешься – вечернее небо в звёздочках.
* * *
Очень потешно ест. На лице такое же выражение, как у кошки, которая ест горячую кашу.
* * *
Какие у неё прекрасные глаза – не просто красивые, а очень выразительные. Взгляд их осязаем, как тёплая ладонь, которая нежно гладит лицо, волосы, руки… А какой поразительный смех – мелодич-ный, мягкий, проникновенный.
Она – рослая спортивная девушка. Но манера её поведения, раз-говор исполнены такой женственности, что мне она кажется миниатюр-ной, даже хрупкой. Должно быть, это очень субъективно, потому что отдельские джигиты воспринимают её как здоровенную девку, и не бо-лее того. Слепцы!
* * *
Когда я наблюдаю её в профиль, мне кажется, что передо мной прехорошенькая девочка. Кстати, несмотря на чёрные брови и тёмные волосы, всё лицо её – в веснушках. Удивительно!
* * *
Заметил странное свойство своей зрительной памяти. Отлично помню лица всех прошлых и нынешних знакомцев. Даже не закрывая глаз, легко вспомню любого. Но стоит влюбиться, как желанный облик
стирается из памяти. Такое бывало не раз. Наверно, это оттого, что общего впечатления от внешности любимой недостаточно, влюблённый жаден до деталей её лица. Как-то неожиданно во всей полноте откры-лось значение удивительного русского слова ненаглядный, ненагляд-ная. Как поётся в песне:
Ты постой, постой, красавица моя,
Постой наглядеться, радость, на тебя!
* * *
Вчера вечером пришла знакомая и говорит: «Спешу на 15-летие супружеской жизни одной пары. Это – берёзовая свадьба? Есть боль-шая латунная медаль. На ней надо срочно выгравировать стихи. Аппа-рат для этого есть, а стихов нет. У вас большая библиотека, давай-те ищите. Без стихов не уйду.»
Перерыл гору поэтических сборников и застрял на Саади. Ничего нет. Тогда, зацикленный на персе, сочинил сам, лишь бы отвязаться:
Когда пятнадцать лет прожили вместе,
Что говорить о женихе и о невесте?
Срок так велик, что в целое одно
Они уже слились давным-давно.
(Подражание Саади)
* * *
- Почему вчера не приходил на обед? – сурово спрашивает, бы-вало, мать отца, крупно загулявшего накануне.
- Понимаешь, Лизок, после работы решили с ребятами немножко выпить, так я хотел запьянеть побольше, - по-детски простодушно отвечает тот. А матери и сказать больше нечего.
Разве не удивительно?
* * *
Есть вещи гораздо более сильные, чем любовь и дружба, честь и совесть. Это пороки. И самые тяжкие из них, и самые нелепые – пьянство и курение. (Тридцать лет назад о наркомании никто и не вспоминал. – Примечание Издателя) Всем от них плохо, а носителям пороков – всех хуже. Их надо или лечить, или убивать – если не хо-чет лечиться.
* * *
Оказывается, глаза любимой из тёплых и ласковых легко стано-вятся холодными, как оконное стекло. В них я виду не просто своё отражение, а дружеский шарж на себя в лучшем случае.
* * *
Обыватель не переносит, когда кто-то поступает не так, как поступил бы он. Этот «кто-то» объявляется либо дураком, либо под-лецом.
От обывателя не дождёшься добрых слов. Злых – сколько угодно. Грязные обывательские языки не пощадят никого, для них нет ничего святого.
* * *
«… как будто полнота души не изливается подчас в пустопорож-них метафорах! Ведь никто же до сих пор не сумел найти точные сло-ва для выражения своих чаяний, замыслов, горестей, ибо человече-ская речь подобна треснутому котлу, и когда нам хочется растрогать своей музыкой звёзды, у нас получается собачий вальс.
Чувственные наслаждения вытоптали его сердце, как ученики школьный двор.»Г.Флобер.
* * *
Никто не знает о моём могучем вкладе в дело народного просве-щения, а ведь вот уже два десятилетия ученики моей жены вытирают доску моими старыми трусами.
* * *
«Любовь зла – полюбишь и козла». Очень мудрая пословица. В ней – одно из великих таинств любви: любят ни за что.
* * *
Излучать любовь и добро, жить для других – вот формула сча-стья человеческого вообще, а женского в особенности.
И это не просто слова. Здесь действует третий закон Ньютона, сформулированный для человеческих отношений в виде: «Как аукнется, так и откликнется.» Так уж повелось спокон веку: к тем, кто щедр на теплоту и ласку, тянутся все.
* * *
Способность любить – не просто талант души, но и результат воспитания, в основе которого – любовь к людям.
* * *
Любовь и женщина. Женщина не может любить так, как мужчина, потому что для неё любовь – предмет купли-продажи, способ размеще-ния себя самой, сделка, без которой нет для неё ни жизни, ни сча-стья. Обострённая забота о потомстве, заложенная природой, делает её расчётливой. Где уж там бескорыстная любовь, любовь без огляд-ки, любовь вопреки множествам «можно-нельзя».
А мужик всегда был волен любить, кого захочет и где захочет. Любовные приключения – его актив, он нюхал цветы и пел серенады где и когда хотел. Недаром почти вся лирика в мире сочинена мужи-ками. Какой глубокий смысл кроется в скорбной женской песне:
Сладку ягоду рвали вместе мы,
Горьку ягоду – я одна…
Вот тебе мужик, вот тебе и баба!
* * *
Если женщина говорит, что все мужики подлецы и сволочи, а мужчина утверждает, что все бабы дуры и идиотки, то можно смело утверждать, что, во-первых, ни тому, ни другому в жизни не повез-ло, а во-вторых, не повезло и по их вине тоже.
* * *
Если жена ушла – понятно: муж пьяница или подонок. А вот если ушёл муж – не понятно. Потому что она вероятнее всего не пьяница. А мужчина, силою традиций поставленный дома в положение иждивенца и по-мужицки покладистый, не уйдёт из дома ни за что, если жена относительно-приблизительно честно исполняет свои обязанности. Ка-кой же надо быть, чтобы муж взял и ушёл. Исключение – влюбился в другую. Но если жена устраивает его и в интимном смысле (что боль-шая редкость, как я понимаю), он от неё не уйдёт никогда.
Никогда не женился бы на женщине, от которой ушёл муж.
* * *
А мне-то что делать? Да, и симпатичная, и юная, и, чего греха таить, желанная… А если и она неравнодушна? А вдруг, не дай Бог, полюбит? Я не просмею и никогда бы не посмел воспользоваться этим. Быть прохвостом – не по мне. Значит она для меня муляж, не более того. Тогда зачем трепать нервы, мучиться, переживать?
* * *
Дочь вышла замуж. Ей девятнадцать. Мужики и бабы как обалде-ли: скоро дедом станешь, а всё по сторонам зыркаешь. Смотри – шею свернёшь. Задолбали. Странная логика. Мне 44, я здоров, как бык. А если у меня впереди сто лет жизни (не дай Бог!). Зачем, спрашива-ется, мне несколько десятилетий косить под деда? Нет уж! Вот полу-чу в поликлинике справку о том, что могу ходить в женскую баню, тогда посмотрим.
* * *
Давненько мы с любимой не общаемся. Естественно, не по моей инициативе. Инициатива исходила от гнусных мочалок, с которыми она работает. Не только она, но и я были подвергнуты жёсткому остра-кизму. Мне-то глубоко на них наплевать, и они об этом знают. А вот любимая спасовала. Она поссорилась со мной и избрала странный стиль поведения: при встречах где бы то ни было отворачивалась и, почему-то улыбаясь, проходила мимо. Попытки заговорить отвергаются на корню: «Отстаньте!» А между тем ещё недавно она почти ежедневно поджидала меня где-нибудь за углом после работы, и мы подолгу бро-дили с ней по окраинным улицам и переулкам и вели приятные и бес-конечные разговоры.
* * *
Так хочется спросить любимую: почему ты всё время улыбаешься? Знаешь ли ты, что такое печаль, тоска до физической боли в сердце? Та самая, которую иронически называют любовным томлением? Как мож-но радоваться, встречаясь с человеком, который страдает из-за те-бя, и ты об этом знаешь? По-моему, это элементарно неблагородно, и извинить тебя может только очень небезразличное отношение к этому человеку. В противном случае ты или глупа или жестока.
* * *
Я всё время думаю о любимой, стараюсь постичь её очень непро-стой характер. Немножко зная о ней, я думаю вот что. С шестнадцати лет она жила у чужих людей, относительно чужих (знаю, какими могут быть родственники). Наверно, вечные попрёки, вечное неудовольст-вие. Это родным детям наплевать на неудовольствие родителей, а для подростка-родственника это бесконечная череда травм. Подросток сначала озлобился, а потом приспособился: помалкивает в тряпочку, а делает всё по-своему. Этакая пассивная оборона: на лице – при-ветливая улыбка, а в душе – фига.
Привычка к двойному дну способствовала развитию этого дна в сторону его увеличения. В тайник складывались сначала маленькие секреты, потом маленькие тайны, потом вдруг оказывается, что там прекрасно умещаются и гаденькие тайны, и гаденькие секреты, пога-ненькие страстишки и пороки. Главное, чтобы всё было шито и крыто. Родители! Убоитесь скрытности своих детей – это ваш недосмотр и ваша беда!
Одна порочная страстишка моей любимой вскоре стала явной: злостное табакокурение. Диву даюсь: как это в течение многих лет, таясь, покуривать и не испытывать неудобств от столь двусмысленно-го положения. Уверен: элементарно уважающий себя человек такого бы не допустил. Впрочем, в наши 70-е годы в студенческих общежитиях девчонки курят без опаски. Для них это вопрос ложно понятого пре-стижа, этакий элемент лихости и независимости.
Итак, сначала приспособленчество, а потом пассивный саботаж всего того, что не нравится. Типично незрелый подростковый индиви-дуализм: ни с кем и ни с чем не считаться, кроме своих интересов и желаний. На страже этого – улыбка – всем, внешняя доброжелатель-ность – всем, И стремление всегда обходиться без других.
Я нарвался на озлобленность, когда попытался нарушить этот внутренний кайф: «Я Вас не трогаю, и Вы меня не трогайте! Понимае-те: меня нет!» Неделикатность на грани с хамством.
Меня всегда тянуло к лицам противоположного пола такого скла-да. Я принимал замкнутость и неразговорчивость за тонкую организа-цию души. И всегда оказывалось, что причина якобы красноречивого молчания – присутствие отсутствия что сказать и тщательно скрывае-мое гипертрофированное себялюбие.
Любимая! Ты и не догадываешься, что счастье – штука общест-венная. Нельзя быть счастливым в одиночку! Индивидуй мало того, что обречён на несчастье, он делает несчастными и ближних своих.
* * *
Прав был Козьма Прутков, сказав: «Если хочешь быть счастливым – будь им!» Каждый носит в себе и своё счастье, и своё несчастье. Может не повезти и раз, и другой, но активная потребность в сча-стье рано или поздно даст его. Непременно!
* * *
Стареющие бабы прямо-таки юродствуют в нравственности: и за всеми-то они надзирают, и всех-то они поучают. Говорят: когда умолкает плоть, появляется нравственность. И ещё говорят: о нрав-ственности больше всего заботятся ханжи и тайные развратники. Я бы еще добавил: а также не сумевшие в своё время реализовать свои по-рочные страсти.
* * *
Сижу у окна на своём шестом этаже. Вдруг в окно, как на экран сбоку заскакивает щенок. Уже довольно взрослый. В нём столько по-казного энтузиазма, радости и желания показать себя с наилучшей стороны, что диву даёшься. Стремление выкинуть что-нибудь этакое – во всей фигуре. Кидается к кустам – нога вверх, тут же к другим – нога вверх. Ни с того, ни с сего начинает рыть землю. С бешеным лаем бросается за автомобилем, проносящемся рядом с тротуаром. И такое впечатление, что всё время оглядывается. Кому, интересно, он так хочет понравиться? Кому демонстрирует силу, ловкость и отва-гу? В окне, как в кадре, появляются подростки с удочками.
Удивительна человеческая линия в поведении щенка. Такой уро-вень эмоций доступен не каждому человеку.
* * *
Дело было в Ялте. В конце апреля. Пора удивительная, пора бурного цветения. Что ни дерево, что ни куст – букет цветов. И из каждого букета – неистовый птичий гомон. Поют даже воробьи. Но яр-че всех звучит распевная ария зяблика и звонкие рулады, издаваемые сильным и чистым голосом. Я долго выспрашивал у прохожих, кто пе-вец. Но тщетно. Пока какой-то дядя не сказал, что это чёрный дрозд. «Да вот и он сам!», сказал дядя и показал на чёрную, со скворца, птицу, которая с песней в клюве перелетала с одного дере-ва на другое.
А двумя днями позже, увидав пробегавшего по парковой аллее дрозда, я замер и был вознаграждён за находчивость: дрозд шустро перемещался вокруг моих ботинок, пока не схватил крупную мохнатую гусеницу.
* * *
И ещё удивительный факт. Уже дома, на Урале. В сквере на тра-ве лежит корова. Она забрела из недальней деревни. Со всех сторон корову облепили малые дети: гладят ей голову, шею, облокотясь на неё, о чём-то беседуют. И сколько удовольствия на бурёнкиной мор-де!
* * *
Любимая курит, как старый дед. И в основном «Приму». Подруг, как и друзей, у неё нет. Только сокурильщицы. Так что курение для неё – не только страстишка сомнительного свойства, но и круг обще-ния. Брось курить – перемолвиться не с кем.
Возмущает поганое отношение двух курильщиц к юной секретарше отдела Маше. Она ещё несовершеннолетняя, а её с большим энтузиаз-мом приобщают к клану дымокуров. Взрослые люди с высшим образова-нием. Одной 24, а другая кляча в прокисшем возрасте. Мне кажется, ощущение своей изоляции гнетёт их, вот они и рады приобщить всяко-го без разбору. А сопливка и рада – вот какая она взрослая да са-мостоятельная! Беседовал с ней. Пообещала, что курить больше не будет. Однако кажется, явный порок я превратил в тайный.
* * *
Сижу и думаю: так кто же она, царица моей души? Вспоминаю Н.В. Гоголя, который писал о Манилове, что, дескать, первое впе-чатление от него – какой приятный во всех отношениях человек; вто-рое – чёрт знает, что такое; а третье – ни Богу свечка, ни черту кочерга.
* * *
Пытался как-то вразумить Любимую на предмет вредности и ник-чёмности курения как такового. На что она сказала мне: «А вот папа меня понимает…»
Интересно, что нужно понимать папе, чтобы не препятствовать отравляться родной дочери? Разве что отравляться самому…
* * *
Самое неприятное в этой истории, Любимая, что ты убиваешь мою веру в Идеал женщины, который выпестовали в моей душе И. Тургенев и А. Блок (« И поздно-поздно в час назначенный, Иль это только снится мне…»), И. Крамской («Неизвестная») и В.Брюсов («Она прошла и опьянила туманным сумраков духов И лёгким взглядом взором отте-нила возможность невозможных снов…») да и вся литературная класси-ка, к которой я припадал в течение своей теперь уже долгой жизни. Куда ни посмотришь – кругом одни вздорные и корыстные бабы, кото-рые нисколько не дорожат своим высоким и званием и призванием.
«Она!» – решил я, как только тебя увидел. И вот спустя чет-верть века в моей поруганной душе расцвёл цветок, имя которому – Любовь. Я первый сказал тебе, что его надо вырвать, потому что мне ничего, кроме страданий, не принесёт, а тебе он и совсем не нужен. Ты ведь горячо возражала тогда. А я был уверен, что разрыв неизбе-жен, потому что необходим. И вот превращение: вместо того, чтобы помочь мне переболеть, ты начала вдруг вытаптывать мою душу, да ещё с таким остервененьем! Неужели не понимаешь, что при этом вы-таптываешь что-то и в своей душе тоже? По сути дела, ты предала меня по приказанию своего прокисшего гадючника, предала и себя. Да ещё и выставляешь напоказ наш разрыв, обозначая для своих духовных наставниц мои терзания как назойливые притязания.
Думаю, придёт время, когда ты будешь горько сожалеть о своих демаршах как о недостойных поступках.
* * *
Эгоист – это тот, кто себя любит больше, чем меня. Известная шутка Юлиана Тувима – кредо мещанина на самом полном серьёзе.
* * *
Обыватель свято верит в свою непогрешимость, поэтому имеет железную точку зрения на всё на свете. И чем меньше он знает о предмете, тем железнее эта точка зрения.
* * *
Решился, наконец, и написал Любимой записку: «Я хочу, чтобы ты знала: сегодня, как и четыре месяца назад, я люблю тебя! Можешь прочитать записку вслух, чтобы распотешить своих наставниц. Пусть вам будет весело!»
* * *
Наверно, я зря на неё сержусь. Я недооцениваю давления, кото-рое оказывали и, наверно, оказывают на неё коллеги. Мне рассказы-вали, как она переживала, какие у неё были выбросы на этой почве. Оказывается, она долго из-за этого с ними не разговаривала. И они добились своего. Они задушили наши отношения руками любимой.
Меня эти утлые потуги мещанского интеллекта только бесят. Они бескрылы. Они автоматически отменяют полёт человеческой души, они принижают человека до гада, ползающего по земле в поисках того, что выгодно, а что не выгодно, что можно, а что нельзя. Это убоже-ство! Там, где начинаются соображения выгоды, там кончается лю-бовь.
Не ведая тонких движений души, обыватель всё в другом объяс-няет мотивами, которыми руководствуется сам. Того, кто поступает не так, как поступил бы он, объявляет либо дураком, либо подлецом.
* * *
Будучи патологически пристрастными ко всякого рода интимно-стям, обывательницы (мужикам это элементарно неинтересно) жадно ищут скабрёзности вокруг себя, подозревая в них всех и каждого. Если грязи нет, они её выдумывают. Попробуйте несколько раз оста-новиться в коридоре с женщиной не из своего коллектива, и вы сразу же получите предметный урок высокой нравственности.
* * *
Сколько талантов, страстей, судеб брошено в пасть идола по имени Здравый смысл! Если копнуть глубже, то здравый смысл – ублю-дочное дитя эксплуататора и попа, желающих вместо ярких индивиду-альностей иметь дело с бессловесным стадом господним, робким и по-слушным.
Здравый смысл – враг человеческих страстей, ибо сильные стра-сти имеют странное свойство – они противоречат здравому смыслу.
Если бы все руководствовались здравым смыслом, не было бы дерзновенных исканий в науке, не было бы открытий, полётов техни-ческой мысли, не было бы поэзии и прозы, не было бы искусств – всего того, что творилось вопреки здравому смыслу.
* * *
Я субъективен. Это ясно, как божий день. Надо исходить из то-го, чтобы сделать лучше ей, а не себе. Помнится, на обратной доро-ге из Черновского, когда наши отношения только зарождались, она на наши призывы с Володей Ивановым быть смелее (мы были не очень трезвы) сказала с упрёком: «Вы обо мне-то подумали?» Это было то-гда, когда мои притязания носили весьма смутный характер неясных предначертаний судьбы. Я не мог тогда относиться к этому серьёзно, потому что был уверен, что и она относится к этому несерьёзно. Од-нако оказалось, что оба мы весьма серьёзны в своих симпатиях.
Теперь же ей без меня лучше, это очевидно. Она одолела себя, потому что прекрасно понимает бесперспективность и ненужность на-ших отношений. Объективно и мне должно быть лучше. Вернее, не луч-ше, а спокойнее. Но всё дело в том, что мы предали Любовь, которой оказались недостойны. Мы наступили на то, что могло бы утвердить нас в людском звании, возвысить в чужих и собственных глазах.
Я всё сетую на неё. А я-то чем лучше?
* * *
Одинокий мужик сорока двух лет стал привечать деву двадцати двух лет. Дочь спросила, что я думаю об этом. Я ответил ей так: если он соблазнил её – он подлец, Если решил на ней жениться – ду-рак, если ни то и ни другое – молодец. Кто скажет после этого, что я враг здравого смысла?
* * *
Героически избегаем друг друга. Один обиженный, другая – рас-судительная. Срамота! Вместо того, чтобы подойти друг к другу и сказать: «Мне плохо без тебя. Давай как-нибудь вдвоём осилим эту ситуацию, если не суждено быть вместе навсегда».
Надо, чтобы мы остались друзьями, благодарными друг другу за подаренное чувство, которое само по себе – уже чудо!
* * *
Очень жду понедельника. А в понедельник буду дико волновать-ся, подходя к перекрестку, на котором можем встретиться. Очень глупо себя чувствую, подойдя одновременно. Перегоняя, иду как на сцену за грамотой перед лицом сотен людей. Очень счастливо подхо-дил два раза за её спиной к входу в здание: любимая всегда, накло-нив голову, устремляет взгляд на окно на втором этаже, где могу стоять я, выглядывая из-за шторы.
* * *
Вчера встретил её в коридоре и поразился: эта в общем-то не-казистая девушка – причина моих страданий. Как-то получилось, что они раздвоились ненадолго: та, которая несколько месяцев безраз-дельно владеет моим умом и сердцем (из них последние четыре мы не разговариваем), и вот эта – вроде как символ, обозначающий мою не-обузданную страсть. Увы, они тут же соединились в одно целое.
* * *
Вспоминаю совершенно дикую реакцию на мой целомудренный, в щёчку, поцелуй при расставании, которому я предварил слова: «Ну, давай простимся, коли так выходит, что вместе нам нельзя…» После-довала бурная вспышка негодования: «Как вам не стыдно!!!» Я был ошеломлён.
* * *
Марш «Прощание славянки». Когда слушаешь эту музыку, душат слёзы. Почему-то представляется перрон, крики и плач женщин. Под звуки музыки строгие, даже суровые идут в строю мужчины в форме. Удручающе тяжелое прощание и… призыв к победе. В музыке даже слы-шится предчувствие победы, которая дастся дорогой ценой.
* * *
Сердце разрывается на части. Не понимаю, что питает мою лю-бовь. Неужели уязвлённое самолюбие? Наверно, так оно и есть…
* * *
Что-то совсем я раскиселился… Пока в памяти были живы сцены грубости по отношению ко мне, во мне кипело возмущение, даже него-дование, которые хоть и вытеснили чувства, зато окрасили его в другой цвет. Сейчас это всё прошло и уступило место прямо-таки элегической грусти-печали, которая периодически переходит в щемя-щую почти зубную боль в сердце. Как избавиться от неё?
19.08
* * *
- Это просто возмутительно! Какой-то детский сад! Сколько можно валять дурака? Оставьте меня в покое!
- Страдайте сколько угодно. Только чтобы я не видела!
Это всё услышал я от любимой. Надо же так довести человека, чтобы сопливка набралась нахальства и сделала выволочку почти де-ду, уважаемому большим коллективом коллег! Но какая жестокость! Ни намёка на сопереживание, наконец! Ребёнку невдомёк, что такой дет-ский сад случается у нормальных людей один, максимум два раза в жизни. А у некоторых – ни разу.
Так что детский сад – благо! Можно ли над этим смеяться, этим возмущаться? Как ни крути, а элементы дебилизма налицо. Ужели пава и не пава вовсе, а обыкновенная ворона?
20.08
* * *
Встречаемся в коридоре и проходим мимо друг друга, будто и незнакомые вовсе. Пройдя, я возьму и сразу же оглянусь и вижу на её лице радостную улыбку. Интересно, что она при этом думает? Я заметил: стоит в её присутствии произнести моё имя, как она сразу заулыбается. Но так, чтобы не видели. Позавчера в столовской оче-реди, стоя сзади, дёрнул её сумочку. Она обернулась, тут же верну-лась в исходное положение и расцвела. И идучи к раздаче, всё улы-балась и улыбалась. 25.08
Женская логика – какая она? Приходит моя любимая девушка из курилки на рабочее место. Сосед Вася и говорит ей, что звонил ка-кой-то парень и спрашивал её. «А Вы что сказали?» – вопрошает лю-бимая. «Что ты ушла курить…» Любимая вспыхнула ярким румянцем и вдруг с силой изрекла: «Больше я с Вами не разговариваю!»
