Он засыпал

Он засыпал…

Это было прекрасное состояние, когда уже мир, окружающий со всех сторон, становится как будто теплым, расплывчатым и добрым, когда начинаешь забывать все страхи суетного дня и переходишь в область сновидений. Глаза начали уставать от света электрической лампы, а веки свинцовой тяжестью падали вниз, и их никак нельзя было уже остановить.

Егорка не хотел поддаваться этому приятному ощущению, истома завладевала им поминутно, все происходило медленно, но шло непобедимой волной, сон не хотел отпускать от себя семилетнего мальчика, нежной вуалью оберегая его покой. Голова закружилась, унося молодого человека в незыблемые, далекие и яркие дали, где горела какая-то непонятная звезда, похожая на наше солнце, но то было не солнце, мальчик отчетливо это все понимал. Эта звезда была теплая, но никогда бы она не обожгла мальчика, была мягкая, как самый приятный пух, и к ней почему-то хотелось идти, не обращая ни на что и ни на кого никакого внимания. Тревоги уже давно отошли на задний план, как будто их и совсем не было в его жизни, и так глупо было сознавать, что они вообще существовали, что казалось, то, что было, совсем далеко и не то, что вообще может быть. А это солнце, непонятное, но такое знакомое, большое, обволакивающее, сосредотачивающее в себе все самое хорошее и мудрое, оно всегда перед тобой, ждет тебя.

Мальчику казалось, что он не может быть глупее многих, такого понятия для него сейчас не было вовсе, хотя Костенька, друг его по детскому саду и конкурент по учебе, был намного расторопнее и умнее его, это всегда раздражало в Егорке какие-то странные чувства досады на себя и на Костеньку. Сейчас же он даже и на Костеньку не мог злиться, как будто все это было неимоверно пошло и недостойно того сонного и прекрасного царства, куда направлялся Егорка, он как будто это сознавал, словно стал в тысячу раз мудрее и правильнее. Сейчас Егорка вдруг вспомнил о своем друге и тут же о нем забыл, все пронеслось вихрем, неостановимым, прямым и безудержным, и сейчас на смену одному воспоминанию пришло неожиданно другое.

Егорка идет с родителями по саду, это был чудесный майский сад, с липами, с березами и полянами между ними. Везде растут цветы, как они называются, что они из себя представляют?- Егорка не знает, да ему это и не нужно, он просто видит сочную молодую траву, как ковер, настеленный на землю, и душа его радуется. Все благоухает, жужжит, движется и живет, и в то же время на мгновение застыло, как картина,- ведь это и есть самая прекрасная вещь, которую ни одно искусство не может воплотить и сотворить! Егорка бежит, смеется, радуется дню, маме, папе, а также и всему, что перед ним. Медовый, сладостный запах распространяется по округе от цветов, а деревья, эти громады и вековечные исполины, лишь ропщут от проказ ветра, играющего с ними, скрепят, да разносят около себя миазмы прелости, древесной свежести и душистой смолы.

Ах, а это голубое, бесконечное и прекрасное небо, яркое, завораживающее, животворящее, что хочется поднять глаза к нему и смотреть, смотреть, смотреть… А когда взгляд уже устремлен на него, то как будто оно рядом, а Егорка парит в нем, и хочется ему хотя бы на сантиметр или на малый миллиметр приблизиться к небосводу, и он прыгает, отталкиваясь от земли, потом снова прикасается к тверди земной, понимая, что ему никогда не попасть в эти завораживающие высоты, где кружат наполненные влагой, белые, воздушные и пушистые облака, но он снова прыгает, и снова его захватывает чувство эйфории, хоть на секунду, но он приблизился, он реет в этих бескрайних, свободных просторах. А потом снова земля, смех, беготня и радость родителей, беспокойные предостережения мамы, но Егорка и этому рад.

