Ч. 2. Гл. 11. Светица

Ч.II. ОБЕРЕЖНЫЙ КРУГ. Гл. 11. Светица.

1

В Светицу приехали, когда день разгорелся ни с чем несравнимым осенним теплом. Село отчаянно сопротивлялось обычной для глубинки разрухе. Сопротивлялось своей обустроенностью, огромными ухоженными избами и такими же огромными, уже хватившими золота берёзами возле них, окаймлённой ладными заборчиками чистой улицей, весёлой прозрачной речкой, на которой бабы полоскали с мосточков бельё, небольшим стадом, мирно выщипывающим на другом берегу остатки напоённой солнцем травы. Вероятно, благодаря тому, что в своё время Светица была признана неперспективной, сюда массированно не вторглась тяжёлая техника, не процарапала с болот к реке рыжие канавы, не исполосовала в клочья само село. Людская полузабытость пошла селу на благо.

Однако по своему прошлому приезду Слава знал, что за патриархальной декорацией на окраинах села прячется убогая квадратность «казённых квартир», безликость рваных улочек, выжженная мазутом земля около тракторной мастерской, замершие в беспробудном сне трактора около дощатых кривобоких сараюшек, куда снуют с пойлом для скотины женщины и где хранят мотохлам и ведут беседы «за жизнь» мужики…
   
Сельское закулисье прорвалось в уютный центр села руганью двух тёток у магазина:

– …Твой Хаммер мою Шкоду разорвал! Догадался Витька-поганец на кошках кобеля натаскивать, – кричала одна.

– А когда твой Опель моего Сузуки задавил и по улицам таскал, небось кричала, что сам гусь виноватый?..

– Сам и виноватый, коли из загороды башку высунул…

– Вот и ты держала бы свою шкодницу дома. Всех котов с ума посводила стерва гулящая. Крыс развелось немеряно, а они по ночам вертихвостку твою песнями тешат.

– Я вот ужо твоего кобелину на улице встречу да прогуляюсь палкой по хребтине, чтобы и носу не казал… или отравой привечу.

– За своим кобелём смотри… Вчерась с Тойотой слипся. Так бы стояли бы до сих пор любовнички, коли бы Витька их дубинкой по задницам не разлепил.

Из магазина вышел покачиваясь мужик, оглядел тёток мутным взглядом, с трудом сконцентрировал взгляд на ребятах:

– Борода, добавь червонец, – заискивающе-просительно посмотрел он на Славу. – Не даёт гадина в долг.

Обе тётки, забыв «иномарочные» разногласия,  мгновенно переключились на мужика:

– Не стыдно роже клянчить? В хозяйственный, эвоно, поди, там чё-нить дадут утробу пожечь, – закричала одна, угрожающе размахивая руками.

– Не давай ему, парень. А то Галька и тебе глаза повыцарапывает – трезвым сволочина не бывает…

– Тьфу, – плюнул мужик, услышав ненавистное имя. И, широко раскачиваясь, запереваливался в сторону стоявшего по соседству хозяйственного магазина.
 
Ни у скандальных теток, ни, тем более, у мужика, который забыл самоё себя и помнил только ненавистную Гальку и освобождающую от ненависти «чекушку», спрашивать о пожилых жителях не хотелось. Ребята зашли в магазин. Пухлая продавщица, деловито позёвывая, что-то неспешно переставляла на полках и на незнакомых посетителей не обратила никакого внимания.

– Здравствуйте. Подскажите, к кому из пожилых жителей здесь можно обратиться, чтобы про старину порассказали?

Продавщица нехотя оторвалась от своего занятия и, нисколько не удивившись вопросу, наморщила лоб, пытаясь мысленно собрать воедино посетителей магазинчика.

– Совсем-то старых нет в селе. Если только Маньку привезли… Так она лежит всё боле. Не ходите к ней – глухая, пахнет у неё не добро – Анька на работе, не всегда успевает бабку обиходить. Да и нет у тётки Мани ничего, в деревне всё осталось… Вы по деревням-то проедьте. Людей не найдёте, так в нежилых домах поищите… Немного  кто к нам ездит. Наверное и иконы где в домах позавалялись. Искать надо всё. Не магазин, не привезут… – тяжело вздохнула продавщица. Она, вероятно, приняла их за «чёрных» собирателей древностей, каковых немало болталось по деревням, сколачивая себе первоначальные капиталы.

Ребята вышли из магазина. Рядом с ним стояло здание всё ещё непривычной для русской глубинки администрации поселения. На дверях её висел большой амбарный замок.

– Не судьба… – облегчённо вздохнул Сергей, который со студенческих лет не переносил официальные органы, хотя они давно уже перестали быть анклавами испортившей его жизнь партии. – Пойдём в церковь. Батюшка должен знать старушек. Они все должны поближе к храму держаться. Защитницы… Земли Русской.

Купол церкви голубел невдалеке. В прошлый Славин приезд церковь возвращал из забытья старенький оптимистичный батюшка в залатанной серой рясе – отец Николай. И старушек, действительно, он знал наперечёт, ибо они теплили скромный огонёк праотеческой веры и в охраняли его от студенящих ветров перемен. Тогда отец Николай первым делом вручил фольклористам по простенькой картонной иконке Владимирской Божьей Матери, помолился за их успех в собирании старины и повёл к себе чаёвничать.
 
– Народишку-то немного осталось по деревням, старушонки всё боле. Потихонечку с Божьей помощью с ними храм и восстанавливаем, – ворокотал он радостным тенорком. – Да и мужики в стороне не стоят… есть ещё мужики-то, не повывелись на Руси. С Божьей помощью живём – не тужим. И за нами людишки будут жить с Божьей помощью. С Божьей помощью даже и лошадку из болота вытягают, неужто люди не вылезут? Вы-ы-ылезут… С Божьей помощью всё, ребятки,  делается… А без Бога – не до порога…

Это «с Божьей  помощью» не сходило с уст отца Николая – так, что к концу недолгого разговора у Славы и студентов возникло ощущение витающего рядом и помогающего людям во всех их начинаниях Бога.   

–  Здание-то содержать нужно, да и вам на что-то жить, – заметил кто-то из меркантильных студентов, намекая на латанную-перелатанную рясу батюшки.

