Промежду ног у следачки

 Глава 8
Дочери Резвой : Алиса и Анфиса, родившиеся в 88-м году, были названы в честь невероятно популярных в те годы девушек – Алисы Селезнёвой и Анфисы Резцовой. Существует теория, что имя влияет на характер и даже на судьбу человека. Теория эта, конечно, менее убедительна, чем астрология, но в случае с близняшками Резвыми она могла праздновать победу. Алиса была, в хорошем смысле слова, фанатка разных фантастических, паранормальных вещей и в 14 лет дважды сбегала из дома искать град Китеж, а Анфиса серьезно бегала на лыжах, стреляя по дороге из винтовки. Она являлась членом юниорской сборной по биатлону и выступала за общество «Динамо», имея в академии невероятные преференции. Приезжая со сборов и соревнований Анфиса не встречала при сдаче хвостов никаких помех, а преподы относились к чемпионке благосклонно. Да и сама она не борзела и во время отсутствия на лекциях занималась самостоятельно.
Фэнтезийные же наклонности Алисы в деловом и чисто конкретном заведении, каким являлась милицейская академия, ничуть не помогали и девушка училась как обыкновенная курсантка. Внешность, как и полагается, у девушек была схожей, но путать их никто не путал. Причиной тому был анфискин спорт. Она была чуть выше и стройнее сестры, лицо имела несколько поджарое и чётко уверенно вдетое. Алиса ей несколько проигрывала во внешности, хотя пельменем и, что называется, квашнёй не была. Даже на самый придирчивый взгляд. Обе девицы у Софьи удались на славу. Сейчас дома находилась Алиса, сестра её выступала в эти дни на юниорском чемпионате мира в Австрии. Мать с дочерью поздно обедали или же рано ужинали запечённым в фольге морским окунем.
- Так вот, значит, мам, - увлечёно рассказывала курсантка, ловко решая при этом вопрос рыбных костей и с наслаждением расправляясь с чувством голода. – Я с нашим историком всё это дело раскопала и представляешь что?!
- Что? – поинтересовалась Резвая и, не удержавшись от улыбки уставилась на дочь. Последним бзиком Алисы был розыск библиотеки Ивана Грозного, точнее той её части, что якобы сохранилась после пожара московского Кремля 1583 года.
- А то, что с конца 20-х участились грабежи семейных склепов и просто могил всяких непростых личностей, масонов, сектантов…
- Я так понимаю, библиотека была спрятана на кладбище, - перебила Софья.
- Не утверждаю это, но скорее всего – да. – Алиса, разделавшись с окунем быстро помыла тарелку и вернулась к матери за стол. – Представляешь, мам, это более чем реально. Ты сама это сейчас поймёшь. Вот, слушай, эти все кладбищенские воры искали богатства, которые родственники, якобы, клали в гроб покойному. Делать это не в христианской традиции, но слухи о сокровищах в народной среде ходили упорные и особенно в уголовном её секторе. Россыпей бриллиантов и изумрудов никто не находил, но золотой крест или перстень добыть удавалось. А теперь главное. В 34-м году ленинградским НКВД была задержана шайка, члены которой кроме обычных краж и грабежей работали, так сказать, на кладбищах. Из показаний гражданина Парамонова, известного под кличкой Каравай, шустрили они среди покойников не по собственному почину, а по заказу некоего немца, который интересовался антиквариатом, связанным со старообрядчеством. И вот, разрыв могилу одного старообрядца, они обнаружили гроб без скелета, зато набитый старинными книгами. Староверы же книги свои передают друг другу и традиции зарывать их не имеют.
- Революция, опасались преследования, - заметила Софья.
- Ничего подобного, - воскликнула Алиса. – После революции преследовали православных, а оппозиционные ей течения не только не трогали, но даже поддерживали. Позже, конечно, кислород перекрыли всем. Так вот, эти самые книги находились в просмоленном гробу на старообрядческом кладбище под табличкой Кукушкин Иван Иванович, год рождения, год смерти. Не помню, но не важно, мы смотрели архивы и оказалось, что Кукушкин был никакой не старовер, а священник домовой церкви князей Юсуповых. А среди Юсуповых была куча масонов, не говоря уже о Феликсе.
- Это тот, что Распутина убивал?
- Точно. Ну вот, значит они эти книги немцу продали и тот больше к ним не обращался. Исчез, исчез и их главарь, бывший эсер Сергеев, в уголовном мире известный как Серёга Порох. Мы порылись и нашли, что этот Сергеев не исчез, а был в 48-м казнён как нацистский преступник и агент Абвера. Надеюсь, что это дело нам дадут. Запрос…
- А историк этот ваш, - прервала Соня дочь, - старый, молодой?
Алиса устало вздохнула.
- Теперь он женщина, товарищ капитан.
- То есть, бывший мужчина?
Любительница таинственных изысканий прыснула.
- Бывшая девушка. Нормальной ориентации. Гражданская. Лет 40 ей.
- Прекрасно, - Софья встала из-за стола, - Я во всех этих историях с твоей помощью сама стала специалистом и потому можешь не продолжать. Нацисты, среди которых было много тамплиеров, экстрасенсов и искателей тайных знаний, нашли через свои мормонские каналы фрагмент уникальной библиотеки…
- Опять ты прикалываешься! – возмутилась девушка
- Уникальной библиотеки Ивана Васильевича, - продолжила Софья, пряча улыбку, - и пепел второго тома мёртвых душ. У тебя хвосты, Алисочка, есть?
- Совсем чуть-чуть.
- Сейчас чуть-чуть, завтра отдадут документы. Эх, может тебе на исторический пойти, там научные студенческие общества. Раздолье для тебя. Глядишь и впрямь Атлантиду найдёшь.
- Нет, криминал моё призвание. Да и вон, Степашин – кандидат исторических наук.
- Эх, Алиса. Ладно, я сейчас по делам. Так. – остановился вдруг взгляд Софьи на груди дочери. – Это что за новый фасон?
Вопрос был продиктован видом курсантской рубашки Алисы, которая, вся голодная, не переодевшись, прямо с порога полетела на кухню. Пуговицы на груди и отверстия соответственно, были расположены на чуть большем расстоянии друг от друга, чем полагалось на строгой форменной рубашке. Фокус заключался в том, что когда Алиса чуть сводила плечи, показывался кусочек чёрного бюстгальтера и кусочек белой девичьей кожи.
- Слушай, Алиска, ты там не очень то, а то гляди, ха-ха-ха!
