глава 17. Кончилась сказка для Золушки

Кончилась сказка для Золушки. Вскочила с постели. "Золотой телёнок" тоже уже не спал, ждал моего пробуждения, осторожно постучал в дверь.
       - Не входить! - закричала я дурным голосом, позабыв, что дверь заперта. Собраться и заправить постель было делом нескольких минут. Я высыпала на ночной столик, данные мне вчера "золотым телёнком" серебряные монеты, и открыла ему дверь. Он смиренно вошёл с полотенцем через плечо, приложив палец к губам, сделал в сторону хозяйской половины предостерегающий жест, чтобы я не закричала снова. Мой решительный недобрый вид его испугал.
       - Для чего вы собрались в такую рань?
       - Я ухожу, - сказала, на него не глядя.
       - Куда уходите? Зачем? Разве я не просил у вас вчера прощения, и мы с вами обо всём не договорились? Молнией пронзила мысль: "Как будет он без меня жить?" сердце моё разрывалось на части. За проникновенное понимание каждой моей мысли, за доброту и многое другое "золотой телёнок" был мне очень дорог, но самое главное в нём было чуждо и неприемлемо для меня.
        Я чувствовала себя на пределе своих возможностей - одно неосторожное слово, движение, и я могла не выдержать, разреветься от жалости к нему, остаться.
        Мысленно мне приходилось всё время обращаться к Стефании и ко всем нашим, чтобы сосредоточить силы и не сдаться. И я сделала всё, как надо. Я сказала, твёрдо глядя в его несчастные глаза, как сказала бы это Стефания:
       - Передо мной вы ни в чём не виноват, и дело не в том, что вы работаете фотографом. С тем, как вы живёте, каким доходным и безответственным оказалось ваше дело, я не могу согласиться. Извините за то, что я вчера, ни о чём, серьёзно не подумав, подавала вам какие-то надежды. Прощайте!
        И решительно направилась к двери. Он понял, что удерживать меня бесполезно.
       - Хорошо, - сказал он глухо, меня пропуская, - уходите, но возьмите с собой плащ Капитолины Фёдоровны. На улице холодно, на улице дождь. Я уезжаю, меня не будет здесь на следующей неделе, вы сможете его вернуть.
       - Прощайте! - повторила, не соглашаясь, ничего общего не желая иметь с этим домом.
        Я возвращалась к моей мордовке тёте Маше. Уходила в тот строгий ряд тружеников и борцов, под дорогие мне портреты, где было всё ясно и свято, и никакие оправдания не были нужны. Там, с ними, несмотря на все мои недостатки и слабости, было моё место.
        И он это понял, поэтому, не говоря больше ни слова, пошёл впереди меня, чтобы я не заблудилась. В прихожей я быстро сменила домашние тапочки на рваные свои туфли, спрятанные в угол. Аркадий Сергеевич отпер дверь и, когда я спускалась по лестнице, ответил мне безнадёжно:
       - Прощайте, я так и знал, что встреча с вами мне приснилась - я видел вас во сне! - Ни звука не смогла произнести я в ответ, давясь загнанными внутрь рыданиями.
        На улице дождь, жалкий я имела вид. Большинство прохожих были одеты теплее - в куртках и с зонтиками. Я пошла за всеми. Я даже увидела несколько девушек, которые, наверное, торопясь, не выглянули в окно, и, надеясь на вчерашнюю жару, тоже были в лёгких платьях и жались под дождём.
        Лишь примерно представляя, в какой нахожусь части города, я предположила, что в этот утренний час все шли на трамвайную остановку, чтобы разъехаться по рабочим местам, и не ошиблась.
        Беззвучные рыдания меня несколько успокоили, слёз моих никто под дождём не заметил. К тому же, мне всё время приходилось следить за своей правой туфлей, чтобы пальцы не высовывались сбоку, где после танцев в ресторане отстала подошва. Это физическое усилие тоже несколько отвлекало от горьких переживаний.
        В трамвай я вошла с чувством небольшого удовлетворения - всё-таки, с грехом пополам, я удержалась на своей идейной позиции, не поддалась соблазну сытой безбедной жизни.
        В памяти возникли спасительные слова, сказанные мне моими барачными доброжелателями - "бойчее будь!". В трамвае я смело подошла к девушке - кондуктору, чуть постарше меня и сказала, что трёх копеек на проезд, по стечению обстоятельств, нет, а ехать мне почти до кольца. Конечно, если она будет настаивать, я пойду пешком. Так и решила - пойду пешком, только разуюсь и побегу, не сахарная, не растаю. Моё признание её растрогало.
       - Ладно уж, чего там, ехай! - милостиво разрешила она, войдя в моё положение, - свои же люди! Я горячо её благодарила.
        Стоя у окна, крепко за поручни держась, планировала свою дальнейшую жизнь, оценивая сложившуюся обстановку, снова применяя спасительные слова барачных своих доброжелателей - "бойчее будь". И не видела в своей жизни ничего трагического. С чего я пала духом? Ведь живу я в Советской стране, и окружают меня, как эта кондукторша, свои же люди!
        Первое, что я сделаю, это вымою и просушу свои туфли и снесу их дяде Матвею, в его палатку на углу "Ремонт обуви". И он мне их подчинит. Я знаю, какой он мастер. Не раз он с гордостью рассказывал о том, что заказчики его, вернувшись с квитанцией, обуви своей, отремонтированной и начищенной до блеска, не могли узнать. А что приносили? Возьми да выбрось!
        Так же как к кондуктору трамвая, я смело подойду к нему и скажу:
       - Дядя Матвей, пожалуйста, отремонтируйте мои туфли, если сможете, если с ними можно ещё что-нибудь сделать?
       - Можно ли из них что-нибудь сделать? - ответит скромно и гордо дядя Матвей, - оставляй, увидишь! Так, спекулятивно сыграв на его профессиональной гордости, я перейду в наступление в самой главной своей просьбе:
       - Дядя Матвей, отремонтируйте туфли мои в долг, я с вами расплачусь, как только устроюсь на работу, не босиком же мне ходить. И дядя Матвей мне не откажет. Доброта его беспредельна, как и мастерство. Многие чинят у него обувь в счёт получки - сам не раз говорил.