Отец Николай, ввергнутый в пучину мирских забот, сразу поскучнел:

– Храм Божий не злато приращивает, людьми прирастает. Люди Храм содержат. Коли Богу угодно, так и без злата украсит… Эвоно, с Божьей помощью люди и оконца в Храме поставили, и полы перестелили, и купола выголубили. А жилище для себя сделать Богу не угодно, так и в сердечке человечьем, на самой задворенке ему тепленько будет, если пустят его туда… И оттуда поможет человеку…

На сей раз поднятая из руин отцом Николаем церковь встретила рецепшеном – трудно было как-то иначе назвать стойку с разложенными на ней иконками – картонными, как и в прошлый раз, но уже наклеенными на глянцевые дощечки, вставленные в застеклённые рамки. С икон взирали снизведенные до обычной земной красивости и стыдливо прикрытые громоздкими ценниками человеческие лики розовощёких Богородиц, интеллигентных Спасителей и разодетых в позолоченные одежды дремучих святых.

В гулкой каменной пустоте церкви раздались шаги, из алтаря вышел строгий моложавый священник. Он высокомерно благословил ребят, и когда они представились, презрительно хмыкнул и безапелляционно утвердил:

– Фольклорная экспедиция… Язычество собираете… В эти края правильно приехали. Здесь самые что ни на есть язычники живут. Будет тут воронью пожива.

– Почему же язычники, батюшка? – вежливо возразил Сергей, – Здешние люди храм выстроили, а когда безбожники его порушили, снова из руин подняли.

– Во имя Господне постарались, – обвёл священник рукой вдруг неуловимо изменившуюся и опахнувшую могильным холодом фарисейства церковь. – Да Господь не благословил их в вере истинной оставаться, в дремучесть низверг за грехи их.

Он повернулся к алтарю, давая понять, что аудиенция закончена и почитателям язычества пора покинуть обитель святости, истово перекрестился и раздраженно пробурчал:

– Даже старухи по домам молятся, в храм Божий силком не затащить. Совсем не стало дохода святому месту.

Разительное отличие высказанного от того, что проповедовал отец Николай, привело Славу в недоумение:

– Старушкам тяжело вёрсты до церкви считать, вот они дома и молятся, Бога в сердце держат. Отец Николай, который до вас здесь служил, так говаривал, – безуспешно попытался он скрыть свою неприязнь к новому светицкому пастырю.

– Не божественному отец Николай неразумных поучал. Не зазря его от пастырского служения отлучили. На Борке требы языческие пред кладезем да деревами правил. За то его старухи почитали. На языческие подношения он храм обустроил… Не место здесь язычникам! Подите вон, – зло бросил священник.

Не обращая больше на него внимания, ребята перекрестились на старинный небольшой образ святого Николая, который резко выделялся среди аляповатых  икон-картинок, по очереди приложились к нему и вышли из церкви.

–  ХРАМЫ – УКРАСА ЗЕМЛИ – ИСЧЕЗНУТ ПО ИСТЕЧЕНИИ ВЕКА АЗ. В УБЕЖИЩАХ СЛУЖИТЕЛЕЙ СВЯЩЕННОГО ЗАКОНА БУДУТ ХРАНИТЬСЯ КАК РЕЛИКВИИ ОСТАНКИ БРЕННОЙ ПЛОТИ СВЯТЫХ МУДРЕЦОВ. ВСЁ СМЕШАЕТСЯ В ЭТОМ МИРЕ: ТО, ЧТО БЫЛО ВЫСОКИМ, СТАНЕТ НИЗКИМ. ОБИТЕЛИ НАПОЛНЯТСЯ БЕЗЗАКОНИЕМ И ВЕРООТСТУПНИКАМИ, ЗАБОТЯЩИМИСЯ ТОЛЬКО О ПЛОТСКИХ НАСЛАЖДЕНИЯХ В ЭТОЙ ЖИЗНИ. ЗЕМЛЮ БЫСТРО ЗАПОЛНЯТ НЕЧЕСТИВЦЫ, А ИСТИННЫХ СЛУЖИТЕЛЕЙ ЗАКОНА ИЗГОНЯТ ИЗ ОБИТЕЛЕЙ  НА ВСЕ ДЕСЯТЬ СТОРОН. – Оглушенный разительной переменой, которая произошла в теплом и добром храме, Слава не заметил, что произнёс заповедный текст вслух.

– Ты о чем, Слав? – спросила Светлинка и, несмотря на то, что была огорошена недоброжелательным приемом не меньше его, попыталась придать своему голосу беззеботное спокойствие и весёлость:

– Не переживай. Батюшки – тоже люди. А люди всякие бывают. И такие тоже…

– Да уж… Может он с прихожанами и иначе общается? Только с нами так? Однако не хотел бы я быть прихожанином этого храма, – сокрушенно покачал головой Сергей. – Злобой веру не удержать, только отвращает от неё людей…
 
 – Добро есть, – припомнил Слава поучение Наставника. –  Из одного человека его вытопчут, в тысяче других останется. Из тысячи вытопчут – кто-то один его сохранит. Так мне дядя Вася говорил, – глянул он на Светлинку и ободряюще улыбнулся.

 – Из дяди Васи хороший священник получился бы, – откликнулась она и, успокоенная знакомым именем, перевела разговор, – Что за Борок, Слав?

 – Место такое здесь есть… Почитаемое место. Святое. Считается, что на Борке останавливалась Богородица с младенцем Христом, когда спасалась от Ирода, – ответил Слава коротко.

 На Борок – высокий холм – в праздники стекалось население округи: старушки в старинных сарафанах-восьмиклинниках, принаряженные в яркие цветастые парочки женщины, седобородые деды в холщовых штанах, бритобородые мужики в наутюженных костюмах, по случаю праздника намытые до розовых щек и ясных голубеньких глазёнок ребятишки…

 Борок был священным местом округи, как святыми было всё, что находилось на нём и в нём: многовековые сосны, истекающий из холма родничок, могилки усопших. Раньше здесь стояла часовенка, разобранная в годы лихолетья. Её место заняла ёлка с иконой. Ёлку тоже срубили… «Земля-то всё едино святой осталась», – утверждали светицкие старики, с которыми довелось пятнадцать лет том назад побеседовать Славе.

 Народное предание мало считалось с Евангелием, полагая, что именно Русская Земля приютила Пресвятую Мать Марию со Своим Божественным Сыном и за то Богородица почитает её своим Домоми. Народная память сохранила даже путь, по которому шла Богородица, спасая от Ирода божественного младенца. Одним из мест отдыха на этом трудном пути и был Борок...

 Сергей скептически хмыкнул:

 – В Египет они вроде бы убежали…

 – В Египет, так в Египет. Может и так называлось селение, которое их приютило, – засмеялся Слава. – Правда, Бухару, Париж, Флориду я по нашим местам встречал, а вот Египет... Наверное, где-то дальше на севере такая деревня находится?