Дочь, слегка покраснев, поджала губы и молча ушла в комнату.
- Фиска позвонит, я её целую, - громко сказала Софья, выходя за порог квартиры. – Когда буду, не знаю.
Софьин путь лежал на 7-ю линию Васильевского, в центр современного искусства. Два часа назад позвонила Большакова и пригласила её на «минифестиваль актуального антиискусства»
- Будут многие городские сумасшедшие, ряженые под них, - пообещала она и Резвая решила пойти. Никакой охоты идти ради общения с Большаковой не было, просто взяло верх любопытство. Лет 20 по ящику показывали разных оригиналов от культуры и полюбоваться на них вживую было бы весьма интересно. В шикарно отделанной мансарде пятого этажа, где проходил минифестиваль, было с пару сотен зрителей и Софья, несмотря на некоторую тесноту очень скоро отыскала взглядом высокую фигуру натурщицы. В расклешенных брючках и серебристой водолазке Светлана стояла возле склеенной из оргстекла огромной банки и наблюдала за происходящим за стеклом перформансом. Некий гражданин в костюме хомяка топтался и сучил руками так как это делают милые зверьки, пытаясь выбраться из стеклянной неволи. Вся эта потеха могла бы проканать за представление для детей и даже непотребная рожа актера была не помеха, этим никого не удивишь. Если бы не очевидный концептуально заряженный характер действа. Во-первых человек-хомяк время от времени присаживался на корточки и начинал тужиться, во-вторых делал он это среди рваных и мятых холстов, накиданных вместо положенной глупому грызуну бумаги, а в-третьих его периодически подтраливал ассистент в дворницкой униформе из небольшого огнетушителя. Дворник выходил из толпы зрителей, пускал небольшую струю пены и молча уходил обратно, а бедный зверёк в жутких корчах на несколько секунд околевал. Грамотные посетители минифестиваля смаковали происходящее, в то время как дилетанты, вроде Софьи, давились от смеха.
- Светлана, добрый вечер, - Резвая коснулась плеча, стоящей к ней спиной Большаковой. Та обернулась, и явно обрадовавшись Соне, взяла её в оборот.
Давайте, я буду Вашим Вергилием в этих богемных кругах, - сказала она, и в течение всего вечера, прекрасно выполняла взятую на себя роль. Забавного же было хоть отбавляй, сдохшего, наконец, хомяка сменяли другие перформансы, из которых Резвой больше всего понравился финальный. Назывался он «Альтер эго русской словесности». «Альтер эго» изображал голый молодой человек, одна половина которого от выбритой макушки до пятки была выкрашена в чёрный цвет. Если не считать валенка на белой половине, мужчина был в чём мать родила и в течение 15 минут своего выступления эрегирован. Чёрная его рука была в кандалах, а белая с топором. Топор был явно в деле, к лезвию прилипли чьи-то волосы и листы измятой бумаги. Альтер эго читало забойные стихи на русском и некоем дикарском языке, корчило рожи, махало топором и кандалами, а под конец показало всем задницу – это всех реально впечатлило, и какой-то академично глядевшийся старикан, стоящий возле обалдевшей Сони, веско обронил: «Это здорово продастся». Софья и Большакова уже с человека-хомяка перешедшие на «ты», шли никуда не торопясь и обсуждали нестандартно проведённый вечер. Они ничего не пили, настроение и так было подкрученным особенно у Софьи.
- Да любого из них в жёлтый дом брать можно, - говорила она, - без анализов и всей компашкой! А этот-то чёрно-белый! Сонино лицо выразило полный восторг.
- Это Ваня Полупушкин, писал стихи, писал, на хрен никому не был нужен. Взял вот скреативил и теперь, скорее всего, будет иметь успех.
- Это у него от поэтического отчаяния, наверное, - Соня сделала движение, точно работала на бицепс и вся, аж, зашлась от смеха.
- А до чего трогательно-то у поэтов получается, - сама, борясь со смехом, проговорила Большакова и, видать припомнив, весьма живо, поэта, не выдержала и убралась в покатуху.
Двигаясь без определённого маршрута, женщины куролесили языками, не стесняясь хохотали и вдруг обнаружили, что дошли до главного здания университета. Серьезный вид каменного Ломоносова словно переключил их умонастроение на более деловую волну. Заставил переключится.
- Уф, загуляли мы чего-то, - выдохнула Соня, обведя взглядом грандиозные виды исторического центра Питера, - двенадцатый час, блин. До Горьковской или Спортивной пойдём? К Ваське чего-то не охота возвращаться.
- А давай до Невского, смотри как красиво, мужичков каких-нибудь подцепим и ко мне!
Светлана игриво подмигнула и встав на носки, с плотоядным урчанием потянулась плечами. Если вчера она была в норке и при камнях, то сегодня оделась неброско : спортивный короткий пуховик, брючки, бадлон, вязаная лыжная шапочка и никаких украшений и косметики. Однако ж, это обстоятельство никоим образом не умаляло её. Большакова была из тех женщин на которых что ни надень, всё равно захочется снять. В ней было что-то от косули и афганской борзой. И было это натуральным, без всяких там привнесений.
- Предложение хорошее, но, - Соня изобразила скептическую гримаску. – Слушай, какие мужики? Ты меня Светка удивляешь.
- Ааа, - протянула Большакова, словно припоминая обстоятельства, которые имела в виду Соня, - знаешь как-то отвлеклась, не хочу грузиться.
- Я тоже, но всё-таки давай о плохом. Со вчера никаких мыслей не появлялось?
- Никаких. А если по правде, подозрительны все, кто не полуживой инвалид. А как там следственная бригада.
- Сегодня утром подала рапорт. Ждём, - ответила Софья и достала сигареты.
- Пойдём, ладно, а то станцию закроют. Давай до Невского, так путь безопаснее. На Дворцовом мосту Софье вдруг вспомнилась одна вещь.
- Представь Света, случай был исторический реальный. В воспоминаниях шефа всей уголовной полиции России Петра Францевича Кошко описан. На Ваське, между прочим, - Софья указала на оставшийся позади район, - было совершено на каком-то чердаке изнасилование и убийство несовершеннолетней. Резонанс был сильный, газеты, слухи, сыщики роют землю, но результат – глухарь. И вот когда всё подзабылось на одной художественной выставке преступник нашёлся. И знаешь как? Представляешь, когда была шумиха вокруг преступления, один художник написал картину, где был чердак, тело убитой и изнасилованной девочки и сам преступник, скрывающийся оттуда. Художник изобразил его брутально, тогда вообще был в моде Ломброзо и некий усиленный образ, но в данном случае искусство не ошиблось - заросший горбун с низким покатым лбом. Портрет оказался копией оригинала. И убийца, посетивший выставку, увидел картину и упал в обморок, а придя в сознание сделал признательные показания.
