Несостоявшееся счастье

Когда идёшь по большаку, который ведёт к деревне, где начиналась твоя родина, то сердце и душу волнуют как будто, впервые, простор и новизна; хотя эти тропинки были исхожены тобой, и, не раз.
И где бы ты ни был и не жил, все помыслы твои заняты лишь одним: как бы выбраться на денёк, другой, чтобы побывать в тех местах, которые близки тебе по духу, которые необходимы, как воздух, без которого нет жизни на земле.
И сразу вдруг приходит на память шелест молодых берёз, с присущим только их древесной коре неуловимым запахом, шёлковая поросль свеже-зелёной муравы, ласковое, и такое родное, какое-то особенное солнце...
Жаль только, что лишь в конце своего пути, ты с годами начинаешь понимать, что всё твоё существо живёт и дышит в основном, благодаря тому, что есть ещё на свете тот закоулок счастья, которому ты обязан ничем иным, как своей жизнью. Обязан тем, что он, все эти годы, обогревал тебя своим теплом и, давал силы-жить.

Небольшое село, а жителей в нём немало. Но не своей численностью богато оно, а той сплочённостью, и слиянием людских судеб, иногда одинаковых, по какой-то трагической случайности, что кажется этой череде никогда не будет конца: из поколения, в поколение, шла одна семья, за другой.
На смену старикам, подрастала молодёжь, в отличие от других сверстников не покидающая родную землю; если кому было суждено учиться дальше, то после окончания учебного заведения, он всё равно старался вернуться обратно. И не грозило этой деревне-вырождение, наряду с которым, часто, можно было видеть в других деревнях, заколоченные окна, будто навсегда ослепших домов.

Такой, одной из показательных семей, была семья Ломовых, родовое древо которой, пустив свои корни глубоко и надёжно, оберегало свой семейный уклад на протяжении всей своей жизни.
Просыпаясь по утрам, всегда было приятно видеть ранний дымок струящийся над крышей их дома, уютный свет окон, создающий извечную домашнюю обстановку, которая незаметно служила как бы примером для всех остальных.
-Господи, глянь, а уж свет у Ломовых-то, а я всё зорюю,-нередко выговаривали себе многие женщины, равняясь обычно на это образцовое подворье.

Под стать своему опрятному дому, были и сами хозяева: Шура и Николай, которые встретившись однажды, и прожив счастливую жизнь, собирались в этом году праздновать свой золотой юбилей.
По привычке, что видно была у неё уже в крови, Александра Степановна, дождавшись этого светлого дня, как всегда встала с утра пораньше.
-Ну куда ты в такую рань-то?-ворчливо спросил Николай Ильич. Чай успеем. А не то, Татьянка прибежит, поможет.
-Да ладно, ты уж не говори ей пока ничего, сейчас разве до этого ей?-попросила Александра Степановна. Почесав в затылке пятернёй, Николай Ильич, крякнул. Нет, он ни на минуту не забывал тоже, о теперешнем положении свой дочери, которая почти в конце своей жизни дождалась счастья быть матерью.
Надо отдать должное и Василию, который терпеливо ждал пока Татьяна долгое время находилась на лечении. И уж давно бы лопнул их семейный корабль, как мыльный пузырь, да видно сам Господь хранил их дочь, наделив её терпением и верой.

Сам, Николай Ильич, вырастил с Александрой пятерых детей, четверо из которых были не обделены родовым началом; только из этой пятёрки одна Татьяна подкачала что-то.

Потолкавшись бестолково рядом с женой на кухне, Николай Ильич вышел во двор.
Не накинув куртки, он сразу почувствовал осеннюю прохладу: серое, мглистое небо не сулило хорошей погоды; землю сковывал первый зазимок. Во дворе дел тоже не нашлось: поросёнка подвалили ещё неделю назад, предвидя предстоящий праздник; корову ещё до холодов отдали сыну Родиону, у которого в доме было без малого четверо ребятишек.
Пока была сила в руках, и мог заготавливать корма, сын приходил с банкой за готовым парным молоком, благо что жили через два двора. А сейчас, не слыша знакомого мыка, затосковал невольно Николай Ильич о недавнем времени. Но что поделаешь, всему предначертан свой срок.

