Алеськины грибочки. 1956 год

                Моим  родителям, царство  им  небесное.
    
        Утро было изумительное. Яркое  солнце, а после длительного,  моросившего   несколько дней дождика, оно  было особенно ярким, поднималось над лесом  и всё  вокруг сияло  чистотой и радовалось новому  дню.
      Я  уже не  спал, но вставать тоже не хотелось. Просто лежал, потягивался, нежился под  тёплым  одеялом,  поглядывая  в  окно,  но  даже  яркие  солнечные  лучи, пробивающиеся  в окошко сквозь  занавески,  не могли заставить меня  выбраться  из теплоты  постели…
        - Алеська,  вставай. Ну  вижу же, что не спишь… Вставай, я  растопила  печку, а  ты сбегай на  Хустку, посмотри  грибочков.  Может, за  эти  дни   сыроежки    наросли. Вон  сколько  воды  налилось…
      Участок  ручья, берущего начало в колхозных  лугах, и бегущего  сначала  вдоль  границы   поля  и леса, потом поворачивающего  и  уверенно уходящего  в глубину  леса,  по чьей-то прихоти или недоразумению,  назвали Грабелькой.  Здесь, на границе поля  и  леса, каждый год  строили  из  брёвен  мостик,  и  каждый год по  весне, половодьем его уносило…  А  летом   едва  видимый среди  травы  ручеёк, подпитываемый    многочисленными  ключами  с  холодной  и  очень  вкусной  водой, углубившись  в  лес,  петлял между  кустарниками, то останавливался  в  глубоких  тёмных  ямах  под корнями  старых  ольховых  деревьев, то снова вырывался на  волю  и, перекатывая мелкую гальку, уверенно прокладывал   свою  дорогу,    чтобы  в  километре от поля уже  называться  Хустка.
 Дальше  он  бежал   между  зарослями  ивняка, смородины,   одичавшей  малины  и  ежевики,   то лугами, то между невысокими  выходами скальных  пород  к  речке  Ивянке,  чтобы  после  множества  запруд,  ям, и  громадных  каменных  завалов, влиться  в  реку Тетерев…
   А   на  Хустке  была переправа, и  здесь  практически  всё лето   по  песчано-галечному  дну  можно было перебраться на  другую  сторону, в  дальние леса… Со  стороны  Ивницы,   до  самой  речушки подходил  старый  смешанный лес, где  мы  всё  лето  собирали  грибы  и ягоды, а по весне  лакомились,  таясь   от  лесников, берёзовым соком.
     Упрашивать  меня долго  не пришлось. Это было самое  увлекательное для  меня  занятие – в тёплое  июньское   утро   промчаться  босиком   до самого  леса, потом  на  старой  лесной  заставе,  возле  лесопилки, выйти на  разбитую сотнями подвод  и  машин дорогу, ведущую к  старому  смолзаводу  и  к селу  Грабовка, а дальше -  к  каменным  карьерам, с неё  снова   свернуть  направо  и  по  лесным  тропкам  бежать,  сколько хватит сил, к смешанному  лесу, где и  ждали  меня в  укромных  местечках  вожделенные  лесные  лакомства.
      Многолетние дубы  в два обхвата  и  высотой - голову  задрать, так и шапка свалится, вперемежку  с    берёзами   и   соснами,  стоят  с  двух  сторон  грунтовой дороги, тянущейся через  Хустку  к  Пожарнице,  и  дальше – к  селу  Осыково, находящемуся   посреди  дремучего леса и относящемуся  уже  к другому  району – Коростышевскому…
       А в столетней дубраве дорога рассыпается на множество дорожек и тропинок. Такое  странное свойство у  здешней  почвы:    после  дождя  стоят лужи от водоотводной канавы до самой дубравы, после зноя – такой  песок, что  идти  тяжело,  ноги  не  вытянуть. Вот и умудряется  народ пробивать всё новые  и  новые  дорожки  через  лес, петляя  среди  деревьев.  И  так -  из  года  в год. Теперь вся  роща  была  изборождена  тропинками  и  дорожками,  по которых  пробирались и  конные,  и  пешие, а  при  необходимости – и  редкие  в  те  времена  автомобили, да  ещё  изредка проползёт трактор, волоча за  собой к лесопилке несколько брёвен…
       Вот  и сегодня я вприпрыжку  добрался  до  «кордона»  и  нырнул  в  рощу.  Место,  где я  обычно  собирал  «мои» сыроежки, практически ничем не отличалось от других  в этой роще.  Но почему-то  именно здесь,  в  старой   колее, топтаной-перетоптаной  автомобилями  и  повозками на  протяжении  многих  лет,  дед  Петро  из  года  в  год  собирал  сыроежки  и показал  это место  мне.  Сыроежек  всегда  было  совсем  немножко, как раз  на  одну  маленькую  сковородочку, но это  была  такая  вкуснятина,  что я  заглядывал  сюда  всё  лето.
 - Ну, где же вы, миленькие?