«Почему? – изумился Вася. – Потому, что ты куришь, или пото-му, что я сказал правду?»
* * *
Месяц назад после работы довелось мне идти по той стороне улицы, где обычно ходит любимая. И вот она шествует впереди на своих котурнах, величественная и грациозная. Вдруг откуда ни возь-мись – чахлый блондинчик, который давно мне неприятен, потому что лицо у него всегда будто застёгнуто, а повадка исполнена большого самомнения. Куда подевались вдруг и величественность и грация лю-бимой! Тот, не сбавляя рыси, следует дальше, а сладкая вдруг зашу-стрила рядом, семеня котурнами, и что-то лепечет, лепечет с заис-кивающей улыбкой на лице…
Я прямо задохнулся от обиды и горечи. Оказывается, всё ерун-да, если ты молодой, холостой и незарегистрированный.
О, женщины! Ничтожество вам имя!
* * *
Наверно, Козьма Прутков сказал бы: всякого влюблённого смело уподоблю больному. Лично я тоже так считаю и очень хочу вылечить-ся. Устал и изнемог. Меня эта хворь парализует. Ни думать ни о чём другом, ни делать ничего не могу.
* * *
Разве не поразительно: прошло несколько месяцев после разры-ва, а моё отношение к ней не утратило ни свежести, ни остроты. На-чинаю подумывать, не является ли отступлением от нормы под влияни-ем каких-нибудь от ума идущих факторов, например: 1)уязвлённое са-молюбие, 2)внутреннее убеждение, что она втайне испытывает те же чувства ко мне, 3)сам факт существования девушки, которая так хо-рошо ко мне относилась и вот теперь ускользнула прямо из рук?
* * *
Думаю, за последние несколько месяцев не было пяти минут кря-ду, чтобы я о ней не думал… Идиотизм!!!
25.08
* * *
Полгода назад любимая ездила домой, рассказала всё старшей сестре, показала ей моё письмо и спросила совета.
- Ну, и что присоветовала тебе сестра? – спросил я.
Совет был однозначен: «Дружи»,- сказала сестра.
И вот понедельник. Встретил любимую и посмотрел на её лицо. На нём я не присутствую даже намеком. Ну, не идиот ли? Она четыре месяца назад окончательно и бесповоротно решила со мной завязать (кстати, очень правильно решила), завязала, а я всё лезу к ней со своими «прокисшими», по образному выражению моего друга, «чуйства-ми», которые нужны ей, как на бане гудок. А якобы намёки на желан-ную для меня ответную реакцию – естественны для живого человека.
* * *
Примечание Издателя. Вместе с публикуемой записной книжкой, в одном пакете с нею, лежали несколько писем. Они интересны тем, что написаны под копирку, то есть это грязные копии отправленных пи-сем. Приведём одно из них.
«Любимая девушка! Вот уже три месяца, как мы не общаемся. Для меня этот срок бесконечен, как вечность, потому что ежедневно, ежечасно все мои мысли обращены к тебе. Не могу сказать, что при твоём имени у меня появлялись только благоговейные чувство. Нет, я презирал, ненавидел, поносил тебя, но всегда… любил и люблю.
Ты постоянно даришь окружающим сияние твоих чудных глаз и улыбку, ради которых я прыгнул бы и в прорубь и в огонь. И только на одного человека ты не смотришь, а если смотришь, то, как прави-ло, недоброжелательно – на меня. Где справедливость?
На днях меня осенила простая, как коровье мычание, мысль: лю-бимая, как минимум, неравнодушна ко мне. И она не против отноше-ний, но только на её условиях. Она говорит: «Прекратите игру!» А разве в этих словах нет подсказки: «Это не игра!»? Она говорит: «Я Вам не верю!» Да разве не желанием верить наполнена эта фраза?!
Любимая не хочет со мною разговаривать… Но она боится, что не выдержит строгого тона и разулыбается мне как прежде! Вот и логика её поведения, которую я вдруг потерял.
Весь день я чуть не на ушах ходил от счастья, что было отме-чено родным коллективом. А к вечеру сник: чему радоваться, если тебя самым решительным образом собираются бросить?
Радость моих глаз! Если бы ты знала, как я люблю тебя! Навер-но, я обижал тебя, был слишком нетерпим, невыдержан. Прости и по-милуй, пожалуйста!
Вот и всё. Пользуясь безнаказанностью, крепко обнимаю и целую тебя.» 17.07.80
Логика, где ты? Самоуважение, и ты - где? Куда вы, сволочи, подевались? Страсти-мордасти до такой степени оглупили меня, что я, движимый неведомой силой, позвонил ей на рабочее место. Она взяла трубку и, уловив, кто с ней хочет поговорить, бросила её. Трубку взяла В-ва, воплощение мещанской силы и красоты, и торжест-вующим голосом к удовольствию всего гадючника изрекла: «Она не хо-чет с тобой разговаривать, так что никогда больше ей не звони!!!"» Я чуть не упал в обморок от такого предательства любимой. Какая гадость! Представляю, как она говорит тем, кого до недавнего вре-мени не терпела: «Опять он! Надоел! Звонит и звонит!» По отноше-нию ко мне – подлость, а к ним – трусливое угодничество. Это к тем, кто, по её недавним признаниям, плюёт ей в душу.
Ах, бабьё! Разве могут они додуматься до чего иного, кроме паскудства?
* * *
Я, идиот, принимал тебя за паву, а ты оказалась заурядной дрянью! Не способной не только на благородство, но даже на элемен-тарную порядочность. Тьфу на тебя!
* * *
Обыватель жаждет сенсаций уголовного свойства: хорошо бы убийство, да позабористей, да на сексуально-любовной почве! Обыва-тель нетерпелив: если сенсаций не – он их выдумывает. Сколько та-ких сенсаций на моей памяти!
И тут уж душа обывателя пиршествует. Он без устали встречным и поперечным с наслаждением живописует всё, не скупясь на детали, которые тут же и придумывает.
* * *
Мещанство – социально-психическая болезнь, которую смело упо-доблю раку, так как она тоже пожирает здоровые ткани человеческой личности. Однако разница – налицо: если рак приносит боль, страх и смерть, то мещанство больному ничего, кроме кайфа, не приносит. Оно приносит боль только окружающим.
01.09.80
* * *
Обывателя от человека отличают мотивы: один старается только для своей выгоды, другой – для дела. Есть тип, который вообще не старается. Это, к примеру, я.
* * *
Дошла до меня следующая её тирада: надо было замуж выходить до института, а сейчас институт позади, а никто даже не подходит… Такое вот страстное желание выйти замуж, устроить свою бабью судь-бу… Спрашивается: я-то чего суюсь со своими прокисшими чувствами?
Секрет бабьего счастья прост: люби других больше себя - и всё. Увы, это явно не для неё. В этом причина краха. И в самом де-ле: со мной – паскудство, подруг нет, друзей – тоже. А тут ещё по-рок, отпугивающий ребят с первых дней знакомства, – злостное таба-кокурение. Кто из ребят желает иметь курящую невесту, а тем более жену? Любимая бросать курить категорически не собирается. «Зачем себя мучить?»- как она однажды выразилась. 04.09.80
* * *
Удивительная вещь: прошло не так уж много времени, гнев мой прошёл и его место заняла жалость. Мне жаль её, дуру бестолковую, потому что никак не может она обрести себя самоё, мотается, как цветок в проруби, от трусости к хамству и подлости. Это её защит-ная реакция. Ничего себе…
Неужели, став фактом моей биографии, она автоматически стала частью самого меня? 05.09.80
* * *
Систематические знания, полученные в учебном заведении, по-добны книгохранилищу, где книги расставлены по стеллажам в соот-ветствии с систематическим каталогом. Может, книг не так уж и мно-го, но они, благодаря системе, дают чёткое представление об изу-чаемой дисциплине, о взаимосвязи этих знаний со всем комплексом знаний человека о мире, о Вселенной, о самом себе. Несистематиче-ские, хотя бы и обширные знания, - груда сваленных в одно место книг.
* * *
Обидеть может, по-моему, только близкий и дорогой человек. Обида это когда думаешь: зачем ты меня обидел, ведь я так люблю тебя? Ты был несправедлив ко мне. Ну, подойди… Неужели ты не ви-дишь, что я жду этого?
* * *
Интересно, - говорит одна из сотрудниц, обращаясь на работе к группе оживлённо беседующих автомобилистов, - подсчитывал кто-нибудь из вас, сколько средств потрачено на машину за время её эксплуатации?
- Машина, как любимая женщина, - отвечает один из них. – Раз-ве можно дарить что-нибудь любимой и подсчитывать, во что это обошлось?
- Машина такая же прорва, как баба, - добавляет другой. – Сколько на неё не трать – все равно мало.
- Есть бабы, а есть женщины, - растерянно говорит вопрошав-шая.
- Да не один ли чёрт? Все равно прорва.
* * *
Последние два дня нашего побачення (10 и 11 сентября) рахат-лукум несколько раз приходила в нашу комнату. Чего, между прочим, не наблюдалось более двух месяцев. Причём приходила, как уверяла меня проливательница бальзама, чью жилетку я часто омывал слезами, по ничтожному поводу. Проходя мимо меня, возбуждалась, как транзи-стор под линией высокого «давления». На лице выражение конфуза и крайней степени неловкости.
Я знаю, что она очень ревнива. На начальной «розовой» стадии наших отношений стоило мне при ней кого-нибудь из женщин потрогать или сделать «козу», как она потом непременно на это пеняла. А тут: мы на её глазах садимся с Ларисой И. в машину, с Таней подолгу бе-седуем в коридоре. А она бегает курить и всё это видит. Должно быть, это её очень сильно задевает.
Накануне своего отъезда в отпуск она меня потеряла – я был на картошке, - и, как говорит льющая бальзам, очень беспокойно себя вела: много раз приходила в нашу лабораторию, выскакивала в кори-дор, но потом, видимо, узнала, где я, и перед концом работы пришла к проливательнице и, что было для последней удивительно, потому что не отвечало уровню их взаимоотношений, стала подробно расска-зывать о своих планах, прощаться и передавать приветы всем уборщи-кам картошки (одним из них был я).
Это случилось две недели спустя после разговора с отшившей меня мочалкой. Я настолько решительно продемонстрировал «Всё, хва-тит!», что низость её поступка и моя на неё реакция стала очевид-ной для всех свидетелей этой мерзости.
Наверно, жалко терять своего единственного и такого пылкого обожателя? Но вот тебе, любимая, фигу с маслом! 17.09
* * *
Итак, решено: сворачиваю молельный коврик, как говорят на Востоке, и покидаю мечеть, то есть Вас, вместилище моей души и моего сердца!
* * *
Разоткровенничался я как-то с уважаемым всеми человеком, ра-ботающим в одной лаборатории с любимой. Услышав мои горькие сето-вания на немилость парусов моей души, он и говорит мне: «Ты что, обалдел? Да она мизинца твоего не стоит. Тупая, как валенок, и ле-нивая, как кляча. Ты слепой или дурак? Все давно знают ей цену, один ты ни хрена не понял! Она работает в отделе год, а всё на уровне начинающего техника. Инженер называется! Целые дни за куль-маном сидит, как таракан за печкой, и помалкивает, лишь бы её не трогали. Кроме себя и своих забот ничего не знает и знать не жела-ет. Только и умеет, что улыбочки загадочные строить. Ты думаешь, она только тебе их корчит? Да всем, и мне тоже! Это единственное, что у неё получается. А внешне? Ноги кривые, ходит, как горбатая, рожа конопатая. Плюнь ты на неё.
Естественно, мне захотелось узнать мнение других непредвзятых товарищей. Но они ровно ничего особенного в моей возлюбленной не видели. Я начал чесаться – неужели в самом деле? 25.09
* * *
Всё ерунда! Анализ и синтез, проведённые мною в течение не-скольких дней, показали, что, несмотря ни на что, она хорошая дев-чонка, и всё!
Наши бабы говорят, что недавно узнали, что любимая поехала в Питер к какому-то парню, на которого давно имеет виды. Тайная цель поездки – замужество.
Правда, она как-то лепетала мне про какого-то однокурсника, который уехал в Питер. Похоже, раньше что-то вроде интима их свя-зывало. Но чтобы их связывало что-то в настоящее время – не думаю. Хотя начальнику она и заявила, что после отпуска на работу больше не вернётся.
А хорошо было бы, если бы она там обженилась! Она выходит из отпуска, а накануне я уезжаю в длительную командировку. Она уволь-няется, я возвращаюсь из командировки, а её нет и не будет больше никогда. Ура! 29.09
* * *
Догнал после обеда любимую и говорю ей: «Скажи, почему я тебя люблю, а ты меня – нет? Ведь это же несправедливо!
- Как Вам не стыдно!
- Да разве этого стыдятся?
- Как Вас увижу, у меня настроение портится…
- У меня тоже. Но почему у тебя – не понятно. Первый раз слышу, что у кого-то при виде меня портится настроение: ведь я же хороший и все ко мне хорошо относятся.
- Они Вам льстят…
- С какой стати? Разве кто-нибудь от меня зависит? Тогда по-чему?
- Сами знаете, почему…
- Нет, не знаю…
- Я из-за Вас опаздываю.
- И я тоже. Кстати, ты постоянно опаздываешь на работу, я же вижу. Вот настучу на тебя начальнику отдела.
- И пусть. Может, он меня выгонит. Как вы все мне надоели!
10.11
* * *
Утром Пашка сказал, что в пятницу любимая была в жутком на-строении. То же подтвердила и проливательница бальзама. Та даже лежала на столе, маясь душевным недугом. Пашка сказал, что она ни с кем не желает разговаривать. Считает, что бабы крепко прищучили её из-за курения. Льющая бальзам, кивая на свою принадлежность к бабьей нации и на знание её, утверждает, что это потому, что я от неё отмежевался.
И вот мы с Пашкой базарим у дверей её комнаты – выходит она и смотрит на меня долгим и странным взглядом. Я даже опешил. Но ни мур-мур.
В столовой во время обеда она стояла в очереди далеко впере-ди. И уже у кассира, обернувшись, стала искать меня взглядом, как в пятницу. Она смотрит на меня и не отводит глаз. Потом уселась за стол и снова смотрит прямо мне в глаза и не отводит своих. К чему бы это? 17.11
* * *
Явно, с ней произошли какие-то перемены в благоприятном для меня смысле. Но так хило это проявляет, что я не решаюсь пойти на контакт, опасаясь нарваться на грубость. Сижу за рабочим столом, в лаборатории больше никого – все на обеде. Вдруг звякнул телефон. Я взял трубку – в ответ молчание. И так не первый день. Не сомнева-юсь: звонит она. Кстати, в своей комнате она сейчас тоже одна.
19.11
• * *
Самое большое счастье в жизни – это уверенность, что тебя лю-бят. В.Гюго.
* * *
- И это пройдёт… - шепнула Мудрость Любви. И ошиблась.
* * *
Влюблённость – это чудовищное преувеличение достоинств одного человека перед достоинствами другого. Ю.Ульянич.
* * *
Днём была оттепель. Снег отсырел и обмяк, тротуары стали мок-рыми. А к вечеру вдруг подморозило, и всё покрылось коркой льда. Иду с работы и вижу: неказистый мужичонка, пьяный в дарбодан, не может устоять на ногах: поднимется, пару раз шагнёт и упадёт. Та-кой маневр повторился на моих глазах раза четыре. Потом махнул ру-кой и отправился в путь на коленках, держась поближе к кустарнику, где побольше снегу и не так скользко. Что было дальше – не ведаю, потому что спешил домой.
* * *
Рабочий день в разгаре. Сижу за письменным столом и изобра-жаю трудовой накал. Вдруг дверь открывается, входит цветущая роза моих желаний, а за ней подруга. Роза проходит прямо к окну, а под-руга подруливает ко мне и говорит: «Вы не хотите пойти в «Проме-тей» на декламацию «Жизни» Мопассана? У меня есть билет.» Я в со-стоянии лёгкого обалдения отказываюсь. И красотки важно отвалива-ют. Уже ложась спать, прозреваю: «Батюшки! Второй-то билет, навер-но, у любимой!» Впрочем, может быть, и нет. 24.11
* * *
В результате странных финтов со стороны рахат-лукум к своей радости проникся к ней великой неприязнью. Рассуждая о том и о сём, сделал открытие в социальной психологии и назвал его феноме-ном Задунайского. Итак,
Новости
Науки ФЕНОМЕН ЗАДУНАЙСКОГО
Недавно узнал из газеты, что в социальной психологии есть по-нятие – «Феномен Ромео и Джульетты». Это когда двое любят друг друга вопреки резонам здравого смысла. И тем больше, чем больше у любви преград. Социальной психологии не читал, но точно знаю, что такое же может происходить с человеком, не ведающим взаимности. Я бы назвал это феноменом Данте или Петрарки. Но, конечно же, лучше назвать феномен именем первооткрывателя – моим именем. При феноме-не Задунайского любовь (помимо всего прочего) – это надежда, это трепетное ожидание малейших намёков на взаимность. Поражённого фе-номеном смело уподоблю больному: каждое слово, каждый взгляд или жест его предмета – для него горе или радость, мука или счастье.
От имени больных обращаюсь к вам, любимые: не терзайте их грубостью – ведь они вас так любят; не демонстрируйте им своего равнодушия – они вас любят; не подавайте вида, что они вам надое-ли, - вы лишаете их сна и покоя; не будьте вызывающе веселы, когда рядом страдают: это жестоко.
Не оставляйте никакой надежды, будьте вежливо предупредитель-ными с несчастными, следите за каждым своим словом, если будете разговаривать с ними или при них: вы можете ранить душу человека, для которого вы – всё. Лучше всего – избегайте общения с ними.
Скажите, безнадёжно любимые, разве те, кто безумно вас любит, не заслуживают вашей тихой благодарности за это?
И.СВЕРЧКОВ-ЗАДУНАЙСКИЙ.»
25.11
* * *
После работы выскакиваем все отделом из корпуса. Володя Г., пробегая мимо, и говорит: «Если ты домой, могу подбросить – я на машине…» «О,кей!» – отвечаю я и поворачиваюсь. А рядом со мной Она. «Почему ты меня всячески избегаешь? – спрашиваю. – Тебе не кажется, что пришло нам поговорить?»
- Нет, не кажется. Было так хорошо. Вы сами всё испортили…
Тут к ней кто-то подошёл, и я удалился, озадаченный.
26.11
* * *
5-го отправил любимой письмо, не выдержав любовного томленья. Вот что я нацарапал:
«Любимая! При последней нашей встрече ты сказала «Было так хорошо, но Вы сами всё испортили.» Но что мешает нам сделать так, чтобы снова стало хорошо? Не классовая же ненависть?! Так в чём же дело? «Вы сами всё испортили…» Но почему Вы, очень любимая девуш-ка, не помешали мне разрушить то, что было дорого для вас? Что за жертвенность такая? Да за всё хорошее, что отнимают, надо бороть-ся. Берите пример с меня: вот уже скоро восемь месяцев, как я бо-рюсь за любовь, хотя получаю за это «по морде чайником», как поёт-ся в одной замечательной песне.
Не пойму, в чём причина разрыва. Ужели только в том, что я резко отрицательно отношусь к твоей никотинной зависимости? Да, курящая девушка для меня такая же нелепость, как сапоги в смятку. Да хоть закурись! Оставь только за мной право на ненавязчивую ан-тиникотинную пропаганду. Это надо прежде всего для твоего блага.
Я предлагаю возобновить наши отношения. Если ты за дружбу, улыбнись мне как прежде, я всё пойму. Если против – никогда не улыбайся мне как прежде, иначе пробудишь надежду, и я вспыхну, как костёр, на который плеснули бензином. А мне надо успокоиться и привести душу в равновесное состояние.
Мысленно тебя обнимаю, Фернандо дела Капо ди Монте.»
* * *
Иду вечером домой и думаю: она, конечно, права. Права большой бабьей мудростью, в основе которой забота о нормальной женской до-ле со своим домом, мужем и семьёй. Таких свистунов, как я, любая женщина встречает на своём веку десятки, и все они долдонят о сво-их чувствах и навязывают себя и свою любовь.
Когда на первых порах нашей дружбы промелькнуло её беспокой-ство насчёт того, что мужикам ничего больше и не надо, как того самого, я был оскорблён до глубины души. И в доказательство чистых помыслов на другой день принёс ей стихи Кабира:
Бывает ли темень полночная днём?
Не светится солнце во мраке ночном.
С невежеством мудрость пойдёт ли вперёд?
Во мраке невежества мудрость умрёт.
Вступает ли похоть с любовью в союз?
Нет похоти там, где любовь, - я клянусь!
12.12
* * *
Смерть. Самое ужасно в том, что каждый умирает в одиночку. В самый трагический момент жизни человек остаётся наедине с собой. Живым не до тебя, у них дела и бесконечные заботы. Ты живёшь в ог-ромном гремящем и прекрасном мире, и вдруг смерть простёрла над тобой свои костлявые длани. Мир остаётся, а ты в муках и страдани-ях должен покинуть его. Это страшно!
Конечно, лучшая смерть, когда нити, связывающие тебя с жиз-нью, истончаются – ты очень стар, но не болен. Тогда смерть есте-ственна; она, видимо, и желанна, и легка. Дай Бог умереть от ста-рости, а не от болячек. И пусть эта старость будет необременитель-ной для окружающих, как и смерть! 21.12
* * *
Перечитал «Лейли и Меджнун» Низами. Для европейца стихи пора-зительны своей, я бы сказал, безответственностью. Нужно иметь душу ребёнка, чтобы радоваться таким перлам:
Слона индиец за ушами чешет,
Так мой совет тебя, сынок, утешит.
Сокровище отцовских поучений
Есть пластырь для огня моих мучений.
И вот тебе:
Зачем же сердце даром отдавать
Той, что способна только забывать!
* * *
Как человек не просто открытый, а распахнутый часто во вред себе, я всегда тянулся к девушкам замкнутым и скрытным, исходя, видимо, из соображения, что, дескать, это натуры сложные и богатые – глубина такая, что ныряй – не донырнёшь. Дурак! Там просто ниче-го нет, поэтому ни сказать, ни открыться нечего и нечему. Под та-инственными перьями – голый зад! Куда как справедлива пословица о том, что в тихом омуте черти водятся. Народ – мудёр! 25.12
* * *
И всё-таки с РЛ есть два невыясненных обстоятельства: 1) по-чему она так резко оборвала наши отношения – от прямо-таки нескры-ваемого обожания к ничему? 2) почему она так грубо и бескомпро-миссно отказывается от наших отношений, не переставая подавать вполне очевидные импульсы амурного свойства? Объяснения не нахожу.
Вот разве что, если она думает так: ну, если ты от меня без ума, так будь последователен: возьми и женись. А если ты не можешь быть последовательным, то иди к чёрту: «Я Вам не игрушка и не кук-ла, чтобы обращаться со мной как Вам вздумается»» (её подлинные слова). Мне 24, мне нужны и любовь, и муж, и дети. Мне и любовь нужна нормальная, а не платоническая, я же здоровенная девка. То-гда же, 22 мая, она сказала: «Наши отношения - ни к чему.» Увы, она права. 26.12.
