Пытка

  Мне 30 лет. Я педераст из Кёльна и сейчас мёрзну в русских снегах. Наш батальон серьёзно потрепали, ребята полуглухие и обезумевшие, а холод стоит такой, что только о нём и думаешь.
  Призвали меня 5 месяцев назад и после подготовки отправили стрелком в пехотный батальон, что стоял возле одного из западных русских городов. Кажется, Шмоленгса или что-то в этом роде. Так я и стал способствовать снабжению войск, находящихся на фронте.
  Работа непыльная, если не считать дикого холода и набегов партизан. Так во время последнего налёта положили практически весь наш обоз, однако оставшихся пятерых, в том числе и меня,  добивать не стали, а просто скрылись среди заснеженных деревьев. Так я и не выстрелил тогда ни разу, а вот Йохан, тот андрогинного вида субъект, что выл от холода, неожиданно нашёл в себе дикую жажду убийства и отстреливался даже тогда, когда  ему пулями перебило обе руки. Стрекотать его автомат перестал только тогда, когда ещё одной пулей ему оторвало руку, а голова стала напоминать развороченный арбуз. Нравился мне этот Йохан; жаль, что не успел даже и словом с ним обмолвиться.
Мы устало шатались по дороге в заснеженном поле и напоминали собой ходячих старух с винтовками и автоматами наперевес, до одурения замёрзших и напуганных. Не будучи энтузиастом военных дел, да и вообще будучи человеком мирным и созданным для мира, я явно чувствовал, как судьба мерзко и противно засовывала свой клин мне в зад, иронично намекая на моё прошлое в далёком доме. Боже, откуда же такая изощрённость, ведь только издевательством можно назвать возникшее желание согреться привычным для меня способом именно сейчас, когда я в русской глухомани, меня трахает само бытие, а ближайшие четыре ануса намертво замурованы дубаком и тем, что позже назовут гомофобством.
Через час увидели на холме маленькую деревеньку. Как-то странно, что мы не проезжали через неё, а может я просто не заметил. Тем не менее, это было лучше, чем бродить по голому полю и мы направились прямиком туда, наплевал на партизан и то, что едва ли там теплее, чем на наших зимних квартирах. Ввалившись в первый же дом, самый старший по званию среди нас, обер-ефрейтор Фогель, стал на ломаном русском гневно спрашивать огня, еды и проходили ли здесь немецкие войска. Врезав автоматом по лицу ничего не понявшей женщины, встретившей нас, он вошёл в основную часть дома, затем позвал и нас. Внутри было достаточно тепло, поэтому мы, недолго думая, побросали своё оружие и сели возле печи, разминая и растирая свои конечности.
  Немного отлегло от души только тогда, когда я съел пару клубней варёного картофеля и выпил стакан русского самогона (убойная, надо сказать, штука) и вот тогда то и понеслось основное действо. Также оттаявшие и малость оклемавшиеся парни сперва молчали, затем двое из них, Марк и Фриди, стали что-то с хохотком обсуждать, при этом с недобрым прищуром глядя на меня и ехидно усмехаясь. Баварцы, чтоб их. Не поймёшь, что они замышляют, пока не станешь фигурантом их планов и как раз таковым я и стал сейчас.
Для большей полноты картины следует сказать, что каждый из них выше меня, как минимум, на голову и шире раза в два, а я сам представлял из себя весьма жалкое зрелище, что-то вроде швабры с автоматом.
Те двое удалились и вернулись минут через десять, таща с собой девчушку лет шестнадцати,  громко смеясь  и болтая.
  -Почему ты ни разу не выстрелил? – спросил Марк, швырнув девушку мне в ноги. – Почему ты, педик, не шмальнул ни разу по русской сволочи, я тебя спрашиваю?
Я уже начал догадываться, что они замышляют и потому решил взять свой автомат и тем самым остудить их пыл. Секундой позже, я осознал, что моего оружия нет на месте; видимо один из этих молодчиков спёр его у меня из-под бока, пока я дремал под тяжестью самогона.