2

Поездку на Борок пришлось пока отложить. Священный холм находился в стороне от деревень и наезженных путей. За ним располагалась только одна, скорее всего, уже нежилая деревнюшка Заборье. И ребята, посовещавшись, решили побывать на Борке под конец своей недолгой экспедиции, когда посетят стариков. Место – оно вечное, а люди могут уйти в любой момент.

Всё в Светице и в окрестных деревнях было, как и тогда, в первую Славину поездку… увы, кроме стариков. Слова сельмаговской продавщицы: «Совсем-то старых нету в селе» – выплеснулись за околицу села и затопили округу.
 
Теперешняя добротная оснащенность экспедиции разбивалась об отсутствие в деревнях не только стариков, но, нередко, и вообще людей. Деревни стояли пустёхонькие, если вообще места, на которые указывала карта, не были затянуты молодым подлеском. Ни Сергей, ни Светлинка такого явно не ожидали. До встречи с реальностью они представляли экспедицию всполохами света: Сергей – по студенческим поездкам, Светлинка – по радостному деревенскому детству.

Когда «козёл» готовился покинуть очередную опустелую деревню, Сергей зло хлопнул дверью машины:
– Всё развалилось, Славка. Всё… Будто Мамай прошёлся. Что произошло? Раньше в деревнях будто в сказку окунался, а сейчас?.. Вымерли все! Теперь я представляю, как вымерли мамонты…
 
– Давно ты, Скиф, не был в экспедициях. Пора забыть про «раньше». В постиндустриальном обществе живём. Мамай перед ним, что телега перед самолётом. А оставшийся народ очарован…

Однако Слава не разделял пессимизма друга. Эпоха стройной жизни сменилась хаотическим переплетением информационных потоков, долженствующих изображать жизнь, на его глазах. И он постепенно привык к тому, что разваленные сознания перестали удерживать полноту мира даже в деревенской тиши. Он привык к пачкам фотографий комсомольской юности древних уже старушек, к их надтреснутому бормотанию «Вставай, проклятьем заклеймённый», к заброшенным на чердаки и только поэтому не расколотым на дрова старинным иконам, к серпасто-молоткастым орнаментам на русских печах. Люди «той эпохи» ушли… почти все! Теперь собиратель радовался даже истрёпанным тетрадкам, ибо в них хранились записанные от бабок заветные слова, которыми молодые мамашки отваживали от ребятишек подстерегающие их болезни: «… стоит чисто море, на чистом море – Буян-остров, на Буян-острове – дуб кряковист корнями вверх, ветвями вниз…». 

«В СТАРИКАХ ПРОЯВИТСЯ ТО, ЧТО СВОЙСТВЕННО ЮНЫМ, А ЮНОШИ БУДУТ КАЗАТЬСЯ ПО ХАРАКТЕРУ СТАРИКАМИ И ОБЛАДАТЬ СТАРИКОВСКИМ УМОМ» – вспоминал он в такие моменты текст деревенского Апокалипсиса. Сумятица просочилась и в жизнь деревни…

Огромная часть сил и экспедиционного времени теперь уходила на поиски людей в полупустом пространстве. Хранитель знания, отдав собирателю своё сокровище, посылал его к другому хранителю. И фольклорист пробирался в следующую деревню – уже не по весёлым дорожкам через золотистые голубеющие васильками поля, не через луга, напитанные многоцветьем трав, а по изрытым просекам, глубокие колеи и гнилые болотины которых были небрежно завалены ощепками досок.

***

Табун лошадей, спрятанный в «государева козла», натужно рычал и, пробукосывавая в грязи, завидовал стройной сивой кобылке. Кобылка почти вровень с «козлом» легко везла грузного, словно лесовик заросшего волосами седока. Она неспешно трусила поверху глубокой выбоины, по какому-то недосмотру картографов получившей право именоваться дорогой. Мужичонка, оседлавший кобылку, явно был насельником Большой Земли, обделённой вниманием и заботой государственных мужей и потому-то не исходящей злобной слюной на свою участь.

Слава понял, что кобылка трусит рядом совсем не потому что их траектории совпадают.  Мужичок целенаправленно правил лошадь параллельно УАЗику, с интересом посматривал на попутчиков и натягивал поводья, когда кобылка пыталась вырваться вперёд.

Миновали развилку. Увидев, что машина завернула в сторону деревни, мужичок пришпорил свою стройную сивку, она легко обогнала неповоротливого «козла» и скрылась за кустарником. Справа показались крыши домов. «Козёл» остановился перед свежевырытой, но уже залитой жидкой грязью канавой. Бессмысленность канавы была очевидна. Обеими концами она упиралась в крутые земляные стены, которые окаймляли непроезжую даже при небольшом дождике дорогу.

Мужик уже спешился и стоял на другой стороне канавы. Кобылка наклонилась к небольшому травяному бордюру, без всякого любопытства подняла голову, окинула влажным глазом гостей и снова увлеченно занялась выщипыванием жиденькой полузасохшей осенней травки.

Слава с Сергеем вышли из машины

– Добрый день! У вас тут что, водопровод делают? – пошутил Сергей.

– Последний день всегда добрый. Канализацию у нас проводят, чтобы заезжих молодцов по ней спускать, – саркастически ухмыльнулся мужик, вытащил из-за спины руку, в которой оказался топор, и прищёлкнул ногтем по звонкому, остро отточенному лезвию. – Ну, кто первый ко мне? Помолиться на той стороне можно. Последнее желание окромя этого, уж извиняйте, исполнять не буду – в средствах ограничен.

Ребята растрялись, не зная, как реагировать на такое приветствие.

– Встреча однако! – негромко пробормотал Сергей. – Даже и в деревнях теперь машину надо покидать с монтировкой…

Из УАЗика вылезла надевавшая сапоги Светлинка. Взгляд её упал на мирно пасущуюся лошадь.

– Здравствуйте, дяденька! Какая лошадка у вас красивая! Можно потрогать?

Не заметив напряжения мужчин, с наивной непосредственностью она перескочила через канаву – так, что Слава с Сергеем не успели ничего сказать и лишь растерянно переглянулись.

– Потрогай. Потроги бесплатны, – буркнул ошеломленный её безбоязненным стрекотом мужик и крикнул шарахнувшейся от девушки лошади:

– Тпру-у-у, Мерседес!

Лошадка встала, как вкопанная, опасливо косясь на атаковавшее её воздушное создание и поводя боками под её нежными руками.

–  Как лошадку у вас интересно зовут, дяденька, – щебетала Светлинка, одновременно что-то приговаривая лошади. Затем вставила ногу в стремя и запрыгала на второй ноге, ловчась вскочить в седло. Лошадка нетерпеливо переступала, и девушке никак не удавалось это простое действие.