Зайдя в дом, он с удовольствием вдохнул избяное тепло, к которому примешивались уже какие-то съестные запахи.
Хорошей хозяйкой была Александра, этого у неё не отнять. Полвека прожил с ней Николай Ильич, а будто один день. И когда только успевала всё: и скотину обрядить, и детей накормить, и вместе с тем остаться женщиной, которой по его понятию не было ей равной?

Встречаясь со своим годком, Алексеем, который недавно схоронил свою жену Валентину, Николай Ильич сильно стыдился своего, как ему казалось, жизненного благополучия, чувствуя на себе всегда понурый, и как бы осуждающий взгляд соседа.
Но разве он был повинен в чём-то? Или мог как-то повлиять на злодейку-судьбу?
Не забыть ему, как криком кричала на могиле матери, их дочь Катерина, вызванная наспех телеграммой, и едва успевшая на похороны.

Как-то при встрече, Алексей случайно проговорился, что именно она-то и довела Валентину до её кончины. Неустроенная жизнь единственной дочери, не давала ей покоя, до её последнего часа. Доходили слухи, что непутную жизнь вела их дочь, почувствовав волю в городе.
Проводив в последний путь свою мать, она и тогда не задержалась долго в деревне, смело идя против всеобщей традиции.
-И в кого она только уродилась?-всматриваясь в пустоту, горестно вздыхал Алексей Матвеевич, когда разговор поворачивался в направлении поведения его дочери.
Одиноко сидел он теперь каждый вечер возле своего палисадника, до тех пор, пока в домах не угасал последний свет. Ни разу не навестила его больше родная дочь, хотя все видели и знали, что он ждал долгими вечерами именно её. И, глядя, как он заходит, в полной тишине, в свой неухоженный, и будто нежилой дом, Николай Ильич часто думал о том, как же ему теперь неуютно в этих холодных четырёх стенах, без единой, родной души.
Его доброе, чуткое сердце в который раз сжималось от жалости к этому, по воле судьбы, осиротевшему человеку, настолько, что ему как всегда хотелось, поделиться с ним хотя бы частицей своего большого, семейного счастья, чтобы вернуть его к тем обыкновенным радостям жизни, которыми никто не должен быть обделён, пока жив.

Прошло немало времени, пока он сходил в магазин по просьбе жены, пока обежал всех знакомых с приглашением на юбилей; так что, вернувшись в радостном возбуждении,домой, Николай Ильич застал уже на кухне, давно хлопотавшую дочь.
-А мы уж заждались тебя, пап,- улыбаясь и целуя отца в щёку, весело проговорила Татьяна. Я уж хотела идти следом.
-Да как же мы с тобой обошлись-то? Я вроде по вашему порядку шёл?-смущаясь участия дочери, и смахивая скупую, старческую слезу, спросил Николай Ильич.
Пожав плечами, и всё так же улыбаясь той улыбкой, которую она унаследовала от матери, Татьяна тоже заметив минутное замешательство отца, сама не зная от чего, волнуясь вместе с ним, с горечью подумала о том, как же быстро постарели её родители.
Всё больше и больше она замечала сбегавшиеся морщинки к их глазам, шаркающую походку, которую они пытались скрыть, сутулость когда-то стройной фигуры. И хоть сама уже не считала себя молодой, ей было больно видеть, как под тяжестью прожитых лет, теряется прежний облик, дорогих её сердцу людей.
Но что бы там ни было, какие бы чувства ею не владели, Татьяна понимала, что время остановить невозможно, оно неумолимо идёт вперёд, и ей становилось страшно от одной мысли, что когда-нибудь она останется совсем одна. Она всё ещё никак не могла привыкнуть к своему нынешнему существованию какой-то обновлённости, в связи с предстоящим материнством; всё ей казалось каким-то зыбким, ненастоящим, вызывало постоянную тревогу, и необъяснимый страх перед будущим.
Она ощущала себя теперь почему-то, однажды, увиденным деревом, которое поразило её когда-то своей предначертанной законченностью: то дерево жило только благодаря оставшимся на верхушке зелёным листьям, в то время, как её остальная часть была безнадёжно усохшей.
Татьяне, с её надломленной душой от вечных неудач, мнилось, что и она наверное, как та берёза: с виду вроде здорова, а внутри всё давно уже перегорело. Она понимала, что нельзя ни в коем случае с таким настроением дальше вынашивать ребёнка, но ничего не могла с собой поделать; слишком много было попыток за плечами.
Также она твёрдо знала, что ей ни за что не выдержать ещё одной, если таковая случится. Поэтому, ей особенно в последние сроки, хотелось быть ближе к своей матери, от которой исходило такое необходимое для неё сейчас спокойствие, которая наделяла её как бы инстинктом самосохранения, подбадривая то взглядом, то улыбкой, от которых она чувствовала себя, как бы защищённой, потому-что от всего этого сразу исчезали плохие мысли.