 - Ты получишь свой автомат, если оприходуешь эту шавку. Патроны получишь, когда собственными руками убьёшь её – заявил свои условия Фриди, как всегда своим коронным ледяным голосом.
 Никогда в жизни мне не приходилось совокупляться с женщиной и уж тем более насиловать её, так что я был в полном замешательстве. Оно ушло, когда я почувствовал холод дула моего автомата, прижатого мне к уху.
 - Неужели ты и бабе присунуть ссыкуешь, падаль? Кого же ты имел в Германии? Или ты ебёшь её, или тебе крышка – пробасил Фогель с дальнего угла.
Шайссе! От девок я шарахаюсь, как чёрт от ладана, а эти идиоты заставляют меня совокупиться с ней. Сама девчушка так и лежала возле моих ног, нервно теребя прядь тёмно-русых волос и тихонько подвывая. Фогель приказал Марку и Фриди  раздеть её и мне самому раздеться. В качестве гарантии серьёзности своих приказаний он держал свой шмайссер в направлении меня и этой девицы. Вырываясь из их рук, она дико начала что-то визжать на русском, а  по-немецки только «пожалуйста». Я снял с себя полушубок, ремень, китель и  каску, то и дело смотря на обер-ефрейтора. Тот одобрительно кивал и что-то мямлил на своём мекленбургском наречии.
 И опять шайссе! Нет ничего противнее засовывать в бабу. У меня даже ствол в нерабочем состоянии, что же мне делать? Понимаю, что мне капитальный капут: девицу уже раздели, а к моему уху опять приставили ствол шмайссера.
И снова шайссе! Я же сам мечтал о таком тепле, пока шёл с этими извергами по полю!
Скрепя сердце, решил задвинуть ей, как раньше я делал с парнями, то есть в зад. Спасёт жизнь ей, ну и мне само собой. Нравы – ничто, если сравнивать с жизнью.
Едва я пристроился, как Фогель вонзает бедняжке нож в левую грудь и бок и приказывает мне повалить её наземь, а самому действовать сверху. На секунду представил себе картину: понуждаемый педераст насилует раненую девицу, а ему самому тычут в затылок и спину два автомата. Не о том я мечтал.
 Бедная девочка ужасно кричит, продвижение удаётся с трудом, изверги давят сверху автоматами. Мне стало тепло, а мозг стал вырубаться. Как будто я лежу на мешке с маслом, только тёплом и кричащем, а на меня давит гидравлический пресс.
Это продолжалось около часа, девица давно умерла, а парням всё действо явно наскучило.
Эта троица вышла на улицу, а я решил посмотреть на невольную жертву моего невольного насилия. Перевернув её, я увидел безжизненные серые глаза и застывшие в крики губы, длинные пряди русых волос, двольно крупные округлости, которые завели бы любого мало-мальски похотливого мужика. Она была красива в своей агонии. Я был ужасен в своём недовольстве таким новшеством.
Одевшись, я не решался выходить, но этих троих не было уже не час и не два. Взять бы автомат сейчас в руки. Взяв четырёхзубые вилы, я осторожно приоткрыл дверь из избы и вышел в пристрой дома. Хозяйка, которой врезал Фогель, так и осталась лежать без сознания. Похоже, что она умерла. Выйдя наружу, я не увидел никого. Подождал час в избе и снова вышел – никого.
Добравшись до ближайшей части, я меньше всего хотел наткнуться на этих троих. Однако, спустя даже неделю, я их не увидел.
Когда я сказал, из  какой я части, мне не поверили. Обер-лейтенант ответил мне, что весь батальон погиб в засаде, устроенной партизанами, что трупы привезли  и похоронили. Я не мог этому верить. Что же я?
Разобрались же много позже, когда выяснилось, что я не был внесён в списки личного состава батальона. Однако все остальные погибли. И погибли там, во время боя.
Была ли эта девчушка, была ли эта изуверская пытка? Я до сих пор не знаю. Я до сих пор в России. До наступления красных осталось считанные минуты. Может это и не красные вовсе?  Может я не на войне? Может я не педераст и не насиловал по принуждению никого?
Слишком всё реально. Слишком.