Глава 8. Лиля Берг и преподаватель истории партии

ГЛАВА 8.
Лиля Берг и преподаватель истории партии.

        На занятия по истории партии Галочка Сметанкина чуть припоздала:
       - Извините, можно войти?
       - Конечно, мы вас ждём давно и с нетерпением, - пошутил преподаватель Репников Фёдор Сергеевич. Галочка села за первый, никем не занятый стол. Фёдор Сергеевич, как обычно, расхаживал между рядами, в шутках был не истощим, не всегда они были достаточно остроумны, но с помощью их он держал нас в приподнято - весёлом и бодром настроении. Нам это нравилось.
        Проходя в очередной раз между рядами, он положил на край стола перед Галочкой Сметанкиной записку такого содержания: "Вы мне нравитесь, я жду вас сегодня в восемь часов вечера в кассовом зале кинотеатра "Октябрь".
        Галочка была оскорблена и шокирована - конечно, он очень привлекательный мужчина, и, по слухам, разошёлся с женой, но ведь он Галочке в отцы годится, седина уже серебрится в его густых волнистых волосах.
        И дело даже не в возрасте, если бы его записка была результатом хоть какой-то предварительной влюблённости, тогда было бы понятно и простительно. Но ведь до сих пор он Галочку от других студенток ничем не отличал, и едва ли помнит её фамилию. Поводов для таких записок она не подавала.
        Прочитав записку, Галочка краской залилась и отодвинулась подальше от неё. Записка осталась лежать нетронутой и одинокой, как опасная улика в поведении преподавателя.
        Федор Сергеевич увидев это, побагровел, налился гневом, но взял себя в руки, и снова проходя между столами, взял записку, смял и сунул в карман. Кроме Галочки этого никто не заметил.
        Рассказывая вечером о его записке, она плакала от возмущения и страха, потому что плохо разбиралась в истории партии, все съезды казались ей одинаковыми. И теперь она ни за что не сдаст ни зачёты, ни экзамены. Фёдор Сергеевич ведь может ей эту записку припомнить. И даже если не припомнит, то она всё равно будет об этом думать и всё перепутает.
        Мы решили, что Галочка права. Если он оказался способен такую беспардонную записку написать, то мести от него, тем более, можно ожидать, ведь каждый преподаватель при желании любого студента может провалить, тем более, по такому не простому предмету, как история партии. Не исключено, что этого у него и в мыслях нет, но рисковать Галочкиным положением мы не собирались.
        Долго спорили о том, что нам с ним делать? Мнения были разные: от самых резких - ставить вопрос перед дирекцией института о том, что нам не нужны такие преподаватели, до самых снисходительных. Во-первых, он хороший, а уж если говорить откровенно, один из лучших наших преподавателей, во-вторых, он приятной наружности разведённый мужчина. И записка его, конечно, с одной стороны оскорбительна и цинична, с другой стороны, именно она дала возможность Галочке вознестись на такую нравственную высоту: подумать только - брезгливо отодвинулась от его записки, и таким образом, отказалась от его похотливого предложения! А ему понять, как не красиво он поступил.
        Ведь без этой записки ни Галочкины добродетели, ни пороки Фёдора Сергеевича не были бы задействованы.
        Развеселясь, решили выбрать золотую середину: чтобы неповадно ему было впредь чинить в аудиториях разврат, мы с ним должны просто по - человечески поговорить.
        Мол, глубоко уважаем вас, как одного из лучших преподавателей, но с чего вы взяли, что мы, советские комсомолки, сознательно выбравшие профессию - "сеять разумное, доброе, вечное" - хотим бегать на сомнительные свидания с преподавателями, которые нам в отцы годятся, чему можем мы у вас научиться? Из глубокого к вам уважения неблаговидный ваш поступок забудем и никому о нём не скажем, а вы сделайте для себя соответствующие выводы. Конечно, надеемся, что никаких отмщений на зачётах и экзаменах по истории партии вы по отношению к Галочке Сметанкиной не допустите - так примерно хотели мы его пожурить. Затем мы можем с ним поговорить и пошутить на любые посторонние темы, ведь он не глупый, приятной наружности мужчина, а мы неглупые девушки, и тоже не дурнушки.