* * *
Почему, спрашиваю я себя, почему никогда прежде всё вышеизло-женное не приходило мне в голову? Наверно, потому, что я в мыслях не допускал, что мог бы быть для неё жизненным вариантом. Мне даже как-то неловко думать об этом при разнице в возрасте в 20 лет. Нет, у меня не хватит на второй забег жизненных сил. Боюсь, что во время этого забега буду вести себя, как скучающий тренер. А физи-ческих сил – хватит? Мне 50 - ей 30, мне 60 - ей 40, мне 70 – ей всего-навсего 50. Кошмар! 26.12
* * *
А вдруг всё-таки уязвлённое самолюбие и ничего больше?
* * *
«Рассудителен, как мелкий лавочник.» Очень неплохо, да?
* * *
Один французский философ сказал: деньги можно либо копить, либо расходовать. Ещё никому не удавалось совместить эти два заня-тия. * * *
Самая большая трагедия произойдёт тогда, когда Иван не захо-чет Марьи. Это конец всему, это пострашнее любой бомбы, даже ней-тронной.
* * *
Какие в столицах важные старики и старухи! Чопорные, вальяж-ные! А с каким достоинством перемещаются они на публике, высоко-мерно посматривая на прохожих! Рядом почти всегда породистые псы и пёсики. Не скрою, я испытывал к ним некоторую неприязнь, сравнивая их с провинциальными дедушками и бабушками – такими простыми и родными, близкими и домашними.
И вот я в очередной раз в Ленинграде. Середина марта. Накану-не в город нагрянул мороз, и мокрые улицы покрылись прочной коркой льда и превратились в каток. Наутро тепло вернулось. Улицы отсыре-ли, боковые улочки, где движения мало, остались обледенелыми. К тому же их ограждает от горячего мартовского солнца тонкий слой снежной пудры, от которой слепит глаза.
В ожидании открытия магазина стою у перехода через ледяной проезд и смотрю, как на нём буксуют автомобили и падают люди. Что-то отвлекло моё внимание, а когда я снова взглянул на переход, то увидел на середине его упавшую старушку. Я бросился к ней, подхва-тил её под мышки, лёгкую, как пушок, и поставил на мокрый тротуар. Старушка плакала горько и взахлёб, как ребёнок. И было в этом пла-че столько горя, боли и беспомощности, а её голос так походил на голос моей покойной матери, что я с трудом сдержался, чтобы не разрыдаться самому.
Несколько дней я ходил потрясённый случившимся и именно тогда понял, что эти чопорность и важность стариков – подсознательное компенсация немощной старости и утраченной значительности.
20.02.81
* * *
Поэт сказал: В любви сильнее тот,
Кто меньше любит.
* * *
18 сентября 1981 года. И вот, наконец, я дома! И снова душа моя утратила покой, как только я увидел цветущую розу своих жела-ний и при виде меня она стала генерировать всяческие флюиды. Не могу успокоиться. Очень хочется к ней, находиться рядом, постоянно видеть её и слышать. Интерес её ко мне очевиден, но простирается ли он дальше элементарного бабьего внимания к поклоннику?
Первого ноября буду отмечать вторую годовщину своей безответ-ной любви.
Как долго не писал я в эту книжку. А писать было о чём. Но я с 7 января по 27 февраля находился в командировке на севере, с 9 по 18 марта – там же, с 1 июня по 17 июля – в командировке на юге, с 27 июля по 24 августа – в отпуске. Любимая вышла из отпуска только 17 сентября. Почти весь этот год на работе отсутствовал. Рахат-лукум не видел очень долго. По положению на 15 сентября был с ней одновременно на работе лишь 61 день.
* * *
Итак, бросим ретроспективный взгляд на времена, не отражённые в этой лучшей из записных книжек мира.
В первых числах января мне предложили поехать в командировку на север. Я очень обрадовался, потому что мне очень нужна была разлука с любимой, я совсем измучился и жаждал покоя. Очень мало и плохо спал, изводя себя постоянными думами о РЛ.
Через месяц я совершенно успокоился, симптомы душевного неду-га исчезли, я развеселился, как в прежние времена, стал сладко и подолгу спать.
Ах, как хорошо и покойно было нам с Володей в двухкомнатном номере. И вот, спустя пятьдесят суток, мы дома. И снова, как чирей на заднице, объявились все мои душевные страсти-мордасти. 19 марта я вышел на работу. И тут же ко мне прибегает культорг отдела Лари-са П. и спрашивает, пойду ли я на лыжах «по маршруту выходного дня». Я очень обрадовался, потому что нынешней зимой ни разу не вставал на лыжи. А погода великолепная на редкость. Но… будет ли любимая, спрашиваю я. «Если она пойдёт, то я остаюсь дома!» Пошла Лариса к Рахат-лукуму: «Скажи точно, пойдёшь ты в поход или нет.» «А почему ты так настаиваешь?» – спрашивает та. «А потому, отвеча-ет Лариса, что от твоего ответа зависит, пойдёт или нет один чело-век…» Любимая всё в улыбке, она знает, что речь идёт обо мне. Но Лариса с чисто бабьим удовольствием говорит: «Зря радуешься: он не пойдёт, если пойдёшь ты.» «Не знаю…» - категорически отвечает РЛ. «Пойдёт!» - уверенно сообщает мне Лариса.
Я рассудил, что не пойдёт, ибо в противном случае её пристра-стность к старому и больному человеку стала бы слишком очевидной для некоторых членов коллектива. Однако наутро, подойдя к месту сбора, я увидел приближающихся Ларису и РЛ. Мне захотелось тут же смыться, но это обернулось бы недоумением лыжников, конфузом для любимой и антирекламой наших с ней отношений. Да и чего греха та-ить, перспектива пробыть с ней целый день мне улыбалась, хотя я предполагал кучу связанных с этим неудобств.
До охотничьей избушки, куда мы отправились, было не меньше пятнадцати километров. Всю дорогу и туда и оттуда она старалась доказать Ларисе, что я ей больше, чем безразличен. Выглядело это и жалко, и не очень порядочно по отношению ко мне. Например.
Я ехал последним в длинной веренице лыжников. После крутого спуска мы ещё долго катились по ровному месту. И вдруг РЛ упала. Ехавшие за ней остановились, а я свернул на целину и, обгоняя ше-ренгу, подкатился прямо к ней и протянул руку. А в ответ она как взвизгнет: «Не трогайте меня! Я сама!» Ну, сама так сама. Я поехал дальше. А Лариса и говорит ей: «Ты что, обалдела? Человек тебе по-мочь хотел!»
Когда мы уже на месте вошли в нетопленную избушку, то быстро продрогли, потому что перестали интенсивно двигаться. Я, правда, был тепло одет и тут же начал возиться с дровами. РЛ продрогла больше всех и громко заявила об этом, а у меня в рюкзаке была фу-файка. Я достал её и протянул Ларисе со словами: «Передай, пусть наденет.» «Нет, нет!» - выкрикнула любимая. Через некоторое время снова говорит: «Ой, как я замёрзла, никак не могу согреться!» Ла-риса: «Так надень фуфайку, она же висит рядом с тобой.» «Нет!», - отвечает та не совсем уверенно и с вожделением поглядывает на фу-файку. Я с присущей мне вредностью вставил: «Конечно, не надевай! Из принципа. Не надевай, и всё!» Так и не надела.
Запылал очаг, на него поставили большую кастрюлю с водой в рассуждении заварить чаю для немаленькой кампании. А когда чай был готов, стали накрывать стол. Стол бы обильный, а венчала всё это великолепие бутылка шампанского. Народ развеселился. И любимая то-же. Потом стали фотографироваться. Я щёлкал изо всех сил, стараясь захватить в кадр паруса моей души. «Паруса» это заметили и чуть не весело сказали мне: «Когда Вы от меня отстанете?»
Стали сниматься «поштучно». Лариса встала рядом со мной и по-звала Рахат, которая Лукум: «Иди сфотографироваться на память. Мо-жет, такого случая больше не представится.» Та подошла и приняла позу.
Уже в общежитии РЛ сказала Ларисе: «Скажите ему, чтобы он ко мне больше не приставал.» «Почему ты решила, что он к тебе приста-вал? Я что-то этого не заметила… Он, как всегда, был вежлив и пре-дупредителен, а ты почему-то всё взбрыкивала.»
«Чего удивляться, если человек до такой степени к тебе нерав-нодушен, - добавила Лариса. – Она ещё в прошлом году всё выспра-шивала всех как они смотрят на отношения девушки и женатого мужчи-ны, который к тому же намного старше, и до чего эти отношения мо-гут дойти. «Да до чего угодно, - высказала Лариса своё личное мне-ние. - Мы же всё-таки не малые дети!»
Я бы не был так категоричен.
Кстати, тогда я напечатал Любимой кучу фотографий. И даже с плёнок, которые не снимал, потому что она сокрушалась как-то, что у неё вообще почти нет фотографий. Теперь у неё их почти на сорок штук больше. 18.08.81
* * *
Я по речке плаваю
С ухажёркой Клавою,
А причалить не могу –
С палкой муж на берегу.
* * *
Я вдруг понял, что искренне не хочу возобновлять отношений, так как, во-первых, они никогда не будут прежними; во-вторых, ей нужен если не муж, то как минимум любовник. Это мне категорически не подходит: греха на душу не возьму. В третьих, возобновлять от-ношения, чтобы неизбежно придти к разрыву, - это мазохизм.
Любопытно отметить, что за два года никто из парней не поло-жил на неё глаз. Почему? Вроде, и красивая, и молодая… Выходит, идиот только один – я?
Но моя болезнь проходит, это очевидно. Именно поэтому всё очевиднее для меня её неослабевающее внимание.
Проливающая бальзам недавно спросила, готов ли я был бы уйти из семьи, если бы наши отношения с Рахат Лукум возобновились. «Ни-когда! И ни прежде, и не теперь! – ответствовал я. – И любимая об этом знает.» Проливающая была натурально огорошена моим ответом, села на своё место и стала недвижима, как нарисованная птица.
Вот вам и разгадка внезапной и такой резкой перемены ко мне любимой и желанной. Наверно, некогда я так чётко и категорически заявил об этом, что огорошил и её. Отсюда и её твёрдое в мае: «Я Вам не игрушка! Наши отношения ни к чему!» И в самом деле, какого хрена мне, спрашивается, от девушки надо?
А она тоже хороша! Нет, чтобы сразу всё чётко и недвусмыслен-но изложить, так она два года строит глазки и всем своим видом будто произносит убийственные для мужика слова: «Может быть…»
Если бы да кабы, мы, вероятнее всего, тихо и мирно разошлись и давно потеряли бы интерес друг к другу. 22.09.81
* * *
Пришед на работу после южной командировки и узрев свой пред-мет, я был шокирован разницей между ею в моём представлении и ею в натуральном, так сказать, обличьи. Шок был очень силён, хотя и кратковременен. И вот что я написал на бумаге в шоковом состоянии:
«Сказка – дитя любви. Любовь превращает замарашек в принцесс, плюгавых мужичков – в рыцарей и принцев, хижины – в дворцы, за-дворки и пустыри – в парки и лужайки. Уходит любовь – и вместо ка-реты оказывается тыква, а вместо рысаков – мыши. А принцесса? Гла-за у неё, оказывается, не горные озёра, а оловянные пуговицы, а сама она – не статная красавица с походкой, как у куропатки, а су-тулая крупная деваха с широченными мужскими плечами, неловко ковы-ляющая на кривых ногах, обутых в непомерно высокие платформы. И по характеру – не ангел, чьи выходки объяснялись и оправдывались са-мым милым образом, а примитивная эгоистка – и недобрая, и неумная.
Ах, любовь! Почему ты уходишь? 24.09.81
* * *
Сегодня пятница. После работы любимая поспешила на выход. Оказалось, спешила попасть на автобус до Челябинска. В этот день они разговаривали с Валерой о её увольнении. Говорит: больше не могу, не прижилась, никто и ничто меня здесь не держит. Живу на чемодане. А в Челябинске у меня родные, очень дружу с сестрой.
Как было бы хорошо, если бы она уволилась и уехала навсегда.
09.10.81
* * *
С 12-го любимую на целых три недели отправили работать на стройку. После стройки, отработав ещё неделю, она увольняется и после ноябрьских праздников её больше не будет. 15.10.81
* * *
Основная функция мозга – не мыслительная деятельность, а жиз-необеспечение организма.
* * *
Один мой знакомый рассказывал удивительный факт из своей био-графии. Во время учёбы в институте жил он в общежитии с одним де-ревенским парнишкой. Так как занимали они одну комнату на двоих, то и немудрёное хозяйство своё вели напару: со стипендии сбрасыва-лись, ходили в магазины, варили. Мишка был беден, как церковная мышь. Дома, в Вятской губернии, была у него семья – жена и мало-летний сын. Жил он на стипендию да на редкие и чахлые переводы от жены. Если вдруг от родни приходила посылка с едой, то гостинцы уплетали вместе с другом и соседом. Но когда посылки из деревни получал напарник, он тщательно скрывал этот факт. Чтобы поесть, спозаранку, когда Мишка спал, для пущей маскировки засовывал голо-ву в тумбочку, и оттуда до Мишки доносились его довольное урчание и чавканье.
Мне всегда вспоминается этот эпизод, когда в отделе время от времени с новой силой возникают разговоры о том, что начальство делит вечный социалистический дефицит тайком от народа и получает его в своих руководящих «столах заказов». А потом, засунув головы в тумбочки, чавкая, употребляет всё это. А в свободное от чавканья время только и думают о нас, грешных.
Юрий Андропов, шаливший порой в части стихосложения, написал следующие гениальные строки:
Кто проповедь читать желает людям,
Тот жрать не должен лучше, чем они.
* * *
И она ушла из моей жизни! Какое облегчение! Прямо, как в не-аполитанской песне, исполняемой Жаном Татляном:
Счастья своего я скрыть не в силах…
Всё вокруг меня преобразилось:
Милая покинула меня!
Весел я, исчезли все заботы!
Весел я… 12.11.81
Какой потрясающей силы удар был мне нанесён в Ленинский суб-ботник! Один молспец из нашего отдела доверительно поведал мне, что, оказывается, в тот самый период времени, когда я исходил кро-вью, слюнями и соплями от большой, но чистой любви, а Рахат Лукум делала мне глазки, притворялась принцессой и интересничала туло-вом, этот юный джигит неоднократно имел её через посредство поло-вого общения.
Семейный человек Вовка был комсомольцем и в таковом качестве посещал все мероприятия первичной организации. Народ подобрался дружный и жизнерадостный и потому умело совмещал протокольные си-дения с удалыми междусобойчиками в молодёжном общежитии, где про-живала с подругой любимая девушка автора этих строк. Подруга ухо-дила ночевать в другое место, а наши комсомольцы резвились сколько хотели.
- Нас с ней ничего не связывало, - вещал мой юный друг. – По-сле принятия спиртного обычно замкнутая и не очень приветливая де-ва преображалась. Во время танцев с обжиманцами она начинала бук-вально вешаться на мужиков. Как-то мы на весь вечер влипли друг в друга. А когда народ стал расходиться, она вдруг шепнула мне: «Ос-танься!» Я и остался. Думал не на долго, потому что, как и все, был уверен, что она невинна, как святая дева Мария. Оказалось, что там уже ступала нога человека, потому что сразу же после ухода ребят мы начали со стыковки.
- В промежутках между мероприятиями практически не общались, будто между нами ничего не произошло. Зато все собрания всегда за-канчивались одинаково, к обоюдному удовольствию.
Я был так потрясён услышанным, что, вернувшись с субботника, выпил без малого литр очищенной и наутро, как паук, вполз в родную лабораторию. Весь день в моей голове звучала мелодия вальса «Когда уходит любовь…»
Вот вам и Рахат Лукум, самый прекрасный цветок на клумбе мое-го сердца! О женщины! Ничтожества вам имя! Старик Шекспир был прав!
ПРИЛОЖЕНИЕ 1.
УКРАДЕННОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
Какая чудовищная кража!!! У меня украли элегическую грусть при воспоминаниях о любимой девушки! Меня обворовали на целую па-литру ярких эмоций, которыми жил два года своей жизни. И кто ук-рал?! Она же, подлая, и украла…
…Днями нашёл в книжке несколько листков, торопливо исписанных сразу после одного из первых свиданий. Свидание было осияно чудес-ными ночными пейзажами и счастливым состоянием души. Нет, такое не забывается.
… Был месяц март. Мы с ней поссорились, а перед тем она по-просила принести ей почитать одну замечательную книгу. И вот вече-ром, истерзавшись душой, я взял книгу и отправился на машине к её общежитию.
Стоял удивительный вечер. Было и тепло, и морозно. Подмёрзший снег превратился в гололёд, прочным лаком покрывший сублимат, на-зываемый землёю. Свет фонарей и окон отражался каждой кочкой. Небо было ясным, и яркие звёзды казались принадлежностью улицы, по ко-торой я вёл лучший в мире автомобиль. Луна, как бабочка, порхала с одного облачка на другое и полным светом освещала всё вокруг.
Я подъехал к похожему на элеватор общежитию и подошёл к её окну на первом этаже. За занавеской угадывался милый и бесконечно дорогой профиль моего предмета. Постучал. Сей момент лампочки в комнате погасли, и я увидал прижавшееся к стеклу её лицо. Поднял книгу и поднёс её прямо к глазам любимой. Она расцвела от радости и стала энергично махать рукой, показывая, что сейчас выйдет.
Моя ласточка взбрыкнула колёсами, описала круг возле элевато-ра и оказалась у подъезда. Мой план был прост, как коровье мыча-ние. В машине было тепло и уютно. Нежно, усугубляя уют, мурлыкал радиоприёмник. Она подбежала к машине, и я открыл дверь: «Входи!». «Нет, - жеманно сказала любимая. – Мне неможно.» «Войди, - я был лукав и коварен, как змей. – Войди, а то выстудишь хату.» «Только на минуту,» - сдалась она и села рядом.
Машина, как арабский скакун, рванула с места и, выписав дугу по ледяной корке, выскочила на дорогу. Вскоре бетонка нырнула в лес. Шоссе было сухо, и Ласточка стрелой помчалась по лесной сказ-ке к горному хребту.
Через пятнадцать километров слева открылась глубокая ложбина, раздвинувшая горы, вдали за нею видны были ширмой поставленные на землю отроги Уральского хребта, голубые при ярком лунном свете, а чуть правее, по краю ложбины, ловко спрыгнув с шоссе, витком к до-му лесника улеглась дорога, отчётливо видная за кустарником. Лас-точка съехала с шоссе и остановилась на обочине.
Я выключил свет и радио, заглушил мотор. Нас объяло торжест-венное безмолвие. Мы вышли из машины и окунулись в океан голубого блистающего воздуха, душистого, как может быть душист только воз-дух мартовским вечером или утром. Горы, лес, дом лесника в ложбине казались нереальными. Мы неожиданно для себя заговорили шепотом. А потом замолчали. От переполнявших нас чувств, я думаю.
Так продолжалось до тех пор, пока мы не продрогли. В машине было тепло. Чтобы быстрее согреться, я включил двигатель. Ласточка заурчала и стала обвевать нас волнами тёплого воздуха. В салоне воцарился уют, который дополнил ощущение счастья.
Любимая запросилась домой, потому что «девочки мне сказали, чтобы я задержалась на улице не больше пяти минут.» Так как очаро-вание платонического свидания было исчерпано до конца, а наши от-ношения не позволяли растянуть его до бесконечности, я понял, что держать её дальше – значит испортить впечатление от чудесного ве-чера, и включил заднюю скорость.
Увы, Ласточка тронуться назад была не в состоянии, потому что стояла под уклон на отполированной морозом поверхности. Ухищрения не помогали. Ничего не оставалось, как поехать вперёд и под горку, к дому лесника. Подъехал почти к вплотную к воротам и, пытаясь развернуться, подал назад. Не тут-то было.
На нежный щебет Ласточки из ворот вышел лесник, приветливый здоровяк средних лет и в бороде. Оценив обстановку, он предложил на брудершафт с любимой толкнуть машину назад и развернуться. И вот они втроём: любимая, лесник и Ласточка - стали потихоньку вы-гребать назад. Внезапно появилось трение, и машина ловко разверну-лась.
Поблагодарив лесника, мы энергично разбежались в горку и вы-прыгнули на шоссе. Неподалеку в «кармане» остановились и вышли из машины. Вселенская тишина и благодать, казалось, были вечными. Лю-бопытно, как развивались бы события, если бы нам не удалось отсюда выбраться. Стали высказывать варианты и я и любимая. Они показа-лись нам один смешнее другого. Весёлые, в приподнятом настроении подъехали к общежитию. Я по-родительски чмокнул её в щёчку, и она побежала домой.
Пожалуй, этот вечер был самым замечательным событием в исто-рии наших взаимоотношений.
ОПРЕДЕЛИТЕЛЬ МУРЛА
Как-то я купил книгу с любопытным названием – «Определитель минералов». Не правда ли, здорово: берешь любой камень, открываешь книгу – и загадка природы перед тобой открывается, как вход в пе-щеру Аладдина? Хорошо бы, подумал я, иметь этакий определитель че-ловека: поговорил с ним, послушал его рассуждения по поводу и без повода, открыл книгу – и на тебе, всё как на ладони. По размышле-нии пришёл к выводу, что человек всё-таки не минерал а венец при-роды, и составить исчерпывающий определитель для него – штука не-посильная.
Зато одна, наиболее примитивная сторона человеческой натуры, именуемая Мурлом Обывателя, вполне определяется. Приведённый ниже опус – первый опыт ОПРЕДЕЛИТЕЛЯ МУРЛА.
Не претендуя на полноту и глубину социально-психологического портрета мещанина, автор сузил свою задачу до определения внешних его признаков – признаков, лежащих на поверхности.
Заметки мои предназначены для той части дорогого читателя, которая, как и автор, стремится к самоусовершенствованию и, нашед в себе какие-либо черты, приведённые ниже, употребит все силы сво-ей души для их искоренения. Доброго тебе добра, дорогой друг!
* * *
«Эгоист это тот, кто себя любит больше, чем меня.» Известная шутка Юлиана Семёнова – кредо мещанина на самом полном сурьёзе.
* * *
Обыватель свято верит в свою непогрешимость, поэтому имеет железную точку зрения на всё на свете. И чем меньше он знает о предмете, тем железнее эта точка зрения.
* * *
Обыватель туп. Не потому, что дурак, потому, что остальных считает ещё тупее.
* * *
Не ведая тонких движений души, обыватель всё в другом объяс-няет мотивами, которыми руководствуется сам. Того, кто поступает не так, как поступил бы он, объявляет либо дураком, либо подлецом.
* * *
Мещанин злобен. Он редко смеётся, чаще злорадствует. В по-ступках руководствуется чем угодно, но только не добром.
* * *
Обыватель даже себя любит не каждый день. Естественно, не умеет он и ненавидеть. Отсутствие нравственных идеалов приводит к тому, что мещанин старается делать всё «как люди», то есть в соот-ветствии с им же придуманными нормами поведения, суть которых не-редко противоречит не только заповедям Христовым, но и здравому смыслу.
* * *
То, чего обыватель не знает, он объявляет ерундой, чего не понимает – глупостью.
* * *
Любимые жертвы обывателя – не умеющие постоять за себя люди. Над этими «придурками» всегда можно поизмываться. Тут уж обыватель на высоте!
* * *
Обыватель по сути своей – Неуважай-Корыто. Равные ему по должности – выскочки, ниже - дураки, выше – предмет уважения, а порой и поклонения. Правда, последнее – в душе, заглаза же – пред-мет обильного полива. Холуйская натура.
* * *
Обыватель уважает только того, кого боится.
