Глава 7. репетиторство

ГЛАВА 7.
Репетиторство.
       
        Однажды Стефания вернулась раньше, чем всегда, и выглядела необычно: губы и брови подкрашены, волосы уложены в новую причёску. А когда она сняла пальто, мы так и ахнули! - на ней было длинное вечернее платье, открывавшее руки и шею, с низким вырезом на груди, с высоким поясом, завязанным сзади. Оно удачно драпировало её нескладную фигуру, делало стройнеё и выше. Бусы и приколотый к ним цветок из шёлка и блестящих нитей украшали грудь. Подвитая, приподнятая надо лбом причёска и это великолепное платье каким-то чудесным образом прекрасно сочетались с веснушками и простоватым лицом Стефании. Будто это не она - совсем другая походка и стать, на ногах замшевые туфельки, и ещё лёгкую узорчатую шаль с кистями достала она из портфеля и накинула на плечи. Всё это было каких-то лилово - сиреневых тонов, и очень Стефании к лицу.
       - Я никак не соглашалась такое открытое платье надевать, выручила эта шаль. Дело в том, - сумбурно рассказывала Стефания, - что на следующей неделе я в этом платье с Лилией Андреевной, Марией Васильевной и другими преподавателями в филармонию иду.
        Но самым главным оказалось то, что Стефания на улице случайно встретилась с Лилией Андреевной, долго гуляли, потом пошли к ней домой, говорили обо всём и даже плакали.
       - Теперь я знаю, что очень ей нужна. Извините, что без вас в филармонию иду, - закончила Стефания.
       - Родственные отношения мы всегда приветствуем, - одобрила Люба Савинова филармонию и всё остальное.
        А Галочка Сметанкина попросила примерить вечернее платье. И мы все за Галочкой заняли очередь. Но не успела Стефания платья снять, как в дверь решительно постучали. На наш радушный призыв: "Войдите, пожалуйста!" к нам препожаловали Ирина с Мариной и их мужья. И очень кстати - не каждый день бывают у нас такие платья, а гостям мы всегда рады.
        Причиной такого неожиданного визита оказались следующие обстоятельства. Задуманные в семье реформы, Ирининому отцу сначала не удавались, так как Ирина уехала с матерью на юг - подлечиться и отдохнуть. Нам сделалось смешно - отчего отдохнуть, чем она себя перетрудила? Вернулась Ирина перед самой сессией, загорелая, посвежевшая, в цветном каком-то балахоне с воздушным длинным шарфом на шее, который она завязывала всякий раз на новый лад. Но постепенно заметным сделалось влияние отца.
        Однажды, вернувшись из института, Нина Мочалова - девушка из нашей комнаты, рассказала, что Ирина остановила её в коридоре и очень уговаривала во время сессии перейти к ним жить, чтобы вместе готовиться к экзаменам. Ведь Ирина много пропустила, надеялась взять академический отпуск, а отец её знать ничего не хочет, требует, чтобы вовремя и как следует сдала экзамены и зачёты.
        Нина учится на повышенную стипендию, у неё лучшие на факультете конспекты лекций и статей, необходимых по программе, написанные крупным чётким подчерком. Во время экзаменов и зачётов многие по разным вопросам обращаются к её помощи. Несмотря на повышенную стипендию, живётся Нине туговато - она из многодетной семьи, отец её погиб на фронте. И она из своей повышенной стипендии, сколько может, выкраивает, и посылает домой.
        Мы спросили, что Нина ответила Ирине? Ответила, что её помощь может понадобиться своим, в общежитии, и без нашего согласия она на предложение Ирины ничего не может сказать. Нам понравился её ответ.
        И вот, спесивая "элита" к нам за помощью пришла, а что ей оставалось делать?
Маринин муж, как самый старший и опытный в дипломатических делах, бодрый и подтянутый, выступил вперёд и любезно объявил, что пришли они к нам по одному важному вопросу.
        На встречу к нему поднялась Людмила Кольчугина и так же любезно его спросила, знает ли он русскую народную сказку "Гуси - лебеди"? ответил, что сказку эту знает.
       - Помните, что там отвечала печка каждому, кто обращался к ней с вопросами? "Съешь моего ржаного пирожка, тогда скажу!". Поэтому сначала выпейте с нами по чашке чая, потом мы разрешим ваш важный вопрос.
       - Я с удовольствием, если вы это всерьёз, - обрадовался Маринин муж, остальным делать было нечего - все согласились.
        Увидев Людмилу, Ирина испугалась, ухватилась за руку мужа, наверное, не знала, что Нина Мочалова с ней в одной комнате живёт. Людмила заметила это и к ней подошла.
       - Ирина, ты не бойся, ты наша гостья, тебя здесь никто не обидит,- и больше всех заботилась, чтобы ей было хорошо, положила на спинку стула свою подушку, стул ведь жесткий, а Ирина уже заметно, что беременна.
        Для такого случая мы заняли в соседней комнате ведро сладкого чая и две булки хлеба, потому что уже поужинали. Соседи наши, когда узнали, какие у нас гости, сами готовы были без ужина остаться.
        Гости добросовестно пили сладкий чай, и как мы, намазывали хлеб тонким слоем маргарина.
       - А ничего, есть можно! - удивилась Марина.
        После чая принесли все музыкальные инструменты, какие нашлись в общежитии и патефон с пластинками. "Элита" веселилась сначала, наверное, из вежливости, потом в азарт вошла и не могла уже остановиться. Марина с мужем любили петь украинские песни и все мы их охотно поддержали. Не обошлось, конечно, без стихов и декламаций. Маринин муж разволновался:
       - Я люблю стихи, но не помню наизусть, потому что нигде не приходилось их читать.
        К нему на помощь пришла Людмила Кольчугина, она дала ему свою тетрадь с любимыми стихами. Они отошли к окну и выбирали подходящие для мужского исполнения стихи. Марина беспокойно на них поглядывала, потому что они тихо чему-то смеялись, и Маринин муж перебирал рукой Людмилин локон, краснел и бледнел, волнуясь, видимо, от содержания стихов, а, может быть, от близости и прелести Людмилы. Они выбрали ему для чтения "Гусара" Пушкина. Людмила вывела его на середину комнаты, представила публике, и он прочёл, и как прочёл! Сам сделался гусаром, перевоплотился:

Занёс же вражий дух меня
 На распроклятую квартиру!..
Толь дело Киев! Что за край!
Валятся сами в рот галушки,
Вином хоть пару поддавай,
А молодицы, молодушки!..

Я стал присматривать за ней
 Раз я гляжу, глаза прищуря,
А ночь была тюрьмы черней,
А на дворе шумела буря...

Чтоб я, я сел на кочергу,
Гусар присяжный!
Коня!! - вот и конь,-
И точно: конь передо мною,
Скребёт копытом, весь огонь,
Дугою шея, хвост трубою...

        Мы на бис просили его повторить, он горевал о том, что даже не подозревал до сих пор, что у Пушкина есть этот "Гусар".
       - Не огорчайтесь, - Людмила вырезала из своей тетради "Гусара" и ему подарила. Он обнял Людмилу, расцеловал в обе щеки, и никак не мог от неё оторваться. Людмила высвободилась из его объятий.
       - Давайте танцевать!- Иринин муж раньше ходил в танцевальный кружок и показал нам такие коленца, каких мы от него не ожидали, на вид он был интеллигентно - кабинетным. Светлана Комарова оказалась танцовщицей ему под стать. Маринин муж резвился, словно бабочка, среди цветов. То бежал за Стефанией, сражённый её вечерним платьем, что-то ей говорил, приближая своё лицо к её лицу, отчего у неё розовели щёки. Разгорячённая Стефания сняла свою узорчатую шаль и повесила ему на плечо, когда в одном из танцев он стоял на коленях перед ней.
        Потом вспоминал о Людмиле, и бросался к ней, потому что чувствовал, после чтения стихов, с Людмилой духовное родство. И все другие нравились ему. Он со всеми перетанцевал и побалагурил.
       - Я вас приглашаю в наш клуб, в военный городок на ближайший праздник. Мы переженим всех наших холостых ребят, ведь здесь такие девушки! А мы об этом ничего не знали!
        Пели романсы и музицировали. Марина с Ириной не сводили глаз со Стефании:
       - Откуда у неё такое платье?
       - Просто она идёт в филармонию, - уклончиво им ответили.
        В конце концов сдвинули кровати в угол и стали играть в "два - третий лишний"...В двенадцатом часу объяснили гостям, что веселиться у нас разрешается только до десяти вечера.
        Маринин муж сказал, что никогда так не веселился, и если бы он не был женат, то сделался бы завсегдатаем нашей комнаты. Марина мужественно заявила, что выход есть, они могут развестись.
       - Я человек устойчивых традиций, и не меняю жён, - возразил он.
        Мы напомнили ему, что ещё не разрешили важный их вопрос.
       - Да, - сказал он, - к сожалению, пришли мы к вам не веселиться, а для того, чтобы пригласить кого-нибудь из вас позаниматься с Ириной во время сессии, так как она в связи с болезнью (очень на наш взгляд сомнительной) отстала, и подготовиться к экзаменам ей одной будет нелегко. Условия такие: жить вместе с Ириной, чтобы туда - сюда не ездить, питаться в их семье, и, конечно же, будет оплачено репетиторство.
        Мы ответили, что раз вопрос стоит о помощи нуждающимся и слабосильным, то мы её окажем, и пришлём ни кого-нибудь, а Нину Мочалову - самого лучшего нашего репетитора.
       На следующий день на столе возлежали лучшие одежды и парфюмерия всего общежития. Но ничего не могло украсить Нининой слишком худощавой фигуры и невзрачного лица, всё висело на ней, как на вешалке, подкрашенные губы нелепо выделялись на бледном лице, румяна придавали болезненный вид.