        От такого снисходительно - поучительного отношения к непутёвому нашему Фёдору Сергеевичу, растрогались и, чувствуя себя умней и даже как бы старше заблудшей, легкомысленной "овечки" нашей - Федора Сергеевича, решили другие практические вопросы по этому делу.
        Во-первых, поговорить с ним желательно не в институте, где этот разговор могут услышать посторонние, а у него дома, чтобы сор из избы не выносить. Знали (слухами земля полнится), что живёт он недалеко от института в коммунальной квартире, имеет одну комнату, которая досталась ему при разделе семейной жилплощади. Следовательно, нужно узнать его адрес.
        Во- вторых, идти к нему не всей толпой, а представительством в количестве пяти человек. Галочка Сметанкина, как всему первопричина, Людмила Кольчугина - надёжный дипломат и оратор, Тамара Одинцова, как самая строгая и принципиальная, Светлана Комарова, как самая добрая, и я - для количества. Ведь пять - это самое для таких дел хорошее число - не толпа, и не мало.
        И, в-третьих, каждая понимает, что ни с кем, и никогда об этой истории не надо говорить, иначе - грош нам цена.
        На следующий день у секрктаря в деканате взяли адрес Фёдора Сергеевича, сославшись на важные учебные задачи.
И к восьми часам вечера, когда Фёдор Сергеевич, как нам казалось, не знает, куда себя девать, отправились к нему домой.
        Позвонили, открыла нам средних лет женщина с полотенцем через плечо. Она держала за руку маленького мальчика в трусах и сандаликах. Мы вежливо спросили, здесь ли живёт наш преподаватель, и дома ли он?
       - Вот его дверь, стучите посильней, - сказала женщина с недоброй усмешкой, видно с соседом она была тоже не в самых лучших отношениях, и повела мальчика в ванную купать.
        Постучали осторожно - тишина, постучали ещё, за дверью произошло какое-то движение. Войдя в азарт, забарабанили, что было сил, ведь почему-то было сказано: "Стучите сильней!".
        Ах, лучше бы нам этого не делать! Потому что мы совсем не ожидали и не хотели увидеть то, что увидели. Дверь слегка приоткрылась, и мы, действуя уже по инерции, вошли и сказали: "здравствуйте".
        Перед нами предстала такая картина: Фёдор Сергеевич (ах ты, порочная "овечка!") наскоро одетый в светлые брюки и не заправленную рубашку - пуговицы наперекосяк - первая пуговица во второй петле, босиком, кровать со смятыми подушками лишь наскоро заброшена пёстрым покрывалом.
        А за письменным столом сидела в его большой пижаме с закатанными штанинами и рукавами, в его больших домашних тапочках, трогательная и беззащитная перед нами, чем-то напоминающая маленького мальчика, которого повели в ванную купать, Лиля Берг. Очень известная нам третьекурсница, златокудрая красавица с тонкой нежной кожей, тёмными глазами и бровями, и такими длинными ресницами, каких больше не было ни у кого на факультете. Она прекрасно пела со сцены.
        Лиля нервно водила не подточенной стороной карандаша по листу бумаги, лежавшему перед ней и готова была, наверное, сквозь землю провалиться.
        На письменном столе стояла чуть начатая бутылка вина и две тарелки - одна на другой с остатками какой-то еды.
        Безмолвная мучительная сцена. Первым нашёлся опытный в различных обстоятельствах, Фёдор Сергеевич.
       - Чем могу быть полезен в столь неурочный час, племя молодое, и деликатностью особенной не страдающее?
       - Что ты здесь делаешь, Лиля? - всё ещё не придя в себя и не сообразуясь с обстоятельствами, спросила Тамара Одинцова, она иногда пела с Лилей со сцены дуэтом и более всех нас была с ней знакома.
       - Изучаю историю партии. Ты извини, Тамара, - нелепый ответ напросился на твой нелепый вопрос, - вполне разумно отвечала Лиля Берг.
       - Не трогайте Лилю, - рассердился Фёдор Сергеевич, у вас к ней не может быть никаких дел.
