Окончание. Потом я попрошу денег

Потом я попрошу денег взаймы у моей мордовки, тёти Маши. Денег мне нужно рублей сто до первой зарплаты. У тёти Маши деньги на книжке есть, щедро приготовленные на смерть. Сколько раз об этом она говорила. И я, злоупотребив её доверием, их попрошу. Ведь умирать она, сдаётся мне, не собирается вообще. Это так, для вида по традиции, припасла она на случай смерти деньги. И с удовольствием перебирает иногда сорочку, чулки, беленький платочек, панталоны, платье - всё новое, во что оденут её в последний путь. Платье яркое, весёлое - похоже, она и там собирается веселиться, как у себя в бараке. Ещё есть у неё на смерть маленькая деревянная иконка с тёмным скорбным ликом, и бумажный венчик на лоб - "чай, православная" - прости, Господи, нас грешных! Крестится она боязливо, и кончается на этом её православие. Есть ещё у неё связка носовых платков и полотенец, чем следует одаривать тех, кто понесёт её в последний путь.
       - Слава Богу, всё как у людей! - радуется она. При воспоминании о тёте Маше всё грустное вылетает у меня из головы.
        И вдруг возникает желание об этом смертном весёлом ритуале тёти Маши с Аркадием Сергеевичем поделиться - будто стрелой пронзила мысль, что расстались навсегда, и уже ничем и никогда нельзя будет поделиться. Снова к горлу подступили рыдания, но я не дала им воли, а представила, как я в прочных туфлях, с деньгами в кармане снова иду к депутату горсовета, не жалкой просительницей, но твёрдо заявляю, что мне не на что жить, я должна работать. И право на труд определено мне Советской конституцией. У нас в Советской стране нет, и не может быть безработицы. Не депутату же горсовета это объяснять, и не нужно мне выискивать должности белошвеек и секретарь - машинисток. Я справлюсь с любой работой, какую мне предложат.
        Если не окажется работы в городе, я поеду учительствовать в деревню, собиралась же ехать в деревню беременная Лиля Берг. Конечно, в городе легче закончить институт - библиотеки и читальные залы к твоим услугам. И все наши будут жить здесь ещё два года, но и в деревне никто ещё не умер. Хотелось бы перебиться с трудностями самостоятельно, но если не получилось, какая в этом беда? За деньгами взаймы я могу обратиться не только к тёте Маше, но и к Лилии Андреевне и к Марии Васильевне, если они не уехали ещё в отпуск. И даже к отцу Ирины Запрудовой, высокопоставленному лицу в городе, каким представила нам его Людмила Кольчугина.
        Как раньше я пропускала мимо ушей эти славные слова - "бойчее будь"! чего и кого мне опасаться? Кругом свои же люди! Решив мысленно таким образом все свои проблемы, я подумала, чем бы ещё занять свои мысли?
        Да, как объяснить своей мордовке тёте Маше "не ночевала дома"? Скорее всего скажу, что знакомую встретила в другом конце города, у неё осталась, она обещает устроить меня на работу. Тётя Маша обрадуется, и "не ночевала дома" позабудет. Не правду же выкладывать - стыд и срам!
        Дальше все чувства и мысли мои устремились к Аркадию Сергеевичу и Капитолине Фёдоровне. И я ничем больше не могла отвлечься от опасной этой темы. Ведь Аркадий Сергеевич и Капитолина Фёдоровна отнеслись ко мне с такой любовью и сочувствием, а я ответила им чёрной неблагодарностью.
        Но что я могла сделать? Я ведь не самая лучшая и не самая сильная. Я так падка на вкусную еду, красивую одежду, удовольствия, и меня так легко соблазнить сытым благополучным миром. Нет, я ничем не могу вам помочь. Простите и прощайте! И если бы я даже махнула на себя рукой и захотела бы в благодарность за всё хорошее посвятить вам свою жизнь, я бы всё равно не смогла этого сделать.
        Ведь я даже не знаю ваших фамилий, вашего адреса, я не знаю, на какой остановке вошла в трамвай. За окном, сквозь серую сетку дождя видны одинаковые, похожие друг на друга (ничем не отличишь), серые дома. Я не смогу вам помочь, если даже захочу, поэтому простите ещё раз и прощайте навсегда!
        Как будто всё ясно и просто - немедленно забыть и не вспоминать об этом никогда. Но мысли мои продолжали кружить, как раненная птица вокруг своего разорённого гнезда над Аркадием Сергеевичем и Капитолиной Фёдоровной. Мне представлялось, как невесело выходят они, такие славные, такие добрые к обильному своему завтраку, обескураженные моим побегом, и у них нет аппетита. И снова начинают душить меня рыдания.
        "Я так и знал, что встреча с вами мне приснилась" - вспоминаются мне Аркадия Сергеевича слова, и я цепляюсь крепко за поручни, чтобы не зареветь на весь трамвай. Скорее, скорее бы доехать мне домой и запереться в комнате, пока тётя Маша на дежурстве, и выплакаться, сколько надо, иначе я умру. Жалость всегда была самым сильным моим чувством.