Глава 2. воскресные вечера

ГЛАВА 2.
Воскресные вечера.

        По воскресным вечерам музыка грустная, нежная и прекрасная долетала до наших окон. Гуляя однажды таким осенним вечером, мы отправились на её звуки, пришли в актовый зал нашего института, и застали там отрадную картину: на плохо освещённой сцене, за старым пианино сидела наша преподавательница русского языка Левицкая Лилия Андреевна и напевала старинные русские романсы, себе аккомпанируя. Подле неё - её приятельница (мы часто видели их вместе), тоже наша преподавательница старославянского языка и исторической грамматики - Усанова Мария Васильевна. И вокруг них тесным кружком на сдвинутых стульях - наши девочки из общежития, которых тоже привлекли сюда звуки музыки раньше нас.
        Мы захотели принять во всём этом участие - принесли себе стулья, к ним присоединились. И часто потом повторялись на протяжении всей учёбы нашей эти вечера по выходным, когда непривычно безмолвен и пуст был институт. Уютно нам было в этом плохо освещённом уголке.
        Вначале мы только слушали Лилию Андреевну, осмелев, стали заказывать ей то, что хотелось нам услышать, потом пели сами, под её аккомпанемент. Совсем освоившись, мы предложили не только петь и музицировать, но и читать любимые стихи. И читали стихи, и говорили обо всём на свете.
        Много хороших мыслей и добрых чувств унесли мы с импровизированных этих вечеров, которые не были обязательны, и ни в одном документе о воспитательной работе не значились.
        Наши преподавательницы - Лилия Андреевна и Мария Васильевна были очень разными. Их объединяло только то, что они обе были одинокими, немолодыми уже женщинами, потому что мало после войны в их возрасте осталось мужчин.
        Лилия Андреевна с первого же дня сделалась кумиром нашим. Всё в ней нам нравилось: её стройность, чуть припудренное и подкрашенное тонкое лицо, её подвитая причёска. И одевалась она так, что мы вначале повсюду за ней следовали, будто бы нам в ту же сторону - на самом деле, чтобы лучше рассмотреть её пальто, перчатки, сумочку.
        Нам нравилось, как просто она держалась с нами. Сразу перешла на "ты": ты Людмила, ты Наташа, ты Галочка. "Между нами, девочками, говоря", - любила она шутливо повторять, делилась с нами разными житейскими мелочами - где что купила или собирается купить, отчего ей грустно или весело. А её особенное значение по вечерам, её музыка! Гордая осанка возле старого пианино, красивые пальцы, танцующие по клавишам, запах дорогих духов - всё это производило большое впечатление.
        В наших беседах о женщинах (любили мы говорить обо всём на свете в постелях перед сном) не раз предполагали, что именно такой, как Лилия Андреевна Левицкая, и должна быть настоящая женщина, такой образованной, музыкальной, простой в общении, красиво одетой, обаятельной. Что в недалёком будущем, когда жизнь сделается намного лучше, чем теперь, когда появится у всех возможность покупать дорогие духи, учиться музыке, красиво одеваться, - стать такой, как Лилия Андреевна, будет вполне доступно каждой женщине.
        Мария Васильевна, на первый взгляд, ничем нашего внимания не привлекла, ничем не тронула нашего воображения. Высокая, худая - ни красоты в ней, ни умения одеться, ни простоты в общении. Называла она нас на "вы" и полными именами: "вы Людмила, вы Галина, вы Лидия".
        Правда, были у неё какие-то необыкновенные глаза, придававшие её лицу неспокойное выражение. Какие-то говорящие были у неё глаза.
        Бывало, во время лекции, проходя по рядам, она взглянет на вас внимательно, и вам вдруг покажется, что она с чем-то к вам обратилась. Вы вздрогните и, вскочив с места, на неё уставитесь.
       - Вы хотите что-то сказать? - спросит она с улыбкой.
       - Нет, - замотаете вы головой и снова плюхнетесь на место. Она спокойно пройдёт дальше, а вы долго будете ещё краснеть, бледнеть и находиться под впечатлением этого краткого с ней общения.
        Потом, когда мы её ближе узнали, Стефания сказала о её глазах, что это как раз те глаза, о которых написал Некрасов: "Посмотрит - рублём подарит!". О себе Мария Васильевна не любила говорить.
        О Лилии Андреевне мы уже знали многое. Знали, что её мать была известной в городе художницей - модельером, а дома хорошей портнихой, отчего Лилия Андреевна до сих пор любит красиво одеваться. Отец её был журналистом и любителем художественной фотографии, поэтому дома много его снимков. В первые же дни войны он добровольцем ушёл на фронт. Тяжело раненый, с медалью "За отвагу", после госпиталя вернулся домой и вскоре умер. Мать после его смерти каждый день ходила на его могилу, простудилась и тоже умерла. Лилия Андреевна была у них единственной дочкой. Известны были нам и другие сведения из её биографии.
        О Марии Васильевне мы не знали ничего. Но постепенно всё больше попадали под её влияние. Запоминали и передавали друг другу то, что сказала она каждой из нас наедине. В её замечаниях, шутках, размышлениях находили мы ответы на многие свои вопросы.
        Вот, например, сидим мы однажды вокруг старого пианино тесным кружком, и Галочка Сметанкина просит послушать нас стихотворение Константина Симонова "Родина".