– Норовистая Мерседес у меня, – улыбнулся мужичок, глядя на её безуспешные попытки. – Смотри, как бы не скинула… У нас коллекционеры все. Иномарки коллекционируем. У кого животины больше, тот и олигарх. У соседа Бенц. Конь. Как в пару поставим – только быку Лексусу больший почёт… коровушек покрывает.

Светлинка вскочила наконец в седло:

– Ух ты-ы-ы! Дяденька, вы и пашете на лошадке? – восторженно крикнула она.

От звонкого крика кобылка вздрогнула, дёрнула крупом, Светлинка вылетела из седла и плюхнулась прямо в неглубокую грязь канавы.

Мужская компания, забыв разногласия, бросилась к ней – испуганной, но довольной пойманными острыми ощущениями.

– Вот те и ух ты,  – передразнил Светлинку мужичок, подавая ей руку. – Хороша-а-а. Вымазалась, как поросюха. – Он растерялся: непредвиденная ситуация явно нарушила какой-то до мелочей обдуманный план. – И что мне с вами делать, городские оболтусы?..

– Последнее желание исполнить. Поговорить с нами за жизнь, – мгновенно нашёлся Слава, не раз попадавший и в гораздо худшие передряги.

– Почто сюда-то пробираетесь? – отмяк мужичок, решив, что ничего плохого незваные гости на уме не держат, поскольку даже не отобрали топор, пока он отвлёкся на девушку.

– Так поговорить и пробираемся. Не тати мы. Не думай на худое,  – протянул Слава руку и представился.

– Жителей-то – я один и есть. Толиком меня зовут, Пешнёй кличут. Простите, коли так. Перепутал видать. Лонесь в Сидорково на чёрной машине двое подъехали – икону у старухи забрали, а саму бабку подушкой задушили… С похорон еду… Манька-продавщица сказала, что в магазин заходили, спрашивали про стариков. Грешным делом на вас и подумал.

Так вот почему деревни, в которые они пробирались в эти дни, вызывали ощущение неприветливой опустошённости – жители попросту закрылись в избах от ножом взрезавшего их землю инородного тела. «Чёрная машина», скорее всего, была тем самым наглым Нисаном, что от самого города преследовал их такой же чёрный УАЗик и сейчас, наконец, перевил с ним свой путь, вводя жителей округи в заблуждение. «Не сработала всё же дедова наука. Серая нить не прямо, так боком пересекла дорогу», – огорчённо подумал Слава, но высказывать свои мысли, разумеется, не стал.

– Вот паразиты, – выругался Сергей. – Бабку… за икону… Звери, нелюди. 

Слава жестом приостановил закипевшего друга.

– Заходили мы в магазин. Спрашивали. Но Манька как-то не так наш вопрос поняла… А может быть и с той, с другой машины тоже заходили?.. Каждый своё в деревнях ищет. 

– Ладно, вижу, что не мазурики вы. Машину чуток назад сдай и в кустики загони – никто не тронет… Если те, другие не приедут. Через канаву-то всё равно не перебраться… даже и «козлу», – соотнёс мужичок ширину и глубину канавы с возможностями УАЗа. – Пошли ко мне. Девчушке надо помыться да постираться. Баню я сегодня нежарко истопил – только чтобы сполоснуться после похорон. Мужиков-то в такую не приглашу, неудобно,  а девчушке – в самый раз. Ай-яй-яй, грязнуля-то ты какая, девонька! Ну, как есть поросюха… – переключился Толик на Светлинку, которая безуспешно пыталась оттереть с одежды и лица липкую глинистую грязь. – Разве можно лошадку пугать, коли норова не знаешь?..

Мужичок что-то говорил ещё – Слава уже не слышал. Он отогнал машину в кустики, куда показал хозяин, и компания с Мерседес на поводу отправилась в деревню.

3

Деревня состояла из трёх домов, два из которых пребывали в полузабытом состоянии – жизнь их, по всей видимости, поддерживалась приезжающими на лето дачниками. Высокий дом Толика, прикрытый глухим забором, словно крепостными стенами, сиял узорочьем резьбы – не аляповатой, надуманной от безделья творческими горожанами, а лаконичной, насыщенной древними смыслами, которые оттеняли, но не скрывали под собой монументальность строения. Деревенская обустроенность дома, обжитость двора резко контрастировала с неухоженными «дачными» обиталищами.

– На место, Ситроен! – скомандовал Толик грозно рыкнувшей колли. Собака виновато поджала хвост и, подметая длинной шерстью дорожку, проковыляла в раскрытые нараспашку ворота двора. – Помощник… И дом охраняет, хоть на цепке и не держу.
 
– Породистая собака-то, – восхищённо заметил Скиф. Его Шевалье умер от старости ещё при жизни бабушки – Скиф целый месяц ходил как в воду опущенный  и всё пытался разрешить для себя вопрос: есть у собаки душа или нет?

– Да уж не знаю, по какому она роду, а умный псина. Помощник… – повторил Толик.
 
Светлинке он указал на стоящую на задворке баню:

– Баенка эвоно стоит. Ты, девонька, помойся да постирайся сразу. Воды вдосталь. Погоди, бабкину одёжу дам.

Толик зашёл в сени, хлопнула крышка сундука и через минуту, пока ребята осматривались, вышел с аккуратным тючком:

– Не погнушайся, красавица. Чистенькая одёжа-то. Бабку мою помяни, – развернул хозяин тючок, в котором оказалась старинная льняная рубаха с браным орнаментом по подолу, плотный синий сарафан и длинный плетёный пояс. – В женской-то одёже боле себя девонькой почуешь, чем в штанах. До утра и твоя лопоть просохнет. У меня заночуете, коли так уж пришлось… – утвердил он. – Парни, заходите, не стесняйтесь. Мерседес распрягу, обихожу и чайник взогрею…

Через час они дружно сидели за большим столом с круглыми точёными ножками. Хозяин достал из печки большой чугун с жирными кусками баранины, поставил хрусткую капусту и ароматные солёные рыжики, заварил крепчайшего чаю, зачерпнул из стоявшей в кути кадцы огромное блюдо мочёной морошки.

–  Уж извиняйте, робята, один живу… не разносольствую. Даже и водочки нету-тки. «Отпуск» мне такой даден: пока пасу – водку не потреблять, волосы не стричь, а с бабой – всё, отоспался. Два года как померла бабка.