И этот образ вдруг сменился для Егорки другим, зима и санки, а неподалеку горка. Все вокруг искрится и мелькает, как будто забор, ограда дома, да и сам этот дом усеяны блестящей бриллиантовой пылью, стружкой от сумеречных звезд. Солнце высоко и такое маленькое, бледненькое, что и не видно его совсем, и рядом облака, как дым, проплывают, а солнце это само с ними сливается, так что и непонятно, где здесь начинается дым от труб, а где облака с небом. Но все же везде светло и бело, а также и спокойно. Все смешалось, но тем все это и приятнее. Егорка в длинном пальто, в шапке-ушанке, поверх ворота намотан теплый вязаный шарф, а на руках пуховые серые перчатки, пахнущие шерстью. Егорка хватает санки и мчится за ограду, там дворовые дети, все с шумом и гамом катаются, резвятся, бегают друг за другом, играют в снежки, да и вообще с горок скатываются.

Егорка спешит к ним, ядреный, морозный ветер стеганул его по щекам, а ему хоть бы хны,- он бежит гулять. Вот уже час как он бегает по хрустящему белому полотну снега, все еще сверкает бриллиантовой огранкой настил этот под ногами, но уже не так рябит в глазах. Щеки Егорки зарделись, раскраснелись, а сам он уже вспотел, намок, но ему тепло и весело, и хочется еще долго и долго бегать, смеяться и кататься на санках. Он снова, как и до этого, подходит к горке, а она ледяная, твердая и скользкая, поднимается по своеобразным кривым ступенькам вверх, а потом с оглушительным визгом устремляется вниз, как и многие его товарищи справа и слева. И везде,- и каждый этому рад,- везде крик, веселье и радость, они как будто пронизывают насквозь сам воздух подле детей, и дети заражаются им, горят им и им от этого хорошо. И хочется, чтобы никогда это веселье и не проходило, хочется быть здесь, смеяться вместе с ними и также получать беззаботно удовольствие от таких простых вещей, казалось бы, ничем не могущих доставить приятное, но все же это прекрасное чувство в детях больше, чем у взрослых, когда бесшабашность, балагурство и просто ничем не ограниченная радость захватывает сердце и разум, а тело обволакивает какое-то благостное наслаждения жизнью. И как хочется, чтобы дети эти никогда не познали горечь всей судьбы своей, а прожили ее как сейчас, беззаботно, весело и радостно, чтобы горе никогда не коснулась их сердец, и рационализм, и тяжесть пути никогда не испортили их доверчивые и добрые натуры.

И этот образ словно забывается, а Егорка наш спешит на кухню к бабушке. Живет она в деревне, дом у нее белый, большой и теплый. Она за плитой, на голове белая косынка, фиксирующая седые волосы, на сковороде у нее скворчат румяные, обжаренные пирожки. Она их после приготовления все складывает в небольшую, но глубокую миску, а Егорка тихо подкрадывается, да нет-нет, но украдет один или два и бежит обратно в зал, крича от восторга и удачи. Бабушка сердится, начинает что-то весело лепетать, мол, нельзя так есть, нужно всех дождаться, а сама ставит миску на самое низкое место, чтобы внук ее достал эти самые пирожки из нее. И после всего этого умильно улыбается старая женщина, радость ей приносит веселое настроение Егорки, его живость и колокольчатый смех.

А Егорка кушает с удовольствием такие вкусные пирожки, а потом на улицу, утолив голод, даже шарф не одевши. Выбегает и по саду вперед бежит, а сад большой, в основном из берез состоит, а там и пруд чистый, где даже рыба водится. Листья золотые давно украсили собой и сами эти деревья, и землю вокруг. Возле них тянет мокрой свежестью, прением листвы и запахом сена, стоящего неподалеку в виде копны. За Егоркой бежит собака бабушки по имени Палкан, черный, большой, с острыми зубами, но добрый до безрассудства, любит он Егорку и любит играть с ним, а больше всего любит, когда Егорка ему пирожки из дома вытаскивает, вот и надеется, что и сейчас ему повезет. А Егорка знает, чего ждет Палкан, он быстро вытаскивает пирожок из-за пазухи, не мучает животное, а дает последнему перекусить, и после этого начинается бег, веселье и смех…

Егорка подбегает к пруду, смотрит в эти незамутненные воды и видит рыб. Одна из них, самая храбрая близко подплывает к Егорке и так беспечно-спокойно разглядывает мальчика, что Егорка смеется во всю ширь своей улыбки, а потом Палкан прыгает в воду, заставляя рыбу ретироваться. Брызги летят от этого во все стороны, а по незамутненному пруду разливаются водяные круги, желтая листва, упавшая в пруд, потихоньку колышется на волнах. И так хорошо и привольно, что и слов нету, чтобы выразить весь восторг ребенка.

