глава 16 Люблю ли я его?

Люблю ли я его? Мне снова нестерпимо хочется побывать в его жарких сильных мужских объятиях, но только на законных основаниях после регистрации брака. Запах его одеколона ещё витал в воздухе. Наше взаимное понимание, взволнованный блеск его глаз, устремлённых на меня, и всё остальное - было желанно.
       - Ах, скорее бы, скорее этот брак, эта свадьба, свадьба, свадьба! - мысленно торопила я события. Сбросила одеяло, подошла к зеркалу и себя не узнала. Всегда я себе нравилась, в зеркало смотрела с удовольствием, а сейчас была необыкновенно хороша,
        И досадно было, что такой меня никто не видит. Побродив босиком по мягкой дорожке, я успокоила себя тем, что ещё только начинается самое прекрасное в жизни. И снова смиренно улеглась под одеяло, мечтая о свадьбе, о знакомстве с его матерью - мне хотелось ей понравиться, об интимных сторонах нашей жизни, о наших детях. О том, как Аркадий Сергеевич вводит меня в круг художников, поклонников искусств, и я удивляю всех в этом кругу умом, тонким вкусом, красотой, чувством юмора. Но от таких беспредельных и беспредметных мечтаний почувствовала я пресыщение и утомление и задремала. Очнувшись, долго не могла сообразить, где я?
        Наконец, с удовольствием вспомнила вчерашнее, и возвратилась к окружающей меня действительности.
        За окном начинался мутный пасмурный рассвет, моросил холодный дождь, в разбитое окно проникала прохладная струя. Я поглубже завернулась в мягкое одеяло, вспомнила, что предстояло бы мне сегодня делать, не улыбнись в лице Аркадия Сергеевича волшебница - судьба!
        Шла бы по слякотной этой погоде снова на приём к депутату в безобразных своих туфлях, с задранными в верх носами.
        С несчастным жалким видом ждала бы в приёмной решения безвыходной своей судьбы. Тьфу, мерзко вспомнить! И не нужно вспоминать.
        И я возвращаюсь в мечтах к ближайшим своим заботам, то есть думаю о том, что экономлю деньги, данные мне, как Аркадий Сергеевич выразился, на мелкие расходы. Если меня оденут и станут кормить, то, какие могут быть у меня мелкие расходы? И как щедро расплачиваюсь с моей мордовкой тётей Машей за квартиру и за стол. С удовольствием представляю её растроганное доброе лицо.
        Затем, я покупаю подарки всем своим из нашей комнаты. Уж я-то знаю, кто о чём из них мечтает. И вот, однажды, являюсь к ним, как снег на голову, они же ещё два года будут жить в общежитии. Являюсь из другого города в светлой, обещанной мне шубке, с пакетами и свёртками в руках. По комнате распространяется тонкий запах моих духов.
        Я вижу дорогие мне, радостные лица, слышу их знакомые голоса. Со свёртками подхожу первым делом к Стефании. Она разворачивает бумагу, улыбается, с благодарностью смотрит на меня, и вдруг её глаза делаются строгими:
       - На какие средства у тебя эта дорогая шубка и подарки? - спрашивает Стефания.
       - Мой муж - "золотой телёнок", а я "золотая телица", - напрашиваются невольные слова, и бьют меня ещё не совсем мне ясной, позорной сущностью наповал, как укус ядовитой змеи.
       - Что такое "золотой телёнок" и "золотая телица"? - не понимает Стефания. Я стараюсь вспомнить оправдывающие эти звания объяснения Аркадия Сергеевича, но ничего не могу вспомнить такого, чем эти неограниченные доходы:
       - Я денег не считаю, и ими никогда не дорожу, - можно было бы оправдать перед Стефанией.
        Рядом с ней становятся остальные одиннадцать человек. Я взглянула на себя и "золотого телёнка" их глазами. И многое из того, на что вчера не обратила внимания, обнаружило сегодня свой нездоровый, порочный смысл.
        Если нарисованные эти ковры и большие портреты нужны людям, то браться за это следовало иначе, не задаваясь целью, как можно больше положить к себе в карман. Не с частной лавочки нужно было начинать, а организовать производство этих ковров и портретов через ателье.
        Но тогда бы не было у вас лишних денег, которыми можно безнаказанно пользоваться.
        Только другие аспекты этого вопроса, похоже, совсем не беспокоят "золотого телёнка" и его окружение. Много потратили вы слов на оправдание своей деятельности, но суть её не прикрыть никакими словами.
