Загадка вечных странствий

          ЗАГАДКА ВЕЧНЫХ СТРАНСТВИЙ

Родился он в бескрайних, вьюгами просвистанных степях на триста тридцать там каком-то километре. Родился в вагоне, в теплушке, куда-то катившейся и тарахтящей на стыках. Родители «мантулили» – запомнилось это необычное словечко – работали, то есть, на железной дороге. Жили в сером, облезлом вагоне, как будто побывавшем под бомбёжкой. Постоянно дёргались туда-сюда, на короткое время останавливаясь где-нибудь на безымянном полустанке, на разъезде. Отец был помощником машиниста, мотался по разным маршрутам, а в свободное время водку без меры хлестал  и грозился «на уши» поставить всю железную дорогу, опостылевшую до чертиков. Мать – вместе с другими русскими бабами –  ворочала многопудовые рельсы, терпеливо сносила мужнины побои, куражи. Потом терпение лопнуло; молодая женщина с сынишкой тайком убежала  из  пьяной теплушки – пока хозяин спал, храпя во все завертки.
И стали они жить в селе Подборном. Сначала ютились в какой-то сиротливой соманухе, похожей на курятник. Потом «нашёлся» отчим, и сделалось маленько веселей. У Васи Ветрова появились братья и сёстры – по материнской линии.  Многодетной семье государство выделило квартиру.  К этому времени он оперился, школу-восьмилетку закончил с грехом пополам и, обладая непоседливым характером, уехал учиться в город.
И скоро «выучился» он – схлопотал первый срок, который, к сожалению, почти никогда не бывает последним. Несколько лет отчаянный и дерзкий, симпатичный фраер Василий Ветров по прозвищу Ветер задарма трудился на различных лесоповалах. Возмужал, заматерел, золотые зубы «отрастил» – издалека улыбочка сверкала, девок привлекала.  Любили его, непутёвого, неприкаянного, не способного нигде остановиться.
 Годам к сорока Ветер мало-мало образумился. В городе нашёл себе общагу, работу, связанную с командировками – в дорогах душа его как-то странно «утрясалась», находя покой.
Иногда он приезжал в село Подборное. Вынимал поллитровку.
-Ну, что? - предлагал братанам. - Сбрызнем это дело?
-Не, - отвечали братаны, шарахаясь от водки, как чёрт от ладана. - Мы не потребляем.
-То есть как это? Совсем? Или только так – по чётным числам?
-Совсем.
-Больные, что ли?
Краснощёкие братаны добродушно посмеивались. Были они такие бугаи – только дурной мог подумать, что у них со здоровьем проблемы.
В гости Ветер приезжал всё реже и реже. В селе его охватывала страшная тоска, и даже какая-то  странная паника: хотелось или напиться, или застрелиться.  Он смотрел на своих бывших одноклассников – располневших, полусонных, опустившихся или «поднявшихся» в жизни. Смотрел на сводных братьев и сестёр  – благополучных, спокойных, сытых. «Чудеса! - мрачнея, думал он. - Ну, есть у них у каждого свой дом. Ну, расплодились они. А чо дальше-то? В этом, что ли, великий смысл и тайна бытия?»
Встречая  свою первую любовь, в последние годы работавшую директором школы, Ветер с удовольствием отмечал её девичью стройность, не утраченную с годами. Но удовольствия хватало ненадолго.  Он снова без причины хмурился и желчью истекал, вспоминая изречение товарища Сталина: «Знавали мы таких идейных селёдок – кожа да кости».
Уезжая из села, покидая благополучных своих родичей, друзей и знакомых, Ветер испытывал потаённую радость облегчения – как будто гору скидывал с плеча. Сказать бы, что он  завидовал – всем этим семейным, благополучным,  так ведь нет, не скажешь. Зависти не было в нём. Было что-то другое. Вселенская какая-то печаль и неустроенность всё время толкали в спину, гнали по дорогам и не позволяли нигде остановиться. Он уже и сам от этого страдал, давно уже хотел остановиться где-нибудь, построить дом, жениться, детишек воспитывать, да только всё никак не получалось. Не мог он усидеть на месте. Пятки всё время чесались, а это к дороге – есть такая примета. И хорошо, что работа связана была с командировками – приятное с полезным совмещалось.  Дорога, и только дорога давала ему долгожданное успокоение. Однако, приехав на новое место и через день, через два проворно покончив с делами, он снова терзался знакомой дилеммой: «То ли напиться, то ли застрелиться в этой дыре?» Но самоубийство – тяжкий грех, так что приходилось топать в магазин.
И вот однажды он вернулся из магазина в гостиницу, а там – в его номере – сосед появился. Интеллигентный седой человек, учёный из Петербурга, приехавший на раскопки в предгорья Восточных Саян. Вечером они сидели за столом, ласкали водочку. (Правда, учёный только усы свои в рюмке мочил).
-Чёрт знает что такое! Я и сам уже не рад! - разоткровенничался Ветер, глядя на дорогу, видневшуюся в окне. - Братья, сёстры у меня – все люди как люди, и только я как этот – как хрен на блюде. Вечно скитаюсь.   
Внимательно выслушав собеседника,  седой человек закурил «интеллигентную» трубку.
-Секрет бесконечного вашего странствия заключается в том, что вы родились в дороге.
-Ну, и что? – не понял Фёдор и тоже закурил – «интеллигентную» беломорину. - Ну и что, что в дороге?
-Я скажу, но только вы не обижайтесь, хорошо? Дело в том, что люди… Кха-кха… Люди, рождённые в дороге, лишены чувства родины.
Ветер нахмурился, глядя на седого учёного.
-Вы хотите сказать, что я этот – цыган?
-Нет, на цыгана вы не похожи.
-А кто же я, по-вашему? Вечный жид?
Под усами учёного шевельнулась улыбка.
-И на Агасфера вы не похожи.
-А это кто такой?
-Вечный жид – Агасфер.
-Фамилия, что ли, такая?
-Может, фамилия, а может, псевдоним. - Извинившись, седой учёный встал, говоря, что у него срочные какие-то дела.
Оставшись в одиночестве, Ветер постоял возле окна, покурил, потом налил в стакан «остатки роскоши» и тихо чокнулся с тёмным оконным стеклом.
-Чувства родины нет у меня? – Он резко выпил и усмехнулся. - Ну, ты, дядя сказанул! Пенёк учёный!
 Чувство родины не просто было в нём – оно в нём было гипертрофировано. Чувство родины болело в нём, кровоточило день за днём, душу и сердце испепеляло. И если бы ни это чувство родины – очень пронзительное, постоянно ранимое чувство – он преспокойненько жил бы да жил бы себе, на огородике своём копался, ребятишек воспитывал. Так ведь нет и нет, увы, не получалось у него. А почему? Да потому что чувство огромной родины – её поля, моря и горы – всё это не давало покоя человеку. Словами он всё это  не в силах был кому-то объяснить, он только чутьём своим глубинным остро чуял, что это так – душа и сердце живы чувством русской родины.