Алеша

Бешенного биения сердца не было слышно за свистом ветра в ушах и топотом ног преследователей. Бе-ги, бе-ги, бе-ги – складывалось карканье воронья откуда-то сверху. Дети пулей пролетели мимо старого пса, лежащего на гранитной плите. Отголоски собачьего инстинкта, которого мало уже осталось у старого Капитана, предложили ему присоединиться к погоне и куснуть какого-нибудь из мальчишек. Здравый смысл подсказал, что не догонит, а потому Капитан только и пробурчал себе под нос - вуф, разбегались, черти, чай не на стадионе, - опустил голову на лапы и ушел обратно в свои воспоминания, как они с хозяином, бывало, на прогулке заметят прохожего, да как залают, сорвутся с поводка и побегут за ним. Первым Капитан, за ним Хозяин. Вот времечко было.

Незамысловатый план уйти от преследования свернув с дорожки в заросли обернулся против создателя. Подлючая лоза ловко зацепила ботинок, еще и успела обернуться узлом вокруг ноги. И вот Алеша с размаху летит лицом на землю, падает, обдирая подбородок, и как ни больно, молчит. И старается не дышать. Раз секунда, два секунда, вдруг шаги мимо прогрохочут. Но слишком близко он упал, и заросли тут одно название – все как на ладони.

- Упал, упал, маленький!
- Вставай, не плачь, мы тебя щас пожалеем. Рыжий, пожалеем его?
- Я уже жалею, смотри, почти расплакался, - Рыжий поднимает мальчика с земли одной рукой, ухватив за шиворот, и держит на весу, разворачивая к себе лицом.

Шестилетний мальчик, худенький и бледный, выглядит куклой в могучей руке Рыжего. За спиной у него веселятся друзья: щуплый Шприц с лисьим лицом, щурящийся от удовольствия, и смазливый Вовочка, флегматичный и самый добродушный из всей компании. Алеша, отдышавшись от бега, с мольбой смотрел на окруживших его тинейджеров.
- Ааааа, отпустите меня! Я вам ничего не сделал, мне надо, по делу.
Рыжий швырнул мальчика на землю, и сразу же пресек его попытку сбежать, опустив ручищи ему на плечи.
- Мальчик, а ну не кричи на кладбище! Тут люди отдыхают, думают об ошибках прошлого, а ты кричишь. Шприц, ты думаешь об ошибках молодости?
- Да я как раз что-то осознал и раскаялся, а тут этот бежит, и я все снова забыл.
- Вот видишь. Ты, маленький негодяй, зачем тут бегаешь?
- Я не бегаю… Я от вас побежал, я испугался.
Вовочка ухмыльнулся.
- А чего нас, мертвецов, бояться?
Парни дружно заржали.
- Пожалуста, отпустите, мне нужно идти. Меня мама с папой ждут.
Смех резко стих. Лица ребят посуровели, и только Шприц продолжал тянуть лыбу. Он вообще улыбался всегда, хотя был самым мрачным из троицы.
- Пацаны, а мальчик деловой. Его мама с папой ждут. Вовочка, тебя мама с папой ждут?
- Не жди меня, мама, хорошего сына…
Ребята снова засмеялись, но уже не весело, словно по инерции. Рыжий огляделся по сторонам и пихнул Алешу к ближайшей могиле со старинным крестом в изголовье.
- Ты не спеши, малыш, мама с папой подождут, им спешить некуда. А ты пока повиси, подумай над своим поведением.
Рыжий повесил Алешу на крест за капюшон куртки и отступил, проверяя, выдержит ли капюшон. Выдержал. Компания, преувеличенно громко смеясь и что-то похабное напевая, ушла в глубь кладбища. Вовочка на прощанье оглянулся на Алешу, даже как-то сочувственно улыбнулся, пожал плечами и пошел вслед за друзьями.

Когда стихли шаги хулиганов, Алеша заерзал изо всех сил в попытке освободиться. Бесполезно. Руки не выворачивались из рукавов, и капюшон не отрывался от куртки. В бессильной ярости Алеша застучал ногами по крести и заорал.