* * *
Никто, как обыватель, не умеет и не любит куражиться над под-чинённым. Раб по натуре, он томится от жажды помыкать. Естествен-но, всегда готов к тому, чтобы им помыкал вышестоящий. Известно: раба и рабовладельца связывает одна цепь – психология. (Примеча-ние: под рабом разумеется не социальное положение, а состояние ду-ши.)
* * *
Обыватель-начальник требователен к себе, но во сто крат более требователен к подчинённым. Искренне считает, что подчинённый мо-жет отрываться от работы лишь для того только, чтобы бросать вос-хищённые взгляды на начальника. Так же искренне считает, что он может отрываться от работы когда угодно и сколько угодно.
* * *
Только обыватель мог родить афоризм: «Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак.»
* * *
Обыватель – материалист. Но материю признаёт лишь ту, которую можно съесть, надеть на себя, притащить к себе домой, в гараж, на дачу. «Никто ещё материального стимулирования не отменял, рассуж-дает он при этом, за деньги работаем.»
* * *
Человек думает головой, обыватель – желудком.
* * *
Мещанин не ведает духовной жизни. «Посмотрел бы я, как бы ты не пожрал и книгу читать стал», - иронизирует он, уверенный в же-лезобетонности своих доводов. Ему и невдомёк, что люди едят, чтобы жить, а он живёт, чтобы есть.
* * *
Обыватель книги не только покупает (что престижно и выгодно в смысле «помещения капиталу»), но также и читает – для хорошего сна и хорошего пищеварения.
* * *
Будучи патологически пристрастным ко всякого рода интимно-стям, жадно ищет скабрёзность вокруг себя, подозревая в ней всех и каждого. Если грязи нет, он её выдумывает. Попробуйте остановиться и непринуждённо побеседовать в общественном месте с сослуживцем противоположного пола, и вы сразу же получите предметный уров вы-сокой нравственности.
* * *
Что бы обыватель ни делал, всё оборачивается свинством для других.
* * *
Ничто так не будоражит обывателя, как человеческое горе: убийство, насилие, несчастный случай. Особенно на «сопереживание» горазды женщины. Присмотритесь, как блестят у них глаза при беско-нечных пересудах по поводу происшедшего, с каким энтузиазмом они набрасываются на тех, кто про дело ничего не знает, чтобы первой рассказать об этом вновь и вновь; обратите внимание, что с каждым повтором горестная история обрастает всё новыми и новыми подробно-стями. Не верьте бесконечным пришепётываниям «какой ужас…» Тот, кому действительно больно и горько, ведёт себя совершенно иначе.
* * *
Говорят, человек начинается с приставки СО-: только человеку ведомо сочувствие, сострадание, сопереживание, только он может по-ставить себя на место другого. Обыватель с этой приставкой не зна-ком.
* * *
Только обыватель мог додуматься до таких перлов мудрости, как: были бы гроши да харчи хороши; где хорошо платят, там и Роди-на, своя рубашка ближе к телу и прочее, тому подобное…
* * *
Чем у обывателя всего больше, тем он счастливее: это ли, по-мимо прочих радостей, не доказательство его высокого ума?
* * *
Обыватель – существо, мягко говоря, недоброжелательное. Если ты любезно разговариваешь с начальником – значит подлизываешься, уверен он; с равным – чего-то надо; с подчинённым – заигрываешь; с женщиной – договариваешься; с девушкой – охмуряешь.
* * *
Обыватель куда как ловок: дарит шоколадку продавцу книжного магазина, любезничает с уборщицей продуктового, доверительно пере-шептывается с грузчиком промтоварного. Ещё бы: они обретаются воз-ле материи.
* * *
Будучи глубоко безнравственным по своей сути, обыватель уве-рен, что он – столп нравственности. Кто ещё так любит поучать и надзирать?
* * *
Обыватель одержим страстью говорить ближним гадости. При этом выдаёт их за принципиальность, за гражданственность, за товарище-скую критику – короче говоря, за правду-матку. Потому что он ещё и ханжа.
* * *
В чём нельзя упрекнуть мещанина, так это в невнимании к ближ-ним. Он точно знает, сколько ты съел в обед, во что одет всегда и сегодня, что делал и чего не делал, что сказал, с кем разговаривал и сколько. Он всё заметит за другим (за собой ничего и никогда!), всё обсудит и осудит. Потому что именно это и составляет жизнь его мятежного духа.
* * *
Если хотите поставить обывателя втупик, спросите, сколько ему надо денег для полного счастья. Хорошему обывателю их нужно столь-ко, сколько ещё не напечатано.
* * *
Жадность всегда оборачивается глупостью. Обыватель глуп ещё и потому, что жаден.
* * *
Обыватель невероятно гибок. Если вы ему не нужны – он вас не замечает, если начал угодничать – значит понадобились.
* * *
Привыкший превыше всего ставить собственный интерес, к любому посягательству на этот интерес, даже если это робкое напоминание о долге, мещанин относится крайне агрессивно.
* * *
За право опаздывать на работу на две-три минуты обыватель готов бороться всё рабочее время.
* * *
У обывателя всё лучше: дети умнее, шкаф добротнее, приёмник надежнее, машина – безотказнее.
Обыватель уверен, что он больше и лучше всех работает, что ему всех труднее. Если он работает в КБ – на заводе одни бездель-ники, если работает на заводе – в КБ в технике никто не разбирает-ся; если он инженер – учителя сплошь идиоты, а врачи одни невежи; если он учитель, то инженеры – бездельники и т.д. и т.п.
* * *
Есть обыватель – кривляка. Это тот, кто мается комплексом не-полноценности, либо близок к начальству. Всегда изображает значи-тельность через посредство хамства. Разговаривает гандибобером: спросишь, какая погода – у тебя что, радио не работает? Как здоро-вье? Тебе это не поможет. Где купил – там больше нет. Это твоя ма-шина? Понял, что не твоя.
Очень хорошо понимает, кому лизнуть, а на кого тявкнуть. К тем, от кого зависит, весьма почтителен. К начальству льнёт.
* * *
Уклонение от дела и стремление переложить его на кого-то дру-гого приобретает у обывателя даже некоторую шаловливость и меж со-бой почитается за доблесть. Если он может от чего-то уклониться – будьте спокойны, уклонится.
ОНА НА ЦЫПОЧКАХ ПРИВСТАЛА...
В этот пополуденный час привокзальная площадь большого при-волжского города была на удивление пустынной. Виктор не без труда выбрался из трамвая и медленно направился к огромному зданию же-лезнодорожного вокзала. Живости движения препятствовали напряжён-ная спина и согнутая в локте рука, с усилием удерживающая на весу неправдоподобно огромный чемодан, который при опущенной руке едва ли не влипал в асфальт. Изумлённая публика, пялясь на монстра, по-спешно уступала дорогу.
Такой чемодан мог быть только иностранным: носильный скарб советского человека легко умещался в тарах куда как меньших. Люди постарше должны помнить неподъёмные дюралевые чемоданы, с которыми возвращались из Германии демобилизованные воины. Чемоданы так и назывались «Прощай, Германия!» Было что положить в них на месте службы для родных и близких.
Наш чемодан приобретён был то ли в Австрии, то ли в Чехосло-вакии: офицер-тесть долгие годы после войны служил в Западной Ев-ропе. Был чемодан из шикарной, «под крокодила», кожи, имел основа-тельные рёбра жёсткости из дерева и толстую ручку, набранную из толстых кожаных пластин. И, обзирая накануне вместе с тёщенькой его содержимое, Виктор решил, что чемодан не открывали с тех пор, как упаковали в 50-х годах за границей, потому что там, в утрамбо-ванной сжатости, лежали «ненаши» вещи: отрезы роскошных панбарха-тов, ярких дорогих тканей, изящные вязаные свитера и кофты, корич-невая кожаная куртка с муаровой подкладкой, изящные туфли… Эти ос-татки прежней роскоши предназначались его, Виктора, жене и дочери и назывались домовитым русским словом «приданое».
Но самыми чудесными вещами в этом походном гробу были охотни-чье инкрустированное ружьё штучной работы, произведённое в Герма-нии в 1946 году и называемое в переводе с ихнего на наш «Золотой звук», а также шикарный охотничий нож со встроенным компасом не-мецкой же работы. Эти сокровища подарил ему тесть по случаю окон-чания политехнического института, диплом которого Виктор получил всего две недели назад.
Когда много лет назад дочь, студентка филфака университета, вышла замуж за однокурсника, тесть стал тихо презирать зятя: «Фи-лолог – профессия бабья, она не для настоящего мужика!» И тесть и тёща лелеяли мечту выдать дочь замуж за офицера, который предпоч-тительно служит за границей. Дочери такой приземлённый практицизм был чужд: его погубила классическая литература.
Однако время шло, и филолог доказал, что он не лаптем шит, потому что очень скоро молодая семья обрела все атрибуты нормаль-ной и благополучной семьи. И вдруг Виктор, к приятному недоумению тестя, надумал стать инженером и поступил в вечерний политех. По-том перешёл работать в конструкторское бюро – и вот вам: прошло всего каких-то шесть лет, он получил второй диплом о высшем обра-зовании и по настоятельной просьбе тестя привозил его показать. А заодно прихватил дочь, каждое лето гостившую с учительницей-мамой у деда с бабкой на берегу великой русской реки. Причём в самом бу-квальном смысле: всё теплое время года юные пенсионеры жили на ры-бацкой базе военного округа в собственной пристройке при собствен-ном катере и бесконечном множестве рыболовных снастей. Дочкина ма-ма обещалась вскоре подъехать.
Через час фирменный поезд увезёт Виктора домой, на Урал и впереди у него – почти весь отпуск, потому что прогостил он у тес-тя с тёщей всего три дня.
...Подошёл красновагонный «Южный Урал». Наш путешественник напрягся, «взял вес» и вознёсся с помощью пассажиров в тамбур. В купе попутчик со словами «Ничего себе ящичек!» помог затолкать оный на антресоль. Соседи по купе – муж и жена – были транзитными, и быт их был устроен: на столике лежали продукты, стояли бутылки с минеральной водой и пивом, какие-то баночки и, естественно, стопка газет и красочных журналов.
Виктор со сноровкой бывалого командированного достал из сум-ки домашние тапки, трико, ковбойку, быстро переоделся; повесив «выходной» прикид на вешалку, сбегал за комплектом белья к провод-нице, застлал постель на верхней полке, достал пачку свежих газет и удобно расположился на свободной полке внизу.
Между тем экспресс уже стучал на стыках рельсов, выскочив на простор из городской тесноты. И тут дверь в купе с шумом отвори-лась, и в проёме возникла красивая, как куколка, юная девушка со спортивной сумкой в руках.
- Вы только что с улицы? – пошутил Виктор.
- Не смешно, - небрежно обронила куколка, едва глянув на дядьку в застиранной ковбойке. Улыбающуюся супружескую пару взгля-да она не удостоила, тем более что в дверь засунулись ещё две мод-ные девицы.
- Это, что ли, твоё место? – они глянули на нижнюю полку, на которой устроился тип в ковбойке. – Да без разницы – всё равно че-рез три часа сходить.
- Я сейчас приду, - сказала красотка вслед уходящим подругам. Поставила на полку сумку, достала из неё пакетик со сладостями, бутылку с лимонадом, на стол положила небольшой томик в ледерино-вом переплёте тёмно-зелёного цвета – книгу из известной академиче-ской серии шедевров мировой литературы - и направилась к выходу. На томике золотое тиснение гласило «Эсхил».
- Девушка, можно полистать Вашу книжечку?
Девушка развернулась к Виктору, окинула его взглядом и произ-несла:
- Пожалуйста. Только едва ли Вы в ней что-нибудь поймёте.
Высокообразованный Виктор, лет пятнадцать назад сдавший экза-мен по античной литературе, внутренне взвился от этого «элитарно-го» хамства. «Ишь ты, – в сердцах подумал он. - Надела джинсовый костюм и решила, что вознеслась на девятый вал цивилизации. Вот ужотко я табе!..»
Он не всуе упомянул джинсовый костюм. Именно в описываемое время молодёжь и даже «продвинутая» часть людей постарше сходила с ума по этому атрибуту «высшего света», как всегда наивно полагая, что «модная» одежда (на данном историческом этапе это были хлопча-тобумажные штаны и такая же куртка) заменят горы книг и прочую туфту, называемую наукой и культурой.
Буквально накануне своей поездки в приволжский город, подходя к родному дому, он увидел трёх джентльменов, которым было хорошо за тридцать. Все трое были в одинаковых джинсовых костюмах, в тём-ных очках, в усах и с сигаретами в зубах. Из-за угла внезапно вы-порхнула женщина в джинсовом же костюме – это её, оказывается, поджидали джентльмены. При виде их её лицо озарилось довольной улыбкой. Да и вся компания явно себе очень нравилась. А для не-предвзятого созерцателя это были солдаты непонятного воинства, ко-торых униформа превращала в безликие клоны. Нетрудно представить, как изумились бы представители рабочего люда стран проклятого ка-питализма, если бы увидели, что обыкновенная рабочая одежда возве-дена в Стране Советов в ранг светских фраков и смокингов.
Однако что с Эсхилом? Эксфилолог принялся читать предисловие к труду античного автора, судорожно восстанавливая забытую инфор-мацию. Наконец, появилась дева и, ни слова не говоря, села рядом. Наш классик приготовил целую речь, но прежде чем он её произнесёт, напишем портрет красотки.
При типично славянской внешности она была необыкновенна смуг-ла. Её прехорошенькое личико обрамляли иссиня чёрные волосы. Не-большой слегка вздёрнутый носик делал профиль куколки милым вполне по голливудским канонам. Чёрные глаза в пушистых ресницах под гус-тыми сросшимися на переносице бровями удивляли голубизной белков. Но самыми прекрасными были пухлявые губки изящного рисунка. Как и у всех очень смуглых людей, они имели лиловатый оттенок. Хиповый костюм плотно облегал невысокую девушку крепенького сложения, вольно или невольно подчёркивая, как ещё давеча заметил наш учёный друг, рельефные прелести её фигуры. Античный автор, вполне удовле-творив любопытство читателя, смирно лежал на столе.
- Как Вам Эсхил? - прелестно заикаясь, поинтересовалась дева.
- Вы, наверно, филолог? – вопросил Виктор.
- Нет, я учусь в медицинском институте.
- Тогда я бы посоветовал начинать не с Эсхила. (Девушка удив-лённо подняла брови.) Эсхил, Софокл, Еврипид писали трагедии -скука смертная, где-то Y век до нашей эры. По мне лучше Аристофан. Тот был весёлый человек. Помнится, читал я его комедию про войну мышей и лягушек. (Лицо джинсовой леди отразило растерянность и крайнее изумление.) Но больше всего я люблю античную лирику. Есть у меня огромный фолиант «Греческая эпиграмма» - антология древне-греческой поэзии. Начинается он с Алкея и Сапфо, то есть с самого зарождения лирики на острове Лесбос, и охватывает творчество по-этов всей античной Греции. Я стихи вообще плохо запоминаю, но вот один из них:
В водах прозрачных ручья
Мы с Кибелой резвились, как дети.
Чаши с согретым вином
Вниз по течению раб нам пускал.
- Умели древние греки кайф ловить, а?
- Как здорово! – произнесла куколка. – А Вы ещё помните что-нибудь?
Спесивая и высокомерная девица куда-то пропала, уступив место наивной и любознательной девушке.
- Кое-что, конечно, помню, но смутно – дела-то давно минувших дней. Как Вас, кстати, звать? Оля? Оленька, если Вы действительно интересуетесь античными авторами, я бы посоветовал для начала по-читать книгу Куна «Легенды и мифы Древней Греции». Это пособие для учителей, но дети читают её взахлёб: так увлекательно она написа-на. Причём по произведениям великих авторов. Кстати, есть ещё одна потрясающая книга – она посвящена легендам и мифам Древнего Рима. Это «Метаморфозы» Овидия. И тоже по произведениям античных, но уже древнеримских писателей.
- Где взять? К сожалению, всё античное и про античное издаёт-ся крайне редко. У меня есть два Куна. Поехали до Челябинска – с удовольствием подарю.
- Я скоро выхожу... нет, не домой. Мы с девочками перешли на четвёртый курс, и у нас здесь практика – целый месяц. Будем рабо-тать в больнице медсёстрами, а уж потом по домам – на каникулы. А Вы можете ещё какие-нибудь стихи почитать? Пожалуйста...
- Из античных авторов больше других люблю Козьму Пруткова. Шучу, конечно… Однако есть у него несколько пародий, очень забав-ных. Например, «Древнегреческой старухе, если бы она домогалась моей любви»:
Отстань, беззубая, твои противны ласки…
Со щёк твоих искусственные краски,
Как известь сыпятся и падают на грудь.
Припомни близкий Стикс и страсти позабудь!
Козлиным голосом…
- Как здорово! – восхитилась Оленька, когда чтец закончил. – Я о таком даже не догадывалась... А можно ещё чего-нибудь?
- Можно. «Философ в бане»:
Полно меня, Левконоя, упругою гладить ладонью;
Полно по чреслам моим вдоль поясницы скользить.
Ты позови Дискомёта, ременно-обутого тавра;
В сладкой работе твоей быстро он сменит тебя.
Опытен тавр и силён, ему нипочём притиранья!
На спину вскочит как раз, в выю упрётся пятой.
Ты же меж тем щекоти мне слегка безволосое темя,
Взрытой наукою лоб розами тихо укрась.
Девушка радостно засмеялась: « А ещё что-нибудь...»
- Но больше всех я люблю Гая Валерия Катулла. Это тоже антич-ный автор, но он римлянин. Ведь античная литература это ещё и ли-тература Древнего Рима. Катулл жил в первом веке до нашей эры, но его любовная лирика написана на все времена, потому что едва ли кто ещё так кратко, так ёмко и страстно написал о любви.
И тут наш филолог оседлал своего любимого конька, который резво помчал его по творчеству и Гая и Валерия и, сами понимаете, Катулла.
- Есть у него сборник «Лесбия». Так он называл свою любимую. На самом деле её звали вроде бы Клавдией. Была она женой патриция, непутёвой и гулящей женщиной, которая крутила любовь налево и на-право. Бабе повезло: она вошла в историю, потому что её полюбил великий поэт. Первые стихи сборника – сплошная нега и любовная ис-тома:
Если спросишь ты, сколько поцелуев
Утолили бы, Лесбия, мой голод,
Я скажу: назови число песчинок,
Что кочуют по Ливии...
- И дальше:
Лесбия вечно при муже поносит меня и ругает.
Это его, дурака, радует чуть не слёз.
Ах ты, безмозглый осёл!
Да ведь если б меня не любила...
- Но вот она ему изменила:
... Девка подлая смеет нас дурачить...
Как узнать её, спросите? По смеху
Балаганному, по улыбке сучьей,
По бесстыдной разнузданной походке...
- А дальше:
Как, неужели ты веришь, чтоб мог я позорящим словом
Ту оскорбить, что милей жизни и глаз для меня?
Лесбия снова со мной! Блаженства не ждал я такого!
О, как сверкает опять великолепная жизнь!
Сердце полно до краёв!
- Пушкин был так очарован этим страстным неистовым человеком, что сделал несколько переводов его поэзии:
Да! Ненавижу и всё же люблю. Как возможно, ты спросишь?
Не объясню я, но так чувствую, смертно томясь.
Восхищённая Оля заявила вдруг:
- Я ни с чем подобном никогда ни в жизни, ни в книгах не встречалась. Это какое-то чудо!
И тут вития заметил, что юная дева смотрит на него, как будто стихи написал не Катулл, а он, Виктор, уже не состоявшийся филолог и ещё не состоявшийся инженер.
- Гай Валерий, - продолжил эрудит, - написал строчки, которые стали откровением для всего человечества и вполне могут считаться афоризмами:
Слова, которые шепчут подруги,
Можно на ветре писать да на бегущей волне...
Другом тебе я не буду, хоть стань добродетельной снова,
Но разлюбить не смогу, будь хоть преступницей ты!
...И хоть страсть моя жарче пылает,
Всё же в сознанье моём стала ничтожною ты!
Страсть и печаль сердце разбили моё...
По её вине иссушилось сердце,
Как степной цветок, проходящим плугом
тронутый насмерть...
Стучали колёса, бежало время. Несколько раз в купе заглядыва-ли Олины подружки, но узрев увлечённых беседой Витю и Олю, тихо исчезали за дверью. Давно и незаметно сошли попутчики – муж с же-ной. А наши друзья не могли наговориться, неотрывно глядя друг на друга. Виктор не мог налюбоваться внешностью девушки, чья необы-чайная привлекательность была умножена приятным возбуждением от разговора.
Наконец, купе открылось в очередной раз и одна из подружек, плохо скрывая недоумение, сказала:
- Оля, готовься, подъезжаем!
Оля спросила просветителя:
- Вы приедете ещё раз в наш город в этом году? - она взяла со столика его блокнот и записала в нём свои имя и фамилию. – Я хочу снова с Вами встретиться. А найти меня очень просто: медин-ститут, 4-й курс. Обязательно приходите - буду очень ждать.
Поезд замедлил ход, подружки снова заглянули в купе. Виктор взял Олину сумку и пошёл вслед за ней в тамбур. Когда проводница открыла дверь и пассажиры стали выходить, Оля вдруг обняла Викто-ра, притянула его за шею и поцеловала в губы. Тот быстро пришёл в себя и впился в уста, на которые с вожделением старого кота смот-рел несколько часов подряд. Удивительно, но из глаз девы струились слёзы. Поезд стоял минуту, не больше. Проводница шустро захлопнула дверь, воспрепятствовав прощальным словам и маханиям ручкой.
Она на цыпочках привстала
И подарила губы мне, -
вспомнились вдруг Виктору манерные строки Игоря Северянина. Он был ошарашен поступком недавней собеседницы. Память надолго сохранила свежее дыхание девушки и прямо-таки осязаемый слепок её губ. Его губы, кстати говоря, блестели так, будто Оля покрыла их лаком. Долгие последующие часы поездки ни о чём и ни о ком другом он ду-мать не мог. Только о ней, взбалмошной, экзальтированной девчонке. Конечно, Виктору было чертовски приятно оттого, что он сумел до такой степени обольстить девушку, но, подумав, понял, что дело не в нём, а в высокой Поэзии и невероятной восприимчивости, прису-щей некоторым особам прекрасного пола.
Дорога от вокзала до дома оказалась очень длинной, и не толь-ко потому, что она действительно была таковой, но и потому, что основная городская магистраль ремонтировалась и ехать пришлось по объездной, с рытвинами и ухабами. Автобус, кряхтя и постанывая, переваливался с боку на бок, раздражённые невероятной теснотой пассажиры энергично переругивались, а Виктор молча стоял на одной ноге, изо всех сил стараясь не упасть. Наконец, он с ногами уселся на чемодан, освободив часть пространства. Понемногу ситуация в ав-тобусе утряслась, народ успокоился и, когда была преодолена поло-вина пути, подружился. Кстати, во многом благодаря одному деду. Тот повалился на пол, вызвав замешательство в салоне.
- Товарищи! - с беспокойством заявила какая-то пассажирка. – Поднимите дедушку!
- Не надо, - раздалось из-под ног. – Здесь хорошо, просторно. Не то, что у вас...
Всем стало весело.
Как хорошо возвращаться домой. На столе Виктор нашёл записку от жены. Она была вчерашней. Жена спешила на поезд и прощалась до осени. Значит, повстречались они где-то в пути.
Вечером, выключив свет, он снова встретился с Олей. Сначала мысленно, а потом во сне, где в деталях повторилось чудесное про-щание. Сладкие воспоминания долгое время волновали и будоражили его. Он понимал, что девушка – типичный сангвиник и давно о нём позабыла, а если и вспоминала, то только благодаря информации об античной литературе и стихам Гая Валерия Катулла.
