Глава 9. Зоя Петрунина

ГЛАВА 9.
Зоя Петрунина.

        Был первый по-настоящему тёплый день. Мы вернулись с загородной прогулки домой, полные весенних впечатлений, и расставляли по тумбочкам букеты подснежников. К нам в комнату Зоя Петрунина вошла, она и раньше у нас бывала, дружила с Любой Савиновой. Зоя Петрунина тоже дочь высокопоставленного лица в городе, только в противоположность Ирине Запрудовой, она от отца своего унаследовала очень ценное качество - быть ответственной за всё, происходящее вокруг. Её выбрали комсоргом факультета, и она отлично справлялась со своими обязанностями.
        Зоя носила строгий костюм с белыми отглаженными манишками и манжетами, аккуратно были всегда подвиты и уложены её волосы. Мы привыкли к её строгому облику, к её властному голосу на комсомольских собраниях, сообщавшему - кому следует в учёбе подтянуться и ликвидировать задолжности, кто, напротив, может служить примером на факультете, голосу, объявлявшему, где должны мы собираться для работы с учащимися или для других каких целей. Зою Петрунину все уважали и хорошо к ней относились.
        К нам в комнату она вошла в воздушном летнем платье, с открытой шеей и руками, совсем не в её строгом стиле, с растрепавшимися от весеннего ветра волосами, в босоножках, состоящих из одних тонких ремешков, с маленькой сумочкой через плечо.
        Мы ей обрадовались и засуетились, чтобы чаем напоить, но она вдруг быстро прошла к первой кровати, упала в подушку, изогнувшись в тонкой талии, и зарыдала. Галочка Сметанкина бросилась, было, к ней, чтобы успокоить, но Зоя приподняла залитое слезами лицо и помотала головой в знак того, что утешения ей не помогут. Все сделали вид, что обратились к своим делам, на чей-то стук в дверь ответили: "к нам нельзя".
        Нарыдавшись, сколько захотела, Зоя утихла, ещё несколько раз всхлипнула, потом решительно поднялась с подушки, села на кровати, вынула из сумочки носовой платок, вытерла им лицо, и, напудривая перед маленьким зеркальцем нос, сказала нам:
       - Вы, конечно, меня извините. Есть славное правило: "радостью поделись с другими, несчастье сумей пережить сам", - у меня так не получилось. Очень вам благодарна, где бы я ещё смогла выплакаться? Она поднялась, ещё раз извинилась и направилась к двери.
        Что-то непоправимое у неё произошло, не стала бы она рыдать по пустякам, жаль, не оказалось дома близкой её подруги Любы Савиновой, она бы лучше нас смогла её утешить. Конечно, мы, о её рыданиях, никому, ни слова.
        А много месяцев спустя, в начале следующего учебного года, я случайно забрела на занятия институтской литгруппы, вместе с Людмилой Кольчугиной, нашей поэтессой.
        Сначала их занятия показались мне мало интересными. Начинающие сочинители, краснея и волнуясь, переворачивая дрожащими пальцами страницы, читали свои беспомощные куплеты. И председатель группы - старшекурсник - терпеливо объяснял им их неудачи.
        Но вот дело дошло до Людмилы Кольчугиной, и те стихи, что нам нравились, от которых у нас захватывало дух, что мы переписывали в свои тетради, были названы, стихами, над которыми необходимо было серьёзно работать, Например, вот это:

На развилке дорог
 Этот стих мой прощальный,
Через этот порог
 В путь отправлюсь я дальний.
Дальше, дальше от дома,
В неизвестность, в тревоги.
Ты пойдёшь по другому,
Не скрестятся дороги.
Путь твой будет хорошим,
А теперь - ногу в стремя.
Пусть мой след запорошит
 Проходящее время.

        Это же о нас, о том, как время быстротечно, как все мы окажемся в скором будущем на "развилке дорог", и прости - прощай наш дружный замечательный коллектив. Слёзы застревали в горле у нас от этих строк.
        Но председатель - старшекурсник был другого мнения. Или вот это:
Сегодня снег пушистый,
Кудрявые кусты.
И вдруг на встречу вышла,
Как в чудной сказке ты!
И я, как полный колос,
Налитый солнцем, весел!
Пою я в полный голос,
Мне не хватает песен!
Сулила вечный холод
 Мне птица Гамаюн,
И вдруг я снова весел,
Силён, и бодр, и юн!

        Это ведь тоже о нас, каждая из нас мечтала таким вот образом выйти кому-то навстречу и осчастливить, и осветить ярким светом чью-то неудачливую без этой встречи жизнь. И вдруг - это стихи, над которыми нужно серьёзно работать.
        Когда Людмила села, я ей сказала:
       - Собачья чушь, ты его не слушай.
       - К сожалению, он прав, - возразила Людмила. - Это я вас, доверчивых, морочу своими талантами.
        Не успела я переварить такое отношение к Людмилиным стихам, как поднялась со своим рассказом Зоя Петрунина.
       - О, - сказал председатель, - это интересно! К сожалению, проза у нас - редкость, в литгруппе почти одни поэты.
        Зоин рассказ мне очень понравился, к тому же он объяснял её рыдания тем весенним вечером, в нашей комнате, на нашей постели. Правда, были изменены имена и фамилии действующих лиц, и людям не причастным к тому случаю, не догадаться было, о ком идёт речь.
        Но председатель и здесь рассудил иначе. Он выяснил, что это первый Зоин опыт, написанный по живым впечатлениям, и долго объяснял, что литературное произведение должно быть не фотографией жизненных явлений, но результатом серьёзных размышлений и обобщений. Зоя смутилась, сказала, что, конечно, она взялась не за своё дело, и просит извинить присутствующих за отнятое у них время.
       - Нет, вы пишите и приносите вашу прозу, - милостиво разрешил председатель, - но никому не нужно надеяться на скорый, сиюминутный успех, потому что труд писателя и поэта - это каторжный, неблагодарный труд. Я знаю это по собственному опыту. И то же самое вы прочтёте у классиков, если поинтересуетесь, как досталась им слава и высокое мастерство.
        Нетерпеливо попросила слова Людмила Кольчугина, и заявила, председательскому мнению вопреки, что рассказ Зои Петруниной ей понравился, потому что он правильно отражает наше отношение к жизни, и чем он достовернее, тем нам дороже. Старшекурсник поморщился, не умея возразить.
        Людмила попросила Зоину тетрадку дома почитать. Зоя положила её на наш стол и сказала, что писать больше не собирается, это так, нашла на неё блажь.
        А вечером Галочка Сметанкина прочитала её рассказ всем остальным.
        Я привожу его дословно, потому что до сих пор лежит он у меня среди дорогих и памятных вещей.