– Пастух? – чуть не подавился куском баранины Слава. Похоже, наконец-то им улыбнулась удача. В силу профессиональной необходимости именно пастухи сохраняли пласты древнейшего знания, поскольку вынуждены были искать согласия не только с людьми, скотиной и диким зверьем, но и с невидимыми «хозяевами» дворов, лесов, полей, лугов… Соединял их с неведомым людскому разумению миром заветный тайный «отпуск». Толик Пешня пас с «отпуском».  И кто-то ему этот «отпуск» дал! Значит, где-то поблизости есть «знающий», снабжающий пастухов чудодейными словами…

– Пасу, покамесь стадо под нож не запустили.

Сергей со Светлинкой не поняли всего значения нескольких проскочивших слов, Слава же напрягся и с трудом удержал готовые было вырваться вопросы про тайные обряды. Действующий пастух всё равно не расскажет. Надо узнать у Пешни про «знающего»: как его отыскать, какой подход к нему нужен, о чём он может поведать. Опытный собиратель народной мудрости и никогда-то не спешил с вопросами, а при намечающейся встрече с тайным знанием – и тем более.

– У вас колхоз ещё держится? – спросил он больше для того, чтобы поддержать завязавшийся разговор.

Похоже, что нейтральный вопрос зацепил пастуха за живое. Пешня аккуратно обтёр рукотёрником жирные пальцы и отложил вилку:

– Да какое там держится?! Как воровать разрешение вышло, кто у власти был, скорёхонько ручонки загребущие в закрома запустили. Завидущие глазёнки и поране того там шарились, ждали, пока послабление будет… Стадо осталось… Название одно, а не стадо. Тьфу, – сплюнул он. – Власть нынче даже и воровать-то толком не умеет – коров режут, тем колхознички и живут. Последние капли крови сосут из деревни кровопивцы, ждут, пока остатние старики перемрут, чтобы на том свете Богу не поведали про делишки их гнусные. Боятся Бога-то мародёры, тайком подворовывают. Вишь, поп-от новый настращал: мол, в церкву ворованное не снесёте, так ужо-ко вас Бог за задницы-то… Верующие ныне все. А ворованное в церкву нести жалко – для себя тащили-то, не для Бога. Да и какой Богу прок от ворованного? – риторически спросил он, глянув на икону в медном окладе. – Опустошение – дело не Богово. Вы – люди разъезжие, как в других-то местах народ живёт?

– И в других местах не лучше…

– О-хо-хонюшки, – тяжело вздохнул Пешня. – А вот правда люди бают, что русаков изничтожают? Грозятся, мол, до трёх мильонов сократить…

– Где дым, дядя Толя, там не всегда огонь. Живучие мы, однако.

– Мы-то живучие… в деревнях. А вы – не-е-ет, не живучие. Пальцем шшёлни и нет городского оболтуса. Поохладел народ к Земле, вот она, матушка, и остывает, рожать перестала, людишек не к себе, а в себя тянет. Свято место пусто не бывает. Зерно в земелюшку не бросил – сам туда заместо него ложись. Не живучие вы в городах. Нет, не живучие. 

– Думаешь перемрём?

– А кто вас знает? Перемрёте поди, – без сожаления, как что-то само собой разумеющееся утвердил Толик. – К тому всё идёт. Куды от трудов-то праведных бежите? Туды и поспешаете. Коли нечем будет жить, так и жить не будете, – закруглил он мысль подобно дяде Васе.

– А деревенские, дядя Толя, не перемрут?

Толик задумался. Он долго что-то мысленно прикидывал, морщил лоб, пыхтел, сумрачно поглядывая на гостей. Наконец лицо его прояснело.

– Нет. В этом поколении не перемрут. Трудненько будет. Много чего разучились делать. Глянь-ко, хлеб в магазине покупаем… Через старушечьи пенсии всё население к магазину привязали, отлучили от самостоятельности. Да не перемрём однако. Годика три придётся в чувство приходить, снова жизнь отлаживать. А покамесь картошкой перебьёмся. Кто-то и вымрет – кто душу дьяволу продал. И в старину такие были. Пролетарии. А люди-то ранешние из работы не вылезали… Дед Кеша на Светице до ста с лишком годов дожил. Бабка евонная ругается: не лежится старому хрычу на печи-то, опять в поля удрал. А он: смертушку, говорит, обманываю, придёт, а меня и дома нету. Смеялся: пускай, мол, смерть ноги топочет, подустанет и на кого ни на есть молодых рукой махнёт. На пашне дедко помер. Такой-то добрый дедко был – запомнился. Игрушки нам, ребятишкам, всё делал. Мы, бывало, в лес идём, а он на крылечке сидит: «Эй, робятёнки, куколку вам вырезал. С собой в лесок-от возьмите – от лиха охранит!» Возьмём. Куколка из берёзового полешка – небольшенькая. А он перекрестит нас: «Господи, бласлови! Ступайте со Богом со Христом! В лесу не плутайте, грибочков-ягодок сбирайте, хозяйнушке честь воздавайте!» Ты, Серёга, мне деда Кешу напомнил! – обернулся Пешня к Сергею. – Оттого я вас и из бандюганов вычеркнул. Точь-в-точь дедко Кеша – такой же огромный, белобрысый с рыжиной, глаза с прищуром…

Сергей смутился:

– У меня, дядя Толя, бабушка отсюда родом. А сам я никогда не бывал в Светице.

– Это неладно, что не бывал, – укоризненно покачал головой Пешня. – Прадеды-то в здешней земельке покоятся. Стало быть, здесь твоя родина. На родине надо бывать. Как без родины-то?.. В городах у вас спуталось все. Покойников-то, родителей, сказывают, в печках жгут… Прости меня, Боже, грешного! – перекрестился он: – У тебя, Серёга, жизнь впереди, глядишь, и потянет – обселишься здесь. Места у нас красивые. Светица одним словом. Сейчас разруху лесочком подзатянет – живи да радуйся… Так дедо Кеша может родственник тебе какой?

– Не знаю я…  Бабушка не говорила – молчала все. Боялась.

– Так как по батьку-то бабушку величали – знаешь поди?

– Иннокентьевна. Я и не догадался сразу-то, – смущённо улыбнулся Сергей.