Перед Новым годом ему снова довелось посетить тёщу и тестя, но в институт он, конечно же, не пошёл – зачем?
ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ
1
На большие праздники все рвутся в гости. Ну, а тех, кого ни-кто не ждёт, на станциях и остановках транспорта легко узнать по неподъёмным рюкзакам, по спортивному инвентарю – это либо спорт-смены, либо туристы. Наверняка есть и такие, кто и погостить в де-ревне не прочь, и в лес с ружьишком наведаться – с дорогой душой. Вроде героев нашего повествования.
На станции Вязовой из электрички в густеющие сумерки вывались пассажиры и бросились к стоянке автобусов. Владимир Иванович, он же Вова, повёл своих спутников и личных гостей в противоположную сторону. Абориген тутошних мест, он знал, что там к приходу поезда останавливается транспорт, едущий туда, куда автобусы не ходят, - в его родное поселение. На этот раз односельчан и попутчиков ожи-дал грузовой ЗИЛ с просторным кузовом. Сидячих место в кузове не было, зато был брезентовый тент, которым можно было укрыться от воздействия внешней среды – на дворе стоял ноябрь, и к вечеру ве-терок разносил по окрестностям лёгкий морозец.
Самые решительные штурмовали высокие борта машины, кто поде-ликатней залезал в кузов с кормы, однако были и сомневающиеся из женского сословия. Проходя мимо, друзья услышали их беспокойный шёпот:
- Колька-то, шофёр, совсем пьяный... Куда он увезёт?
- Да не пьяный, а выпимший. Да и не поедет он быстро в таком виде: осторожный, я его знаю.
Короче говоря, троица разместилась на деревянном днище кузо-ва, девки и бабы, по причине известной дамской миниатюрности, улеглись вторым слоем. Может быть, имелся и третий, но и он, как все, был надёжно закрыт брезентом.
Машина, наконец, затряслась всем своим существом, люто за-скрежетала шестерёнками коробка передач и дёрнулась вперёд - по-ехали!
Народ какое-то время ворчал или иным доступным способом выра-жал своё неудовольствие неудобствами, но, слава Богу, графьёв, по-хоже, среди пассажиров не было, и вскоре обстановка устаканилась. Под тентом заметно потеплело, поэтому люди приступили к неспешным беседам.
- Никак не пойму, - сказал женский голос, - что это у меня под рукой шершавое – то ли шерсть, то ли паклей что обмотано.
Михалыч почувствовал, что стал объектом изучения – его ноги стали ощупывать и дёргать.
- Да это ноги чьи-то волосатые из штанов торчат – и всего-то.
Михалыч во мраке ночи беззвучно посмеивался.
Ехать надо было долго – без малого два часа. Затекали зажатые руки и ноги, болели бока. Но охота пуще неволи. По счастью, сосед-ка справа попросила его сменить позу. Он поднатужился и повернулся к ней. «Спасибо!» - сказал нежный девичий голосок. «Держи карман шире! – пошутил Михалыч и, побуждаемый колокольчиком-смехом, всту-пил с отроковицей в беседу. Он в стал шутку угадывать, щедро рас-сыпая комплименты, всё о ней, начиная с имени, внешности, занятий, привязанностей, с удовольствием слушая в ответ тихий довольный смешок; прочитал почти все стихотворения, которые помнил со школы и в довершение упросил разрешения поцеловать в уста сахарные. Тре-петные лобзания устилали длинную дорогу, как цветами, и сильно со-кращали время в пути. Время, этот единственно необратимый фактор, если за него взяться с умом, можно легко ускорять или замедлять.
Наконец, свершилось. Неспешно движущийся грузовик, управляе-мый осторожной, но нетрезвой рукой, тихонько съехал в кювет. Пас-сажиры, как дрова, скатились к нижнему борту и, матерясь, стали покидать кузов. Вышел сконфуженный водила:
- Не волнуйтесь, сейчас всё устроим...
Однако вернуться в исходное положение без дополнительного двигателя внутреннего сгорания было невозможно. Долго ждали встречную или попутную машину.
Михалыч, проходя мимо группы девчонок, услышал вдруг знакомый голосок и увидал его обладательницу. Это была невысокая крепенькая девчушка. Он направился, было, к ней, чтобы продолжить знакомство, но та, увидав подходящего здорового мужика, стремительно уступила ему дорогу.
Появилась попутная машина, и уже минут через десять путешест-венники стали забираться в свой замечательный салон и закутываться в брезент – этот современный аналог медвежьей полости. Соседка Ми-халыча затерялась при новом раскладе пассажирских организмов. Дру-зья затерялись там же.
Впрочем, ехать оставалось уже недолго.
2
В просторном отчем доме Владимира Ивановича проживали две его незамужние тётки. Они были несказанно рады нежданным гостям и при-нялись обихаживать их. На столе, как из шляпы фокусника, стали по-являться деревенские угощения; из ларя, прямо из муки, возникла бутылка водки, припрятанная для чрезвычайного случая. Да и гости приехали не с пустыми руками и выставили городские гостинцы. А по-том все уселись за стол, и начались бесконечные застольные беседы, основу которых составляли приятные воспоминания.
Спать улеглись глубокой ночью.
... Наутро, когда гости выспались, вылежались и позавтракали, решено было после обеда отправиться в лес, чтобы засветло добрать-ся до охотничьей избушки. Идти решено было охотой, то есть по пути охотиться на встречную и поперечную дичь.
Володя достал из глубокой заначки два одноствольных ружья 16-го калибра, малокалиберную охотничью винтовку и боеприпасы.
Лес начинался прямо за огородом. Дом с усадьбой располагался на горе, и сверху хорошо был виден весь посёлок. Внизу по камени-стой долине бежал ручей, называемый речкой. Русло его представляло собой широкий ров, выложенный гранитом, – должно быть, во время весеннего половодья по нему нёсся мощный всёсокрушающий поток во-ды. Выше русла, по обе стороны ручья долина была занята домами, надворными постройками и огородами. Над крышами возвышались купола церквушки.
Михалыча насторожил какой-то изъян в пейзаже. Какой – он по-нял не сразу. Уже в лесу до него дошло – в посёлке не было ни де-ревьев, ни кустарников. В лесном уральском краю сажать деревья и кустарники в населённых пунктах было не принято.
Идти было затруднительно, потому что дорога всё время подни-малась в гору, и она, казалось, никогда не кончится.
- Да здесь совсем рядом, - сказал абориген Вова, - километров десять, не больше.
Михалыч и третий подельник Витя переглянулись. «Ни хрена се-бе, мерси», - прокомментировал тот.
После спелого густого леса, вполне тайги, начался крутой подъём, который продолжался до самой избушки. Тягунок удручал сво-им непрезентабельным видом: повсюду виднелись следы варварской че-ловеческой деятельности: пни, завалы тюльки – хвороста и прочих бренных останков доброго леса, глубокие колеи лесовозов, ямы с во-дой и чахлая поросль молодого кустарника. «Повернув головы качан», повсюду можно было видеть могучие лесистые хребты горного Урала.
Наконец, добрались до настоящего леса. Шеф-наставник произ-нёс:
- Держите ухо востро: неподалеку ручей, а в кустарниках по ручью водятся рябчики.
Гости взяли оружие наизготовку. Вова неустанно свистел в ма-нок, изготовленный из заячьей косточки, имитируя страстный призыв самочки рябца. Проговариваемый текст призыва ну никак не соответ-ствовал вложенному в него чувству: «Чёрт-чёрт-чёрт, чёрт тебя по-бери!!!»
Внезапно какой-то самец откликнулся на странный призыв Воло-ди.
- Спрячьтесь, - с волнением прошептал он, - самец где-то близко! - И повторил призыв.
Шумно захлопали крылья. Володя постучал указательным пальцем по губам, приказывая замолкнуть, и задудел в манок. Крылья захло-пали совсем рядом – и глазам добытчиков предстал пылкий ухажёр. Он показался неправдоподобно большим и краснобровым на подлёте. Раз-махивая широкими и короткими крыльями, птица стала садиться на ветвь. Подсвеченная сзади лучами заходящего солнца, она казалась золотой на фоне тёмного леса и была прекрасна. Но прозвучал вы-стрел – и злодей кинулся к поверженному красавцу.
- На ужин будет суп из рябчика с картошкой! - радостно про-кричал он на ходу.
Злодей подошёл к друзьям. Вместо чуда в руках он держал окро-вавленный пук перьев. Вот вам и охота!
3
Наконец, добрались до места. Избушка располагалась на берегу ручья с родниковой водой и являла собой жалкое зрелище. Это был низкий сруб с раздавленной печкой посередине. Дверь начисто отсут-ствовала. Благо присутствовал в целости и сохранности дверной про-ём. Представить эту композиция местом ночлега было трудно. Но або-риген Володя, выросший в лесу, нашёл обстановку вполне приемлемой: «Так всегда бывает после нашествия пришлых туристов. Эти любители природы всё ломают и сжигают, что построено настоящими охотниками и лесовиками. В лес эти подонки ходят, чтобы пьянствовать, раз-вратничать да безнаказанно безобразничать. Видно, у него наболело.
Витя и Михалыч отправились в лес собирать дрова для костра, а Володя принялся за обустройство избушки. Он нарезал ветвей и уло-жил их в основание будущих постелей, потом наносил сена из недаль-ней копёшки и положил сверху. Вот вам и постель. Подошедшие с охапками хвороста друзья помогали ему изо всех сил. Проблему с дверью Володя тоже решил наилучшим и, как видно, давно проверенным способом. Он положил на землю палки, на них – сено, сверху ещё палки. Концы палок связали шнурками, бечёвками и даже брючными ремнями. Дверь отлично закрывала дверной проём. Оставалось только закрепить её на косяках. Справились и с этим. Правда, при входе и выходе из избушки дверь приходилось снимать.
Неподалеку от избушки на старом кострище разложили огонь и поставили варить похлёбку с картошкой и рябчиком, а рядом - коте-лок с водой для чая. Когда всё было готово, приступили к трапезе. Хозяином-распорядителем блока общественного питания выступил Витя, который, как оказалось, имел и талант и склонность к этому заня-тию.
После ужина, усталые, но довольные, отправились баиньки. И хотя на улице здорово похолодало, в замкнутом пространстве и на мягких сенных постелях они быстро согрелись.
Под потолком горел фонарик, а из транзисторного приёмника не-слась музыка – передавали концерт: завтра как-никак 50-летний юби-лей Великого Октября.
Глубокой ночью охотники проснулись. Почему-то не спалось, и они включили транзистор. В поисках чего-нибудь путного набрели на передачу из братского Китая. Там уже вовсю отмечали главный проле-тарский праздник. Гремел салют, что-то кричали ораторы, играла эк-зотическая музыка, чуждая европейскому уху.
Михалыч побежал к ручью и вытащил из него бутылку водки – не отставать же от китайцев? Остававшаяся на воздухе часть бутылки была мохнатой из-за куржака. Друзья, изготовившиеся для приёма ал-коголя, были немало удивлены этому обстоятельству. Ещё удивитель-нее было то, что водка была вязкая, как ликер, и не спеша покидала ёмкость. Вкус водки показался волшебным, потому что мороз начисто убил противный сивушный запах.
Короче говоря, друзья славно встретили великий праздник про-летариев всех стран одновременно с китайскими товарищами и сограж-данами Дальнего Востока.
Нет, не даром гласит народная мудрость, что, дескать, кто празднику рад, тот заране пьян.
4
Надо ли удивляться тому, что проснулись они полновесным пол-днем, ярко освещённым солнцем. Естественно, слегка «освежились» и решили отправиться на охоту.
- Погода – само то,- провозгласил Монтигомо Ястребиный Коготь Вовка. - В солнечную погоду у рябчиков резко возрастает половая активность. И это для нас хорошо! Ты, Михалыч, иди вдоль ручья и высвистывай рябцов, их здесь много. Имей в виду, что может по-встречаться медведь. Здешние медведи некрупные, наверно, поэтому некоторые даже называют их муравьиными. Однако медведь есть мед-ведь. Но ты не боись. Так как в патронах у тебя дробь мелкая, ряб-чиковая, медведя ты не убьёшь. Подпускай ближе и стреляй по гла-зам. Иного выхода не вижу. В общем ничего страшного. Главное – не робей. А мы с Витей напару рванём в другое место. Куда ему одному с мелкашкой?
Михалыч пошёл в гору, вверх по течению ручья, посылая рябчи-ков к чёрту и с опаской оглядываясь. Рябчик иногда отзывались, но почему-то не подлетали. А медведи и вовсе не проявляли к гладкому Михалычу никакого интереса. Видимо, потому, что обеденный час дав-но миновал.
На просторной поляне, где располагалась избушка, горел косте-рок, вокруг него суетился шеф-повар, а Вова, широко открыв рот и запрокинув голову, безмятежно дрых на подосланной фуфайке.
Так как и Михалыч не порадовал добытчиков ни пернатой дичью, ни медвежьими окороками, повар обратил свои взоры на рюкзаки, где содержались предусмотрительно прихваченные продукты, и начал сочи-нять кулинарный изыск опять же из картошки, варёной колбасы и лука с лавровым листом и перцем.
Вову растолкали к дымящемуся столу, накрытому прямо на земле у костра.
Однако приближался вечер, и путешественники стали созерцать обширную долину, распростёршуюся перед ними, и отроги Уральских гор. Воздух был прозрачен до утраты перспективы и, подсвеченный лучами заходящего солнца, тонировал пейзаж мягким коричневым цве-том, превращая его в сепию. По небу лайнер тянул золотую нитку ин-версионного следа.
Картину оживляла хлопотливым стрёкотом сорока, устроившаяся неподалеку на берёзе, стремительно пролетевшая супружеская чета рябчиков да пёстрый дятел, не щадя ни клюва, ни головы, усердно долбивший сухую сосну. Сторонкой продефилировала яркая, как цве-ток, ронжа.
Когда стало совсем темно, Виктор, взявший на себя хлопоты о благополучном состоянии желудков друзей, предложил им холодный чай с бутербродами и по «ночному колпаку» (nightcap), как называют англичане последнюю рюмку перед сном, из мохнатой от куржака бу-тылки.
5
Утром ватага не спеша собрала пожитки и «охотой» отправилась домой. Михалыч по обыкновению тащился сзади, но резкий звук вы-стрела и пронзительный крик боли мазком скипидара бросил его впе-рёд. Выскочив из-за кустов, он узрел поразительную картину: на не-большой поляне по кругу на перебитых лапах изо всех сил ковылял белоснежный заяц, оглашая окрестности истошным детским плачем. За ним с растерянным видом перемещался Вова, на ходу доставая из кар-мана патрон. Михалыч вскинул ружьё и – о, какая удача! – выстрел прервал мучения зверька.
Охотники с величайшим состраданием стали осматривать его со всех сторон. Лапки зайца были основательно раздроблены дробью, за-то выстрел-убийца поразил его, попав прямо в центр туловища.
Однако как только охотники осознали, что перед ними дичь, во-зобладали гастрономические настроения. Заяц был крупным и упитан-ным, и у шеф-повара потекли слюнки в предвкушении увлекательной творческой работы. Потекли слюнки и у едоков, когда он изложил своё видение блюда. И экспедиция бодро устремилась в столь привле-кательное будущее.
Вечером стали готовить праздничный стол. И тут произошёл страшный конфуз: Вовины тётки категорически не пожелали выделить кастрюлю для приготовления зайца:
- Не дадим поганить посуду – и всё!
Володя принялся уламывать кротких своих тёток, приводя самые что ни на есть железобетонные аргументы. Аргументы, однако, дей-ствия не возымели. Тогда он, воспользовавшись замешательством де-вушек, почти насильственно овладел инвентарём. Витя уже шаманил над останками бедного животного, превращая его в полуфабрикаты.
Гудела печь и булькала вода, предвещая скорое удовольствие. И тут пришёл отец Вовы, Иван Яковлевич, живший на другом конце по-сёлка. Он глянул на заячьи останки.
- Мы сроду зайчатину не ели, брезговали. Зайцев на петли ло-вили сотнями, но всё ради шкурок. А тушки выбрасывали собакам – самая ихая еда.
Но тут Витя стал раскладывать по чашкам белое нежное мясо с картошкой и луком и приглашать всех к столу. Сел и Иван Яковлевич:
- Выпить с вами я, конечно, выпью, а эту гадость мне не пред-лагайте – ещё вырвет.
Сын засмеялся и стал изображать кровную обиду:
- Ты что, старый, нас за людей не считаешь? Весь мир зайчати-ну ест да похваливает, во Франции паштет из зайчатины считается национальным деликатесом, а вы, деревня неумытая, оказывается, са-мые умные да благородные!
Дядя Ваня даже как-то скукожился, но, будучи человеком широ-ких взглядов, конфузливо произнёс:
- Да ладно, ладно, уговорил... Давай попробую...
Он хряпнул рюмку очищенной, взял кусок мяса и не без опаски, как кот горячую кашу, стал его пережёвывать.
- Мать честная, а ведь мясо-то вкусное! Ну-ка, Витя, дай ещё! И как это нас, дураков, угораздило псу под хвост выбрасывать столько доброй еды?
Позже Витя, рассказывая об этом эпизоде, всегда в шутку до-бавлял:
- Мы даже жалели потом, что заставили его попробовать зайца – так он на него набросился...
6
Праздник, однако, продолжался. Утром в гости нагрянул старший брат Володи. Он пришёл не один, а с ёмкой посудиной тонкого стекла и специального назначения, наполненной медицинским спиртом: Хал Ваныч был местным Эскулапом – руководил поселковым медицинским пунктом.
Тётушки принялись хлопотать около русской печки, гремя чугу-нами и кастрюлями, и вскоре все уселись за стол.
Хал Ваныч стал излагать информацию про богатую житейскими но-востями жизнь посёлка и про летнюю заготовительную кампанию: он весь отпуск обдирал кору с окрестных лип для нужд городского скор-няжного производства. И не он один, потому что за кору хорошо пла-тили.
Как следовало из рассказов Ивана Яковлевича и Михаила Ивано-вича, заготовительный промысел всегда был серьёзной статьёй дохода для местного населения. Люди всегда добывали пушнину: промышляли норок, тысячами отлавливали кротов, сотнями – зайцев. А в нынешний сезон по инициативе Свердловской ювелирной фабрике ломали горный хрусталь, которого в этих местах было немало. В доказательство ещё накануне патриарх принёс из сеней три ведра с мелкими «некондици-онными» друзами и одну прямо-таки гигантскую – коричневую от гли-ны, с огромными кристаллами. Она занимала целое патриархово беремя и весила, поди, под двадцать килограммов.
По приглашению хозяина гости напихали мелкими, но необычайно красивыми друзами полные карманы – для близких и друзей.
Насидевшись за столом, мужички решили прогуляться по посёлку: себя показать и на людей посмотреть. Посёлок отдыхал: из домов доносилась музыка, на немноголюдных улицах передвигались празднич-но одетые весёлые и навеселе люди. Они любезно здоровались, а не-которые останавливались и вступали в разговоры.
Вдруг из ближайшей избы наперерез компании бросилась женщина:
- Михаил Иванович, Володя, товарищи! Пошли к нам! А то сидим мы, три старые бабы, и киснем: ну какой праздник без мужиков? Гля-нули в окно – а тут вы!
Оказалось, «три старые бабы» составляли весь персонал меди-цинского пункта, вождём которого был Хал Ваныч. Пошли в гости.
О чём говорили, над чем смеялись – разве упомнишь, если гос-теприимные хозяйки всё подливают и подливают? Короче говоря, радо-вались жизни. Разве этого мало?
Веселье прервала баба, с плачем ворвавшаяся в избу.
- Михаил Иванович, миленький, выручай – старый-то мой помира-ет! Айда скорей, не кончился бы без меня.
- Пойдём, Михалыч сходим...- предложил Миша.- А вы гуляйте, мы скоро будем.
Старуха вприпрыжку бежала впереди, Хал и Халыч едва за ней поспевали.
- Не беспокойся, - торопливо говорил между тем эскулап. - Ни хрена с этим мужиком не сделается: он здоров, как бык. Но инвалид войны – безрукий. Медики ему в полевом госпитале руку оттяпали, но не заделали как следует нервные окончания и поэтому у инвалида время от времени жутко болит рука, которой вот уже четверть века как нет. Это называется фантомом. Во время обострения я делаю ему иглоукалывания – отвлекаю от фантомной боли, и он успокаивается. - Давай так: я скажу ему, что ты известный врач из Челябинска и спе-циалист по этим делам. А ты осмотри и скажи: фантом, дескать, обыкновенный фантом. Я, мол, не знаю, как лечите Вы, Михаил Ивано-вич, а я бы применил иглоукалывание. А я скажу: может быть Вы, Бо-рис Михайлович, сделаете оное, а ты: нет, нет, это противоречит медицинской этике: Ваш больной, вы и лечите. Дед сразу же начнёт успокаиваться. Сам увидишь.
Больной со слезами встал с постели навстречу:
- Мишенька, ведь помираю я, поприсутствуй!
Дальше пошла пьеса. Михалыч, робея внутри, но наглея снаружи, стал осматривать жилистый организм ещё не старого человека и на всякий случай делать перкуссию и производить прочие невнятные им-провизации:
- Фантом! - поставил он категорический диагноз. – Нужна игло-терапия – и всё!
Хал Ваныч принялся тыкать в деда иглой. Скоро дед повеселел, забыл про боли и полез к клизмоставам с благодарственными лобыза-ниями. А когда те подались к выходу, взволнованно закричал:
- Куда вы, ребята? А выпить!
Перед дверью с растопыренными руками возникла хозяйка. Но у ребят спиртное уже капало из ушей.
7
... На явочной квартире веселье шло коромыслом. Однако время двигалось к вечеру, и пришла пора думать об эвакуации из гостепри-имного посёлка.
Сборы были недолги, и вскоре гости в ожидании вестей уселись, образно говоря, на чемоданы.
Вести не заставили себя долго ждать: прибежала одна из недав-них сотрапезниц, взявшая на себя заботу об отправке охотников:
- Через час Ванька Башкатов на своём лесовозе в Вязовую по-едет – торопитесь.
Пассажиров и провожавших набралось в доме у Башкатовых не-сколько человек. Они сидели за столом, стояли вокруг него и нако-ротке совершали прощальный аляфуршет. Мужики все находились в раз-ной степени опьянения. Один из вперился немигающим нетрезвым взо-ром в Михалыча. Михалыч приветственно сделал ему ручкой – реакции никакой. Когда он двинулся в соседнюю комнату, тот пошёл следом.
- В чём дело, дружок? – ласково спросил Михалыч.
- А в том, - сказал дружок, - что я сразу тебя раскусил: ты – шпион. Я фронтовик, меня не проведёшь!
Михалыч, проживший в раннем детстве целых три года в оккупа-ции, а последние её месяцы в партизанском отряде, рассмеялся:
- Ты фронтовик, а я юный партизан Псковщины.
- Иди ты! – изумился бдительный товарищ. – Объяснись...
После объяснения он полез целоваться:
- То-то я чувствую, что ты непростой человек. Оказывается, свой! – и он добавил к пьяным поцелуям пьяные же слёзы радости и умиления.
Грузовик был с прицепом, но без кузова. На улице крепко похо-лодало. Пассажиров привязывали друг к другу, закутывали брезентом и крепили верёвками к стойкам. Наконец, лесовоз тронулся. Фронто-вик Коля бежал рядом и всё норовил поцеловать беспомощного, свя-занного по рукам и ногам Михалыча. Короче говоря, процесс пошёл, под «наркозом» шёл он быстро и безболезненно и очень удачно завер-шился дома.
Согласитесь, жизнь всё-таки чертовски интересная и приятная штука, не так ли? Эту чудесную мысль доверительно изложил некогда не в меру суровому экзаменатору однокурсник и друг автора Ося Вильнер. Ну, разве не мудрец!