Егорка идет летом с родителями по песчаному берегу, пытается собирать ракушки, это у него получается, и каждый раз он радуется новой находке, как какому-нибудь кладу с сокровищами, найденному им на необитаемом острове. С ними идут друзья родителей, а также и их дочь,- подруга Егорки. Он завет ее к себе,- ее зовут Наташа,- она бежит к нему, он демонстрирует ей свою находку, а она лишь восклицает и завидует, так как у нее нет такого красивого улова. Но Егорка добрый мальчик, он не привык, чтобы у него было все лучшее, да и родители его всегда учили делиться, поэтому без всякого зазрения совести он дарит ракушку Наташе, а она вдруг впала в неописуемый восторг, да такой, что и Егорка рад своему поступку. А потом дети бегут к сочинскому морю, волны которого шумят, пенятся, да и разносят повсюду свой особенный морской бриз, чуть свежий и соленый. Дышать так становится легко и приятно, что хочется бежать и бежать. Вода теплая, Наташа и Егорка ловят волны своими руками, но задержать их у них не получается, руки проходят сквозь тягучую влагу, но они и этому рады, что встали наперекор стихии, что стихия эта, такая добрая, что ласкает их нежно, облизывая их своими теплыми волнами, словно прощая их балагурство и вольность. И нет края и конца всему тому простору, что нечаянно вдруг открывается перед детьми, когда море бирюзовое, почти зеленное, вдруг сливается с нескончаемым небом, тем самым небом до которого так хотел когда-то Егорка добраться. А теперь Егорка хочет только одно: вступить по верху этого моря и пройти до самого края небосвода, он пытается встать на воду, даже подпрыгивает для этого, он рассказывает о своих соображениях своей подруге, а она вдруг его поддерживает, и они вдвоем начинают прыгать и резвиться. 

День заканчивается и начинается теплая ночь, простор открывается невыразимый, пугающий и прекрасный. Звезды зажигаются одна за одной, и небо усеяно этими яркими точками, как будто на темное полотно кто-то понабросал всяких блесток. А луна, о боже, как прекрасна эта луна, спокойно-величавая, она как исполин среди мириад беспечных деток, а между тем отец говорит Егорке, что луна это не звезда, а спутник нашей планеты. А Егорка, обычно верящий отцу, теперь и не верит ему почему-то, как может такая прекрасная округлая «звезда», не быть ею и вовсе. Это же просто вранье самое настоящее, и если отец и решил подшутить над Егоркой, то Егорка не уступит отцу в смекалке, ведь он точно знает, что перед ним самая большая из всех миллиардов звезд рассыпанных на небе, просто она взрослая, поэтому и большая, она мать всех других сверкающих точек.

Вдруг Егорка замерз, он просто окоченел, и ему неприятно было, руки его маленькие так и подрагивают, он с родителями входит в светлый и теплый дом. Егорка засыпает, проходит, кажется, пять или шесть минут, но Егорка вдруг открыл глаза и видит, что уже день на улице, а между тем у его кроватки стоит мама и отец, почему-то встревоженные и глаза заплаканные. Но Егорке тепло, он спать хочет, он снова засыпает, снова видит удивительные сны, яркие, запоминающиеся, тревожные, а иногда и просто пугающие. Егорка снова проснулся, только видит что он уже и не дома, а в какой-то белой кровати, при белых наволочках, а за окном темно. Неподалеку стоит доктор и что-то уж очень печально, но твердо кивает родителям, а мама почему-то сокрушенно падает, но отец резко ловит ее и усаживает на кресло. Опять тихая ночь, мама поет колыбельную, а Егорка чувствует, как теплые слезы катятся по щеке ее, а потом ниспадают ему на открытую грудь. А в груди так тепло, так даже жарко, что и невмоготу терпеть Егорке, он закричать хочет, заплакать пытается, а у него это не получается, как будто сил не хватает. Губы сухие-сухие, а в голове такая слабость, что все тело знобит, а как мама прикасается, так Егорка и понимает, что жар у него. Силится Егорка вспомнить, что же доктор такое говорил давеча, о чем так рьяно сокрушалась мама, а при воспоминании только и приходит слово «рак». А Егорка и понять не может, что это значит, при чем здесь все-таки то страшное животное, что он когда-то видел давно, когда отец принес домой эту живность. И как эта живность может быть связана с ним, с самим Егоркой, он это тоже не может понять.