       - Зато к вам есть у нас дела, - оправилась от потрясения Людмила Кольчугина. - Если у вас с Лилей такие отношения, то причём здесь записка Галочке Сметанкиной?
       - О чём вы говорите? - возмутился, было, наш преподаватель, возможно,
искренне ничего не помня, но взглянув на Галочку, вспомнил и побурел немолодым лицом. Лиля Берг чутко повернулась навстречу словам о записке.
       - Дорогие девушки!
       - Мы вам не дорогие!
       - Пусть так, но молодые и прекрасные,- старался он нас умилостивить,- о каких записках вы ведёте речь? Вы меня шантажируете.
       - В таком случае извините, и будьте здоровы! Мы совершенно напрасно решили, что вполне достаточно нам будет с вами поговорить, - старалась Людмила быть любезной до конца. Фёдор Сергеевич понял, наверное, что где-то ошибся, не правильный взял с нами тон, что не отмахиваться от нас надо было, а может быть, шутливо как-нибудь раскаяться. И к нам обратился:
       - Давайте, организуем чай! - Но мы к дальнейшему общению и разговору не были расположены. Всё-таки вежливо сказали "до свиданья", вышли и плотно прикрыли за собой дверь, чтобы маленький мальчик, в трусах и сандаликах, возвращаясь из ванны, не мог видеть, что там происходит.
        Вот, оказывается, почему нам рекомендовала женщина - сильнее стучать, ей хотелось разоблачения. Ведь такой бардак (он, наверное, водит к себе не только доверчивую и наивную Лилю Берг), в квартире с общей кухней, туалетом и ванной, её не устраивал.
        Возвращались молча, обдумывая случившееся. Дома, после ужина рассказали обо всём остальным, стали думать, что нам делать дальше? Если наш учитель растлевает молодых девушек, которые ему в дочери годятся, преподаёт историю партии, к ней его на пушечный выстрел за такое поведение не следует допускать, бессовестно отрицает записку. Нужно было Галочке её как улику сохранить. И как-то надо от него спасать Лилю Берг.
        Не успели мы ещё ни к какому решению придти, как в дверь постучали, и к нам, зарёванная и запудренная, явилась, легка на помине, Лиля Берг. Посадили её за стол.
        Она сначала закрыла лицо руками и слезами залилась, потом насухо вытерлась носовым платком и сказала, что очень любит Фёдора Сергеевича, и пришла нам об этом сказать. Потому что мы по молодости (тут нам сделалось смешно - третьекурсница Лиля старше нас всего на один год, но мы промолчали), может быть, не знаем ещё, что такое любовь. А у неё с Фёдором Сергеевичем не лёгкая порочная связь, как нам могло показаться, а очень глубокое, серьёзное чувство. Она без Фёдора Сергеевича не представляет себе жизни и ради него готова на всё, пусто даже её исключат из института.
        Мы заверили Лилю в том, что об исключении нелепо даже говорить, потому что Лиля - лишь невинная очередная жертва обаятельного и опытного соблазнителя Фёдора Сергеевича. Но она снова зарыдала, не соглашаясь с нами:
       - Вы просто плохо его знаете, он очень хороший!
- Да уж, лучше не придумаешь! Он ведь тебе в отцы годится.
       - Возраст не имеет значения, вспомните Марию и Мазепу из Пушкинской "Полтавы". И вообще, раньше ведь такие браки были в порядке вещей.
       - И ты уверена, Лиля, что ваши отношения с Фёдором Сергеевичем закончатся браком?
       - Нет, не уверена, - призналась Лиля, - но здесь особый случай.
- Какой особый случай, Лиля? Вся литература пестрит подобными случаями, начиная с "Бедной Лизы" Карамзина, а сколько таких случаев в жизни? И в каждой такой истории, как правило, трагический конец.
       - Ты бываешь у него каждый день?
       - Нет, только когда он меня приглашает.
       - А ты уверена, что у него единственная, и он не приводит к себе в твоё отсутствие других, таких же доверчивых и влюблённых, как ты?
       - Нет, не уверена, как видите, я не обманываюсь.
       - Где же в таком случае твоя женская гордость, самолюбие и честь? Лиля уже успокоилась, считая, что пугающий её первый момент встречи с нами, прошёл благополучно, и теперь приготовилась, насколько это возможно, защищать дорогую ей порочную связь.