– Ну так твой прадедко это и был – Кеша. Иннокентием не звали у нас. Кеша Рыжий да Кеша Рыжий. У тебя-то тоже рыжинка в волосах знатко. И бабку твою видал я – из города приезжала. Нарядная. Невестилась уже, а я мальцом ещё был. Парни за ней табунком ходили – паслись вкруг избы, ровно у пастуха хорошего. Дунька Кешина…

Сергей аж поперхнулся:

– Верно. Евдокия Иннокентьевна… Моя бабушка…

Он не ожидал от обретённой родины такой памятливости. Память родового места хранила образ молодой нарядной бабушки, хранила образ могучего весёлого прадеда!.. Теперь будет хранить и возвращенный образ своего блудного сына, Сергея. Вы-родка? Или у-рода? Только сейчас Сергей понял, что незримые нити соединяют человека с предками – как бы далеко он от них ни отстоял. И до тех пор, пока жив хотя бы один наследник рода, память рода неуничтожима.

– Бабушка говорила, что её брат в Светице остался…

– Дед Егор, – скорее  утвердил, чем спросил Пешня. – Жи-и-ив. Младшенький у Кеши Рыжего был. Как Кеша помер, Егора в подпаски взяли. Пастух у нас в те поры шибко знаткой был – обучил парня всей премудрости. Сколько-то времени Егор в пастухах проходил и исчез… Незнамо где был. Под старость в Светицу вернулся. В Заборье, на маткину родину убрался.  Оттуда матка-то его, твоя прабабка, из Заборья была взята. И посейчас дед Егор с бабкой там живут.

– В Заборье? – удивился Слава. – Я лет пятнадцать тому назад здесь был, сказали, что люди там не живут, и не пробраться в Заборье.

– Не пробраться… Кому как… Не каждый туда дорогу укажет. Да и водит там шибко – плутают. Егор-от неспроста там обселился. Знаткой старик! Ой, знаткой! – добавил Пешня уважительно.

– Дядя Толя, в чём он знаткой-то? – загорелись глаза у Сергея.

Слава вполне понимал состояние друга: поехал у мудрых людей совета спросить, а чуть ли не единственным «знатким» в этих местах оказался его двоюродный дед, о встрече с которым Сергей даже и не помышлял. Действительно, счастье нежданно-негаданно найти следы «знаткого» родственника – выпадает не каждому! Пускай поспрашивает про деда, а уж потом Слава доспросит про «неспроста» и почему охраняется эта деревня от чужаков.

– Да как не знаткой? Даже и по молодости – скотина ли у кого пропадет, в лесу ли кто заплутает – всё к нему ходили. Самого хозяина-лесового Егор в кабале держал – по его слову леший отобранное возворачивал. Да и по простому – скотина ли заболеет, робятишки ли – тоже к Егору ходили. Сейчас-то дед на мелочи не разменивается, у кого уж край подступит – тем поможет… Побаиваются его.

– Ты-то у него бывал, дядя Толя? Ты же пастух, – вмешался Слава.

– Приходилось… Он мне «отпуск»-от дал… – Пешня осёкся, сообразив, что брякнул дотошным гостям лишнее.

Чтобы снять мгновенное возникшее напряжение, Слава успокоил Толика собственным знанием деревенских тайн:

– С «отпуском»-то, мужики сказывали, больно хорошо пасти. Даже когда волки лютуют – скотину не тронут…

 – Не видят они коровушек. Верно. Коровушки волкам пнями кажутся, – расслабился Пешня, выдав ещё одну заветную тайну. – И сейчас ить волки никуда не делись. Бегают…

– А я вот никак не могу понять: «отпуск» – это предмет какой, или слова какие даются?

– Это уж вы, ребятки, у деда Егора поспрошайте. Мне нельзя про то сказывать – «отпуск» силу потеряет. Не велел дед языком-от полоскать. Съездите в Заборье, к самому-то. По-родственному – всяко не откажет.

Чувствовалось, что у Пешни чешется язык желанием развеять любопытство ребят, но сдерживает жёсткий запрет деда Егора с угрозой утраты силы «отпуска». Слава не стал нажимать – тайна «отпуска» была ему известна, и смысла в утрате Пешней магических способностей фольклорист не видел. Пусть себе пасёт.

– Так нам-то как-то в Заборье можно попасть, дядя Толя? Не заплутаем?

– Дорожка знатко. Пройдёте. Ходят люди-то. И туда, и оттуда.

Пешня внезапно закрылся, как закрывались все, у кого спрашивали про тайну в лоб. Он опять проговорился и, вероятно, сейчас ругал себя за излишнюю болтливость. Но слово – не воробей…

– А оттуда кто ходит?

– Байки это, – попытался вывернуться пастух, – Бабы сплетничают, будто бы из Заборья какие-то незнамые люди через Светицу проходят. Да там только дед Егор с бабкой и живут, вокруг болота – людей нету. Байки…  – как-то неестетственно махнул он рукой. – Притчится там. Плутают…

– А как же нам-то туда попасть? Деда-то надо бы навестить, – перехватил разговор  Сергей.

Видимо, вспомнив, что по крайней мере один из пришельцев связан с дедом Егором кровными узами, Пешня ответил:
 
– А я вот как вас научу: по пути на Борок загляните, там дозволения у родителей спроси. С Борка дорогу на Заборье увидите – одна всего и есть-то там – болота кругом. Дорога докуда дотянется – доедете, а дале тропочка будет – по ней идите и шагу в сторону не смейте сделать. Коли нога с тропочки сошла – всё!.. обратно можете ворочаться… Если сможете… Не будет пути…

4.

..........

5

Ребята переночевали в гостеприимном доме пастуха и утром собрались в Заборье. Толик указал направление, объяснил, как не заблудиться в переплетении дорог и дорожек, с трудом найденным огрызком карандаша начирикал схемку. Пока Слава прогревал машину, он отозвал в сторону Сергея, что-то долго и настойчиво ему внушал, поглядывая не слышат ли Слава со Светлинкой, достал из кармана фуфайки небольшой, похожий на ладанку тканевый мешочек и вложил гостю в руку.

– Это для тебя! Друзьям твоим знать ни к чему, – наконец громко сказал он – так, чтобы голос долетел и до отстранённых от беседы спутников Сергея.

– Ну вот, и на Борке побываем – не туристами, а по делу, – постаралась вернуть себе состояние умиротворённости обиженная хозяйским недоверием Светлинка, до того порхающая радостной бабочкой после вчерашней бани и сна на тёплой печке.

– Побывайте-побывайте. Борок – как чистилище, дурь из человека вычищает и дорожку платом пред ним расстилает… или преграду неодолимую на пути ставит, – не заметил или не показал виду, что заметил её обиду Пешня.

– Скиф, что тебе Пешня сказал? А что такое в мешочке? – не смогла скрыть девушка любопытства, когда машина отъехала.

 – Сказал, что на Борке любопытные варвары во длинноносых француженок превращаются. Длинный нос хочешь иметь или свой предпочтёшь оставить? – отшутился Сергей – так, что стало понятно: не скажет.