Касаясь трёх великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Покрыта сеткою меридианов,
Непобедима, широка, горда.

Но в час, когда последняя граната
 Уже занесена в твоей руке,
И в краткий миг припомнить разом надо
 Всё, что у нас осталось вдалеке,

Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину такую,
Какой её ты в детстве увидал.

Клочок земли, припавший к трём берёзам,
Далёкую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком...

        Галочка ходит в кружок художественного чтения, но там не решается ещё читать вслух, потому что руководитель их - артист из драмтеатра - очень строг. Мы её прослушали, похвалили, сделали свои замечания.
        А Мария Васильевна предложила нам вспомнить и рассказать каждой о своей родине, "какой её я в детстве увидал". Потому что каждая из нас, наверное, увидела и запомнила что-то своё. Мы надолго задумались. Тон задала Лилия Андреевна.
        Она рассказала нам, как ездила в отроческом возрасте с родителями на юг.
        От маленького домика, увитого виноградной лозой, где поселилось отдыхающее семейство, тенистая аллея через парк, в котором цвели невиданные раньше кустарники, цветы, деревья, выводила к небольшому озеру. По нему плавали белые лебеди. И она, Лилия Андреевна, тогда ещё просто Лиля - талия в обхват и маленькая корзиночка с сухариками в руках, бегала по утрам кормить доверчивых этих птиц, почти ручных две лебединых пары.
        В лучах восходящего солнца озеро делалось золотым. Оживали цветущие кругом растения, белые лебеди становились с розовым отливом. Свежие пьянящие запахи наполняли грудь. Невозможно было на месте устоять. Лиля прикалывала к волосам влажный от росы цветок и начинала напевать, кружиться, танцевать.
        Так безлюдно и прекрасно было кругом, словно в сказке об "аленьком цветочке" в заколдованном саду. Даже казалось, что тихая волнующая музыка звучала.
        Днём, когда Лиля гуляла с родителями и другими отдыхающими по тем же местам, всё здесь было иным - исчезало волшебство.
        Но она по утрам, как оказалось, выходила к озеру не одна, раньше неё приходил сюда же начинающий художник, в таком же как Лиля отроческом возрасте и рисовал. Иногда днём они встречались на берегу озера или в аллеях парка, но так как не были знакомы, то молча, уступая друг другу дорогу, проходили мимо. Однажды они столкнулись на узкой тропинке, и мальчик уронил свою папку, из которой посыпались белые с какими-то набросками листы. Она помогала ему их собирать.
        А в день отъезда, когда Лилия Андреевна пришла проститься с птицами и цветущим парком, он вдруг смущённый вышел из-за кустов, и подарил ей свою картину с озером, лебедями, и как она в белом платье кормит их. Это было для неё неожиданно, она смутилась тоже, успела только его поблагодарить. И больше они ни слова друг другу не сказали. Но до сих пор висит у неё дома эта картина.
        Белое платье! Поездка на юг! Несбыточные и невозможные для нас мечты.
        Мы, если нам удавалось купить новое платье (старое совсем износилось), выбирали то, что подешевле, потемнее, попрочней.
        Впечатлительная Галочка Сметанкина тут же загорелась желанием увидеть картину, пусть Лилия Андреевна сюда нам её принесёт. Лилия Андреевна сказала, что если нам это интересно, то мы можем придти к ней на чай, и она покажет нам и эту картину, и многое другое...
       - Конечно, интересно, конечно, если можно, мы придём. И день, и время назначили и адрес записали.
        Мария Васильевна напомнила нам, что мы о Родине начали серьёзный разговор, и, может быть, его продолжим? И мы его продолжили. Стали по - очереди выдавать разные пейзажи один другого краше.
        Был тут цветущий шиповник, густо разросшийся в конце парка - словно в розовой пене кусты, летающие над ними тяжёлые майские жуки. Росистая тропинка к нему в высокой траве, мокрые ноги, когда возвращаешься назад с колючим душистым букетом в руках. Это был мой пейзаж. Меня так и подмывало, по примеру Лилии Андреевны, скрыть в розовой пене цветущего шиповника разгорячённого всадника, который скакал ко мне на взмыленном коне и привязывал его возле парка к телеграфному столбу. Это не было моей фантазией. Того отчаянного всадника я помнила в детстве. Только ко мне он не имел никакого отношения. И я сумела себя вовремя остановить.