       - Да, он "ловелас", "донжуан", как называют их в литературе, - а ведь это натура, характер - поиски и потребность любви не к одной женщине, ко многим, это беда такой натуры. Да, он мечется, ищет, увлекается. Но кроме этих метаний и увлечений, ему нужен, необходим очаг, пристанище, свой дом, и женщина, жена, которая поддерживала бы этот очаг и терпеливо бы его ожидала. Вспомните картину "Венский вальс", влюблённого Штрауса, а ведь у него была верная и самоотверженная жена, она его никогда ни в чём не упрекала, жила в его доме, воспитывала его детей. Сгорая от любви, где-то там, на вершине своей славы, он знал, что этот надёжный, неугасимый, образно выражаясь, его очаг, всегда у него был, есть и будет. Так же и Федор Сергеевич, время от времени он замерзает, и вдруг чувствует смертельную потребность - он так и говорит.
- Ах, он ещё смеет так говорить?!
       - Вернуться к своему очагу, - вдохновенно продолжала Лиля, нас не слушая, - где его всегда ждут. И вот эта его благодарность за верность в определённые моменты тому, кто его ждёт, и есть у таких, как Фёдор Сергеевич, высшая форма любви. И она достаётся только мне. Я чувствую себя его женой, хотя о женитьбе никогда не заведу речи, и он, возможно, мне этого никогда не предложит, потому что уже один раз обжёгся на женитьбе. Меня это устраивает. Такими должны быть жёны моряков, художников, учёных, писателей для которых риск, искусство или наука становится делом жизни, и не так уж много места остаётся для жены.
        По-моему, быть такой терпеливой и верной женой очень нелегко, и в этом тоже есть и женская гордость, и самолюбие, и честь.
       - "Похож, как гвоздь на панихиду", - можно сказать о твоём сравнении Фёдора Сергеевича с достойными людьми, - возмутилась Тамара Одинцова, - моряки, ученые, писатели, художники - очень заняты, но делом, которое нужно людям. И любая порядочная женщина посчитает за честь любить и ждать, и довольствоваться малым, рядом с этими самоотверженными людьми. А "ловелас" - это жалкая фигура, он беспокоится только о своих собственных удовольствиях, и к учёным, морякам, художникам не имеет никакого отношения.
       - Я думаю, Лиля, - поддержала Тамару Людмила, - что "ловелас" и "донжуан" - это не натуры, это распущенность богатых бездельников, которые не знают, куда себя девать.
       - Федора Сергеевича к богатым бездельникам никак не отнесёшь, - горячо возражала Лиля, - он имеет много часов в институте, подрабатывает в школе - в старших классах историю ведёт, платит алименты, покупает сыну многие необходимые вещи, часто встречается с ним, пишет ему хорошие письма, я сама их читала. Так что же в наше время делать с такими, как Фёдор Сергеевич? И я его люблю.
       - Это твоё право, люби на здоровье! - разрешила Людмила.
       - Допустим, Лиля, у вас с Фёдором Сергеевичем всё прекрасно и удивительно, - высказала свои соображения Клара Лапшинова, - пусть ты считаешь себя его женой или не женой, а как быть тем, обманутым девчонкам, с которыми развлекается твой разлюбезный Фёдор Сергеевич?
       - Я бы не назвала их обманутыми, - возразила Лиля, - он жениться никому не обещает, лишь предлагает те отношения, на какие вы можете рассчитывать. Например, когда он предложил мне дружбу свою и любовь, ничего серьёзного не обещая, я не поверила своему счастью, так он мне нравился.
       - А мы посчитали, что ни в какие рамки это не лезет, когда он предложил свидание Галочке Сметанкиной. И тебе не кажется, Лиля, что всякий такой отказ твоему разлюбезному Фёдору Сергеевичу сопряжён со страхом - провалить историю партии на экзаменах или зачётах, он в отместку всегда это может сделать.
       - Фёдор Сергеевич никогда до этого не опустится, - успокоила нас Лиля.      
       - Хотелось бы этому верить, но откуда тебе это известно?
