Шум раковины

       Вдоль берега, изогнутого подковой,
выводит своих жеребят бухта Табунная.
Резвятся юные кони, фыркают.
Вдруг налетели стрекозы, заслонили солнце и бухта Табунная,
перепуганная,
ошалело пускается в бег
             с храпом и ржаньем,
с пеной у рта, необузданная, ворочая желваками,
несётся со всех копыт прямо на скалы, восставшие грудью,
и разбивает морду кобылью.
                То ли молнии всплеск,
то ли искры из глаз -- резануло сосну, что ухватилась, как коршун,
вековыми корнями за скалы,
поросшие влажными мхами.


Раздался треск и вспыхнул огонь!
     Крохотный сверчок-певун
стрекотал веками в её густо-хвойных ветвях,
потирая лапками о чёрное брюшко, и так усмирял дикие набеги моря.
       Пылай, сосна, пылай, ворованным огнём! И ты, пожар,
на крыльях ветра отлетай над таежным поголовьем,
не смыкай ресниц,
                пусть смоль и гарь пробьют слезу,
затвердевшую под шероховатой корой твоих век!
       Стрекочи и пой, сверчок, не умолкай,
вплетай в трескучий хор деревьев безутешные ноты,
которые и Гефест ковал!
          Подняв над волнами лошадиную морду,
плывёт корабль, пылающий в огне, скрипят, паруса и снасти,
чёрные от ярости.
Так движется звезда над нами, колыша плавниками,
в ту даль, где песнь не умолкает.
Отпусти поводья! Кто ты? конеборец или поэт?
        Вкривь и вкось пиши, мачтой своей пиши на облаках,
разорванных молнией, пиши хлыстом на волнах,
до безумного звука, до рёва высеки море, надкуси его вену,
выплесни наружу все его сны, его хаос.
…Слова, как рыбы, залегли на дно,
под камнями прячутся крабы.
И горечь, и гарь, и песок на зубах, скрежещущий,
как смычок на струнах.
Играй, пока скрипка горит в твоих руках!
Море храпит, глаза на выкате, и дичится тебя, заклеймённого
его подковами.
Слова, как улья, выветрены
и чистый звук, утративший свой дом,
бесприютно блуждал над водою.
      И если он не находил уста,
то помещался в раковину, выброшенную на берег, и жил там
в известковом лабиринте, где время и пространство
ещё тождественны друг другу
и не томятся замыслом.