Служивый

       Мороз покусывал щеки. Николай бросил вожжи, снял шапку и отогнул  «уши».
Ферму построили далеко, за озером, и приходилось
каждый день вон сколько отмахивать, если лошадь-то жалко.
 Смирный Жиган нес почти невесомую кошеву по скрипучему насту.
Николай в совхозе был всегда при должности, зимой, так зав фермой,
по весне бросали его совсем от дома далече – бригадиром полеводческой.
Мужчин-то не больно разгонишься после войны, а он, что и говорить, и боек, и хваток.               
 Привычно обогнул  припорошенное озерцо и нацелился к поселку.
Небо бездонной бадьей опрокинулось над ним, яростно и молодо искрились звезды.
Уж более десяти лет он здесь, на Кустанайщине Теперь вот на всю страну гремим, как же – ц е л и н а.
 А в первый год – то, как поднимали ее, эту степищу немерянную...
И всего-то ничего – три весны назад – погрустнел и задумался Николай.
 Бывало и плуги-то, как хрящики, лопались,
и застывали мужики бессильно над ней– вековухой,корнями запутанной, векам умятой.
 Много их прибыло целинников-то, много и назад двинулось.
Им и веры-то поначал не было, пока не осели,
не выказали охоту да норов против степной-то погоды-напасти,
с ветрами да морозами, с сушью да песчаными бурями.
 И вот ведь... всего три весны.  А, гляди, и укрепилось все. Силой,
точно семена в колосе,налились совхозы, отошли да заматерели пришлые.
И не отличишь теперь от таких, вроде него, старожилов. А тогда, тогда-то...
 Николай кашлянул, ощущая теплоту в груди, завозился,чуть тронул вожжи.
Тогда-то в сорок третьем занесла его сюда контуженного,
после комиссовки- судьбина лютая,военная.Брянщина родная была под немцем.
Пришел он к председателю, а тот – в районе,пришлось дожидаться.Хорошо–лето было.
 Повымыл бельишко замызганное, накопал глины и только начал немудреную
солдатскую постирушку,глядь – женщины идут, полоскать.
Сиганул в кусты.Аж ночью, развесив линялую свою аммуницию на гибком тальнике,
глядя с надеждой в глаза этим чистым звездам, уснул он у незнакомого села...