Волшебный трамвай

         На остановке трамвая номер тринадцать стоят усталые от быта люди, они ждут его уже два часа, и им не понятно, почему он задерживается, ведь обычно он приезжает через каждые полчаса.
        У всех в головах вдруг зазвучали чудесные слова. Один из ждущих проговорил вслух то, что слышали и другие: «Бог и есть природа. эта цивилизация не только отравляет сердце и разум, но внедряется в плоть и кровь». На секунду всего лишь. Потом снова тягостное ожидание автобуса. Это напоминало все сон. Но проснуться было сложно кому бы то ни было.
     Среди ожидающих у скамьи стоит старуха в сером пальто и вязанной черной шапке. Она с наслаждением вспоминает свою первую брачную ночь. Ей думается, что она вся была в то время блаженная, ведь не надо было изучать картезианство ей. Улыбается сама себе от воспоминаний и посматривает на людей, а ведь им глубоко все равно, о чем она там себе думает и чему улыбается. Смотрит на свои морщины в зеркало, а в правой руке у нее помада. Красит губы в синий цвет, ей кажется, что водители, что курят папиросы у ларька смотрят лишь на одну нее. Она корчит им рожицы, когда они показывают на нее пальцем и хохочут, то она в ответ кулак им направляет. Она уже не любит свое тело, но и мир тоже не любит. Гадкий и пустой мир. Не хочет жить здесь и сейчас, хочет лишь вспоминать о том времени, когда она была молодой. Вспоминает своих любовников. Ух, сколько же у нее их было. Снова улыбается. Тут к ней подходит еще одна старуха в черном пальто и желтом вязаном берете, с палочкой, с сумочкой, с рыжей таксой на поводке.
- Кто мы? Что тут делаем и зачем все это? Добрый день, уважаемая Паша, – с улыбкой говорит она ей, я вот Галина Чехова из пятой квартиры дома номер тридцать пять по улице Шолохова. Не мутите воду, внизу из ручья, кажется, пьет голубь. Помнишь, Паша, как во время беседы, что была лет сорок назад под крышей дома твоего, проползла крыса по стене к окну, и ты хотела раздавить ее ногой, но я остановила тебя и сказала благостно: «Мой друг, ни какой смерти, ты имеешь право только сказать крысе, что не хочешь видеть ее тут, но не более того!». Когда ты слегка придавила крысу ботинком и выбросила в окно труп, то я заплакала и сказала: «Ты могла сломать ей лапу, и что теперь с ней будет, ведь в мире крыс нет хирургов. А может, это была мать целого семейства, которые ждут, когда она вернется. Знание без Любви безжизненно». То были сладкие дни наши, ведь мы думали о том, что пора улетать на звезды, где нас ждут боги.
- Добрый, Гала, добрый день. – Но кто вы? – Паша была в растерянности и напряженно вглядывалась в зеленые глаза Галлы. - Я тут вспоминала свою молодость, но вы мне перебили мои воспоминания. Кто-то пытается мне мешать вспоминать, но зачем?
- Не волнуйтесь, Паша, все будет хорошо, лучше скажите, как у вас дела-то идут? – стала утешать ее Гала. – Подумай о великом походе против князя мира сего. Паша, отпусти свои проблемы, на черта они тебе нужны? Ты мертва. Твое прошлое мертво. Все мертво. Гоголь смеется над всеми твоими делами, а ты плачешь и тоскуешь, сумасшедшая что ли?
- Да пока еще не родила. Хорошо идут мои годы, молодею с каждым годом,
 я уже девушкой себя чувствую. Я вспоминаю свою молодость. Хочу туда, но и там пустота. Не хочу быть здесь. Я там вся цвету и пахну. Я могу идти босиком по тонкому льду и не боюсь, что провалюсь в реку. Страх умер. У меня было столько мужчин, Гала, вы бы знали, как они ухаживали за мной. Я с ними игралась, а потом бросала их к чертям собачьим. Они все писали статьи о мировом кризисе и о том, что пора улетать. Они кончали с собою из-за меня, а я смеялась лишь, узнав о том, что кто-то из них умер.   
- А вы злая, Паша, вы б лучше б не играли с ними так жестоко, а приласкали бы голубчика, а потом бы сказали, что вы сами по себе, что вам никто не нужен, ясно? Ну да ладно, а чем вы в данный момент заняты?