СПЯЩАЯ ВЕНЕРА
Посвящается Гюльчатай Байгушевой
Был поздний вечер, очень тёплый для конца сентября. И вдруг совсем некстати пошёл дождь. Некстати потому, что до вокзала оста-валось совсем немного. Более того, дождь вскоре стал проливным. Группа мужчин, которая только что оглашала улицу удалыми нетрезвы-ми криками, умолкла и поспешила в уют ярко освещённого здания во-кзала. Мужчины лет пятнадцать назад учились вместе в здешнем уни-верситете, давно не видались, и собрал их в одночасье однокурсник Сашка Петров, внезапно нагрянувший в город юности. Он один из всех мотнул после учёбы куда-то к чёрту на кулички в Сибирь и вот, ока-завшись в командировке в недальнем Питере, приехал повидаться с однокашниками. В данный конкретный момент после двухдневного гос-тевания друзья его провожали.
По радио сообщили о прибытии проходящего поезда, и они устре-мились на перрон под осенний душ, и без того мокрые, как курицы. Поезд стоял минуту, что не помешало друзьям юности перелобзаться со страстью хорошо нетрезвых людей, издавая на прощание горестные восклицания и бодрые напутствия. Проводница решительно прервала прощание, и поезд заспешил в самый прекрасный на свете город.
Товарищ Петров, как был – без поклажи и мокрее воды, - нашёл своё купе и отодвинул дверь.
- Ну, вот, так и знали, что последним придёт мужик, - непри-язненно произнёс хор женских голосов.
Из полумрака на него воззрились три женщины. Была и четвёр-тая: она спала в кульке на коленях у юной мамы.
- Не волнуйтесь, девушки, - пролепетал непослушными губами вошедший, - я хотя ещё и не женщина, но уже не мужчина. Так что вам ничто не угрожает.
Таким странным образом он возвестил сообщество о своём крот-ком нраве.
Две красотки – одна лет сорока, а другая под тридцать - рас-смеялись, третья, юная мама, не поднимая головы, бросила на Сашку робкий взгляд.
- Посмотрим, посмотрим, произнесла та, которой под тридцать.
Петров, капая на пол с задубевшей одёжи, отправился к провод-нице за постельным бельём. Хотя, если честно, ему ничего, кроме одеяла и матраса, по причине абсолютной мокрости не было надо. Так как до города юности и обратно поезд находился в пути только ночь, в поездку он не взял даже зубную щётку.
Забросив на свою верхнюю полку пакет с бельём, Петров вышел в коридор, где было оживлённо, как вечером на Невском, и незамедли-тельно вступил в беседы с вышедшими покурить соседями по купе. Ко-гда соседи, накурившись, разошлись, и «проспект» почти опустел, он заглянул в купе. Там тоже приготовлялись ко сну. Бойкая девица си-дела на соседней с ним полке и заправляла его постель:
- Я решила заодно заправить и вам... Мне это не трудно!
Петров сказал «спасибо» и вернулся в коридор, потому что оде-жда сохла слишком уж медленно, а ложиться в постель мокрым было и непривычно и вроде бы не совсем прилично.
Внезапно в коридор вышла любезная соседка, и Александр с большим интересом принялся обозревать её прелести. А таковые име-лись. Ну, во-первых, она была очень рослой (175 см минимум, прики-нул он); во-вторых, спортивной - её стати облегали свитер и брюки, подчёркивая высокую грудь и стройные крепкие ноги. Она не была красавицей, но очень модной – безусловно. Весь её облик был испол-нен твёрдости и решительности незамужней женщины, подчёркнуто са-модостаточной. Она достала пачку сигарет и протянула соседу:
- Будете?
Петров взял сигарету и прикурил её от хиповой зажигалки. Кон-такт был установлен.
- Откуда это Вы, такой мокрый?
И он подробно поведал моднице все обстоятельства его внезап-ного визита в город юности.
- Я – коренная москвичка, живу в столице, а приезжала в гости к знакомой. Мы с ней нынче отдыхали вместе в Карелии и подружи-лись. Сейчас еду в Питер проведать старенькую тётю, а потом в Мо-скву. А Вы?
- Да вот отмечу завтра командировку, а послезавтра буду дома, на Урале.
Они разговорились, а вскоре стали щебетать, как старые под-ружки, вспоминая разные истории из своих жизней и всякие забавно-сти.
Наконец, Валентина заключила:
- Ну, ладно, пора баиньки. Подходите минут через пять, когда я улягусь.
- Я не спешу – надо бы пообсохнуть.
Девица исчезла, но тут в коридор на перекур вышел молодой че-ловек. Петров не преминул стрельнуть сигарету, и они разговори-лись. Оказалось, что парень два года как окончил местный универси-тет и даже тот же самый факультет, что и Петров, поэтому беседа для обоих оказалась и желанной, и интересной. Тем более, что были живы и здоровы многие преподаватели, нашлись общие знакомые, да и жили они в одном и том же общежитии.
Когда и этот собеседник выказал желание отправиться баиньки, Саша понял, что пришёл и его черед сделать то же самое. Он общупал себя со всех сторон, с удовлетворением отметил, что основательно обсох и тихонько протиснулся в купе. Под потолком тускло светился синим огнём ночной плафон. Стараясь не шуметь, влез под одеяло и стал внутренне приготовляться ко сну. Хмель, ёжась и корёжась, по-кидал отравленный организм. Под одеялом было тепло и уютно, и веки его стали смежаться. Он повернулся на правый бок и по привычке ук-рылся с головой, оставив открытым только лицо.
И тут... и тут глаза его широко распахнулись навстречу от-крывшемуся зрелищу, а сон улетел в дальние дали: девушка Валя воз-лежала на своём ложе совершенно обнажённой, если не считать узень-ких плавок, кокетливо прикрывающих «приманку людей», да краешек простыни на плече. Ни дать ни взять копия «Спящей Венеры» Джорджо-не. Только в зеркальном отражении, потому что лицо девы находилось прямо напротив лица нашего героя. И он, нимало не смущаясь, при-нялся рассматривать всё, что ему заблагорассудится. Тело было рос-кошным, и дева знала это – иначе зачем бы она стала устраивать стриптиз?
Верхняя линия полных бёдер круто поднималась к вершине таза и падала к талии. Живот её совсем не походил на опрокинутую чашу и в пупок едва ли поместилась бы даже одна унция масла, но он вкупе с притопленным в тело пупком вполне соответствовал эстетическим пристрастиям европейца Петрова. Но больше всего его впечатлили ши-карные груди, расположенные напротив его глаз в пределах заманчи-вой досягаемости. Александр распалился и, не в силах совладать с собой, протянул руку и положил горячую ладонь на грудь. Глаза со-седки широко открылись, и она прошептала:
- Ну, не сейчас же... Дайте людям уснуть...
Фавн оторопел – так она не спит! Ну, а если люди и уснут, то что готова учинить вместе с ним соблазнительница? Если за ней опыт, то как, интересно, всё это будет происходить?
Внизу юная мама что-то причитала над младенцем. Наконец, все утихли. Весь исполненный волнения и порочной страсти, Саша вдруг понял, что совершенно высох и что пришла пора действовать. Для на-чала он выключил свет.
- Зажгите свет, у меня же ребёнок! – выкрикнула мама.
При свете он неожиданно понял, что соседка крепко спит. Чтобы унять сексуальный трепет, он натянул на соблазнительницу простыню.
Время шло. Вагон безмятежно спал. Не спал только пассажир в мятом недавно высохшем костюме. Желание, помноженное на обещание, породило такую жажду прелюбодеяния, что атеист Петров в ожидании грехопадения всю ночь не смыкал глаз, рисуя в воображении одну картину сладострастнее другой. Для утишения зуда он всю ночь укры-вал простынёй объект вожделения, который во сне всё норовил её сбросить.
Забрезжил рассвет, зашевелился народ, и грешник понял, что «глотание вил отменяется». Первым проснулся ребёнок и разбудил и маму и соседку. Сладко зевнула и открыла большие голубые глаза ис-кусительница. Потом взглянула на праведника поневоле и произнес-ла:
- Отвернитесь, пожалуйста, мне нужно одеться.
Праведник от такого ханжества со злости чуть не выпрыгнул из штанов и про себя обозвал её некрасивым словом.
Вскоре поезд въехал под крышу Московского вокзала, и пассажи-ры поспешили к выходу. Наш герой категорически не пожелал переки-нуться с предметом любви и вожделения в течение долгих десяти ча-сов хотя бы одним словом. Промолчала и та. Хотя толпа несла их бок о бок почти что до самого выхода из вокзала.
На вокзале только и разговоров было о мощном урагане, пронёс-шемся над городом минувшей ночью. Стихия сносила крыши, кидалась легковыми автомобилями и даже, невиданное дело, оторвала крылья у ангела, украшавшего то ли шпиль Петропавловской крепости, то ли Александрийский столп. Но Александр Петров ничему этому не удивил-ся: он был уверен, что что-то из ряда вон выходящее должно было произойти.
ПОД ПАРУСОМ
Сашка Петров не поспел начать новый учебный год вместе со всеми – 1 сентября. Его семья – он сам и родители – переехали с Урала поближе к малой родине – в Ленинградскую область.
В том далёком 1953 году население страны в основном ютилось в частных домах. Приезжие и бездомные снимали жильё у аборигенов, а отец Сашки, много лет проработавший в коммунальных хозяйствах как техник-инвентаризатор, всё норовил обосноваться в государст-венном жилом фонде, который был тогда ничтожен и в рабочих посёл-ках состоял либо из шлакозасыпных бараков, либо из двухэтажных до-мов, сооружённых из деревянных брусьев. На этом раз удача улыбну-лась им в виде десятиметровой комнатушки в коммунальной квартире брусчатого небоскрёба.
Не успел десятиклассник Петров оглядеться в новой школе, да и в посёлке, как стало известно, что в следующий понедельник старшие классы отправляются на неделю в колхоз копать картошку.
Тогда в старших классах учились только успешные ученики, ко-торые мечтали стать инженерами, врачами, учителями и вообще интел-лигентными людьми. Остальные, не имевшие возможности продолжать учёбу или одолевшие обязательную семилетку при усердном содействии учителей, годами тянувших их за уши, шли работать. Не работать то-гда было невозможно – за этим бдительно следило государство. Само собой охламоны, лихие пацаны и романтики уличного хулиганства в старших классах отсутствовали.
Поэтому как только Сашка сел за парту, будущие интеллигенты окружили его и стали участливо расспрашивать о житье-бытье и о том, как у него обстоят дела с учебниками – вопрос в то время весьма щекотливый: иногда на весь класс выделялся всего один учеб-ник, в свободной продаже их не было.
Замечу для непосвящённых, что старшеклассники платили за учё-бу. И в конце каждого месяца классный руководитель поднимал непла-тельщиков из-за парт и, выслушав объяснения, некоторых отправлял домой. Кстати, платили за учёбу и в вузах – по 1956 год включи-тельно.
…В ожидании машин ребята проболтались на школьном дворе весь день. И вот грузовики въехали во двор. Все с шумом и гамом рассе-лись по скамейкам и тронулись в путь. Ехать надо было далеко, да ещё по просёлочным дорогам, поэтому мальчишек посадили в самый ко-нец кузова, как якобы более трясоустойчивых по сравнению с девуш-ками.
Дорога была – ухаб на ухабе. Ехали в основном по лесу. Ухабы здесь были больше, а ямы, заполненные водой, - глубже.
Школьники подвергались не только энергичной тряске, но и энергичному воздействию выхлопных газов – потоки завихрения никуда не денешь. Сашку тошнило - и, надо думать, не только его, - болела голова. Хотелось выскочить из кузова и упасть на траву, чтобы не трясло, чтобы всей грудью вдохнуть чистый холодный воздух.
Наконец, приехали. На улице их поджидали колхозники. На ват-ных ногах, зелёные, разошлись по домам.
В избе, куда поселили работников, на столе стояли кринки с молоком, горячая картошка, варёные яйца, хлеб. Так как ночь уже хозяйничала на дворе, а ребята притомились, стали укладываться спать. Хозяева натащили какие-то старые пальто, холстины, и каждый стал обустраивать ложе. Подушек, конечно, не нашлось, поэтому ста-ли изобретать, что подложить под голову. Серёжа Тимофеев принёс из сеней огромный лосиный рог. Кто-то обошёлся рюкзаком, фуфайкой, а у Сашки ничего не оказалось, и он улёгся так. Но, измучившись без подушки, среди ночи пошёл к печке, взял несколько поленьев и стал укладывать их на пол. Поленья выскользнули из рук и со звоном упа-ли на пол, разбудив ребят. Кто-то включил свет, и пацаны принялись хохотать, разбудив всех в доме.
Наутро приезжие выбрались из домов и с любопытством стали обозревать местность. Небольшая деревенская улица протянулась вдоль берега огромного озера, от которого заслонилась густым оль-ховником. С другой стороны, с пригорка, к ней подступал лес. Защи-щённость деревеньки от ветров и зелёное обрамление делали её уют-ной.
Учащиеся, ведомые своим учителем черчения МихМихом, собрались у сельсовета. Неподалеку на самом высоком месте стояла покосившая-ся деревянная церковь. От церкви неслось домовитое галденье галок, которые, как видно, долгие годы были её единственными прихожанами.
Бригадир повёл работников на картофельное поле, которое про-стиралось сразу за божьим храмом, и прояснил им суть грядущих тру-довых свершений. По полю вслед за лошадью вышагивал колхозник Лё-ша. Он держался за рукоятки плуга и побуждал лошадь к действию бесконечными причмокиваниями. Лёша «разгонял борозды», отворачивая пласты земли, под которыми пряталась картошка. Ребята, с детства хорошо знакомые с этим видом трудовой деятельности, разобрали вёд-ра и кинулись собирать урожай. Девчонки заполняли вёдра, а маль-чишки относили картофель на край поля и ссыпали в кучу.
Наконец, первый трудовой день закончился. Мальчишки сразу же полезли на колокольню, чтобы накоротке познакомиться с сооруже-нием и обозреть окрестности. Озеро оказалось невероятно большим. На противоположном берегу вдалеке виднелась деревенька. Глянув в сторону «моря», они поразились: берег был едва различим.
На другой день было решено снарядить экспедицию для изучения береговой линии. Деревня стояла на берегу закрытой бухты, в кото-рой было полно лодок. Ребята упросили хозяина дома, в котором они квартировали, дать им лодку для выхода в озеро.
Оказалось, бухту от озера загораживает небольшой лесистый остров и что выхода в «море» два: один по чистой воде – им пользо-вались лодочники,- а второй – узкий, основательно заросший камышом и рогозом. Так как озеро без берегов интереса не представляло, на-ши мореходы погуляли по прибрежным камышам, обрезая чёрные шишки рогоза, потом без успеха «подорожили» - потаскали вдоль берега «дорожки» - шнуры с блёснами для ловли щук, лежавшие в корме, и вернулись в гавань. Больше всего во время круиза их удивило то об-стоятельство, что лодки, снующие по озеру, были оснащены мачтами и парусами. Должно быть, ветер постоянно гулял по обширному водному пространству, и грести вёслами, еле передвигаясь, было и неинте-ресно и неразумно.
На третий день коновод Лёша, как обычно, пригнал на поле ло-шадь, запряг её в плуг, но вскоре работать отказался по причине плохого самочувствия. Присутствовавший на поле бригадир, оборотясь к МихМиху, беспомощно развёл руками: картошку придётся копать ло-патами, что было делом малопроизводительным и непривычным в здеш-них местах, как и всюду, где преобладали подзолистые почвы с доб-рой долей песка и водились лошади. Что делать? Отправились, было, за лопатами.
И тут бригадир обратился к мальчишкам:
- А что, ребята, кто-нибудь из вас пробовал пахать раньше?
Таковых не оказалось.
- Может быть, попробуете? Вы мужики, как на подбор, здоровые. Не может такого быть, чтоб ни у кого не получилось.
«Мужики», поглядывая друг на друга, посмеивались. Потом реши-лись и стали по очереди пробовать. Однако установить контакт с ло-шадью через посредство вихлястого плуга оказалось непросто. Он ка-тегорически не хотел, войдя в землю, идти ровно по борозде, всё время переваливался с боку на бок и норовил выскочить из земли. Лошадь тоже заметно нервничала. Никто не смог с её помощью пройти и десяти метров картофельной борозды. Как ни странно, Сашке уда-лось пройти гораздо больше. Осердясь, он как-то уловил момент ис-тины и повёл плуг ровно, с трудом удерживая его в борозде.
- Вот видите, у парня получилось. Давай, Саша, паши. До конца поля дойдёшь – специалистом станешь.
И верно, когда дело пошло, исчезло напряжение, стало ясно, что в ручки плуга совсем не надо смертельно вцепляться, достаточно их только придерживать. А лошадка оказалась прекрасным товарищем.
Подборщики и подборщицы заспешили с вёдрами следом. МихМих был довольнее всех и не уставал радоваться и изо всех сил нахвали-вать своего подопечного.
Рабочий день пролетел как миг. Сашка, поев и добравшись до постели, ухнул в небытие и всю ночь телепался за лошадью и плугом, судорожно сжимая его рукоятки.
Наутро, подгоняемый, как кнутом, щедрыми комплиментами менто-ра, он без слов встал за плуг и начал отваливать пласт земли за пластом, извлекая на белый свет картошку и большую и маленькую.
На третий день, оправившись от хвори, на поле появился кол-хозник Алексей. К вечеру вся картошка с поля была убрана. Теперь школьникам предстояло срочно переместиться в другую деревню, в ту самую, которая виднелась на противоположном берегу озера.
Михаил Михайлович собрал ребят и сделал важное сообщение. Нужно было немедленно, чтобы успеть к ночи, собрать пожитки, при-нести их на берег и уложить в лодку. После ужина все пешком по бе-регу отправляются в деревню, где нужно будет убрать картофель с такого же примерно поля. На этом сельхозработы для школьников в этом году будут закончены. Петров и Кураев перевезут все вещи на новое место в лодке. Он, МихМих, со всеми договорился и всё согла-совал с местным начальством.
Итак, Саша и Серёжа должны были выполнить ответственное зада-ние. Примерно за час до собрания условились, что мальчишки уся-дутся в лодку и, выплыв на открытую воду через пролив, заросший камышом, будут ждать, когда мимо них, разогнавшись, помчится лодка под парусом. С неё ребятам бросят верёвку, которую надо изловчить-ся поймать и закрепить на носу, иначе маневр придётся повторить. Парусник на буксире дотащит их до места назначения. Путь неблиз-кий.
Ну, а дольше всё пошло, как по писаному. Продравшись сквозь камыши, ребята стали ждать, когда появится буксир. Он появился и, влекомый надутым пузырём парусом, помчался в их сторону. Ребята принялись изо всех сил грести, чтобы разогнаться до скорости бук-сира. Проносясь мимо, возница бросил им конец. Они подхватили его и закрепили на носу. И вскоре с носа раздавалось лишь журчание во-ды, энергично раздвигаемой лодкой.
А вот и деревня. Причалив, хозяин паруса прихватил часть гру-за и вместе с ребятами пошёл в дом, где школьники будут жить. Их встретила пожилая женщина и провела в огромную комнату, которая занимала почти весь дом. В комнате находилась большая печка - сто-як для обогрева помещения. Это был актовый и спортивный зал здеш-ней начальной школы.
Пошли за второй партией груза, и тут хозяин буксира вдруг со-общил:
- Начинает темнеть, и мне надо спешить домой. Вас с лодкой взять не могу, потому что ветер теперь будет дуть в лицо, и я пой-ду встречными галсами. Вам, наверно, лучше переночевать здесь. По-утру отгоните лодку назад и без хлопот днём вернётесь пешим ходом. В общем, решайте сами, а мне пора.
Он сел в лодку, распустил парус и наискосок помчался к проти-воположному берегу, а потом повернул назад, но уже далеко продви-нувшись к дому. И таким манером, челноком от берега к берегу, скрылся с глаз.
Между тем до слуха доносились крики и песни одноклассников, которые шли лесной дорогой. Теперь они находились прямо напротив. И всё-таки идти до места им оставалось несколько километров.
Ребята решили не откладывать дело на завтра и, перенеся вещи, пошли к лодке.
- Мальцы, - напутствовала их хозяйка, - волна большая, скоро стемнеет, поэтому вам надо быстрее добраться до того берега, а по-том вдоль берега гребите до места. С Богом!
Плыть надо было далеко и не очень понятно куда, потому что деревню, спрятавшуюся в бухте, и в светлое время дня отыскать было непросто.
Решили грести по очереди, меняясь через каждые сто гребков. Грести было трудно: мешали большие и лохматые волны, которые вызы-вали бортовую качку. Друзья, надрываясь, стали медленно одолевать бурлящее пространство.
Было страшно! И вдруг Серёжа, отворотясь от порывов ветра, запел:
На далёком Севере Эскимос моржу поймал
Эскимосы бегали, И всадил в неё кинжал,
Эскимосы бегали И всадил в неё кинжал
За моржой! Глубоко!
После этого, насилуя артикуляционный аппарат, стал изображать джаз, подражая саксофону, барабану и прочим инструментам, состав-ляющим джаз, одновременно. Эта популярная в то время песенка назы-валась будто бы «Девушка играет на мандолине» и исполнялась без перевода на русский язык. Про моржу придумали, выражаясь по-теперешнему, фанаты. Сашка тоже знал её и с энтузиазмом подхватил. Страх отступил, волны и ветер будто бы поутихли.
Следующей стала опять же бойкая джазовая песенка из репертуа-ра Л.Утёсова:
На карнавале (саксофон: та-тара-та)
Под сенью ночи ( то же)
Вы мне шептали «
Люблю Вас очень! «
На карнавале «
Вы мне шептали, «
Да, да шептали: «
«Я Вас люблю!»
Был я тронут Нежной лаской,
Но поймав .............,
Вмиг я с Вас
Срываю маску! О-о-о!
Под маской леди
Краснее меди
Торчали р-ы-ж-и-е у-с-ы!!!
И тут начиналась настоящая вакханалия звуков, которую изо всех сил пытались губами и языком воспроизвести трусоватые джазме-ны. Так как ситуация – берег неумолимо приближался, и качка за-метно уменьшилась – и настроение заметно изменились, над озером разлились лирические мелодии. Пели чудные романсы из репертуара К.Шульженко:
Нет, не глаза твои я помню в час разлуки,
Не голос твой я слышу в тишине,
Я помню ласковее трепетные руки…
И: В этот час, вечерний час любви,
Первый ты меня любимой назови,
Подарю тебе я звёзды и луну
Люби меня… одну!
Оказалось, оба матроса владели огромным репертуаром популяр-ных песен. И не удивительно: в те уже приснопамятные времена песни были красивы и мелодичны, их слова были и мудрыми и волнующими, а исполнялись они певцами и певицами с чудесными голосами. Многие нынешние певуны, набившие оскомину телезрителям своим безголосьем и пошлыми шлягерами, не смогли бы прежде добраться даже до порога студий.
Так как плохих песен раньше по радио просто не исполняли, ло-дочники пели «В парке Чаир» из репертуара Г.Виноградова, неаполи-танские песни, вошедшие в моду благодаря М.Александровичу («Лас-точка», «Вернись в Сорренто», «Скажите, девушки»…), шуточные на-родные «Ехал Ванька с поля», «Дуня-тонкопряха» и прочие музыкаль-ные шедевры, изъятые из жизни россиянина бесами от музыки и русо-фобами в более поздние времена.