Дождавшись, когда мать вернётся от соседки, которую ей тоже хотелось пригласить на праздник, и с которой они долгое время делили радости и беды, Татьяна засобиралась домой.
Александра Степановна пыталась отговорить дочь, ведь до начала праздничного вечера оставалось каких-то три часа.
-Василий-то чай сам дорогу найдёт,-улыбаясь проговорила она.
-Да нет, побегу, мам, он ведь без меня и брюк своих не отыщет, всё у него вечно теряется. Если с работы пораньше придёт, то мы будем первыми вашими гостями.
Глядя на дочь, Александра Степановна втайне любовалась её теперешней статью, так шло ей это будущее материнство.

У двух старших дочерей и сына, дети уже подрастали, а ей так хотелось снова взять в руки тёплый, нежный комочек, чтобы почувствовать себя бабушкой в очередной раз.

Проводив дочь до калитки, Александра Степановна долго не могла отделаться от какой-то подступающей, откуда-то изнутри, гнетущей тревоги. Зайдя в дом, и оглядев стол, она не нашла в нём никакого изъяна: вовремя прибежала дочка, одной бы ей ни за что не управиться. И ведь не хотели они её звать с Николаем, сама как-то почувствовала свою необходимость в родительском доме.
Грех обижаться ей на своих детей, все выросли ответственными и степенными людьми, стараясь ни разу не огорчить своих родителей. Двое выучились, получив профессии по душе, остальные остались верны земле-матушке; Родион сел на трактор чуть ли не с пятнадцати лет, Лида пошла в телятницы, заочно поступив в ветеринарный техникум. Все остались детьми своих родителей и ей было чем гордиться.
Вот сегодня должны все собраться. Три дочери и два сына, самые дорогие для неё, самые любимые. Давно уж не сидели так вот: степенно и согласно они за столом, всё как-то набегом, всё наспех; то одному некогда, то другому недосуг. Ждут иной раз они их с отцом, ждут, хоть бы кто зашёл, проведал, да так и лягут спать, никого не дождавшись.
Не хотела было и в этот раз, она заострять внимание на их, с Николаем персоне, да старшая дочь Анна уговорила, укорив её за то, что слишком давно они не уделяли себе времени, всё им, да им, своим детям; так всю жизнь для них и прожили.
"А ведь если подумать и правда,-согласилась тогда с дочерью, Александра Степановна; пока растили всех, собраться с мыслями не успевали."