- Я красивая девочка. Я вспоминаю молодость, а еще, я за дедушкой присматриваю одним за тысячу долларов в месяц. Его постоянно тянет на суицид. Я ему ставлю в плеер песни про суицид. Ему девяносто лет, он себе шею ножом прокалывает, говорит, что не хочет жить, что без женщин ему не сладка жизнь. Я у него ножи, вилки, лезвия отбираю постоянно. Он где-то умудряется их прятать, а я нахожу его тайники и все выкидываю в мусор. Несколько дней назад по телевидению был репортаж о двух мальчиках одиннадцати и двенадцати лет, которые забили до смерти двухлетнего ребенка. Скрытая камера на вокзале зафиксировала на видеопленку, как малолетние преступники приволокли свою жертву на станцию и расправились с ней на глазах у равнодушных свидетелей. Хотя эти кадры были немыми, казалось, что крики ребенка разносятся по всей землей. Я кушать готовлю и ночую у него, все время слежу, чтобы он не убил себя. А он плачет. Воет волком и по комнате вертится, как юла. Говорит, что страдает без женщин. Хочет в рай быстрее попасть. Говорит,  что все равно убьет себя. Чтобы в раю смеяться с женщинами, лежа на благоухающем ложе в ангельском дворце, который ожидает его за все хорошее, что он сотворил на земле. Он хочет жить лишь в хрустальном дворце, дабы там иметь женщин. Я даже петлю нашла однажды под подушкой у него. Он ее сделал из веревки. Я ему по рукам била плеткой, по рукам, по рукам, чтобы знал, что жить надо всегда, а не сачковать, а не дезертировать, сука. Он хнычет. Говорит все время о том свете, что там будет хорошо, что там он будет снова молодым, что снова будет с женщинами лишь только счастлив. Рассказывал, как в молодости чуть не покончил с собой от неразделенной любви к Алле Петровне. Подлый дед.
        Тут старуха в сером кричит. Падает в обморок. Встает тут же и быстро говорит, что она и есть та Алла Петровна, правда теперь ей не двадцать пять, а девяносто пять, но ничего, она в душе всегда такая же кокетка, что и семьдесят лет назад. Старушки весело смеются от того, что они так близко теперь друг друга знают. Алла Петровна делает серьезное лицо и холодно заявляет:
- Я бы ни за что не буду за стариком ухаживать. У меня муж был. Так он все тридцать семь лет сам себе стирал и готовил. За миллион долларов не буду я ухаживать за стариком. Я их презираю, они пусть сами все делают, они должны были покончить с собою еще тогда, когда стали стареть, а не ходить трупами по мостовым и портить мне обстановку, так сказать-с.
- Счастливая вы, Алла, а у меня нужда! Мне пенсии не хватает. Расходы большие сейчас. Я мечтаю уехать в Америку. Там буду работать моделью в одном русском посольстве. Мне лет тоже не меньше вашего, и я думаю, еще год поработать и потом уже можно уже расслабиться. Сердце болит уж сильно. Я недавно чуть не упала на улице. Пришла в больницу,  мне осмотр сделали и сказали, чтобы я пила дороге лекарство «сутрицин», я трачу на него шестьсот баксов в месяц. Мои дела такие не сладкие на сегодняшний день, но я оптимист, я верю в свой ум, в жизнь после смерти, я против суицида. Грех же это величайший.
- Ой, мами, ой мами, мами блю, ой мами блб, - вдруг запела Алла, - а я работала санитаркой на скорой тридцать лет и знаю, что при стенокардии надо пить не «сутрицин», а другое лекарство. Врачи все врут, что бы подороже продать и побольше заработать на пациентах. Врач  - от слова врать. Помните об этом, милая моя, и добра вам, храни вас Господь!
- О, вот и наш транспорт желтый едет, Аллочка, живо-живо, садимся быстрей! – визжит от восторга Паша. - Садимся! Давай, мне место займи у окошка.
Старухи сели у окошка. Едут и беседуют себе дальше. Шум и гам на весь салон от них исходит.
- А мне кажется, что мы вместе в садик ходили, а, Аллочка? – кладет ей руку на лоб Паша.
 - А вы давно меня знаете, ведь так знали может быть, но забыли о том, что знали меня, да? - слезливо спросила Галина.
«Странно, чего она ко мне прицепилась, как банный лист, какого хрена ей вообще от меня надо?» -  подумала в тот момент Аллочка, уйдя в свои воспоминании молодости.