       - Любящей женщине о любимом мужчине многое известно.
       - Ты его, разлюбезного своего Фёдора Сергеевича, отлично защищаешь, - подводила итоги Людмила Кольчугина, - мы, конечно, совершеннолетние и что от чего бывает знаем. Но и он должен быть ответственным за свои поступки, должность, за свой партбилет, в конце концов.
       - Что вы хотите этим сказать?
       - Мы ещё не решили.
       - Почему вы должны что-то решать? Почему вы считаете себя вправе лезть в чужие дела? - не сдержалась Лиля Берг. И её красивые глаза вновь наполнились слезами.
       - Дела Галочки Сметанкиной и нашего преподавателя - не чужие нам дела, мы же комсомолки. Лиля замолчала, опустила глаза, и по щекам её потекли тихие слёзы. Она больше не знала, как нас умилостивить. Нам сделалось её жаль.
       - Не расстраивайся, Лиля, - утешила её Людмила Кольчугина, - пусть всё остаётся по-прежнему. Но Фёдор Сергеевич должен сделать для себя необходимые выводы, ты скажи ему об этом.
       - Мы очень вам благодарны! - воскликнула Лиля.
       - Не мы, Лиля, только тебе одной мы сочувствуем, и только ради тебя ничего никому об этом не скажем. Лиля ещё раз от себя нас поблагодарила, вынула из сумки маленькое зеркальце, запудрила заплаканные глаза и щёки, и простилась с нами.      
        На своих лекциях, два дня спустя, Фёдор Сергеевич замечательно держался, так, словно ничего не произошло - весело, уверенно, независимо. Даже сделался ещё более остроумен и находчив. Любование одно - какой преподаватель - недосягаем и неуязвим!
        Дав обещание Лиле Берг ничего против него не предпринимать, мы, конечно, намерены были это исполнить, потому что в глубине души любили порочного своего преподавателя. Но для острастки, на всякий случай, все пятеро, кто ходил к нему домой, теперь садились на его занятиях за первые столы - двое слева, двое справа, и посредине Галочка Сметанкина. И однажды, когда он с особенным подъёмом говорил о великом значении несравненной компартии, в чём мы не имели причины сомневаться, не выдержала Людмила Кольчугина и спросила:
       - А вы, Фёдор Сергеевич, член партии, и имеете партбилет?
       - Да, я член партии и, конечно же, имею партбилет, - невозмутимо ответил он.
       - А как вы относитесь к моральному кодексу коммуниста? - поинтересовалась Людмила.
       - Свято чту моральный кодекс коммуниста, - спокойно ответил Фёдор Сергеевич, - сегодня у нас совсем другая тема, но если вас что-то интересует в этом планет или беспокоит, то после занятий - я к вашим услугам. И ни в одном глазу ни раскаяния, ни сомнений. А чего бы мы хотели?
       - Благодарю вас, - ответила Людмила, - извините меня за посторонние вопросы, во всём остальном разберёмся сами,- туманно и вежливо - никто ничего не заметил.
        Но напрасно мы думали, что Фёдор Сергеевич чувствовал себя недосягаемым и неуязвимым. Вскоре стало нам известно, что он срочно уволился и уехал из города. Многие о нём жалели: "Хороший был преподаватель". Мы жалели тоже. Вот к чему приводит неверность слову своему, ведь обещали мы его не трогать. И ведь не тронули - так, невинные и ни к чему не обязывающие вопросы, чего он испугался?
        Лиля Берг ходила ничем своей беды не выдавая, строгая и замкнутая, и избегала встреч с нами, а если сталкивалась с кем-то из нас лицом к лицу, то сдержанно здоровалась и проходила мимо. Нам было не по себе, а чего бы мы хотели, неверные своему слову, бессовестные?
        И вдруг, однажды, много времени спустя после первого визита, в нашу комнату, снова заплаканная и запудренная, пожаловала Лиля Берг. Мы сначала онемели, потом к ней устремились - ужином её кормить, чаем поить. Лиля сидела вялая, грустная, нехотя ела то, что положили ей в тарелку. Заговорила о том, что мы, конечно, знаем об отъезде Фёдора Сергеевича.