- Это как бы реально было? – спросила Большакова, заинтересованная услышанным, - если воспоминания то… А художник? Художник не мог там как-нибудь?
- Нет, проверяли его бедного и так и сяк. Подозреваю, что и порихтовали слегка. Но никаких данных о том, что он мог знать преступника не нашли. Во время событий на чердаке он жил в Италии и про всё узнавал из газет. Там в Италии картину и написал.
- Хм… Это интересно, - произнесла Большакова после некоторого размышления, - А что за художник?
- Не помню, да ты поищи в библиотеке. Петр Францевич Кошко. Всё сама прочтёшь.


Глава 9

В кабинете оперуполномоченного Сламова шла оживленная беседа старых товарищей по чеченской кампании. Паша Гриценко, начальник конвоя Чугунов и сам Сламов. Обсуждали они собак и никак не могли прийти к единому мнению насчёт пород , мастей и дрессуры. Все трое секли фишку в кинологии и каждый отстаивал свою точку зрения. Гриценко превозносил бойцовых, Чугунов – служебных овчарок, а Сламов стоял за охотников.
- Да я вот недавно со своим Птуром гулял, - басил Сламов, владелец карельской лайки, - так подбегает ротвейлер – холёный, мощный зверь, кило на пятьдесят, пасть слюной брызжет! Так мой Птур ещё когда тот приближался в стойку встал и ни звука, только шерсть на загривке дыбом. Просто встал и молчит, может там какое-то рычание и было, но я не слышал. Ротвик подскочил чуть ли не нос к носу, а мой ни звука, ни движения, только уши, да загривок торчком. Эта машина постояла, подышала, а мой чуть-чуть, значит, только оскалился, так зверь как лох на измену подсел и рысцой к хозяину.
Сламов самодовольно прищёлкнул языком и обвел товарищей взглядом победоносным.
- Ну, это конечно да, Птур крут, но… - начал было Чугунов, но Сламов, переполненный ощущением превосходства, не дал ему закончить.
- Эх, Саня! Видел тут передачку. Так там одна девка владеет методом обучения собак человеческому языку. Несколько слов и вполне, знаешь, внятно.
- Я смотрел, - подтвердил Паша, - неприятное какое-то ощущение, собака и вдруг из рычания голос, вроде замогильного.
- Ага, вот и Пашка знает! – обратился к Чугунову Сламов и весёлые его глаза жуликовато прищурились. – Я это, Сань, к тому, что надо быв ваш служебный питомник эту деваху на мастер-класс
Представляешь, овчарка будет говорить : «Стоять лицом к стене, вперед, руки за спину».
- Ага, и орангутанг, чтобы наручники и замки открывал, - усмехнулся Чугунов и представить себе такую картину на галере,- расхохотался вместе с товарищами.
- А в камерах-то, в камерах, - хохотал Сламов, - вот в шоке то будут, прикиньте, однажды утром весь конвой из зоопарка! Ха-ха-ха!
- Прикармливать начнёт, - с улыбкой вставил Гриценко. Чугунов ТОЛЬКО УКОРИЗНЕННО ПОКАЧАЛ ГОЛОВОЙ НА ЭТОТ ГНУСНЫЙ НАМЁК.
.- Ладно, - сказал он, вставая, - пойду народ менять. Делу время, потехе час.
- Слушай, Серёга, - начал Паша, когда дверь за начальником конвоя закрылась, - тут тебе вчера девочку одну привезли. Татьяну Юрьевну Журавлёву. Как бы поговорить с ней?
- Хм… Приватно хочешь?
- Нет. Присутствуй, даже лучше будет. У тебя глаз-алмаз, просекёшь, если будет лапшу вешать.
- Добро. Как ты говоришь её зовут?
_ Журавлёва Татьяна Юрьевна.
Тюремный оперативник вышел, а Паша достал из сумки пакет сока, связку бананов и холодную куру-гриль, завёрнутую в фольгу. Визит его в Кресты был неофициальным и продиктован тем чувством, что зовется внутренним убеждением. Гриценко как Володя Шарапов, сказавший: «Я, Глеб, разобраться хочу», испытывал сомнения по поводу виновности Журавлёвой. То ли Резвая, то ли интуиция были тому причиной, он и сам того не знал, но так или иначе, докладывая позавчера начальнику о проделанной работе он смолчал о ветеране на протезе.
Не оттого, что испытывал к нему какие-то заочные симпатии, а к зарезанному бизнесмену наоборот, нет просто Паша решил, что никуда он не денется с подводной лодки. Иногда неплохо чуток подождать, дать окончательно дойти и осесть осадку, как в случае с вином. В работе сыщика найти и схватить не главное, куда важнее контролировать процесс и, что называется, разливать уже готовое, чтобы в туалет потом не бегать. У иного работника, как в погребе, бродит и бродит красное…
Минут через 20 вернулся Сламов, и прежде, чем конвойный ввёл в кабинет Журавлёву, Павел успел кратенько рассказать товарищу, в чём, собственно, суть дела.
- Прудников, говоришь, следователь, знаю, знаю, - Сламов как-то недобро ухмыльнулся. – Часто ходатайствует о переводе в пресс-хаты. Серьезный дядька, хотя и лох полный.
Журавлёва была в плачевном состоянии, хоть в кабинете и не было африканской жары, но и вытрезвиловки, заставляющей девушку ёжится и дрожать не ощущалось.
- Перепсиховала, - заключил Паша, разглядывая сидящую напротив него подозреваемую. В синем спортивном костюме, без очков и бледно-серая, она уставилась на Гриценко подслеповато моргая и нервно сглатывая.
- Ей бы сейчас грамм 150, - подумал он, - только вот в камере потом учуют, скажут с мусорками пила. Проблемы возникнут.
- Здравствуйте Татьяна Юрьевна, - обратился к девушке Гриценко, доброжелательно улыбаясь и открывая курицу, - Вы меня извините, ради бога, сутки не ел, бегал всё, так что я, если не возражаете…
Таня покосилась на курицу и пошевелила губами, вероятно позволяя неизвестному мужчине откушать. Паша несколько по-раблезиански принялся уничтожать птицу во все глаза следя за выражением лица Журавлёвой. Курицу он вообще-то принёс, чтобы угостить арестантку, но видя, что та в депрессии, решил поступить по-другому.