Сошлись они с Николаем, как-то незаметно, без символического ритуала, без которого сейчас не обходится ни одно бракосочетание.
Начинали с одной табуретки и стола, а вот уже полвека позади.
И вот, сейчас, видя, как он старается ей помочь по хозяйству; неловко, по-мужски, ей так хотелось сказать ему заранее те тёплые слова, которые уже шли из глубины её души:
"Что вот мол, Николай, прожили мы с тобой не много ни мало, а уже пятьдесят лет; всё было у нас: и горе и радость, но мы через все испытания смогли пронести с тобой веру и любовь, друг к другу. И пусть не было у нас никогда большого богатства, наш брак всё же выдержал экзамен на прочность, итогом которого, стали наши с тобой, дети."
Но вместо этих, казалось преждевременных слов, она, видя волнение мужа, разделявшего её тревогу, поделилась с ним лишь своими мыслями, о дочери.
-Что-то не на месте у меня сердце, отец, вроде проводила как всегда, Татьяну, а оно проклятое никак не успокаивается. Лучше бы ей дождаться Василия, вместе отсюда бы ушли, всё-таки дорога не ближняя.
-Да что она, впервой, что ль к нам прибегает?-спокойно возразил ей Николай Ильич.
-Да не впервой, а сроки-то поджимают, ну как это произойдёт в дороге?
-Да не должно,- твёрдо произнёс он. Не допустит чай, Господь.
Подав ему выглаженные брюки, Александра Степановна долго ещё смотрела сквозь запотевшее от перепада температуры оконное стекло, словно могла в этой дали увидеть свою дочь, давно скрывшуюся за поворотом.
-Протопить наверно надо, что-то по-моему похолодало,-вздрагивая вновь от охватившего её внутреннего озноба, который был вовсе не связан с температурным режимом,-вяло проговорила Александра Степановна.
Её всё ещё не отпускало какое-то странное и непонятное беспокойство, и от этого напряжения, и, учащённо бьющегося сердца у неё всё буквально валилось из рук.
-Ну что ты, Шура?-стараясь перебить её настроение, подсаживаясь к ней поближе, спросил Николай Ильич. Если бы что, сообщили бы уж давно. Давай ещё немного подождём, а потом, если Анюта подъедут с Игорем, мы с ним в момент до них доскачем, и всё узнаем. Не переживай ты так, тебе же гостей встречать, сейчас уж видно все сходиться начнут,-посмотрев на часы, добавил он.

И словно в подтверждение его словам, почти тут же, хлопнула входная дверь.
-Кто там, отец?-упавшим голосом, спросила Александра Степановна.
Не успев встать навстречу входящему, в котором они спустя некоторое время узнали зятя Василия, оба почти в один голос, спросили:-Ты почему один, Вася? Где Таня?
Бледный, как полотно, бессильно привалившись к дверному косяку, тот тихо ответил:-Она в больнице.
Вытерев со лба проступивший от волнения пот, он в изнеможении опустился на стул, заботливо пододвинутым тёщей.
-Как это в больнице?-недоумённо переспросил Николай Ильич, она же только что была здесь, и с ней всё было в порядке. Ещё помогла вот тут нам... Да ты объясни толком! Не тяни!-не договорив, чуть не выкрикнул он.
Почти следом за Василием к дому подъехала машина. С порога, узнав о случившемся, Анне стало плохо; побледнев, она безвольно выронила из рук, красные гвоздики.
Праздничный вечер откладывался.