До Борка добрались без приключений. Ну, почти без приключений, если не считать приключением пролетевшую перед  самым ветровым стеклом УАЗика чёрную ворону. Даже краткое мгновение, что пересекло взгляд вороны со взглядами людей, отразило в непроницаемо-чёрных глазах ненависть, злобу, страх, презрение, и ещё что-то, что ужасом пошевилило волосы на голове; казалось, что вороньи глаза вобрали в себя тысячелетия мрака.

Светлинка, перебравшаяся на переднее сиденье, чтобы сверять путь УАЗа с Толиковой схемкой, отшатнулась и вжалась в спинку кресла:

– Кошмар какой! Фильмы ужасов отдыхают… Слав, тебе не кажется, что эта тварь будто чёрную пелену на дорогу накинула? Мне кажется…

Она пожмурилась, потёрла глаза пальцами, пытаясь прочистить их слезами, как делала после долгого сидения за экраном монитора. Действительно, Слава тоже почувствовал, что чёткость окружающего мира, какая бывает только в чистом осеннем воздухе, сменилась непонятной размытостью, в глазах появилась напряжённая резь, взгляд рассредоточился.

– Кажется… – остановил он машину.

– Что там такое увидели? – спросил Сергей. По всей видимости, он был погружён в какие-то свои размышления и помеху не заметил.

– Ворона. Чёрная. Перед самой машиной пролетела.

– Ну и что?

– А то!... – внезапно резко ответила всегда уравновешенная Светлинка. – Ты спал, и дальше спи себе на здоровье.

Слава почувствовал, что где-то в глубине души и у него начаинает подниматься раздарение – и против Скифа, и против Светлинки, и против непонятной Светицы. Он не хотел ехать ни на какой Борок, ни в Заборье, где живёт какой-то полоумный дед, раздаёт пастухам бестолковые «отпуски», а люди свято верят в чудодейственную силу шарлатана.

– Обратно надо ехать. Плохая примета, – сдержал он раздражение.

– Ясно, – лаконично ответил Сергей, вышел из машины, развязал мешочек, запустил в него пальцы и косым крестом рассыпал перед машиной какой-то порошок.

Тут же зрение вернуло себе чёткость, сознание прочистилось, закипающее раздражение растворилось. Светлинка обмякла и прикрыла глаза. Сергей снова забрался в машину:

– Ну как? Лучше?

– Что это было, Скиф?

– Толик предупреждал, что на пути помехи могут быть… Порошок какой-то дал, чтобы путь рассечь. – Сергей запустил пальцы в мешочек, достал щепотку коричневого порошка, поднёс к носу… – А-а-апхчи! – вздрогнул УАЗик от его богатырского чиха. – Нюхательный табак…  А-а-апчхи! Хотите… А-а-апчхи!...попробовать?

– Да уж, чего только не придумают от нечисти. – засмеялся Слава. – Смотри себе-то дорогу не зачихай.

– Никогда бы не поверила. Не верила ни в приметы, ни в суеверия. Чёрных кошек никогда не боялась. А тут – ворона. Тебе Толик про неё сказал, Скиф?

 – Нет. Сказал только, что помехи могут быть на пути. А вас пугать не хотел.
Борок – высокий холм – показался внезапно. Он вынырнул из густых лесных зарослей и встал перед машиной древней богатырской заставой, охраняющей подступы к неведомому сокровищу. Разбитая дорога испугалась и резко вильнула в сторону, огибая препятствие. К Борку с неё вёл чистенький неизъезженный отводок. Отводок напоминал аллею в ухоженном парке: по сторонам его отсутствовала обычная захламлённость сельских просёлков, за ровным рядом берёзок, что окаймлял отводок, вырисовывались могучие ёлки. Дорожка – чистенькая и ровная была устлана подорожником и густо расцвечена маленькими кустиками душистой ромашки .

– Благолепие!

–  Ухаживают…  Место святое, – отозвался Слава.

 Если бы не свежий автомобильный след, местами содравший с отводка траву, можно бы было представить себя в ещё не загрязнённой наносами цивилизации древней светлой Руси.

–  Слав, давай здесь машину оставим? Кажется, на машинах тут не ездят. Это невежа какой-то на машине пропёрся…

– Не ездят. А невежи, похоже, старые знакомые. – помрачнел Слава. – От города нам невежливо дорогу перебегают… как та ворона.

Сергей, в отличие от Светлинки, понял, каких невеж имеет в виду Слава.

– Думаешь они? Может местные кто?

– Они. Не сомневаюсь. Местные под страхом смерти обычай не нарушат – хоть небольшую часть пути, но пройти по следам Богородицы. Без нужды на Борок не пялятся? Кладбище там. Даже гроб с машины здесь снимают и в горку на руках поднимают. Наверняка наши знакомцы и наверху наследили. Пойдём посмотрим?

Ребята вышли из машины. Пустынность места, какая-то отрешённость его от реальности, издали ощущаемый покой погоста навевали почтительное чувство – казалось, высокий холм воплотил в себе непостижимую разумом Вечность, а прямой отводок, окаймлённый позолоченной листвой берёз, символизирует ведушую в Вечность дорогу.

Отводок тянулся не более чем на двести метров и взбирался на пологий склон холма. У самого подножия дорожка раздваивалась: вторая дорога – такая же чистенькая и аккуратно обсаженная берёзками – обвивала холм широкой лентой. Слава, вызнавший про Борок ещё в прошлый свой приезд в Светицу, свернул на неё.

– Нам сюда. По прямой дорожке покойников заносят, – так мне местные говорили. Не для живых она. Кто в похоронной процессии здесь проходит, после похорон смертную дорогу с себя смывает. Иначе вслед уйдёт… Потому у Толика баня и была истоплена.
Машина, проехавшая перед ними по заповедной дороге, при въезде на холм пробуксовала, вырвала клочья травы и проковыряла в песчаном грунте две похожие на пустые глазницы ямы. Видимо, не сумев взобраться на Борок, остановилась здесь – на «покойницкой» дорожке виднелись отпечатки следов двух человек – и туда, и обратно.

Ребята обошли вокруг Борка. С противоположной стороны, почти из самого холма истекал прозрачный ручеёк, у которого стоял обвешанный полотенцами деревянный крест с образком Богородицы. Чуть подальше наверх вела широкая деревянная лестница. Как рассказывали жители, в праздники на каждой ступеньке лестницы богомольные старушки читали коротенькие молитвы, и подъём на Борок иногда занимал у них не по одному часу.

