Любить не по-графски

   Майкл Джексон очень любил детей. Бывало, поймает на авеню или стрите ребенка, ухватит дитя крепко за шиворот, а свободной рукой по головке гладит. Долго гладит, то «по шерсти», то против роста волосенок детскую прическу ерошит. В конце концов, доходит до того, что кроха уже и не выдерживает, тоненьким жалобным голоском просит:

   — Дяденька Джексон, отпустил бы ты меня, у меня уже шейка занемела, и ножки затекли так-то стоять на одном месте. Мне в музыкальную школу спешить надо.

   — Какая еще музыкальная? — удивляется чадолюбивый певец. — Я вот никаких музыкалок не заканчивал и ничего, известным стал. На-ко вот конфетку, пососи, — и сует ребенку петушка на палочке.

   Дитя головкой мотает, не хочу, мол, а Майкл Джексон не отстает.

   — А хочешь, — спрашивает, — поиграть? Пойдем ко мне домой, у меня дома “Dandy” есть с разными играми.

   — Не, — не соглашается жертва любви, — подумаешь, “Dandy”, у моего старшего брата “Sony Playstation” есть, там знаете, какие игры интересные?
 
   — Так а я тебе тоже «Соньку» куплю. Вот прямо сейчас и куплю. Давай сначала в магазин, а потом ко мне.

   И ведь не обманывает ребенка, обязательно купит игровую приставку последней модели. И картриджы к ней. Наиграются вволю, потом по-честному малыша домой отпустит.

   И так, каждый раз: увидит красивую детскую мордашку на улице — обязательно остановит и по головке долго гладит. И ведь главное, предпочитал белолицых детей, чернокожих почему-то не особо жаловал. Он, чтобы не пугать и не ранить детскую психику, даже кожу себе с этой целью высветлил, и греческий нос с помощью пластических операций сделал. Прохожий американский народ останавливается, дивится чудному зрелищу, пальцами в парочку тычет. Известное дело, это мы с молоком матери впитали, что «человек человеку — друг, товарищ и брат». А у них, у капиталистов этих, принцип совершенно иной: «человек человеку — волк». Не привык рядовой американский трудящийся к уличным проявлениям бескорыстной любви. Тем более, межрасовой.

  Друзья Джексона тоже заметили эту его слабость, корить начали:

  — Майки, — говорят (Майки — это ласково, навроде нашего Миши, что для русского уха привычнее), — Миша, что ж ты творишь-то? Ладно, мелюзга эта, а о себе ты подумал?

   —  А как же, — отвечает поп-идол, — в первую очередь о себе и подумал. Я, чтобы вшей от них не нахвататься, в перчатках их волосенки глажу.

   — Да мы не об этом, — машут друзья. — Не поймут, Миша, твою любовь к детям, слава может дурная пойти, несмотря на то, что ты с ними только в паравозики и играешь. Да и вторично это все. Был такой Лев Толстой, писатель русский и граф, так он раньше тебя прославился своей любовью к детям.

   — Вы меня уж совсем необразованным считаете, даже не за черного, а за темного держите, — усмехается Майкл. — Знаю я Толстого. Все его брошюры прочитал. И «Войну и мир», и «Анну Каренину», и даже «Севастопольские рассказы» на магазинной обертке в кондитерской были напечатаны, их тоже осилил. А в нашей с ним любви есть принципиальная разница: этот граф русский всех подряд любил детей, без разбора. А я — только мальчиков.