Егорка наконец-то очнулся, а его все мучают, на какие-то процедуры таскают, потом иглами различными пугают, боль повсеместно его преследует, а как больно сделают, так потом и конфетку дарят, ничего Егорке не понятно, только жалобно и жалко себя, да и маму тоже жалко, она ведь даже потемнела, похудела, краска вся сошла с нее, только черные круги под глазами. Он даже конфетку готов матери отдать, говорит: «Не плач мама, забери конфетку, вижу тебе больно, а я потерплю, только не плач!» А она пуще прежнего навзрыд пошла, Егорка даже немного растерялся тогда.

Больница была большая, кормили отлично, но режим здесь какой-то был, странно все это казалось Егорке, как будто свободу его забрали. Он поутру всмотрится в окно, а там уже осень, детишки бегают, смеются. Счастливы они, а он с ними хочет, но ему не разрешают. «Но почему я не могу, как все быть, не могу жизни радоваться и бегать по улице?»- вдруг приходит Егорке мысль, он и доктору такой вопрос задает, а доктор человек добрый, но сухой, улыбается своей кроткой улыбкой, да говорит серьезно так, что нельзя. И Егорка верит ему почему-то, ведь доктор все же добрый, он ему конфетки дает, гладит иногда по головке, да грудь слушает, да и мама ему верит, а иной раз даже и игрушку какую приносит, тогда Егорка так рад, что и забывает, где он находится, и что его свободу ограничивают.

Неподалеку от Егорки мальчик лежит, весь почему-то бледный, вялый такой, а на голове почти ничего и нет. К руке его постоянно какой-то шнур с водой прикрепляют, и когда это делают, то Егорка отворачивается, больно ему даже и глядеть на то, как игла проникает сквозь кожу. Бр-р-р!- аж мурашки берут. Мальчик этот добрый, по лицу Егорка видит, даже раз и играли они вместе, словно и забыли они, где они находятся, друзья даже почти стали. Больше всего Егорке нравилось в мальчике его печально-приветливое выражение лица, бледность его тоже как-то нравилась маленькому мальчику, а еще сосед Егорки так прелестно и мило улыбался, что Егорка невольно чувствовал к последнему симпатию. Они часто бегали по больнице, сосед Егорки не мог угнаться за самим Егоркой, поэтому они быстро и не бегали, а так, чуть-чуть.

Но время шло, и у Егорки почему-то начали падать волосы, и он стал бледным и вялым, а усталость поминутно овладевала им. Соседа Егорки почему-то уже не было на месте, на его кровати появился совсем другой, незнакомый мальчик, но такой же бледный и без волос. Егорка спрашивал и у доктора и мамы, где тот мальчик, что играл с ним когда-то, но ему не отвечали, говорили, что уехал к себе домой. Тогда Егорка сказал, что видел, как ночью соседа его унесли куда-то медсестры и сам доктор, у него еще рука так беспомощно упала одна, но никто на это тогда и внимания не обратил, и что после этого сосед не возвращался. Доктор сказал, что мальчик этот хорошо себя вел, не задавал ненужных вопросов, поэтому его поскорее и выписали. Егорка после этого уже не задавал никаких вопросов, потому что его первая и затаенная мечта на этот период была поскорее выйти из больницы, а для этого нужно было скорее поправиться. Надежда, что он скоро увидит белый свет, сможет глотнуть свежего воздуха, а не того, который поразительно держался в больничных помещениях: запах спирта, настоек и корвалола. Где-то в душе он мечтал, что скора вновь сможет дотянуться до неба, пройтись по песчаному берегу, пробежаться по бриллиантовому снегу, вдохнуть в себя духи цветов на лугу, почувствовать прелость леса, познать радость лицезрения звезд и луны. О, как это восхитительно встало у него перед глазами, ведь это далекая, несбыточная мечта, и даже не верится, что все это когда-то было, было именно с ним, а не в таком прекрасном и явственном сне.