Слава раздал Сергею и Светлинке загодя приготовленные медные монетки, первый бросил монетку в родничок, маленьким берестяным ковшичком, что висел рядышком на дереве, зачерпнул хрустальной воды и напился. Ребята последовали его примеру. Потом умылись – не растирая воду по лицам, а давая ей свободно стечь вниз. И только после этого поднялись по чуть присыпанным осенней листвой ступенькам. 

Лестница привела их  прямо к  дверям небольшой свежесрубленной часовенки, которая стояла внутри ровного круга, образованного могучими соснами и натоптанной дорожкой вокруг них.

– Старушки на коленях вокруг сосен ползают, по обету, – поведал ребятам Слава, подошёл к могучей сосне и выколупал из-под коры монетку. – Деревьям молятся…  Потому новый батюшка Борок и невзлюбил – не в церковь, а «древам и кладезям жертвы приносяху». 

Когда-то, как рассказывали светицкие старики, на Борке стояла часовенка, окружённая многовековыми деревьями. В праздники жители Светицы, помолясь и не вставая с коленей, ползли вокруг неё по-за ровному кругу сосен, останавливались, крестились на часовню и, исполнив данный Богу обет, оставляли в часовне узорчатые платы. В годы лихолетья часовню разобрали, и подношениями жители начали увешивать сосну, на которой, по преданию, явился образ Пресвятой Богородицы. Ёлку тоже срубили…  Но вырубить и выкорчевать людскую память не смогли. В глазах вереницы ползущих на коленочках старушек старинная часовня с крестом сохранилась, женщины помоложе, повторяя за старушками и не зная сути священнодействия, вернули ещё более древнее молебствие – деревьям. Новая ненамоленная часовенка ещё не успела стать «сердцем» Борка, и светицкие старики не отрицали ни одного из свершаемых здесь действ, если видели в них почтетельное отношение к заповедному месту. «На Борке земля святая … в праздники раскрывается. Всё едино – деревья ли, часовня ли, родительские ли могилки. Силу свою человеку святая земля отдаёт» – считали они.
Двери в часовенку были прикрыты, но не заперты. Сергей открыл их, и тут же густую погостную тишину разорвал надтрестнутый звон. Светлинка испуганно схватила Славу за локоть и прижалась к нему, Сергей перекрестился. Славе звон был знаком – так же некогда брякотал шевелимый сквозняком осколок стекла а часовне, извлечённой из небытия в Стрелице. Так, надреснутыми колоколами, повсеместно дребезжат сейчас некогда наполненные чистыми малиновыми звонами глубины Руси.

– Разве могли наши знакомцы пройти мимо, не нагадить? – показал Слава на разбитые окна и усыпанный осколками пол с разбросанными бумажными иконками, узорчатыми полотенцами, вскрытыми ножом консервными банками с остатками тушонки и опустошённой бутылкой.

– Встречу подонков, собственными руками придушу, – бросил Сергей, за внешним спокойствием старясь спрятать ненависть к не единожды нагадившими на пути невеждам. – Точно, это те толстомясые уродцы, что подрезали нас в городе. Жаль, что тогда отпустил их, сразу надо было бить…  – стёр он ладонью с золотистой стены чётко пропечатанный ребристый кроссовочный след. – Спортом здесь занимались.

Насколько это было возможно, ребята поприбрались в часовне, вернули на божничку сброшенные иконы, развесили полотенца, найденным у порога веником Светлинка вымела мусор.

– Добро попалить не догадались… варвары, – поставила она на место веник.

– Не завидую я им. Даже если и со Скифом не встретятся, – попытался пошутить Слава. – Qui gladio ferit, gladio perit.

– Я латынь не знаю, – смутилась Светлинка. 

– Кто воюет мечом, от меча и погибает, – так римляне говорили. В фильме Александр Невский похожую фразу произносит: «Кто с мечом к нам придёт – от меча и погибнет! На том стояла и стоит Русская Земля!» – разъяснил Светлинке сказанное Сергей.

На погост привернул только Сергей.

– Не ходите. Толик не велел вам здесь гулять, – строго сказал он. 

Слава со Светлинкой остались у часовни, понимая, что встреча с родом – действо не для посторонних глаз и ушей.  Творила – так назывались в этих местах надгробия, представляющие собой массивный стол с лавками – были видны и от часовни.

– Прямо за ними и поминают? – спросила Светлинка.

– Так и садятся – прямо за творило. Мы ведь тоже когда за стол садимся – невидимо родители с нами сидят. Только забывать мы стали, что любая трапеза – это поминанье.
Он мог много порассказать про трапезу и про стол, повторяющий древние творила-могилы. Но со стороны кладбища послышался низкий утробный вой.

– Скиф…  там, – напрягся Слава, узнав волчий сигнал, каковой ему не раз приходилось слышать в своих странствиях

– Нет, Скиф вон идёт – показала Светлинка на могучую фигуру, показавшуюся из-за нагромождения перемежавшихся с соснами творил.

Сергей остановился, обернулся, показалось, что он помахал кому-то на прощание рукой.

Слава со Светлинкой бросились к нему:

– Что там, Скиф? Волки?

– Один. Белый с голубыми глазами. Откуда-то я его помню…

Не успели ошарашенные друзья больше ничего спросить, как Сергей присел на корточки и сжал ладонями виски, силясь что-то вспомнить.

– Нет… Не помню… Не вспомнить. Как будто память пытается вырваться из застенков… Нет! Не помню… – резко поднялся он. – Родову я нашёл. Большая родова! На почёте здесь! На Заборье дорогу нам открыла… Волк мимо пробежал. Белый с голубыми глазами. Взглядом как будто в сознание проник, перешевелил там всё. Сейчас там вспышки озаряют что-то, а рассмотреть и запомнить не успеваю. Быстро волк пробежал. Я даже и понять не успел, на собаку подумал. А это волк… и взгляд… 
Сергей попытался подыскать определение, но так и не найдя, махнул рукой:

– Эх, да ладно. Необычно здесь всё. Выше моего понимания. Поехали в Заборье…
Что-то в нём неуловимо изменилось: на лице блуждали отсветы рассеянной улыбки, хотя лицо посерьёзнело и как-то даже повзрослело, плечи расправились, глаза сияли каким-то нездешним светом. Он бросил ещё один прощальный взглд на погост, перекрестился, что-то прошептал про себя, достал из ладанки еще щепотку нюхательного табака и снова, как и после вороны, сыпнул его косым крестом впереди себя.

С обратной стороны холма, где дорожка спускалась к отводку, перед ребятами открылся узкий язык дороги, теряющийся в лесных дебрях.

– Вот она – дорога в Заборье. На неё будем выруливать…