-Да...не зря говорят, что материнское сердце-вещун,-потерянно произнёс Николай Ильич.
Александра Степановна заплакала.
Всем стало тяжело от ожидания и неизвестности, которые незримо разрушали то праздничное настроение, и казавшееся теперь таким нелепым, ненужное, случайное застолье.
И поэтому, не менее странным показался всем в этой гулкой тишине, прозвучавший через некоторое время, голос Василия, который, наконец решился рассказать о случившемся.
-Когда Татьяна вышла от вас, она пошла по просёлочной дороге,-негромко произнёс он,и, наверное задумалась о чём-то, так что не сразу услышала шум приближавшейся грузовой машины. И когда увидела её уже сбоку от себя, растерявшись, отступила в сторону, попав ногой в глубокий след, видимо оставленный каким-то животным. Нога её подвернулась, и, она упала. Шофёр, выскочив из кабины, помог ей подняться, и отвёз её в больницу.
-Откуда же тебе известны такие подробности?- с подозрительной недоверчивостью переспросила Анна.
-Он ко мне заезжал на работу, видимо Татьяна успела попросить его о этом, не желая беспокоить вас. Я уже был там, врачи пытаются вывести её из кризиса, и делают всё возможное. Помолчав, он хотел ещё что-то добавить, но только страдальчески помотал головой. И Александра Степановна поняла: ребёнка спасти не удалось.

Как только она молила Бога, узнав, что сбывается мечта её дочери, чтобы он пощадил её, казалось обиженную самой судьбой. Ведь жизнь разве угадаешь: то стелет мягко, а то всё куда-то летит кувырком, только успевай поворачиваться!
Но всё можно пережить, всё перетерпеть, кроме одного... Не жить тогда и ей, если что случиться с Татьяной.
Смерти, Александра Степановна не боялась, боялась оставить своих детей на произвол судьбы, обездоленных, и никому не нужных. Особенно болела у неё душа за Лидию, больно уж неаккуратной и несобранной, шла она по жизни: ни к чему не стремилась, ничего ей было не жаль. Время уж что-ли такое настало? Родные дети по крови, а настолько они были разными. Вроде бы одинаковое воспитание получали, одинаковое чувство ответственности за свои поступки старались им привить, а на поверку выходит всё иначе.

Но, характеризуя, в конце своей жизни, каждого, Александра Степановна всё равно была довольна их судьбой; никто не пошёл по кривой дорожке, а это было самое главное.
Сегодня вот и хотелось отпраздновать всё, вместе со всеми, сказать им тёплые, материнские слова: вот только с Татьяной бы всё обошлось. Ребёнок-то, Бог даст будет ещё, лишь бы ей выкарабкаться.
Вперемежку со слезами, мысли то и дело сбивались со своего правильного хода, но в одно Александра Степановна свято верила: всё у них ещё будет хорошо, будет и на их улице-праздник! Это подсказывало ей её сердце.

И словно услышав её мысли, и, посмотрев на всех долгим взглядом, Анна решительно стала собираться.
-Будем сидеть сложа руки, ничего не высидим, нужно ехать в больницу, чего ждать? Ты, мама оставайся дома, мы обо всём узнаем с Игорем и Васей, а если появится необходимость, приедем за тобой.
Но заметив опять на глазах матери слёзы, она поняла, что допустила неосторожность в своих словах: -Всё будет нормально, мама,- прижав её к своей груди, уже мягче произнесла она. Разве в этот день может что-нибудь случиться? Поверь мне, всё обойдётся.
Александра Степановна с благодарностью посмотрев на старшую дочь, поднесла платок к глазам: только она всегда умела убедить её.

А, Николай Ильич, выйдя из оцепенения, в это время встречал гостей во дворе; у всех пришедших в его дом, он просил прощения, за несостоявшийся вечер.
Увидев неподалёку сидевшего соседа, вдруг невольно подумал, что жалея его, сам, не замечая, накликал на свою семью беду. Но винить никого не хотелось. Нужно было просто ждать, и молить Бога о милости к его детям, ведь они с Александрой свою жизнь уже считай прожили.
И всё было в этой жизни: и вёдро и ненастье, нехватки и маленькие радости. Одно сейчас успокаивало: хороших, достойных детей они всё же вырастили, которые, как тогда, Шура правильно бы сказала, стали её итогом. Вот ещё Татьянка вернётся из больницы и шабаш! Тогда уж точно, можно будет всем вместе, отпраздновать победу над их страданиями, победу над каверзами злодейки-судьбы. Во так-то...