«Всё равно откажется, ну а если её не глобально накрыло, то жрать захочет и желудочный сок ей мозги простимулирует», – решил он, готовый держать пари, что его визави в камере ни хрена не ела. Сламов, прочухав, что Паша затеял лабораторку, заварил кофе и Доширак. Приём возымел действие, Татьяна немного разогрелась лицом, перестала нервно сглатывать и несколько раз облизнула порозовевшие губы. Дима Холодов тоже престал её донимать, она заметно расслабилась и перестала зябко дрожать.
- Ну теперь, вроде бы, нормально, - подумал старлей, - можно и поговорить.
- Уф, эх, - сыто вздохнул Паша и откинувшись на спинку стула принялся платком вытирать руки.
Закончив, он поднялся и чтобы не давить на Журавлёву близким присутствием отошёл к окну.
- Приступим, Татьяна Юрьевна. Для начала ещё раз, здравствуйте. Моё имя- Иван Сергеевич. Я из службы собственной безопасности. Слышали о такой?
- Да, конечно, ловите оборотней.
- Примерно так, - кивнул Гриценко. – Вопрос первый. По какой причине Вы находились в больнице, в которой Вас арестовали? Точнее, чем болели?
Журавлёва как-то замялась с ответом, но взгляд Ивана Сергеевича, устремлённый на неё, был невероятно серьёзен и требовал не тянуть с ответом.
- Я отравилась таблетками, - быстро сказала она, опустив глаза и отвернув голову. – Сама съела всё что было в аптечке. А потом, когда стало плохо, вызвала Скорую, открыла дверь….
- Вас что, из реанимации забрали?
- Да нет, как раз в палату обычную перевели, да у меня ничего страшного не было. Быстро промыли, прокапали. Следователь неправильно думает, что я наркоманка и передознулась.
- Да нет, - подумал Гриценко, - следователь правильно думает и, главное, правильно действует. Ему живо представилась картина: «вваливается в палату наглый циничный мужик с парой сержантов и начинает безо всяких тормозов лезть, как танк на берёзку.
- Ну, что. Красавица, животик прихватило? Убила любовников-то? Мало денег, что ли давал?
- Нет.
- А тогда что? Алиби на такое-то и такое-то есть?... Ага, нет. Тогда собирайся».
Промытую и депрессивную девицу расколоть проще пареной репы, но вот вопрос – расколол её Прудников или жмурика повесил.
- Послушайте, Татьяна Юрьевна, Вы знаете по какой статье Вам предъявлено обвинение?
- Цифру я забыла, но название помню. Убийство в состоянии аффекта, до трёх лет, а там досрочно…
Гриценко и Сламов переглянулись. Сламов едва заметно усмехнулся.
- Это Вам позавчера в суде сказали, - спросил Паша, снова заняв место напротив Журавлёвой, - когда суд давал санкцию на арест и содержание Вас под стражей, статья 101, убийство в состоянии аффекта звучала?
- Мм, наверное звучала. Мне так плохо было.
- А Андрей говорил, что Вы человек разумный, ранимый, тонкий, но в то же время разумный.
- Какой, извините. Андрей?
- Да Иванов, - ответил Павел и, достав сигарету, отошёл к сейфу на котором стояла пепельница. – Он наш общий, получается, знакомый, - продолжил опер, стоя к Журавлёвой почти спиной. – Служили вместе, я его товарищ ещё по училищу. Он ко мне обратился. Всё рассказал. Гадкая история, но я постараюсь Вам помочь.
- Хорошо, Спасибо, только что за Иванов Андрей?
- Татьяна Юрьевна, - недоумённо пожал плечами Паша. Молча докурил сигарету и подмигнув Сламову сказал :
- Правильно Андрюха сказал – девушка разумная, лишнего не скажет.
- Да что за Андрей? – пискнула бывшая секретарша. Она вся как будто забеспокоилась, да и немудрено, за последние дни мозги у неё чуть не свихнулись. – Я может забыла кто это, мы рядом с военным городком жили.
- Да ладно, расслабься, - махнул рукой Гриценко, - точнее, расслабьтесь. Перейдём к полному конкрету. Первое. Ты сидишь, можно сказать, уже сидишь и мотаешь срок по 105, часть 2. Умышленное двойное убийство. Второе. Дадут тебе лет 10. Третье. Никакого аффекта в твоих действиях и близко не лежало. Даже на сильное душевное волнение, не потянут оба преступления по мотивам личной мести. Десятка тебе, даже если суд учтёт все обстоятельства.
- Присяжные, конечно, могут посочувствовать, - без всякой уверенности заметил Сламов, - но это, девушка, в итоге всё равно прокурором опротестуется.
На лице Татьяны отобразилось волнение.
- Но следователь… Я…- пролепетала она и, судя по всему поняла, что её развели. Открыв рот и моргая, она глядела то на Пашу, то на хозяина кабинета, ожидая услышать хоть что-нибудь обнадёживающее.
- Так ты убивала или нет, - спросил, наконец Павел.
- Нет, конечно, нет, - замотала головой Журавлева.
- у а Иванова то Андрея. Ветерана–афганца знаешь?
Ответ был отрицательный и сомневаться в том, что она врёт у Паши не было никаких оснований. Выслушав рассказ арестантки, который можно было озаглавить «Как трудно жить лоху» или «Не везёт лоху по жизни», опер убедился, что был прав, предполагая психологический наезд со стороны следователя. Прудников сначала унизил и раздавил уже и без того разбитую девушку, а потом, напугав стопудовым сроком, предложил сделку. Ты мне – признание, я тебе – условный или крошечный срок.
- Я согласилась, - объяснила это Журавлёва, - потому что в эти дни столько раз мысленно их убивала, что мне показалось. Что это должно стать правдой, точнее ничего зазорного в этом не будет и никакой тюрьмы не случится. Ведь я же справедливо поступила.
- Тюрьма и справедливость, правда и суд. Это, Татьяна, для канала «Культура», - заметил Паша.
- Ты лучше скажи, кто из родных, близких знает, что ты тут?
- Мм, следователь обещал, что всех оповестит.
Паша ничего не ответил, да и не нужно было. Журавлёва и так всё поняла.