…Песни прекратились внезапно, когда лодка уткнулась вдруг в берег. Ура! Теперь можно немного передохнуть! Горели натёртые ла-дони, болели лопнувшие мозоли. Оставалось найти бухту, на берегу которой искомая деревня. Они долго плыли вдоль берега, прежде чем увидели знакомые заросли камыша. Продравшись сквозь них, лодка оказалась в тихой бухте, на берегу которой светились огнями дома, а на берегу маячили две фигуры, обозначая себя горящими окурками. Их ждали.
Путешественников повели в дом. Во время поедания горячих щей бригадир предложил ребятам остаться переночевать, потому что на-ступила ранняя осенняя ночь и шастать в темени по ночному лесу на незнакомой дороге было просто неразумным. Однако времени было ещё мало, и Саша с Серёжей решили тронуться в путь, тем более что до-рога вокруг озера была одна – не заблудишься, а пройти надо было всего каких-то километров пять.
Ветер затих, в природе наступило умиротворение, и, подумав, бригадир согласился.
И вот она, лесная дорога. Слева и справа – лес, непроницаемые чёрные стены, под ногами – грязная колея. Дорога легко угадывает-ся, потому что в лужах, которыми она изобилует, отражается небо. Шли прямо по лужам, благо оба были обуты в сапоги.
В наступившей тишине над озёрной гладью, скрытой стеной леса, звонко разносятся все звуки. Крики, визг и смех одноклассников со-путствовали Саше и Серёже всю дорогу. Так что получалось, что шли они большой весёлой компанией. И это было прекрасно.
Спустя какое-то время ребята поняли, что в лесу они не одни: слева и справа на обочинах горело множество огоньков - это были светляки. Они стали собирать червячков в спичечные коробки - сюр-приз для друзей. А ещё над ними беззвучно пронеслась сова – боль-шой пук перьев, вылетевший на охоту.
…Лес остался позади. Впереди на косогоре показалась деревня со светящимися окнами домов. На отшибе, почти у самой воды, стоял дом, ставший пристанищем школьников. Света в нём не было, зато визга и смеха – хоть отбавляй. Молодёжь по-молодёжному отходила ко сну.
Когда путешественники хлопнули дверью, свет загорелся. Боль-шая комната была превращена в общую спальню. И всё население валя-лось на полу, образуя кучу-малу. Ну, как тут было не веселиться?
Незабываемые воспоминания юности!
ПО ДОРОГЕ К ИЗОБИЛИЮ
Выдающийся деятель международного коммунистического движения Никита Сергеевич Хрущёв воплощал в себе, может быть, самую глав-ную, родовую черту коммунизма как такового – его крайний авантю-ризм. Наиболее ярко это проявилось в его хозяйственной деятельно-сти, Решив без больших потерь и усилий накормить вечно голодных строителей коммунизма, он энергично взялся за сельское хозяйство, за десять лет своего правления с блеском загубив и хозяйство, и русскую деревню. Советские люди, руководимые неутомимыми комисса-рами, по воле вождя все, как один, то принимались выращивать ябло-ки, то овощи, то кукурузу, то занимались мелиорацией, то переселя-лись из родных деревень в наскоро слепленные посёлки – прообразы поселений светлого коммунистического завтра, ну и так далее и тому подобное. Итог всегда был один – пшик.
Кто-то умный сказал, что марксизм-ленинизм – философия в принципе деструктивная: плоды созидания её приверженцев ничтожны и, главное, кратковременны.
Владимир Маяковский сделал поразительное открытие и сообщил о нём всему миру:
Я знал рабочего. Он был неграмотный.
Не разжевал даже азбуки соль.
Но он слушал Ленина и знал ВСЁ.
Видимо, Никита Сергеевич вполне разделял мнение гения, потому что накануне 1954 года укрепил кадры руководителей сельского хо-зяйства партийными работниками. Так, первый секретарь комитета комсомола района, где жил автор, девушка родом из Питера, недавняя выпускница пединститута, стала вдруг председателем колхоза. А весной 1955-го, когда страна встала на вахту по изготовлению тор-фо-перегнойных горшочков, она уже в этом качестве руководила про-изводством. Именно в этом колхозе оказался Саша Петров, направлен-ный трудовым коллективом для оказания помощи селу.
Большую кампанию друзей советской деревни разместили в обще-житии – шлакозасыпном бараке. Чтобы попасть в него, надо было по высокому крыльцу с навесом подняться к входной двери. Длинный ко-ридор с «номерами» по обе стороны простирался через весь барак. В один из «номеров» и поселили наших работников.
В комнате находились четыре кровати, заправленные по-солдатски, посреди – стол, а у входной двери направо – большой стояк с топкой, перед которой на полу был прибит большой лист жес-ти, окрашенный в чёрный цвет, рядом с ним – дрова.
Питаться жильцам надлежало в поселковой столовой, где всегда подавали щи, шницель с макаронами и чай. Иногда меню слегка разно-образили, но в разумных пределах: например, шницель делили на две части и получались биточки. Появлялись и суп с перловкой и компот.
... Утром городских повели на работу. В огромном ангаре стоя-ли сельскохозяйственные машины, около них возились чумазые люди, а в одном из углов был установлен странный агрегат. Оказалось, он и лепил торфо-перегнойные горшочки. Рядом находились поддоны для приготовления смеси, большая куча навоза, торф, мешки с минераль-ными удобрениями.
Ребятам выдали лопаты, рукавицы, и они принялись за дело. В поддоны в заданных пропорциях набрасывались ингредиенты, а потом труженики, кряхтя, перемешивали их в однородную массу и забрасыва-ли в бункер агрегата. Агрегат со скрежетом принимался за дело и выдавал на транспортёр готовые горшочки: небольшие кубические бри-кеты с глухой дыркой посередине - для рассады. Брикеты аккуратно укладывались в штабеля вдоль стенки. Их, по мере надобности, заби-рали овощеводы. Работа была нехитрой, и дело пошло.
За рабочий день ребята хорошо уставали и, поужинав, отправля-лись в общагу. Пойти было некуда, и они то играли в карты, то ва-лялись на кроватях и развлекались трёпом. Перед сном бегали в ку-бовую и заваривали на всю кампанию чай.
Петров, не поступив в прошлом году в политехнический инсти-тут, вознамерился, было, и нынче поступать туда же, но, прочитав «Сагу о Форсайтах» Дж.Голсуорси, решил, что его призвание – гума-нитарные науки. И он, и прежде читавший много и с удовольствием, окунулся в мировую литературу и стал готовиться к поступлению на филологический факультет. Так что когда его соратники по торфу и навозу сражались в подкидного дурака, он читал творения Толстого.
Однажды, когда картёжникам надоело без конца становиться ду-раками и они разбрелись по кроватям, Витя Золотухин произнёс:
- Сань, скажи, что ты такое читаешь, что оторваться не мо-жешь?
- А читаю я, пацаны, повесть Льва Толстого «Крейцерова сона-та». Шибко интересно, вам бы тоже понравилось...
- Так затрави нас, может, нам тоже захочется почитать.
- Пожалуйста. Читаю вам для затравки эпиграф, слушайте: «А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём». (Матфея У, 28).
Затравка удалась, и ребята попросили Сашу читать книгу вслух и с самого начала. И теперь каждый вечер перед тем, как уснуть, молодёжь вникала в творение гения.
Нет, всё-таки самый прекрасный месяц в году – март. Он со-вместил в себе сразу три весны: весну света, весну воды и весну души, всегда жаждущей обновления, всегда исполненной ожидания и надежд.
Как прекрасно, проковырявшись полдня в навозе, выйти в обед из ангара, усесться на брёвнушки со товарищи и, жмурясь от солнеч-ных лучей, под гвалт галок с колокольни закурить папиросу «Красная звезда» табачной фабрики имени Урицкого.
К концу дня промёрзшие за ночь дороги отсыревают, кое-где по-являются лужицы, но с северной стороны, в надёжной тени, снегу почти не убавилось, разве что от тёплого дневного воздуха сугробы будто отпотевают, а к вечеру, подморозясь, покрываются глазурью.
И снова вечер. Ребята пришли домой, перво-наперво затопили стояк и улеглись в кровати. Книгочей Сашка достал Толстого и про-должил чтение «Крейцеровой сонаты». Ребятам повесть пришлась по душе, потому что в ней содержались сведения, так необходимые для юношей, «обдумывающих житьё».
Шло время. Мальчишки притихли. Да и Саша почувствовал вдруг, что еле ворочает языком. Он отложил книгу и решил выйти на крыльцо глотнуть перед сном душистого морозного воздуха. Не одеваясь, в сатиновых шароварах и майке, пошёл к выходу, дивясь тому, что еле передвигает ноги. А вот и крыльцо. Он поднял руки, чтобы опереться на низ навеса, и...
Очнулся Саша от холода. Замёрзли оголённые руки, зазябло те-ло. Он поднял голову и увидел, что лежит под крыльцом в пышном сугробе ниже его поверхности. Выбрался из сугроба и побежал в ком-нату. Ребята спали безмятежным сном. Открыл дверцу стояка – не прогоревшие поленья вспыхивали синим пламенем. Угарный газ! За-слонка в дымоходе была полностью закрыта. Сашка выдернул её из стояка и настежь распахнул форточку. В комнату хлынул морозный воздух. Убедившись в том, что добры молодцы крепко спят, забрался под одеяло.
К утру дрова, конечно, прогорели, в комнате хозяйничала мо-розная свежесть. Постояльцы, проснувшись, стали клацать зубами и тут же влезли в фуфайки. Странно, но никто не чувствовал себя от-равленным. За ночь угарный газ начисто покинул не только злополуч-ную комнату, но и молодые организмы.
Вскоре после этого случая приехали сменщики, и первая партия специалистов по изготовлению торфо-перегнойных горшочков покинула колхоз. Изобилия овощей в этом году так и не наступило, хотя тру-дились ребята вовсю. Не наступило оно ни через десять, ни через двадцать, ни ... Как в конце концов выяснилось, социализм и изоби-лие – вещи несовместные.
РАССТАВАНИЕ
У Николая Петровича Судоплатова умерла жена. Было ей чуть за
семьдесят, но была она на редкость моложава и красива той самой стариковской красотой, которая только и может быть следствием дол-гой и праведной жизни. Это только молодые получают её от родите-лей, но почему-то считают её личным достоинством. Наблюдая жизнь небольшого городка в течение полувека, он был свидетелем того, как некогда юные красотки с годами превращались, мягко выражаясь, в неприятных старух, потому что достоинства и пороки имеют свойство рано или поздно проявляться на лице человека.
Смерть Антонины Ивановны не была неожиданностью. Наследствен-ная гипертония свела до времени в могилу её маму, тётушек и сест-ру. Тоня, у которой гипертонические крисы случались смолоду, боль-ше всего на свете боялась инсульта, который на годы парализовал бы её, как и её родных. Но Бог её миловал. Она упала в обморок неда-леко от дома, прямо на асфальтовый тротуар, и не приходя в созна-ние, умерла через пять суток.
Последние годы Антонина Ивановна вместе с подругой, тоже учи-тельницей на пенсии, стала время от времени посещать церковь. Ни-колай Петрович подтрунивал над ней, некогда рьяной комсомолкой, хотя и он, как и жена рожденный в деревне, был крещён вскоре после появления на свет. Исполняя не единожды высказанное покойной жела-ние, дочь и внуки повезли её отпевать в церковь. Поехал и Николай Петрович. Однако в храме находился он недолго, потому что там был другой мир, странный и чужой. И это несмотря на то, что в детстве бабушка водила в храм Божий целую толпу внуков, и его в том числе.
Судоплатов, образованный человек, когда стало возможным, на-купил кучу религиозной литературы, чтобы заполнить вполне объясни-мый вакуум, и принялся читать. Начал с Вечной книги, потому что она была родником, питавшим литературу и искусства всего христиан-ского мира на протяжении многих веков. На Ветхий завет его не хва-тило, зато Новый завет он проштудировал с тщанием. Веры это ему не добавило, потому что Евангелие изобиловало чудесами. А там, где начинаются чудеса, заканчивается точное знание, то есть наука. Для него это было непреложной аксиомой.
Однако в последние годы на экранах телевизоров охотно и мно-гословно стали рассказывать о чудесах, случавшихся во всех концах нашей грешно земли. В основном это была туфта, но порой приводи-лись факты, не поверить в которые было невозможно.
… Минула скорбная тягостная неделя. Антонину Ивановну похоро-нили. Провожать в последний путь её пришло много народу: учителя, бывшие ученики – от юных до седовласых, друзья семьи, знакомые, родственники.
Наступил вечер. И вот Николай Петрович один в большой осиро-тевшей квартире. В наступивших сумерках он особенно остро почувст-вовал своё одиночество и заплакал безутешными детскими слезами.
Когда дом отошёл ко сну и наступила тишина, он почувствовал вдруг, что в квартире продолжается какая-то неведомая жизнь: шур-шали обои, позванивали оконные стёкла, поскрипывали двери и поло-вицы, что-то почти беззвучно, но явственно падало. Создавалось впечатление, будто кто-то невидимый бродит по квартире. «Наверно, такое происходит еженочно и повсюду, подумал он, ведь неживой мир, окружающий человека, не может быть в стороне от его жизни. Только мы не обращаем на это внимания».
И тут он вспомнил о душе усопших, якобы сорок дней не поки-давшей родного дома. Поверить в это он не мог. Но как только начи-налась ночь, шумы и вздохи, трески и скрипы начинались снова. Са-мое странное заключалось в том, что Николай Петрович всем своим существом стал чувствовать присутствие ещё кого-то в своём доме.
Время шло. Однажды утром его разбудил громкий учительский го-лос жены.
- Коля! – позвала она. – Ты спишь?
- Сейчас встаю! – ответил он и опустил ноги с постели. И тут только понял, что никакой Тони нет и уже никогда больше не будет. Окончательно пробудившись, встал, прошёл по квартире, чтобы выгля-нуть на улицу, посмотреть показания термометра, барометра и при-вычно перевернуть листок календаря. «6 ноября»! Именно сегодня прошло сорок дней со дня смерти жены и именно в этот день ровно пятьдесят лет назад они с Антониной Ивановной, студенты универси-тета, стали мужем и женой. Николай Петрович был потрясён: значит, Тоня приходила попрощаться с ним? Значит, только теперь мы расста-лись навсегда!
Самое удивительное, что уже со следующей ночи присутствие ко-го-либо постороннего в своём доме Николай Петрович никогда больше не ощущал.
ПУБЛИЦИСТИКА
СССР и Техас - что больше?
В самое последнее время в периодической печати были опублико-ваны цифры, которые меня поразили. В памяти всплыли и другие циф-ры, обнародованные в партийных документах 20-30-летней давности. Удивительная получилась картина.
Великая держава по имени СССР, занимающая одну шестую часть суши планеты Земля с населением почти 300 миллионов человек, в шестидесятые-семидесятые годы имела годовой валовый национальный продукт, равный 770 млрд долларов. Эта цифра публиковалась в со-ветской печати. В прошлом году, как сообщила недавно газета «Из-вестия», он составил в России 330 млрд долларов. У самого крупного штата США Техаса этот показатель в прошлом году превышал один триллион долларов. А ведь Техас занимает площадь, превосходящую Челябинскую область всего в 7,8 раза при населении 10 миллионов человек. «Годовой валовый национальный продукт США, - читаем в од-ном из последних номеров «Известий», - равен примерно 7 триллионам долларов».
20-30 лет назад писали об огромных военных расходах США, рав-ных 450 млрд долларов. И всегда упоминали о нашем военном парите-те, но никогда – чего он нам стоил. Что-то невразумительное бормо-талось о том, что он достигался якобы почти бесплатно за счёт пре-имуществ социалистической системы хозяйствования, основанной на общенародной собственности. Если прибегнуть к арифметике, то легко посчитать, что на гражданскую часть экономики денег оставалось с гулькин нос. Не случайно Збигнев Бжезинский, тогдашний государст-венный секретарь США, кисло пошутил как-то, что покончить с Сове-тами ничего не стоит – для этого надо только довести военные рас-ходы США до уровня валового национального продукта СССР, и русские останутся без штанов и голодными. Что можно было ему возразить? Вот вам и великая держава, вот вам и могучее государство, о возро-ждении которого мечтают наши национал-коммунисты и державники.
Так отчего же все напасти? А оттого, что экономическая несо-стоятельность генетически присуща коммунистической доктрине, при-знающей в качестве основы социалистической экономики только обще-народную собственность, которая – и это теперь ни для кого не сек-рет – собственность ничья. Потому что она практически на нет сво-дит заинтересованность работника в результатах своего труда. Вспомните-ка бесконечные почины, якобы инициативы передовиков про-изводства, подсчёты баллов, которые отнимали у работников больше времени, чем сама работа. Все эти выкрутасы, рождённые в недрах партийных кабинетов, преследовал одну цель – заставить советского человека трудиться с максимальной отдачей. Но, согласно науке это-логии, которая занимается инстинктами, человек, венец природы, бу-дет с полной отдачей трудиться только на себя и на свою семью при условии, что плоды его труда будут принадлежать ему. А с обществом он будет делиться частью, взимаемой в виде необременительно нало-га. Адам Смит писал об этом ещё в 1776 году, за, смешно сказать, 42 года до рождения К.Маркса. И два с лишним века человеческой ис-тории блестяще подтвердили его экономические прозрения. Тут, пожа-луй, уместно вспомнить высказывание ещё одного гения, нашего доро-гого Ильича: «Учение Маркса вечно, потому что оно верно».
И ещё Ленин сказал, а правоверные ленинцы проигнорировали его на этот раз мудрые, как показала жизнь, слова о том, что в конеч-ном счёте победит та система, которая обеспечит наивысшую произво-дительность труда. Увы, социализм во всём мире стал символом нище-ты, очередей и дефицита именно потому, что производительность тру-да в соцстранах в разы, в десятки раз ниже, чем в странах капита-ла. Для кого это секрет? И в чём они нас не опередили?
Я помню, как при Горбачёве на совещании обувщиков страны про-верили, кто из директоров обувных фабрик носит обувь своего произ-водства. Оказалось, все в зарубежной. И в костюмах, кстати, тоже.
Ещё несколько цифр. 29 или 30 апреля по программе НТВ сообщи-ли: долг России в настоящее время составляет 120,4 млрд долларов, из них долг СССР – 103 млрд долларов, а правительство России заня-ло с 1992 года 17,4 млрд долларов.
И пару слов о демократах. Пока это раздробленная по разным причинам сила, которая сегодня вряд ли сможет оказать решающее влияние на ход событий и прежде всего выборов. И это трагедия об-щества. Всем и вся в стране заправляли и заправляют коммунисты. К счастью (относительному, конечно), в настоящее время у власти ком-мунисты, которые поняли, что обществу нужны реформы, что без них страна пропадёт. И главный их этих коммунистов – Ельцын. Не слу-чайно ему и его команде противостоит демократическая оппозиция, о чём неоднократно заявляли главные демократы страны. Коммунисты-реформаторы много наломали дров и много ещё наломают, потому что это люди прошлого, и многого они, видимо, просто не понимают, не говоря уже о неспособности изменить способ мышления и стиль пове-дения. Но страна тем не менее медленно, но верно выздоравливает. Это не видит лишь тот, кто не желает видеть. Она на пути к циви-лизованному миру, где чтут права человека и имеют всё, чтобы н был сытно накормлен и хорошо одет, а в старости был обеспечен не статьями конституции, а реальной заботой и благами, которые эле-ментарно недоступны нищему государству.
Гадать, на что способны коммунисты без «дерьмократов», нужды нет: обратите свои взоры на Украину и Белоруссию. Там реформами даже не пахнет, потому что нет ни демократов, ни демократически настроенных коммунистов. Поэтому в Белоруссии на человека в месяц приходится по 17 долларов, а в Киеве (по всей Украине не знаю) по 19 долларов. В России же, по данным Госкомстата, - по 140.
Недавно в телепередаче «Один на один» телеведущий Г.Сатаров и говорит Лукьянову, недавнему Председателю Президиума Верховного Совета СССР: «Из бывших союзных республик Россия живёт лучше всех». «Неправда, - живо отвечает ему Лукьянов. – В Прибалтике де-ла обстоят гораздо лучше!» «Но там никто не мешает проведению ре-форм,» - говорит оппонент. И очень находчивый человек, Анатолий Иванович на это раз не нашёлся что сказать.
Коммунисты во главе с Зюгановым – заклятые враги частной соб-ственности. Они привыкли распоряжаться общенародной, как своей личной. Придя к власти, - и они этого не скрывают,- намерены сразу же приступить к национализации приватизированной, установлению твёрдых цен, что немедленно приведёт к исчезновению товаров и спе-куляции, возродить Госплан и Госснаб – этих родителей уродливой экономики. Разговоры о том, что коммунисты за многоукладность эко-номики – миф, в долгосрочных планах она отсутствует. В общем, лыко и мочало – начинай сначала.
Многочисленный электорат Зюганова уже через несколько месяцев будет кусать локти, когда привычно опустеют прилавки, а напечатан-ные во исполнение обещанного деньги снова станут бумагой. Почему этого не понимают коммунисты? Ведь это для них конец, окнчательный и бесповоротный.
Лично мне активно не нравятся Ельцын и его команда. Но уве-рен: сегодня надо быть с Ельцыным и голосовать на выборах за него. Об этом замечательно сказал 1 апреля мудрый человек Михаил Жванец-кий. Верю, что через пять лет положение в стране резко переменится к лучшему благодаря именно Ельцыну. И уж тогда на смену коммуни-стам-реформаторам придут настоящие демократы, новые люди, которых востребует время.
29 мая 1996 г., газ. «Весь Миасс».
До выборов Президента России осталось 25 дней
* * *
Заблуждение или лукавство?
Что ни говорите, а вождь российских коммунистов – удивитель-ный человек. Он многолик и непредсказуем. В мире с тревогой вопро-шают накануне выборов: какой Зюганов – настоящий? Говорят, в жизни он – хороший порядочный человек, и очень умный. Лично я охотно этому верю, но у меня возникают всё же некоторые недоуменные во-просы.
Например, как можно быть молодым (года, наверно, не прошло) доктором философии и по существу игнорировать полуторавековое раз-витие мировой науки, будучи яростным приверженцем передовой фило-софской мысли середины прошлого века? Причём едва ли не единствен-ной философской теории, прошедшей столь длительную, всестороннюю и массовую проверку чуть не на половине земного шара. И если прав-ду говорили классики марксизма-ленинизма, что практика есть высший критерий истины, то не она ли свидетельствует о ложности этой тео-рии, очевидной для всех, кроме коммунистов?
И ещё. Как можно считать себя коммунистом и ратовать за мно-гоукладность экономики, отрицать классовую борьбу («Мы никого не тронем» - Зюганов)? В «Манифесте Коммунистической партии» (1848 г.) К.Маркс и Ф.Энгельс, как известно, установили основной закон развития всех антагонистических обществ – борьбу классов. Без вра-гов нет прогресса, а если враг не сдаётся – его уничтожают! Разве не так? Я с пионерского возраста чётко усвоил, что «Учение мар-ксизма-ленинизма - это прежде всего учение о классовой борьбе».
И в том же «Манифесте» написано, что основная программная цель коммунистов – уничтожение частной собственности на средства производства. Причём здесь многоукладность экономики?
Между тем мировая история свидетельствует: только институт частной собственности может стать основой политической и общест-венной стабильности. Возьмите Италию: 55-е правительство за по-следние годы, а итальянцам – хоть бы что.
В недавней телепередаче «Двойной портрет», где параллельно рассказывалось о Зюганове и враче Фёдорове, Геннадий Андреевич, излучая, может быть, самую кроткую улыбку в мире, ласково посмеи-ваясь, вдруг сообщил, что изучал как-то Нагорную проповедь и был поражен сходством её и Морального кодекса строителя коммунизма. Из его слов входило, что коммунистические нравственные принципы впер-вые были произнесены Иисусом Христом, «первым коммунистом», как в своё время остроумно заметил генсек М.Горбачёв.