        Была зелёная лужайка с жёлтыми одуванчиками - такая одухотворённая, что невозможно было на неё наступить, казалось, будто в жёлтых мягких шапочках притаились на ней весёлые и беззаботные живые существа и ждут только, когда вы подальше отойдёте, чтобы продолжить танцы, пение, игру на маленьких скрипках и другие приятные занятия. Хотелось с ними поселиться и жить. Но они были осторожными, себя не выдавали и притворялись просто одуванчиками. Так нафантазировала Галочка Сметанкина.
        Был тёмный - тёмный лес на закате дня. А на поляне, освещённой последними лучами заходящего солнца - красные мухоморы с белыми крапинками и кружевными оборками под шляпками. Росли они кругами - хороводами. Впереди старый большой гриб, а дальше меньше, меньше, меньше и совсем маленькие мухоморчики. И филин, как леший, ухал рядом, и, казалось, что баба яга в ступе и с метлой вот-вот должна появиться.
        Был цветущий кандык - сам по себе невзрачный жёлтенький цветок на коротком стебле с одним узеньким листком под шляпкой, но он так густо устилал долины и пригорки, что по утрам, на восходе солнца, земля казалась вторым солнцем, и по ней гуляли стреноженные кони и казахские дети. Такой пейзаж был известен Мухамедовой Айгуль - девушке из казахских степей. Словом чего только не было!
        Очередь дошла до Стеши Куделькиной. Стеша - крупная веснушчатая девушка, жила с нами в одной комнате. Она одна не вступила в нашу коммуну по столу, и пила чай по вечерам отдельно от нас. Мы объясняли это её неразумной жадностью.
        Имя её Стеша - нам казалось устаревшим. И всякий умный человек давно бы уже его сменил. Ведь можно менять неблагозвучные фамилии и имена - откуда-то было нам известно, потому что умный человек не может отвечать всю жизнь за глупость своих родителей.
        В домашних наших беседах по вечерам, которые мы высоко ценили, Стеша, держась от нас в стороне, не принимала участия. На откровенные насмешки не обращала внимания. Много сидела за учебниками, поэтому казалась нам бесчувственной и менее нас развитой. За глаза мы называли её "дубинноголовой".
        Когда до неё очередь дошла, мы, конечно, очень заинтересовались, какой - такой пейзаж выдаст нам "дубинноголовая" Стеша Куделькина? И она вполне оправдала недобрые наши ожидания.
       - Мне нравится, - сказала Стеша, - когда на верёвке сохнет мокрое бельё. Мы так и покатились со смеху, вскрикивая в изнеможении: " Ай да Стеша! Ну и пейзаж! Что со Стеши возьмёшь?!" "Дубинноголовой" хоть бы что, сидит и молчит. Долго мы не могли успокоиться.
        - Я люблю пейзаж, когда под кроватью валяются грязные носки, - сквозь смех выкрикивает кто-то из нас, и снова все хохочем до слёз. Когда мы просмеялись и ещё высказали о Стеше разные комментарии, Мария Васильевна сказала:
        - Весёлые вы девушки и пейзажи помните красивые, но больше всех сегодня понравилась мне Стеша Куделькина. Ведь мы с вами слушали стихи о Родине военного времени, и поставили перед собой определённую задачу - представить родину свою, какой вспоминается она "в тот миг, когда последняя граната уже занесена в твоей руке".
        Лилия Андреевна была несколько рассеянной, она вспомнила и рассказала вам прекрасную историю, но то южное курортное местечко, не было ей родиной. И она увлекла вас на ложный путь. Вы в памяти искали самые красивые картинки, но не самые вам дорогие.
        Одна лишь Стеша себе не изменила - "верёвка с сохнущим бельём!" Надо быть достаточно наблюдательной в вашем возрасте, чтобы запомнить её, как нечто интересное, а между тем она сопровождает нас с пелёнок до могилы. О многом эта верёвка может рассказать. Под бомбами во время войны, вспоминаю я теперь, она олицетворяла, по-моему, неистребимость человеческой жизни. А вспомните после войны, каким оно было ветхим, серым наше бельё. Сейчас всё ярче, всё веселей делается наша верёвка с сохнущим бельём, развешанным материнскими руками - это как раз то, что, по-моему, очень может вспомниться тогда, "когда последняя граната уже занесена в твоей руке". Но дело тут не только в этом.
        Мне понравилась в Стеше способность не поддаваться всеобщему заблуждению, навязанному свыше, понравилось, что Стеша не побоялась быть смешной. Я считаю это признаком характера глубокого, самобытного, сильного.
        Вот поживёте и узнаете, что немало есть людей, которые любят повторять то, что услышат от авторитетных лиц, потому что, как сказал Грибоедов: "боятся сметь своё суждение иметь", по-моему, много в жизни от таких людей бывает несчастий и бед.