        Нет, не служите вы людям, как хотелось бы это вам представить. Просто нашли безнаказанную лазейку к непомерным доходам. Откуда в этой квартире такая роскошь? Может быть, здесь живут люди, торгующие его коврами? Разве можно всем этим пользоваться без зазрения совести, и оставаться порядочными людьми, когда все остальные, едва после войны наелись вдоволь хлеба, едва избавились от заплат, от драных фуфаек послевоенных лет?
        Почему в их кругу нет порядочных женщин? Каковы же там мужчины, эти художники, любители искусств? Не такие же, как он, Аркадий Сергеевич, неудачники от искусств, превратившиеся в барышников? - вот истинное их лицо. Почему эта благообразная старушка Капитолина Федоровна, не зная, кто я и зачем к ним явилась в такой не подходящий, поздний час, не удивилась и встретила меня с приветливым лицом?
        Не потому ли, что в этом их кругу, к "добру и злу постыдно равнодушны"? И на всё, кроме денег, закрывают глаза? Поэтому я - самая заурядная из всех наших, всё время кажусь ему необыкновенной.
        Кем я стану рядом с ним, в этом его порочном кругу? Одной из тех продажных шлюшек, что липнут к нему, словно мухи на мёд? А чем я от них отличаюсь? Разве вчера я радостно и бездумно не поспешила тут же к нему прилипнуть? Стыд и срам! Очень падка я на лесть - "необыкновенная девушка" - сколько раз выслушала я не возражая, хотя ведь не сомневалась с первого раза, что "собачья это чушь". "Не работать и не учиться", но пользоваться всей этой приобретённой сомнительным путём роскошью! Да как такие бредовые мысли могли придти мне в голову? "Позор и мерзость, стыд и срам! - вот что я должна была ответить своим друзьям, что держали в руках мои подарки, и смотрели на меня безжалостными строгими глазами. Стефания первая брезгливо возвратила мне подарок. Возвратили и все остальные, и продолжал увеличиваться их тесный взыскательный ряд.
        К ним присоединилась и грустно смотрела на меня с обидной жалостью, моя хрупкая мама, не надевшая нарядного платья, которое я ей подарила. Стояла, прижимая к груди стопку ученических тетрадей, которые она проверяла каждый вечер, склонившись перед керосиновой лампой, с разбитым укороченным стеклом. Стали рядом знакомые и незнакомые фронтовики, пахнущие пороховым дымом, не залечившие раны свои, которых, плача от радости, себе не веря, приводили с перронов их жёны, дети, матери, родные. Эти картины были ещё очень свежи в памяти.
        Робко подошла в новой плюшевой жакетке и стала рядом с ними, не привыкшая к парадам, стыдливо теребя концы цветастого полушалка, моя мордовка тётя Маша, её земляки - дядя Матвей на деревянной ноге и его жена. За ними потянулись их бесчисленные деревенские соседи, затыкавшие в суровые военные годы дыры в непрочном, обнищавшем хозяйстве замёрзшими кровоточащими руками.
        Прибежала, легко подпрыгивая, на своих модных высоких каблуках, пирожница Нюра, смело посмотрела направо и налево, и уверенно встала рядом с ними. И бесчисленным становился этот ряд тружеников и борцов из знакомых и незнакомых мне людей. Этот ряд тоже был бесконечен, выходя из далёкого прошлого и теряясь в грядущем.
       - А напротив, под коврами с лебедями и туполицыми "красавицами", стоял "золотой телёнок" в окружении молодых и порочных женщин, в окружении алчных торговцев сомнительным товаром.
        Подошёл и стал рядом с ним парень с мутными глазами и наглым лицом, который должен был устроить меня чертёжницей, затем бывший возлюбленный Зои Петруниной явился и дружески похлопал "золотого телёнка" по плечу.
        И ещё пристраивались к ним какие-то серые, подозрительные фигуры.
        Непреодолимой пропастью были разделены два этих нигде не соприкасающихся ряда.
        Любовью к Родине, народу своему, к окружающим людям отмечены были суровые лица тех, кто стоял в первом незыблемом ряду с чистыми и светлыми глазами. Глаза тех, кто стоял в противоположном ряду, блудливо бегали в поисках оправданий по сторонам и опускались вниз.
        Такая перед мысленным взором моим предстала картина. Я была рада, что не слишком ещё в стремлении своём прилипнуть к чужому сомнительному благополучию далеко зашла.