И тут я вспомнил, как в 1970 году принёс на работу «Молитвен-ник». Мой начальник, неистовый комми, возмутился и поволок меня к секретарю парторганизации отдела. А тот, гневно шевеля бровями, сурово вопросил: «Ты знаешь, что совершаешь уголовно наказуемое деяние? Что за это полагается отсидка?» Как меняются времена: те-перь, побуждаемый самим генсеком, припадаю к Евангелию и изучаю заповеди Христовы.
НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА. Только этим и занимались комиссары. Вознося вождей, принижали народ. Конечно, свободный гордый человек не нуждается в кумирах. Но кому в социалистическом обществе нужен такой человек?
НЕ ПРОИЗНОСИ ИМЯ ГОСПОДА БОГА ТВОЕГО ВСУЕ. А разве не суета, когда в каждом городе площади и улицы, заводы и фабрики носят име-на Маркса, Энгельса, Ленина, (Сталина) и прочих коммунистических идолов, а бесконечное множество статуй и бюстов на улицах, площа-дях и в кабинетах?
ПОЧИТАЙ ОТЦА ТВОЕГО И МАТЬ ТВОЮ. А как же? Портрет Павлика Морозова – в каждой пионерской комнате.
НЕ УБИЙ. Тут бы в самый раз вставить «Архипелаг Гулаг» А.Солженицына. Но я процитирую фрагменты одного из тысяч подобных документов Ленина: «В Пензу. 11.08.1918 г. Товарищам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам. ...1) Повесить (непремен-но повесить), дабы народ видел, не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. ... Сделать так, чтобы на сотни вёрст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц ку-лаков». И Ленинским указаниям «повесить, расстрелять» нет конца. Именно он, самый человечный человек, санкционировал «красный тер-рор», создание концлагерей (Гитлер позаимствовал это гениальное изобретение значительно позднее), применение ядовитых газов против восставших тамбовских крестьян.
НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ. Похоже, целомудренную Компартию подвёл только Лаврентий Павлович, подлец этакий!
НЕ УКРАДИ. Сразу же вспоминается, возможно, самый мобилизую-щий лозунг коммунистов: «Экспроприируем экспроприаторов!» «Грабь награбленное!» - тут же перевели толковые русские люмпен-пролетарии и люмпен-крестьяне. И пошла потеха!
НЕ ПРОИЗНОСИ НА БЛИЖНЕГО ТВОЕГО ЛОЖНОГО СВИДЕТЕЛЬСТВА. Только этим и занимались. Миллионы как ленинцев, так и беспартийных боль-шевиков. Стукачество стало доказательством благонамеренности и любви к диктатуре пролетариата. Стучали и из любви к этому заня-тию, и со страху, и нарушая 10-ую заповедь Христову – НЕ ЖЕЛАЙ ДО-МА БЛИЖНЕГО ТВОЕГО, НИ ЖЕНЫ ЕГО... НИЧЕГО, ЧТО У БЛИЖНЕГО ТВОЕГО.
Конечно, Моральный кодекс строителя коммунизма был составлен с оглядкой на Нагорную проповедь. Но ведь появился он в середине 60-х годов. А до того марксистско-ленинская мораль сводилась к одной-единственной фразе: «Нравственно то, что служит делу проле-тарской революции». Эта заповедь Ильича известна со времён циника Маккиавели в иной редакции: «Цель оправдывает средства» и с тех же самых пор считается формулой безнравственности. Какой уж тут Хри-стос! Какая уж тут мораль!
Хороший человек Зюганов! И главное – очень умный, правдивый и высоконравственный. К тому же отлично знает теорию и практику ком-мунистического строительства. А на пути к светлому коммунистиче-скому завтра не ведает ни сомнений, ни колебаний – кремень!
А недавно екатеринбургский губернатор Э.Россель, видный хо-зяйственник-практик, сразу после визита к нему кандидата в прези-денты Зюганова, и говорит журналистам: «Ознакомился я с экономиче-скими документами КПРФ. Это же каменный век!» Ну, и что, возразим мы Росселю, что экономика – каменный, зато философия – Х1Х-й!
Так и хочется сказать вслед за К.Боровым: «Здравствуйте, то-варищ Зюганов! Ждём - не дождёмся вас, а то без талонов на колбасу за 2.20 аж по 300 граммов в месяц на человека, на масло – по 200, на простыни, ботинки и пр. и пр. – без талонов и непривычно, и скучно. Конечно, сейчас не счастливые 80-е. Наверно, по 300 грам-мов уже не получится: спекулянтов-то с их ларьками разгоним! Ну, пускай, по 100! Если удастся ещё и отоварить – так совсем неплохо. Ничего, переживём! Мы с коммунистами и не такое переживали!
Говорят, в Германии две тысячи сортов колбасы, а во Франции – сотни сортов сыра, и где хочешь и сколько хочешь. Вот сволочи!
Так, здравствуйте, Геннадий Андреевич! Ваш электорат, состоя-щий, похоже, сплошь из любителей мокрой колбасы в малых количест-вах, ждёт Вас!
12 июня 1996 г., газ. «Весь Миасс».
До выборов Президента России осталось 11 дней
* * *
Кто ближе к Иисусу Христу?
Как-то в середине августа 1996 года радиостанция «Свобода» передавала интервью с Николаем Ивановичем Рыжковым.
- А что, Николай Иванович, - вопросил ведущий. – Вы согласны с тем, что коммунистическая идея дискредитировала самоё себя и должна быть отвергнута?
- Ни в коем случае, - ответствовал тот. – Я хоть в настоящее время и беспартийный, но считаю, что коммунистической идее принад-лежит будущее. Ну, а если отвергать, то давайте начнём с Иисуса Христа – ведь он был первым коммунистом, он первый провозгласил коммунистические идеалы.
Ведущий либо не нашёлся, что возразить, либо не захотел дис-кутировать. А вот я спросил бы плачущего большевика:
- Тогда почему же коммунисты преследовали христиан и христи-анство? Почему разрушали церкви и монастыри, почему по прямому указанию Ленина физически уничтожали священников и монахов? Что не устраивало их в учении Христа?
Было бы очень интересно услышать ответ Николая Ивановича.
Идеалы христианства мало отличаются от идеалов других вероучений. Они также мало отличаются от идеалов, присутствующих в устном творчестве любого народа: эпосах, сказках, преданиях, песнях. По-тому что люди с любым цветом кожи, исповедующие любую религию, мечтают об одном и том же – о счастье для себя, своей семьи, сво-его народа, своей страны. И заметьте: любые философские теории провозглашают то же, иначе они будут отвергнуты людьми вместе со своими проповедниками.
Бесконечные –измы, провозглашая по сути одни и те же идеалы, предлагают разные способы их реализации. Какие, к примеру, пути достижения всеобщего счастья предлагал коммунизм? Об этом чётко записано в «Манифесте Коммунистической партии», опубликованном в 1848 году К.Марксом и Ф.Энгельсом.
Прежде всего уничтожение частной собственности – вот основная программная цель борьбы коммунистов. И тогда возникает первый во-прос: а как же счастье владельца этой собственности, его семьи, детей? А они все подлецы, кровососы и мироеды, отвечают коммуни-сты. Неужели все – и неутомимые труженики, и умницы, и весь цвет деловой жизни любой страны, и талантливые созидатели, и вообще творцы, чей труд вознаграждался по делам их, либо сам по себе да-вал сладкие плоды? Такие вопросы коммунистов не волновали, а их постановка расценивалась как проявление слабости, гнилой интелли-гентщины или оппортунизма. Экспроприируем экспроприаторов – и всё тут! Какие толпы бездельников и уголовников были мобилизованы этим чудным лозунгом! Из изгоев общества, из неуважаемых членов сель-ских общин, рабочих коллективов они превратились вдруг в самых пе-редовых людей нового общества, в его ударную силу. Это ли не сти-мул, не считая, естественно, быстрого и неправедного обогащения.
Из необходимости уничтожения частной собственности логически вытекало утверждение К.Маркса и Ф.Энгельса о том, что основной за-кон развития общества – борьба классов. Попросту говоря, убивая тех, кто не родился крестьянином или пролетарием, ты двигаешь про-гресс. Если это - не проповедь человеконенавистничества, то что это? Неужели обоим гениям не приходило в их светлые головы, что это означает гражданскую войну? Кому захочется быть убитым даже во имя прогресса? Криминальных целей криминальное государство дости-гало с помощью уголовников. Самые известные из них – отец всех на-родов Сосо Джугашвили (Джугаев), Камо – Тер-Петросян и герои граж-данской войны Пархоменко и Котовский.
Так о чём же счастье заботились коммунисты? О крестьянском, о казачьем? Их горькая доля нам известна. Но может, о счастье рабо-чего класса? Он был обворован родным пролетарским государством, как и весь остальной советский народ: зарплата его составляла 15-20 процентов от стоимости произведённой им продукции. А в странах капитала, где процветала, как нам долдонили красные пропагандисты и агитаторы, жуткая эксплуатация трудового человека, платили 80 процентов и больше от того же показателя.
Ленин писал как-то, что наивно думать, что диктатура пролета-риата – это диктатура рабочего класса. Это прежде всего диктатура вождей рабочего класса. И в самом деле: реальный коммунизм сущест-вовал для вождей с первых дней жизни советского государства.
Несметные богатства, присвоенные государством нового типа, требовали несметного же количества государственных людей, его ох-раняющих, сиречь чиновников. То есть объективно марксистско-ленинская доктрина была будто специально создана для чиновников. Полчища чиновников в странах победившего социализма чудовищно ве-лики. К примеру, свыше 150 министерств в СССР, 14 – в США. Это крапивное семя, по выражению сатирика, и сейчас владеет всем, по-тому что самые нелепые законы, выпеченные последним Верховным Со-ветом и последующими думами, чудесным образом каждой своей строкой служат чиновникам.
Пройдитесь по цехам, стройкам и КБ. Кто больше всего тоскует о социалистическом прошлом? Бывшая номенклатура всех размеров м рангов, которая за свои заслуги в деле погоняния тружеников, не заинтересованных в результатах своего труда, имела отдельные коры-та и кормушки, созданные государством чинодралов для себя же.
Николай Иванович как-то упустил из виду, что заповеди Христо-вы были намертво заблокированы для советских людей, так как слиш-ком явно противоречили и теории и практике коммунистического строительства. Лишь после «очистительного» ХХ съезда партии Хрущёв счёл необходимым создать так называемый Моральный кодекс строителя коммунизма с оглядкой на Нагорную проповедь.
А ведь был ещё один деятель, близкий по почерку к коммуни-стам, но объявленный ими самым большим злодеем – душка Гитлер. Кстати, о родстве с коммунистами он неоднократно говорил сам. Так вот, на пряжках форменных солдатских ремней в вермахте было про-штамповано «Бог с нами». Нацисты не преследовали религию, не за-прещали Священное писание. Значит ли это, что Христос был ещё и первым фашистом? Между прочим, людоед Гитлер в своём «Майн кампфе» неоднократно возмущается тем, что самый человечный человек Ленин утопил в крови собственный народ. Не этим ли так страшна книга для коммунистов?
Сам Гитлер был категорическим противником классовой борьбы, потому что она направлена против своего народа. Был он и против уничтожения частной собственности. Пусть люди работают спокойно на себя, считал он, а уж это мы должны позаботиться, чтобы они поде-лились с нами результатами своего труда. Вот такая простая логика вымогателя.
Так кто же был ближе к Христу, Николай Иванович, коммунисты или фашисты? Весь же мир давно ставит между ними знак равенства.
Философ Ильин ещё в 1920 году, перед посадкой на известный пароход, с помощью которого Ильич избавлялся от умников, сказал, что грядущая катастрофа большевистской власти очевидна, это вопрос времени. Но самые худшие времена наступят после краха большевизма. Что он имел в виду? Может быть, беспредел, который создали и куль-тивируют питомцы комсомола и ленинской партии, где наглое ограбле-ние собственного народа – не самое большое зло? Воровство приняло фантастические размеры потому, что оно безнаказанно. В самом деле, кто и кого будет наказывать? Красные агитаторы, ставшие виртуозами дезинформации ещё в юные лета, ловко передёрнули вину на демокра-тов, как будто те когда-нибудь владели властью или собственностью. Но люди постарше помнят, что ещё в славные 60-е годы появилось точное словцо «скоммуниздить», означавшее, суди по всему, украсть на правах хозяина положения.
Когда же придёт конец российскому бардаку? Так далеко в буду-щее, должно быть, дорогой И.Ильин видеть не мог. Похоже, и никто из современных философов тоже.
3 сентября 1996 г., газ. «Весь Миасс».
* * *
Ответ на критику «Скобарёнка»,
учинённую бесстрашным чекистом
и некогда другом студенческой юности
25 января 2006 года г.Миасс
Здравствуй, дорогой Дмитрий Яковлевич! Большие приветы Лиде, твоим чадам и домочадцам с седого, но вечно юного Урала от меня лично, от Тони и от всего нашего семейного клана!
Твоё письмо замечательно во многих отношениях. Во-первых, тем, что писано оно не литературоведом по образованию, а бесстраш-ным чекистом, верным своему служебному долгу и рухнувшему в небы-тие режиму. Режиму, как теперь известно любому непредвзятому чело-веку, антинародному.
Вчера перед зданием европарламента в Страстбурге коммунисты многих стран Европы устроили демонстрацию по поводу того, что он предложил осудить тоталитарные режимы стран коммунизма. Был там и душка Зюганов, который заявил, что это провокация и устроена она не случайно, а по поводу 60-летия Великой Победы, «дабы (цитирую Титова, потому что Зюганов сказал то же) совершить надругательство над памятью народа, защищавшего свою Родину, и над его Великой По-бедой».
Вот тут уместно вставить ещё одно твоё предложение: «Мухи от-дельно, котлеты отдельно.» Потому что коммунисты будто не знают, что ещё до начала Второй мировой они физически уничтожили, по са-мым скромным подсчётам, 60 миллионов советских людей (называют и цифру 100), тогда как Адольф Алоизович, сколько ни тужился, не одолел даже 30 млн. В «Чёрной книге коммунизма», выпущенной в свет ЮНЕСКО более 10 лет назад (маргиналы до сих пор блокируют появле-ние её в России), «самому человечному человеку» Ильичу вменяется личная ответственность за уничтожение 11 млн. человек, а отцу на-родов – более 30 млн. Коммунисты уничтожили не только лучших людей России, но и, естественно, их неродившихся потомков. Если бы не Великая Октябрьская, то население России к 1940 году составляло бы 600 млн., как утверждают демографы. Так что пожалел волк кобылу…
Разве замалчивание этих фактов – не надругательство над памя-тью народной? Или народ забыл, что миллионы их родственников были превращены в лагерную пыль в архипелаге Гулаг стараниями «народных заступников»? Отнюдь…
Как сказал поэт: Страшнее лютых иноземцев
Прошлись по русскому двору
Убийцы с лицами младенцев
И с тягой к свету и добру.
Заметь, уничтожение миллионов людей было заложено основателя-ми в фундамент идеологии. Помнишь: «Учение марксизма-ленинизма – это прежде всего учение о классовой борьбе.»? Разве это не филосо-фия каннибалов?
И ещё одна твоя реминисценция: «Не было только одного элемен-та – оккупантов. В этом отношении нам крупно не повезло, приди не-мец с автоматом, глядишь, и не вымерло бы полдеревни от голода, и осталась бы жива моя сестра Тамара, скончавшаяся на моих руках оттого, что неделю сосала одну тряпку с завёрнутым в неё комочком хлеба». Очень верно подмечено. От голода бы точно не скончалась, потому что оккупанты, в отличие от коммунистов, каждой крестьян-ской семье давали земельный надел, в то время как на свободной от оккупантов территории любой матери, подобравшей на общественном поле колосок для умирающих от голода детей, была уготована кара – десять лет лагерей. От голода в мирные дни в счастливую эпоху со-циализма померли миллионы крестьян Поволжья и Украины. (До револю-ции Россия – крупнейший в мире экспортёр зерна.) И даже в 70-х го-дах наши дети сосали бы тряпочку с хлебом, если бы не Тюменская нефть, на деньги от продажи которой СССР ежегодно вплоть до распа-да закупал ежегодно у США и Канады по 17 млн. тонн зерна. История показала: при власти коммунистов всегда и в любой стране мира не хватает еды. (Сам-то ты никогда об этом не догадывался?) Потому что, как точно сказал Рейган: «Есть демократия – есть колбаса, нет демократии – нет колбасы.»
Дайте людям свободу, дайте возможность нормально жить и рабо-тать, и они не только накормят себя, но и всех, кто этого пожела-ет. Два миллиона американских фермеров кормят от пуза не только граждан своей страны, но и экспортируют продукты во многие страны мира, а 11 миллионов колхозников и рабочих совхозов СССР не могли прокормить себя, даже прибегая к помощи практически всего населе-ния страны.
Но ты, дружок, невнимательно читал мой шедевр. Там чёрным по белому написано, что Псковская область – единственная область в СССР, где во время войны погиб каждый третий её житель. Заметь, не от голода. А с оружием в руках либо, если без такового, во вре-мя боевых действий. Ну, точно как на Вологодчине.
«Единственным виновником лишений мы считали (и совершенно справедливо) тех, кто начал войну», - пишет Д.Титов, имея в виду, конечно, Германию. Однако ответ не так однозначен, как кажется. Юристы знают, что в 90 случаях из 100 (если и меньше, то не на много) жертва провоцирует агрессора.
В мире перед войной было два фашистских государства, которые бредили мировым господством, – Германия и СССР. В СССР это скромно именовалось мировой революцией. Был даже создан штаб этой револю-ции – Интернационал. Историки утверждают, что имелся вполне кон-кретный план нападения СССР на Германию. Что, сам понимаешь, не удивительно. Но финская война 1939-40 года показала постыдную сла-бость СССР и в военном и в экономическом плане.
И тут я тебе сообщу потрясающую новость: СССР всегда был эко-номически слабым государством. Её ВНП в благополучные 70-е годы составлял порядка 750 млрд. долларов (из них, как минимум, 450 млрд. шли на вооружение), в то время как в США он был в пределах 7-11 триллионов, в развитых странах капитала счёт тоже шёл на триллионы. Во времена Горбачёва прибыль от всей экономики страны составляла 32 млрд. долларов в год – третью часть доходов фирмы «Дженерал моторс». Светлое здание социализма на поверку оказалось курятником, наспех сколоченным из гнилых досок. Курятник рухнул сам, а коммунисты по своей гнусной привычке всё ищут виноватых и валят вину на каких-то мифических демократов, хотя, как известно, на всю Россию имеется только один демократ – Б.МИРОНОВ.
В 60-е годы были обнаружены архивы Геринга, среди них – сте-нограмма совещания, на котором обсуждался план «Барбаросса». Гит-лер категорически возражал против начала войны: он боялся СССР и безгранично уважал своего двойника Иосифа Виссарионовича (кстати сказать, обожание было обоюдным). Его убедили два аргумента: по-ражение СССР в финской кампании по причине немощи (это при том, что всё население Суоми составляло менее 5 млн. человек) и тот факт, что великий Сталин поголовно истребил весь командный состав армии. Какой дурак попрёт на здоровяка? Надо было экономику подни-мать, а не воевать с собственным народом!
Друг мой, твои неприличные намёки на политическое кокетство несостоятельны, потому что писатель, даже такой сраный, как Б.Миронов, обязан стоять над битвой. Да и перед кем кокетничать кустарю-одиночке? Перед Антониной? Я никогда и ни в какой партии не состоял и не стал бы состоять; никаких амбиций, тем более поли-тических, не было и нет. Моя партия – здравый крестьянский смысл. От которого ты, судя по всему, начисто избавился, как от атавизма. Ну, а в дубовой упёртости и маразме (по Титову, в старческом пере-рождающемся сознании) надо обвинять не Б.Миронова, а самую твёрдо-лобую часть КПСС, которая никогда не была способна критически или хотя бы со здоровой иронией относиться к явлениям жизни и потому тупо долдонила мертворождённые доктрины и матрицы, забыв завет классиков, что высший критерий истины – практика. В нашем случае – практика коммунистического строительства. Как говорят в народе, им ссы в глаза, а они всё – «божья роса».
Не знаю, сколько нам с тобой отпущено, друг мой, но твёрдо знаю, что суд народов над мировым коммунистическим движением неиз-бежен. Без этого невозможно движение вперёд. Потому что мотором этого движения может быть только идеология, совершенно свободная от марксистско-ленинского идиотизма.
Замечу, кстати, что антикоммунистом я стал, как и многие нормальные люди, ознакомившись с материалами 20-го съезда партии. Именно тогда и состоялось перерождение моего старческого сознания. Истинную цену коммунизма советский народ знал и того раньше. Год назад генерал ФСБ Зданович сказал по телевизору, что накануне 2-й мировой войны 80% личного состава армии, состоявшей в основном из крестьян, ненавидело социалистический общественный строй и лично тов. Сталина.
Между прочим, за 50 лет после 20 съезда естественно было бы в связи со всё вновь и вновь открывающимися обстоятельствами дела «КПСС и народ» скорректировать мировоззрение и отказаться от мифо-логии в пользу исторической правды. Как можно игнорировать факты? Если это не слабоумие, то что это? Может быть, зомбирование?
В моей книжке – всё правда, и ничего, кроме правды. А «реми-нисценции перерождающегося сознания» не были самоцелью (какой смысл стегать дохлую лошадь?), а лишь неотъемлемой частью изобра-жаемых реалий жизни. Куда денешься от реалий? Прятаться от них все равно, что срать посреди площади с закрытыми глазами и думать, что никто тебя не видит. Это удел комиссаров. А мне-то какой резон их выгораживать?
Московское издательство собирается издать Скобарёнка в серии «Великая Отечественная». В эту серию включены всего 100 книг о войне. Тысячи произведений социалистического реализма, писанные о войне, канули в Лету по причине лживости. Той самой, которая тебе, похоже, по сердцу.
Саша Валентик, автор нескольких поэтических сборников, пито-мец Высшей партийной школы при ЦК КПСС, ответственный работник об-кома партии, написал следующие строки:
Ветераны…
Вся жизнь – на обманы…
Я и сам ветеран,
Переживший обман.
Ты, друг мой, обман ещё, увы, не пережил. Не упорствуй во лжи и не множь её!
Вот, собственно, и всё. О чём ещё писать? У нас лютые морозы. В гостиной + 8, в жилых комнатах – до + 14. Дома сидим тряпичными коконами в оцепенелости.
Я дописываю третью книгу, хотя надежд на публикацию мало: из-дателям, питомцам КПСС и Ленинского комсомола, мало 100% прибыли, им ещё подавай деньги на оплату себестоимости (100-150 тыс. руб.). За Скобарёнка в издательстве «Петербургский писатель» мне собира-лись заплатить 6 тыс. руб. гонорару, хотя, помимо рукописи, я пе-редал им 1,5 тыс. долларов от спонсора. Деньги бесследно пропали, а книга так и не вышла. По уверению одного известного писателя, в Германии за неё мне заплатили бы 20-25 тысяч долларов, естествен-но, без всяких предоплат. Но зато там человек человеку – волк, а у нас – друг, товарищ и брат.
Извини за резкость, но ты меня достал, и написать иное письмо я бы не смог. Натерпелся от ретроградов до сблёву. Сколько можно портить людям жизнь? Лобзаю, Б.МИРОНОВ.
Отколь гроза, оттоль и вёдро
© Copyright: Борис Миронов, 2012
Свидетельство о публикации №212121801702
Свидетельство о публикации №212121801702
Рецензии