- Аллочка, ну молчи, скажи, ведь мы ж с тобою в прятки играли в нашем дворике. От пацанов убегали на пустырь. Вместе прыгали через резинку. Бегали по крышам, орали на прохожих, лили им на голову воду с балкона. Кидали картошку. Ты еще жила этажом выше меня. Ты забыла все это? А помнишь нашу любимую игру «Бегство от склероза», а пасьянсы утром и вечером, как мы с тобою раскладывали у тебя на круглом столике? Аллочка, да вспомни же ты, ради всего святого хоть бы то, что Диккенса любила читать в те годы своей молодости, хорошо, ну а все наши детские шалости, забыла, да? Брось молчать, тварь! Ведь ты давно меня знаешь, давно?
         Задыхалась от волнения Галина, глаза ее смотрели в пустоту, она что-то там наблюдала, но никто не знал что именно.
- В первый раз вижу я вас, Галина, первый и последний! – закричала дико  Аллочка, а пассажиры взвыли с тоски. – И вообще, меня вроде друзья Пашенькой зовут.
Пассажиры заткнули уши наушниками. Водитель остановил трамвай и грозно сказал умную речь: «Тошно мне от всех вас, идиотов, тошно, бляха - муха. Мой отец был ярым коммунистом. Раскулачивал. Убивал предателей Родины. А когда Ельцин стал ходить в храм стал целовать руки попам, то он купил себе ящик водки. Сидел целыми днями дома мрачный такой и говорил со злобой: «Он же, сука, коммунист, как же он может верить в Бога? Ведь нету никакого Бога! Рай –то на земле мы должны строить. На небе нет Бога. Гагарин сказал об этом еще в 60-ых». Отец был на грани нервного срыва. Он настолько презрел идеал рая на земле, что больше теперь не было смысла жить. Все конечно. Финиш. Рая нету нигде.  Вот, что он думал тогда, когда пил водку и глядел, как все бывшие коммунистические боссы ходят пить кровь и есть тело Христа к попам в храм. Он утром вскинул веревку и покончил со всем безобразием в сарае. Я нашел его под вечер, висящим  в петле, а тапочки на полу стояли. Стул перевернут. Я тоже считаю, что любой рай - это внеземная доза тошноты в первую очередь, товарищи, вы все для меня - идиоты, мыши, копошащиеся в своем дерьме, мечтающие о семейном благополучии. Я вас всех, гадов, презираю! А вы, гражданка, в сером пальто, что истошно вопили только что, будьте–ка любезны, выйдите-ка на *** на улицу. Я открываю двери. Вы меня здорово взбесили своим криком».
        Тон водителя многим показался грубым, но люди ничего не понимали из того, что он сказал. Они загадочно переглядывались друг с другом, улыбались и хихикали. Аллочка вытащила из сумочки персик, откусила его и вышла, а за ней вышла и Галина, которая шла следом и все пытала:«Ну же, Аллочка, ну скажи, что мы были подругами в сорок пятом году, ведь ты жила надо мной. Я тебя еще курить учила и пить вино в классе пятом, ну же, Аллочка, не зли меня, мерзкая старуха своим молчанием, ведь я убью тебя!».
      Галина берет камень, что лежит у ее ног и бьет по голове Аллочку. Аллочка падает на землю медленно, словно тушь, стекающая на бумаге. «Умираю, умираю, наконец-то я буду в раю, где я буду молодой и меня будут толпой любить мужчины. Слава те Господи, что забираешь меня в свои чертоги из этой тошнотворной клоаки» - сладенько заверещала Аллочка. Сказала это оно самое и испустила дух. А Галина в ужасе убежала к себе домой, заглянула в свой девичий дневник и поняла, что ее подругу детства звали не Аллочка, а Ксюня. Испустив страшный, нечеловеческий вопль, Галина вскрыла себе вены, наполнив перед этим ванну горячей водой. Ее дневник валялся на диване.
         Так все и было, когда вода, что бежала из ванны, затопила соседей и им пришлось взломать дверь, где они нашли Галину и ее дневник, открытый на той самой странице, где шла речь про рыженькую Ксюню, что любила воздушные шарики и выпускать мыльные пузыри, сидя у себя на балконе, а еще Ксюня любила бросать солнечных зайчиков в соседские окна домов, что окружали со всех сторон ее квартиру.