Гриценко припарковался на Итальянской, близ выхода из Пассажа поставил зэ бэст оф пинк флойд и свободный от дорожных заморочек порождаемых антагонистами культурного мегаполиса, предался размышлениям на тему: фигли делать и делать ли? «Журавлёва ни при делах, это ясно, - рассуждал он, прихлёбывая из пластмассового стаканчика, взятый в ларьке с шавермой кофеёк, - Прудников на неё как дуремар на мясо прыгнул, но обломается козёл, хотя может и прокатит дельце. Признание по всей форме у него есть, а то, что девка в отказ пойдёт, так что тут странного, все почти в суде святых и невинных корчат, заурядное дело, блин. Да и не факт, что он на неё снова не накатит, так накатит, что слёзы кровавые брызнут изо всех щелей. Не в бирюльки играем, эх. Блин! – Пашу на какую-то секунду охватило неприятное чувство страха, отвращения и протеста перед чем-то загадочным. Это что-то было связано ни с Прудниковым, ни с жестокими приёмами человеческого общежития, ни с, так называемой, «системой». Это было то, что древние называли «рок фатум», но только не в представлении древнегреческого драматурга, а по-гоголевски, обутым, свихнувшимся и помершим Башмачкиным. Как пел Шнур «Путёвка в небо выдаётся очень быстро, вышел на улицу – случайный выстрел» Да уж действительно – каждому своё, хоть мы и не в фатерлянде, - невесело усмехнулся Гриценко и сделал магнитолу погромче. Под «Контрол» мысли пошли чётче и бодрее. «Значит так, если не раскопаю, то Татьяне Юрьевне вполне реальны молодые годы на нарах или под. Не хочется, чёрт, ради этого Трестова с Ивановым возится, но придётся, да и просто ради интереса. Неужели, жена? Поди докажи, ну возьму я Иванова, а он меня пошлёт, если не дурак. На него прежде накопать что-нибудь надо, хоть что-нибудь, что могло бы его связывать с убитым или с криминалом или с женой Трестовской, люди время нужны, а кто даст. Убийство раскрыто и вряд ли кто будет меня серьёзно слушать. Тебе, Паша, чего делать нечего? А грабёж в общаге, а тяжкие телесные на Лермонтовском? Работаешь? Вот иди и работай, если не идиот. Тебя, конечно, в детстве роняли, но ведь не часто?»
- Эй, Штирлиц, - одновременно со стуком в стекло раздалось слева.
Паша повернул голову к боковой двери, на инвалидной коляске стоял старый Пашин знакомый. Васька Петров радостно скалился.
- Сидит как Штирлиц. Весь в дамках, - развязно сказал Васька
, забираясь на заднее сиденье, - чё играет, Пинк Флойд? Короче. Замёрз я, - Василий захлопнул дверь и подав оперу пятерню, принялся потирать окоченевшие ладони.
- Перчатки, хрен знает где потерял, непруха, задание выполнил, но результата никакого, облом.
- Рапортуй. На, ещё тёплая, - Гриценко протянул Ваське шаверму и бутылку пива. Петров в конце 90-х проходил службу в роте, которой командовал Паша. Парень был, что называется, не промах. Ушёл домой старшиной и после непродолжительного гулялова, подался он на службу в МВД. Всё у него шло путём, но 2 года назад, во время проведения облавы на Северном рынке, Васька очень неудачно заехал в дыню одному кавказцу, который, прорываясь к выходу с базара, сбивал с ног мирных обывателей. Среди которых, как писал потом Петров. Были женщины и дети. Видя решившего поиграть в неположенном месте в регби, нарушителя старшина выскочил ему наперерез и провёл хук правой. Кавказец растянулся на асфальте в нокауте из которого его вывели лишь в больнице. Всё бы казалось нормально, штатная ситуация, действия сотрудника милиции были вполне положняковые, да вот только незадача – камера видеонаблюдения, установленная на одном из павильонов рынка запечатлела в кулаке милиционера маленькую гантельку и торговая закавказская мафия козырнула этим обстоятельством в ходе вечной своей игры с российской властью. Полуторакилограммовую гантельку бойкий. Но не отличающийся габаритами Васька использовал частенько и никто и не думал жаловаться, но на сей раз сногсшибательный приварок сослужил парню плохую службу. Ваську едва не закрыли, потрепали хорошенько нервы и выставили за дверь. Всё бы ничего, но беда не приходит одна. Через месяц, по пьяному делу, Скворцов угодил под трамвай и остался без правой ноги начисто, а левую удалось спасти только до колена. Оставшись в 23 года инвалидом, он начал впадать в бухнину, но в какой-то момент одумался и стал решать, что делать дальше. Всякие эрзац-фишки, предлагаемые системой реабилитации, типа танцев и бега на колясках его не прикалывали, нужны были реальные варианты жизни, а не имитация. Набрав как-то номер знакомого оперативника Скворцов сказал : - Слушай, тут передачу смотрел, христарадников показывали, непорядок чего-то у них, людей мучают, детей похищают. Если надо внедрюсь без грима.
Предложение нашло отклик, в течение трёх месяцев Скворцов работал попрошайкой, жил в притоне, где были собраны калеки и данная им информация помогла раскрыть три убийства и кражу ребёнка. За найденного у цыган полугодовалого сына, сошедшая с ума мамаша потом искренне, от души, благодарила молодого неженатого героя аж два вечера подряд. После работы на городском дне его задействовали ещё в одной, куда более респектабельной операции. Ведя наружку за одним, достаточно крупным дилером, Рубоповцы подключили Скворцова с его инвалидной коляской для установки камеры видеонаблюдения. На перекрёстке Фонтанки и Невского, где каждый день проезжал объект, во время красного света, к тачке подкатывал Васька и стремительно вытирая стекла, прилеплял к заднему стеклу камеру. В пробке на Лиговском эту камеру отцеплял работавший как и Скворцов, оперативник. Действовали так две недели, за которые удалось прояснить контакты наркодельца, так как он в своей тачке не шифровался и разруливал свои тёмные дела по чужой, неизвестной ментам мобиле. Гриценко, который поддерживал с Васькой контакт со времени переезда из Карелии знал этот фокус и решил его провести на жене Трестова – Валерии Ивановне Журавлёвой. Чем чёрт не шутит, авось что проскочит, да и исполнителя уговаривать было не нужно. Позавчера вечером Паша заехал к бывшему сослуживцу, объяснил что к чему и вручил в качестве спецтехники телефон с видеокамерой, стёкла в «Ауди» вдовы были не тонированные. Вчера и сегодня от пл. Ломоносова до Троицкого моста все действия женщины были под контролем.