- Что. Ты. Орешь.
Алеша мигом затих и далеко, как только мог, повернул голову вправо, и глаза скосил. Через две могилы от него, облокотившись о неудобный кладбищенский забор с пиками, стоял мужичок с обрюзгшим от запойного пьянства лицом. Он не мигая изучал мальчика желтыми глазами, а тот в свою очередь уставился на веревку на шее, которую мужичок использовал вместо шарфа.
- Дяденька, помогите мне! Я шел, а тут эти, я от них, а они догнали, меня мама с папой ждут.
- Чертовы наркоманы. Знаю их. И ты должен. Зачем сунулся.
- Я не знаю, помогите, а? Бабушка волнуется. Я очень спешу, ну мама же ждет, и папа!
В наступившей на несколько секунд тишине, пока Алеша гадал, не надерзил ли он этому непонятному взрослому, а мужик что-то тихо мычал себе под нос, задумчиво дергая веревку на шее, стало слышно, как Капитан потихоньку заводит свою рассветную песню, пока еще распеваясь и поскуливая.
- Прости, малыш. Я сам отец. Помочь не смогу.
- Что? Дяденька, да просто снимите меня отсюда, дальше я сам! Пожалуйста!
- Да пойми ты. Я сам отец.
- Так снимите меня!
- Мне хода нет.
- Кудаааа?!
- Туда. Я бы снял. Я сам отец.

Алеша ничего не понял, но в отчаянии снова заколотил по кресту ботинками. С них летела во все стороны налипшая осенняя грязь, а больше никакого толку не было. Внутренние часы говорили о том, что бежать надо прямо сейчас, иначе ничего не успеть. А сердце хотело разорваться от тоски. В унисон набирал высоту пронзительный вой Капитана.

- Ну, Капитан. Завел свою шарманку.
Алеша зарыдал.
- Э, пацан. Тоже завыл. Ну-ка гляди веселей.
Алеша плакал некрасиво, как обычно плачут мальчики, которые в детстве этому толком не научились. Текли слезы, сопли, а руки не дотягивались вытереть.
- Ну все-все. Сказал, успокойся. Я сам отец.
Спитый мужичок торопливо разворачивал с шеи веревку, обнажая багровый рубец.
- Смотри, парень. Последнее снимаю!

Мальчик замолчал и только по инерции всхлипывал и икал после приступа горя, наблюдая как мужик за оградой разворачивает веревку с петлей на конце, неуклюже замахивается и неожиданно ловко набрасывает петлю на крест. Один рывок – и крест накреняется, давая Алеше возможность соскользнуть, оставив ненавистный капюшон на гвозде.
Пусть колени подгибаются и новыми штанами прямо в грязь, пусть правый ботинок зачерпывает ледяную воду, пусть капюшон остается – теперь только бежать, бежать не на жизнь, а на смерть.

- Стой, пацан.
- Дяденька, спасибо, спасибо вам! Я побежал к маме и папе, а то не успею.
- Да уж ладно. Встретишь Рыжего, скажи ему. Я сам отец. И за такие фокусы прибью. Второй раз.
- Хорошо, спасибо!
- И что люблю его. Скажи.

Ничего уже не слышал Алеша, а только бежал и бежал, пробираясь незнакомыми дорожками. Капитан оборвав на полувздохе свой вой, неодобрительно поглядел на неугомонного мальчишку, понял, что настроение ушло и завалился спать, лизнув перед сном имя любимого Хозяина.

И не так Алеша уж и часто здесь бывал, но ведь детская память цепкая. Вот проржавелый насквозь обелиск со звездой, и сразу дергает на миг всегдашняя зависть к героическому мальчику. И сразу мысль эту прочь от себя. Никогда героический мальчик на поверхности не появлялся, но вдруг именно сейчас решит выйти. И окажется по характеру вредным, вроде Рыжего с компанией. Нет уж, никто не забыт, ничто не забыто, но лежите, пожалуйста, себе спокойно.

От обелиска надо правее брать, чувствовал Алеша. Оградки, оградки, оградки. Тут я, извините, напрямик проберусь. А вот это деревце знаю! Нависает над могилой и разрослось так, что за ветвями памятника не видно, но написано там: «за одно лишь и попрекаю, что не дождался меня, ушел первым». Алеша как ни спешил, но фыркнул, вспомнив. За одно лишь –да старичка его баба при жизни каждые десять минут терзала не одним, так другим, он и в могилу ушел с улыбкой до ушей. Освободился.

Бежит Алеша, и уже даже вертеть головой ему не нужно, потому что впереди издалека видно замысловатую дяди Генину статую в полный рост. Пока шла дележка квартиры, родственники с обеих сторон как  могли изгалялись в своем почтении к патриарху. Племянники статую страхолюдную притаранили, зять с дочерью оградку с монограммой заказали, брат жены дополнительно к статуе памятник установил, и все полтора метра убористо расписал в подробностях, как, за что и сколько помнит и скорбит. И до сих пор у дяди Гены такое убожество стоит, а племянники, дочь с мужем, жена с братом и прочая многочисленная родня уже своими могилами взяла в круг патриарха, будто дожидаясь, когда он и это жилище освободит.