  Как  всегда  в  это время - они были на  месте. Но  в каком  виде… Кому-то  очень не хотелось ехать по  лужам, и автомобильные  шины  превратили «мои» сыроежки  в  крошево.
    Я  плакал долго и отчаянно.  Не зная молитв, просто  жаловался  боженьке  на  свою  горькую  долю,  на  то, что  и  папа,  и  мама, не  говоря  уже о  старшей  и младшей сестричках, не  получат  сегодня  по ложке  «моих» сыроежек.  Но  делать нечего.  Идти  глубже  в  лес  я,  семилетний   пацанёнок,    боялся,  да  и  дорог  не  знал…
    Оставалось одно  -  возвращаться  домой.  Я бросил  на  дно  корзинки  несколько  горстей  остатков  сыроежек, как  доказательство  моего  неудачного  похода,  и  двинулся  в  обратный  путь…
   Чтобы  не  обходить кругом,   решил  пойти по  тропинке,  идущей  по просеке  мимо  громадного  болота,  в  котором  всё  лето  квакали  жабы, а на  берегу  грелись на  старых  ольховых  пнях   толстые  ужи. 
    С  обеих  сторон  тропинки  шумели  кронами  невысокие  сосны  и  уже  подымалась  молодая  дубово-берёзовая  поросль,  вперемежку  с  сохранившимися кустами орешника.  Это  место  издавна  называлось  Туманщиной,  из-за постоянно  держащегося  здесь  с  весны  густого  тумана. Тропинка  вилась  и  вилась  среди  пней, оставшихся  после  порубки… Слёзы  уже  высохли, и  я  почти  бежал, петляя  среди  кустарников. Не знаю, о  чём  я думал, но гриб,  стоящий  почти  на  тропинке,  возле  старого  пня, я  увидел,  едва  не  сбив  ногой.
   Он стоял  огромный,  с   тёмно-коричневой   шляпкой,  на  крепкой толстой  ножке,  и   всем  своим  видом показывал,  как  ему  здесь  хорошо.  Сухой  берёзовый  листочек  и  несколько  хвоинок  приклеились  к  его шляпке, а ножка  стыдливо  пряталась  в  подушке  зелёного  мха...
  Я не поверил  своим  глазам.  Закрыл, но тотчас  открыл и посмотрел снова. Видение  не  исчезло,  а  стало ещё  яснее.  Значит,  я  действительно нашел  гриб… И  какой…
        Папка часто приносил белые  грибы  из  своих  вылазок  в лес. Но  он знал  в  нём  все  входы  и  выходы.  За  годы  войны, проведенные   в  партизанском  отряде  Цендровского,  он  вместе  с  другими партизанами не  один  раз перемерил ногами  сотни километров  партизанских  троп.  Мог по памяти перечислить, что в  каком квартале  леса  есть:  камни-валуны, ручейки и ключи,  или где  были партизанские землянки, разрушенные  и поросшие  бурьянами. Поэтому он  знал  и  многие  места,  где  росли  белые грибы. Но  в  лес  его  не  тянуло.  Разве что, на  встречи  с  однополчанами. Но  там, говорила  мама, были  другие грибы -  с белыми головками, но  стеклянными  ножками…
         Я выкорчевал  находку  из мха, пальцами  соскреб   с  ножки остатки песка – нож по  малости лет  мне  не  полагался -  и  положил его  в корзинку.  Он занял треть корзинки,  и  у  меня руки  дрожали, когда я его укладывал,  любовно  поглаживая  мягкую  на  ощупь  кожицу. Под  шляпкой  мох  был  совсем  светлый,  желтовато-зелёного  цвета.   Значит  молодой,  это  я  уже  знал, поскольку много раз помогал  разбирать  чужие  корзинки.  Но  у  меня  -  это  был  первый,  и  не  какой- нибудь    недомерок,  а  самый  настоящий,  зрелый  боровик.
   Уже  собрался  уходить, но чуть  дальше,  под   молодой  сосной,  увидел ещё  два, поменьше. Это было  невероятное  везение…
  Домой  бежал вприпрыжку.  Мама  была очень  удивлена  моим  быстрым  возвращением, но  заглянув  у  корзинку, на  мгновение лишилась  речи.
   -  Это же  где  растет такая  красота? Неужто - сам нашел?
   Я  и  губы  надул: - Ну вот,  ещё  и не  верят…
        Правда,  я  и  сам  время от  времени  заглядывал по дороге в  корзинку,  всё  не  верил  в  свою  удачу…
        Мама  не удержалась,  похвасталась перед соседями моей  находкой.  Уже  через час в  лес ушла  орава  соседских ребятишек  с  корзинками  в  руках.
   Вернулись не  скоро.  В корзинках  было практически пусто.  Так, по  чуть- чуть, на  донышке.
  Бабушка  Вера  по этому  поводу  заметила:
  - Видишь,  как  много  значит  искренняя  молитва  и  обращение  к  Господу… А они, безбожники, всё   хотят  за  просто  так  получить.   
    Я  ничего не ответил.  Но  подозрение  в душе  поселилось… Вдруг  она  права, кто  же знает.