- Ни разу телефон не взяла, на сам погляди, - Скворцов полез за мобилой в карман, - сегодня даже до Горьковской не снимали. Гришка с Троицкого звонит, говорит – «Давай, мол, снимать, тут пробка на полчаса, авось ей кто укажет, что на её тачке херня висит». Я говорю – «Действуй».
Гришка был младшим братом Скворцова, который в образе торговца журналами сновал между машинами и снимал посаженную на липучку трубку с видеоопцией.
- А красивая баба, - сексуально депривированный Скворцов прищёлкнул языком и сделал приличный глоток из горлышка, - балерина бывшая?
- Ага, высот правда особых не достигла, где-то в кордебалете застряла до замужества.
- Муж-то, упырина был? – поинтересовался Васька.
- Похоже что да.
На заднем сиденье с удовольствием крякнул Скворцов.
- А слышь Богданыч, тут же на Итальянской Волочкова живёт. Давай к ней повнедряемся.
Лицо Василия чуть ли не лопалось от позитива, и не могло не передаться старлею.
- К Волочковой успеем, а сегодня чего-нибудь попроще придумаем. У меня тёща с тестем приехали. Могу гулять, покупай Васька презервативы.
- Ха! Легко! – парень, если б мог, то непременно подпрыгнул бы. – Давай, хата пустая, синька моя, бабы твои.
- Отлично, - согласился опер. – С балерины я тебя снимаю. Нечего морозится, сегодня постараюсь всё решить…
Подкинув товарища до 10-й красноармейской, где тот жил, Паша завернул к себе в контору и прихватив толкового сержанта и ствол, направился в Пушкин.
- Нефиг думать, да прикидывать, - говорил он себе, выжимая где только можно. Максимальную скорость. – Приеду и разберёмся. Что ты за фрукт такой, Иванов Андрей, а то, блин, никаких средств нету вдумчиво с тобой работать.
Зная Царское Село как свои пять пальцев, он без труда отыскал дом на улице Прохорова и тормознув у подъезда, сказал сержанту.
- Давай, Серёга, покурим на дорожку, и смотри там, хрен его знает.
Сняв Макаровых с предохранителей они поднялись на второй этаж.
- Ну, дай бог удачи, - пробормотал Паша и нажал кнопку звонка.
Дверь открыл мужик в футболке и трениках. Он жевал яблоко и на вид был совершенно миролюбив. Лет ему было чуть за сорок, слегка полноват, лицо самое обыкновенное, стрижка аккуратная. Типичный обыватель, даже из квартиры пахло щами, для полноты добропорядочности не хватало только детского гомона и женского голоса, откуда-нибудь с кухни, вопрошающего «Андрюша, кто там пришёл?»
- Андрей Васильевич Иванов? – поинтересовался у мужчины Гриценко и когда тот кивнул, открыл на секунду удостоверение и шагнул в квартиру. Хозяин беспрепятственно впустил его и сержанта и, закрыв дверь, указал на комнату.
- Раздевайтесь, проходите, в каком звании?
Вопрос был задан Паше, так как Серёга был в форме и без бушлата, оставленного в машине. В непонятные квартиры лучше отправляться не скованным верхней одеждой, потому как в случае потасовки, в условиях маленькой площади это будет мешать движениям, а от ножа, если только не перочинного, защита слабая.
- Старший лейтенант Гриценко, - буркнул в ответ опер, не глядя на Иванова. Быть в его годы старлеем было просто смешно и для Паши представляться этим званием перед человеком, знающим толк в звёздных погонах, доставило неприятные ощущения. Ладно на службе все знали его злоключения, а неизвестный человек мог справедливо подумать, что перед ним реальный Даун и тормоз, типа сидящего по два года в каждом классе, дурачка.
- Я, кстати, тоже до старлея дослужился, - сказал Иванов и улыбнулся.
- Да хоть до генерала, - раздражённо подумал опер, - пошёл ты знаешь куда. Издевается, сто пудов.
Отношение к Иванову сложилось с первой минуты знакомства негативное, хотя понятно, вины его в этом не было. Так бывает нередко, скажешь не то, глянешь не так и всё – враг на всю жизнь, а почему – хрен докопаешься. Особенно рискуешь так вот влететь с ментами и учителями. У них лучше вообще ничего не спрашивать, лучше обратись к соседу по парте или шконке и то в случае крайней нужды. Хата у Иванова была однокомнатная, обставленная приличной, не старой мебелью, компьютер, телевизор, муз. центр. Всё как положено. Расположившись на предложенном хозяином стуле, Паша уже было открыл рот, чтобы приступить к теме визита, но Иванов заговорил первым.
- Знаете, мне кажется что внутри школы никто не торгует, - сказал он и заметно прихрамывая пошёл в кухню, - секундочку, газ убавлю.
Вернувшись, он расположился в непринуждённой позе на диване и продолжил.
- Только потребители, на мой взгляд, и самое паршивое, что по всем признакам, по поведению, знаете там, по повадкам, что-то наклёвывается с дурью в 6-м Б. Кололись там или нет, не скажу, но траву курят наверняка.
- Что ж, спасибо за информацию, - поблагодарил Паша, - только мы не из ОБНОНА и не из комнаты для несовершеннолетних.
- Да? – брови учителя ОБЖ на мгновение удивлённо приподнялись, - уж не по мою ли душу?
Физиономия хозяина из спокойно-деловой стала спокойно-ироничной.
- Я прав, за мной? – шутливо поинтересовался он у серьезно глядящего ему в глаза Гриценко.
Тот в эти секунды был слегка сбит с толку поведением Андрей Василича.
« Он что, у Станиславского учился. Аж лоснится весь невинностью, глаза не бегают, зрачки в норме, никакой суеты и пантомимы. Натурален, чёрт! Молодцом мужичок и щи эти… А вдруг развели меня… Урою! В Мойке утоплю!» Понимая, что анализировать сейчас кто его разводит и разводит ли. Паша, неловко кашлянув, перешёл к делу.
- Мы, Андрей Василич, к Вам. Нехорошо, знаете ли, не своим делом заниматься.
- Не понимаю о чём Вы, - лицо собеседника вдруг сделалось серьёзным. – Объяснитесь, пожалуйста.
- Хм, что-ж, с удовольствием. Какого чёрта Вы с гражданкой Ивановой решили самостоятельно вести розыскные мероприятия.
Немного помолчав, учитель внимательно посмотрел сначала на сержанта, потом на старлея, - что за мероприятия, что за Журавлёва, наконец спросил, слегка раздражённо.
- Журавлёва Татьяна Геннадьевна и Мария Петровна Вам знакомы?