От постоянного беганья все тряслось перед глазами, и металась впереди какая-то фигура. И замирало сердце у Алеши от счастья, потому что видел он, что успел, все-таки успел. Бежала ему навстречу бабушка, и встретив, обняла со всех сил. А у самой руки трясутся.
- Бабушка, - затараторил Алеша, - ты не пугайся так, я сам испугался. Я заблудился. Прости меня, не знаю, зачем пошел туда.
- Ох, Алеша… Как же ты так, я уже вся извелась. Думаю, да что же могло случится.
Алеша взял ее за руку и повел к могиле.
- С нами уже ничего не случится! Где же они, где?
 
Алеша любил свою могилу, и гордился ею. С виду ничего особенного – да, ухоженная, очень красивая весной и летом, когда расцветают причудливо подобранные мамой растения. Да, очень аккуратная, с каждый год свежепокрашенной оградкой, чисто вымытыми блюдцами и конфетами в ярких фантиках. Да, ни за какой другой могилой так не ухаживали в течение сорока с лишним лет. Но это была еще и единственная семейная могила, с тремя надгробиями внутри одной оградки. Посередине было место Алеши, а справа и слева – мамино и папино. Хорошенький улыбчивый мальчишка был абсолютно папиным сыном, это было ясно с первого взгляда на фотографии. А вот сегодняшний Алеша, уже не такой круглолицый как на металлической карточке, казался хрупким и изящным, как мама. Молодые и счастливые родители с нежностью смотрели с фотографий на сына, а их постаревшие копии уже шли по утреннему кладбищу к могиле.

Пожилая пара, необычно держа друг друга не под руку, а за руку, как маленькие, приближалась к могиле сына. День в день и час в час, они приходили сюда, и никогда не опаздывали. Если бы Алеша вырос, то в какой-то момент отцовская пунктуальность сводила бы его с ума и была причиной не одного хлопанья дверями. Но он не вырос и был счастлив. Родители стояли рядышком, напротив собственных молодых изображений, но смотрели только на сына. За годы, которые они навещали могилу, они успели привыкнуть к виду собственных имен с датой рождения, но без даты смерти.

Женщина склонила голову на плечо мужа, и мальчик неосознанно повторил это ее движение. С тем же забавным наклоном головы бабушка, стоя чуть в сторонке, смотрела то на дочь, то на зятя, то на любимого внука. Алеша подумал, что они могли бы занять первое место на фотоконкурсе самых трогательных старичков. Ой!

- Бабушка! Где?!
- Да, вот, вот, держи. Где оставил, там и лежит, кто ж его трогать будет. Твое же, твое.

Старенький полароид, благодаря которому Алешу все во дворе знали как мальчика с фотоаппаратом, взвизгнул, печатая фотографию, с намеком на то, что все в этом мире смертны, включая японскую высококачественную технику. Мальчик помахал фотографией, подул на нее, и зайдя за собственный памятник, пришпилил карточку на единственное оставшееся свободное место на нем. Потом выскочил обратно к родителям. Потом вернулся. И уже внимательнее посмотрел на ряд фотографий, для которых всегда было свободное место, а сегодня закончилось.

Алеша медленно вышел из-за памятника, и заметил, как бабушка быстро тайком вытерла слезу. Папа смахивал щеткой пыль с алешиной плиты, а мама, присела на скамеечку и нежно смотрела на мужа и сына. Она теперь быстро уставала. Алеша оперся рукой на памятник и наклонившись к уху отца, прошептал ему:
- Папа, я не хочу, чтобы вы больше приходили.
Отец продолжал очищать памятник, методично выколупывая из выгравированных букв, набившуюся туда пыль и грязь. Алеша потеребил его за рукав.
- Ты слышишь? Я не хочу! Не приходите больше, не надо. Мы тут с бабушкой, и все хорошо. У меня есть друзья, и за мной ухаживают другие взрослые. Не приходите больше.
Мама тихонько подошла к ним.
- Пойдем? – отец закончил уборку и отступил на шаг, снова взяв жену за руку.
Бабушка перекрестила их и беззвучно заплакала, сложив руки на груди. Мужчина и женщина уходили от могилы сына. Алеша сорвался за ними и побежал следом, крича и всхлипывая.
- Не приходите ко мне больше! Не приходите!
Он остановился у ворот кладбища, глядя вслед и все шептал одно и тоже. 

- Он придет.
С другой стороны ограды на него смотрел пьяница с багровой отметиной на шее.
- Не придет!
- Придет. Я сам отец.

Рассказ посвящается брату.