К ним в больницу часто приходили какие-то добрые, веселые и нежадные люди. Нежадными они были, потому что всегда Егорки после них доставался какой-то подарок, но то были настоящие подарки, таких он никогда не видел, столь много игрушек никогда не прельщала его воображения, он даже и вообразить не мог, что вот так могут незнакомые люди подарить ему какую-то вещь. Доктор был не в счет, мама и папа тоже, потому что они все-таки знали Егорку, а эти совсем чуждые незнакомцы, были как-то по-особенному приятны, как и дед мороз, пришедший на Новый год. О, как был приятно смущен Егорка, когда дед мороз спросил его: знает ли он стихи? И как горд был Егорка этим к нему обращением, да чтобы он не знал стихи, такого просто не могло и быть, он за две недели выучил все, что мама приготовила для него, для этой славной минуты. И когда со стихом было покончено, Егорка получил свой подарок, и этот дед мороз, с белой ватной бородой, и с молодыми смеющимися глазами, от которого пахло свежестью зимнего дня, показался Егорке самым настоящим волшебником, ходящим и раздаривающим всем всевозможные вещи. И он искренне не понимал, как могут взрослые так просто иной раз обращаться к такому могучему чародею, неужели им не совестно на это, неужели они не побаиваются силы этого загадочного человека в красном. Хотя, дед мороз всегда такой добрый, он, верно, ни на кого не обижается, а только почтительно и добро улыбается.

После Нового года Егорке вдруг стало лучше, ему даже разрешили уехать к бабушке. Он так этому обрадовался, так смеялся долго этому, что окружающие, и даже сам сухой доктор улыбнулся его счастью, и кажется, что даже слеза появилась у него на глазах под круглыми очками. Но доктор ее быстро стер, прокашлялся и выписал Егорку домой.
 
И вот Егорка счастливый приехал к бабушке, улегся в теплую постельку. Бабушка долго не хотела его отпускать от себя, все обнимает, вздыхает и плачет от радости, а потом обнимается с матерью и они вдвоем рыдают, но то были облегчающие слезы исстрадавшегося сердца, хотя надо бы и смеяться. Егорка ничего из этого, в сущности, не понимал. Он только знал, что на следующий день пойдет на улицу, будет бегать с Палканом, пойдет на замерший пруд и будет долго-придолго кататься по ровно-гладкому льду, а потом сладостно вдыхать запах берез, снежной свежести и взирать на яркое солнце и небо. «Как же жизнь прекрасна и дома так хорошо!..»- подумалось Егорке, и он даже засмеялся своей новой и такой странной мысли, как будто жизнь и свобода открывают перед ним новые свои неизведанные дали, как будто он пришел из потускневшего мира и до этого не знал счастья простой привольности. И даже отец пообещал Егорке прогуляться с ним вместе, а это был сверх меры радость для малыша, ведь вдвоем ему даже будет веселее. А на следующее лето отец, мама и бабушка обещали свозить Егорку опять на море, где он будет подолгу гулять и смеяться со своей подругой Наташей, и также будет собирать и дарить свои ракушки, также будет смотреть на такие далекие звезды, на бесконечное море, на бескрайний горизонт и небо…

Егорка начал засыпать, и ему снилось все то, что ждет его в будущем, ведь жизнь для него продолжалась, ему повезло, его пощадила болезнь, и он мечтал, грезил и ждал следующего дня. Кошмар для него был закончен и был так далек, как будто его и не было с ним, а все происходило с кем-то другим. Но тут Егорка вспоминал своего соседа, и почему-то ему стало так невыносимо горько. Нет, то явно не было сном, и он надеялся встретиться со своим товарищем когда-нибудь и где-нибудь,- он этого хотел. И он даже представлял, как это все устроится и произойдет, но об этом потом, а сейчас он устал и хотел спать. Он засыпал выздоровевшим, счастливым и радостным. 

Он засыпал…