- Нет. Хотя возможно это кто-нибудь из родителей…
- Так, уважаемый Андрей Василич, - Паша решительно встал, - Вам следует проехать со мной. На Садовую. Если там всё прояснится в Вашу пользу, то я лично отвезу Вас обратно. Одевайтесь, берите документы.
Иванов нахмурился и стал, не говоря ни слова, собираться. Вид его был преисполнен достоинства и сосредоточен.
- Карточку на всякий случай медицинскую захватите, - сказал Паша, когда подозреваемый оделся, -и снимки, снимки тоже. Вон у Вас в серванте.
«Мало ли закрывать придётся» - подумал опер – «Так он инвалид, старые раны разболятся, тут и карточка и
рентгеновские пригодятся. А то ведь словам тюремные начальники привыкли не верить». Посадив Иванова на переднее сиденье, старлей и сержант отошли на пару шагов от автомобиля перекурить и обменятся вполголоса впечатлениями.
- Не лоханутся бы. Серёга. Что-то больно чисто он смотрится.
- Это да. И не моргал каждую секунду. И не играл. Хотя, знаете что? Он же в школе работает, там ученики мастера врать учителям, а те в обратку им. Может научился? У меня жена была училкой…
- Может быть. Сейчас приедем, нужно будет бардачок на Мойке потревожить. Мне тамошние для опознания будут нужны.
Обратно Паша гнал как на пожар. Сбил на Пулковском шоссе барбоса, а на Московском дважды проскочил на красный. Настроение было скверное, мысль что он лоханулся крепчала с каждой минутой и не находя возможности нарушить внешний железобетон, Паша нашёл успокоение в дорожном хулиганстве.
« Ну и что будет, если проститутки узнают, он пошлёт всех нах и будет прав , тем паче дело то раскрыто и показания наркоманок никому не интересны. А что ты хотел, чтобы он пал ниц и подал уже готовую явку с повинной? Эх, хреново стартовал, ну а как иначе, иначе было нельзя».
Кабинет Гриценко делил с капитаном Прохоровым, который в данную минуту сидел за своим столом, закопавшись в бумагах. Прохоров что-то искал и кивнув вошедшему коллеге, он буркнул : «Резвая до тебя. У Симоновой сидит». Паша указал Иванову на стул и снял трубку.
- Аллё, Машенька, Соня у тебя? Зови.
Через полминуты с куском торта на бумажной тарелке появилась Резвая.
- Привет, Паш. Я тебя жду на торт, мы с Симоновой чай пьём, она меня в опера зовёт. Будешь, говорит, в засадах сидеть с пистолетом.
Поставив тарелку и мельком взглянув на Иванова, она отозвала пальчиком Пашу к окну.
- Слушай, Гриценко, - вполголоса сказала, - мне помощь твоя нужна. По делу, очень-очень важному. У тебя среди щипачей есть кто-нибудь?
- Есть, - шёпотом ответил старлей. – Дама сердца, ха-ха-ха.
-Да я серьёзно, Паш!
- До завтра подождёт?
- Подождёт. – кивнула Резвая, - ладно, пойду чай допивать.
Она сделала два шага к двери. Но заметив на столе у Гриценко рентгеновские снимки, остановилась и взглядом попросила разрешения взглянуть. Опер не возражал и Софья посмотрела снимки на свет. Их было два и после внимательного их изучения, Софья перевела взгляд на Пашу. В её глазах читалось требование объяснений, что несколько удивило опера.
- Ты что. Сонь?
- Откуда у тебя журавлёвские кости и на хрена они тебе, скажи на милость?
- Журавлёвские?
- Ну не знаю, может у тебя дело в Вагановском. Если так, то не журавлёвские.
Павел взял рентген и сам посмотрел на свет. Ничего особенного он там не увидел, стопа как стопа, но что к чему он уже понял.
- Это что – балеринская. Точно?
- К Елизарову не ходи. Я с мужем в конце 80-х в Тарту жила. Он там ординатуру в институте спортивной и балетной медицины проходил. Я эти классические балетные суставы прекрасно знаю. На этих же ещё типичный
перелом кости плюсны. Где ты это откопал-то?
- Сейчас Сонь, погоди, - махнул рукой Паша и метнулся к двери. – Иванов зайдите.
Сесть, трепавшему ему последние два часа нервы гражданину, Паша не предложил, а торжественно произнёс.
- Вы, Андрей Васильевич, подозреваетесь в соучастии в убийстве Трестова Виталия Петровича, совершённого его супругой Журавлёвой Марией Ивановной.
- Слушай, старший лейтенант, - не скрывая злобы проговорил учитель, - я повторяю, что не в курсе, что это за Журавлёва такая. Познакомь меня с ней, что ли.
- Артист вы, Андрей Иванович, ну да ничего в зоне хорошо, художественная самодеятельность поставлена.
- Вы можете объясняться понятнее, - уже совсем невежливо выкрикнул Иванов, так что и поглощённый своими бумагами Прохоров поднял голову и изумлённо посмотрел на наглеца.
- Не пыжьтесь, Андрей Василич. – миролюбиво попросил Гриценко и помахал рентгеновскими снимками, - откуда у Вас всё это? Это же принадлежит неизвестной Вам Марии Журавлёвой, не правда ли?
Вместо ответа Иванов отвернул голову и на последовавшие вопросы лишь усмехался. Едко и высокомерно.
С Марией Журавлёвой встреча оказалась гораздо содержательней. Софья и Паша уже менее чем через час после так и не развившегося допроса Иванова, были на Лесном проспекте в офисе бывшей балерины.
- Ну, рассказывайте, - вместо приветствия сказала Софья, по-хозяйски устраиваясь в кожаном, предназначенном для релаксации кресле.
- Я, Мария напрямик, Андрей Васильевич, ОБЖ, взят, колитесь, если не хотите испортить хорошее впечатление, которое производите.
Зелёные глаза Резвой, точь-в-точь как у крадущейся к воробью кошки, застыли на бизнес-леди, охотничьи поблескивая.
- Сестрицу, кузину Вашу малохольную освобождать пора, хватит ей камерой дышать.
- Таня что в тюрьме, - изумилась Мария. – Но она же вообще не причём!
- А кто причём? Иванов-разумник сильно при чём?