        Нина аккуратно сложила чужие платья, вытерла от красок лицо, сказала, что не на смотрины идёт, и стала перекладывать из тумбочки в портфель конспекты и учебники.
        Присели перед дорогой, кто-то предложил сложиться и заказать для Нины такси, чтобы подкатить к Ирининому дому.
Но Нина отказалась. Со страхом и дурными предчувствиями ехала Нина в Иринин дом. Это видно было по её невесёлому лицу. Мы всячески старались её растормошить, перечисляли выгодные стороны положения: месячное питание - ешь, не стесняйся, кофей с печеньями вели себе в постель подавать, стипендия останется целёхонькая. И ещё денег дадут - тоже не продешеви.
        Тронулся трамвай, а мы бежали за окном, в котором виднелось бледное Нинино лицо, надували щёки и хлопали по ним ладонями, давая понять, какой щекастой должна вернуться Нина из сытого Ирининого дома, и Нина слабо улыбалась нам в ответ.
        Закончилась сессия, Ирина на стипендию не вытянула, но хотя бы без хвостов сдала всё, что нужно было сдать. Нина вернулась домой ещё более бледной и худой.
       - Не могли, как следует откормить человека, - возмущались мы.
       - Они не виноваты, - возражала Нина, - и кормили меня и относились ко мне хорошо.
       - Ну, ещё бы! Попробовали бы они относиться к тебе плохо!
        А через несколько дней, к нам в комнату явился Иринин муж, завёл общий разговор о том, о сём, и, наконец, признался, что ему хотелось бы увидеть Нину Мочалову и с ней поговорить. Мы знали, где она занимается, и объяснили, как её найти. Нина вернулась домой с красными глазами. Мы требовали объяснений, за что он её обидел, но Нина сказала, что тут никто не виноват.
        Ясность внесла Марина Козельцева, явившаяся к нам на следующий день, с высокой причёской и маленькой шляпкой на макушке. Ей тоже понадобилась Нина Мочалова.
       - В чём дело, - рассердились мы, - за что вы её преследуете и чего вы от неё хотите?
        Марина, нетерпеливо сдёрнула с холёных рук тугие перчатки, и выпалила на одном дыхании: оказывается, Иринин муж, за то время, какое Нина проживала в их доме, её полюбил. Теперь он от Ирины ушёл, живёт в общежитии, переходит на заочное отделение, устраивается на работу, с Ириной хочет развестись, на Нине хотел бы он жениться.
        - Знаете, пусть не воображает, вы только посмотрите на него и на неё! Может быть, на вашу Нину никто больше не глянет....
        Вперёд выступила Людмила Кольчугина:
       - Не кажется тебе, Марина, что этот распрекрасный Иринин муж слишком скор на такие дела, как увидел - полюбил, женился - разлюбил. Со всем этим мы разберёмся сами. Тебе сейчас с Ириной нужно быть, до сих пор мы всегда видели вас вместе. Не называется ли это - бросать в трудную минуту своих друзей?
       - Что ты лезешь, куда тебя не просят? - возмутилась Марина, - может быть, из-за тебя всё и началось. Но мы все встали рядом с Людмилой и сказали, что думаем так же, как она.
       - Как бы вашей Нине горько обо всём не пожалеть! - Марина крутнулась на высоких каблуках и направилась к двери. Галочка Сметанкина вынесла ей перчатки, забытые у нас на столе.
        Нина вернулась поздно, когда все спали, и утром имела такой убитый, болезненный вид, что мы не посчитали возможным с ней о чём-нибудь говорить.