- Прошу слова, - заволновалась Лилия Андреевна, - я тоже отдаю должное Стеше Куделькиной за её смелость и самостоятельность. Но я не случайно и не по рассеянности вспомнила то южное местечко, как вы, Мария Васильевна, предположили. Моя малая родина - это моя семья. Дома мы редко бывали все вместе, я чаще всего помню себя в ожидании родителей с работы. Они задерживались, не всегда оказывались свободными в выходные дни, отец часто бывал в командировках. Поэтому в свой смертный час, когда б "граната эта была занесена в моей руке", я вспомнила бы непременно то южное местечко и нашу дружную нераздельную семью, когда мы вместе завтракали, обедали и ужинали, ездили на экскурсии или купались в море. На ложный путь я никого не увлекала, каждому была вольная воля, что вспоминать и выбирать.
       - Простите, Лилия Андреевна, вы меня убедили, ваша любовь и священная память о родителях сделали то южное местечко самым дорогим для вас местом на земле. Но все остальные, кроме Стеши Куделькиной, явно увлеклись красивостью вашего рассказа и, не заботясь об истине, вам подражали.
       - Провалиться бы мне на месте с тем цветущим шиповником, - злилась я на себя. А что бы я вспомнила в час, "когда последняя граната уже занесена в моей руке", если бы не попалась на удочку Лилии Андреевны?
        Скорее всего, я вспомнила бы большой деревянный угольный ящик, откуда брали уголь для общей кухни в нашем доме барачного типа. Стоял этот ящик в углу нашего обширного двора, под старым развесистым карагачём, с одной стороны он плотно примыкал к дощатой стене дома, со множеством квартир, другой стороной упирался в глинобитный общий сарай с погребами, где каждая семья держала свой картофель.
        Ящик был высок - не дотянуться до его крышки руками, и очень не легко было на него забраться. Зато уютно и надёжно было нам в этом уголке. С него мы обозревали наш густонаселённый двор, уплотнённый эвакуированными женщинами и детьми. И внимательно следили за его неспокойной сложной жизнью, прекрасно усваивая на её примерах без всякой дополнительной педагогики, "что такое хорошо, и что такое плохо", ведь заниматься с нами было некому.
        С него делали мы первые свои смелые прыжки. С него наблюдали в полной безопасности бодливую и нервную корову Красулю, если она после стада забредала во двор, и остальные дети разбегались кто куда.
        Красуля - это вам не лебедь, она тёрлась о ящик мощными жаркими боками, сотрясая его, рыла землю копытами, ревела до хрипоты, и вот они перед нами мелькали кончики её опасных рогов.
        На ящике, прижавшись к стене под навес крыши, прятались мы от дождя и радостно кричали: "Дождик, дождик, пуще!", с него любовались закатами над Зереклинским лесом, в багровых, алых и других невероятных красках придумывали разные видения, и не охотно шли на зов сердитых, замученных войной и нехватками матерей. На нём по-братски делили картофельную оладью, если её от ужина случалось утаить и принести.
        Конечно, давно уже не ступала на ящик этот моя нога, но всякий раз, когда случалось мне, пробегая мимо, взглянуть на новых его обитателей, крикнуть им: "Подотрите носы!" и картавую грубость услышать в ответ, - защемит душа моя больно и сладко, потому что глянет на меня оттуда собственное детство беззаботными весёлыми глазами. Помнила я на нём каждый выступ, каждую щель.
        Первое время, когда от тоски по дому очень трудно было мне в чужом городе, часто видела я во сне этот угольный ящик в углу двора под развесистым карагачём.
        Предала я его, предала! Горьким утешением было то, что не одна я, все мы, кроме Стеши, оказались "хороши".
        Увлекшись дорогими мне воспоминаниями, я не слышала, о чём говорилось далее, а когда привела свои мысли в порядок, Мария Васильевна спокойно продолжала:
       - Как преподавательница исторической грамматики, несколько слов скажу об имени Стеши Куделькиной, знаете как оно звучало когда-то - Стефания - древне - русское наше имя, забытое, по - моему, несправедливо. Мне оно нравится. Позвольте, Стеша, я буду называть вас Стефанией.
        И Стефания шла домой в почётном нашем окружении, словно королева, а мы плелись за ней пристыженные, жалкие, вот уж поистине "дубинноголовые" недоумки. И, по-моему, каждая из нас давала себе обещание - быть гораздо внимательнее к людям, странности их и особенности не спешить осмеивать. И неустанно следить за собой, а не иду ли я на чьём-то поводу, как безмозглая овца?
        Стешу мы с тех пор стали называть Стефанией.