- Это Андрей? Нет. Он совсем…
Маша Журавлёва отодвинула лежащие перед ней накладные и оперевшись о стол локтем, принялась тереть виски. Её сухощавое, слегка подкрашенное лицо как-то покраснело, набухло. Казалось,
Что она сейчас заплачет. Она потёрла нос и повернувшись на кресле дотянулась до тумбочки, из которой извлекла литровую бутылку «Cabana Club». Хрустнув пробкой, она плеснула себе в чашку и бросив взгляд на Гриценко накатила, не поморщившись.
- Таня не причём и Андрей тоже. Я убила. Хочу явку написать, может сидеть придётся меньше, я долго из-за этого скота сидеть не собираюсь.
Достав сигарету, Журавлёва быстро и чётко дала показания, уложившись в стомиллиметровую «Мальборо».
Мотив и картина убийства были следующими…Последние полгода супружеской жизни муж вёл себя в высшей степени неприлично. Отказал жене в деньгах, которые она тратила не на себя, а на трёх одарённых девочек, что учились в интернате при Вагановском училище, которое сама Маша некогда закончила. Госфинансирование учреждения было, в последнее время, урезано до смехотворных размеров и без меценатов оно просто загнулось бы. Муж перестал давать деньги и ребята поехали обратно в какую-то провинцию, где, само собой, не было должных специалистов, способных развить их таланты. Деньги они забирали из бюджета мебельного дельца плёвые, но он встал в жлобскую позу, объяснение которой искать Маше не приходилось. Всё было на поверхности. Дело было в том, что 50-летний Трестов вдруг сошёл с накатанной лыжни сексуальной жизни и ломанулся в бурелом и чащобы всяких извращений, пытаясь увлечь за собой жену. Выбираясь из Питера в Москву или какой-нибудь придорожный мотель, он кутил задом и передом, потом живописал в пьяном виде жене, картины своих сатурналий. Связался с какой-то сектой, практикующей зоофилию, пил то женские гормоны, то колол тестостерон, завёл целую коллекцию гнусной патологически нездоровой порнухи, сошёл, короче, с ума товарищ. Плюнуть и уехать так вот сразу, Маша не могла, так как некуда было. Комнату в Великих Луках она по замужеству отдала сестре с племянниками. Находясь во взвинченном состоянии, она
в один прекрасный вечер выпила достаточную для снятия психологических барьеров винную порцию, оделась и захватив кухонный нож, отправилась убивать мужа. Подкараулив его у выхода из известного ей заведения, Маша пустила нож в ход.
- Я уже почти развод затеяла, чуть потерпеть надо было, да только так вдруг мерзко стало. Так, знаете, соблазнительно захотелось его убить, что не смогла я себе в этом отказать.
Затушив в чашке окурок она собрала длинные волосы в пучок и твёрдо добавила.
- Ничуть не жалею и совестью не мучаюсь.
- Имеете полное право, - индифферентно заметила Софья и достала бланк, -изложите здесь только что сказанное.
- Давайте, - кивнула Журавлёва, - только позвольте вопрос насчёт Татьяны, сестры двоюродной?
- Трестов её домогался и… и короче всё с ней будет в порядке, - несколько скомкано ответил Гриценко и подождав пока Мария закончит писать, поинтересовался насчёт Царскосельского учителя.
- Он ничего не знал, пока я с ним не встретилась, когда испугалась, что меня видели там, на Мойке. Мы решили что если будет опознание, то нужно будет сделать так, чтобы меня не узнали. Подкупить хотели. Я когда пальто перетряхнула, чтобы под ограбление сошло. Смотрю в двадцати метрах из подворотни девка с мужиком выходят. Мужик под фонарём ей чего-то дал и пошёл не в мою, значит, сторону, а девка отплёвываться и есть стала. Ну понятно, да? Я мимо неё прошла, а потом сказала Андрею, что среди проституток надо искать.
- Логично, - Паша покосился на Резвую, читающую журавлёвские признания. Интересно, согласится она историю с Ивановым забыть. Под статьёй же человечек.
- А какие у Вас отношения с ним? Это важно.
- Сейчас никаких. С 94-го никаких, с апреля, - ответила Мария и чуть замявшись, продолжила, - мы в вВоенно-Медицинской познакомились. Я с суставами лежала, снимок показал, привычный перелом плюсны. Короче возле рентгена встретились. Андрей старым протезом дистальный эпифиз на берцовой травмировал. Ну, значит, познакомились. Мне ещё 18 не было, вторая любовь, всё такое. Месяца три мы с ним… Ну а потом, понятное дело, подружки «Шу-шу-шу, ты красавица, скоро в Большой примой возьмут», - Маша вздохнула и с улыбкой покачала головой, - ой, вспоминать смешно. Короче, подточили они мои основы. На дне рождения одном, у подружки познакомилась с парнем одним. Красивый, всё такое. А, главное бойкий очень. Выпили хорошо, он клялся в любви, все подружки подмигивают и большой палец показывают. Не заметила как в комнате с ним оказалась, на кровати, всё бы ладно, только когда я с ним это самое, Андрей позвонил. Светку-именинницу поздравил, а она его срочно пригласила к себе на праздник, а когда он приехал и букет вручил, сказала : «А Машка там где-то телевизор смотрит. Андрей дверь открыл, а я лифчик натягиваю, бельё на кровати комом, на балконе мужик курит».
- Ничего, бывает, - заметила Софья, - одевайтесь Мария Николаевна, придётся проехать.
- Ага, конечно, - Маша поднялась, влезла в пальто и растерянно посмотрела на милиционеров. На секунду на её лице отразился страх и какая-то беспомощность, затем она взяла себя в руки, сунула в карман сигареты, проверила, закрыт ли сейф и достала мобильник.
- Позвонить можно?
- Пожалуйста?
Журавлёва связалась с главным менеджером и адвокатом, закрыла офис и уже в машине вернулась к своему рассказу.
- Андрей после того не психовал и мы просто расстались. Он сказал, что рано или поздно ждал подобного. Я рыдала вся, а он смеялся и говорил, что здорово провёл со мной время и ему понравилось. Я тогда его даже чуточку невзлюбила за это. Ха-ха-ха! Ты что не любишь меня, что ли? Где сцены? Где Отелло? Эх, смешно вспоминать. Расстались и до недавнего только перезванивались пару раз в год. Фотку он у меня тогда в 94-м на память взял, сугубо интимную, - Маша немножко грустно улыбнулась и откинула голову на спинку сиденья.
- Что за фотка, - полюбопытствовала сидящая на заднем сиденье Софья.
- Да смешной снимок, рентгеновский правой стопы, больной и сломанной.
Паша повернул голову и выразительно переглянулся с Соней. Вот, блин, бывает.