Яко печать.. Один в вышине-1

            ОДИН В ВЫШИНЕ…У КРАЯ СТРЕМНИНЫ
               
               
                С высокого горба               
                Катилася торба,               
                В этой торбе –               
                Хлеб да пшеница,               
                С кем хочешь,               
                С  тем и поделися.               
                Детская считалка   
    
             ГЛАВА  34.  ПРИГЛАШЕНИЕ В РАЙ


Полевой сезон 1954 года являлся как бы пограничным в Юриной судьбе. Пожалуй, начиная с него, он обрёл уже полную профессиональную самостоятельность, и приобщился не только мозгами, но и сердцем к своему делу жизни – изучению вулканизма.

17 июня он приехал в Москву и остановился у Георгия Дмитриевича. Жили они тогда на 1-й Мещанской, 90/96, в двухкомнатной квартире. Приняли они его, взяв на полное содержание, очень радушно, и чувствовал он себя у них, несмотря на дремучую застенчивость, свободно.

Помню, что был он потрясен условиями их жизни, обретёнными в связи с избранием Г.Д. членом-корреспондентом АН СССР. Помимо  его новой академической, казавшейся Юре фантастической, зарплаты (на фоне Юриных лаборантских 740 рулей), ошеломляла ежедневная доставка на дом горячих обедов, представлявшихся изысканными до немыслимого изощрения. Их хватало даже на него. Это были какие-то запредельные супы, не по обычному приготовленное мясо, рыба, гарниры, соусы, муссы, желе и ещё, чёрт его знает что. Словом, попал он в совершенно иной, высший мир барства и благоденствия. Надо сказать, что Афанасьевы тоже воспринимали его, этот академический мир, с некоторой долей удивления, а более – с юмором, вместе со своим гостем устраивая сцены шутливых приобщений к избранным при ознакомлении с очередными академическими разносолами и их вкушении. Было весело, раскованно, непринужденно. И чертовски интересно.

А тут ещё новая для гостя Москва, новые волнующие горизонты и перспективы.
На следующий день по приезде Юрий успешно сдал вступительный экзамен по петрографии и как бы уже наверняка приобщился к своему статусу аспиранта. Сданный в Ростове кандидатский экзамен по философии пошёл также в зачёт вступительного по марксизму-ленинизму. Оставленные на осень (и успешно сданные в своё время) немецкий и основы марксизма воспринимались и им и Георгием Дмитриевичем как пустая формальность. Именно поэтому его новый шеф и предложил ему сразу же тему для диссертации. Она звучала так: «Кайнозойский вулканизм междуречья Чегем – Баксан на Северном Кавказе».

Для сбора полевого материала Юрий и направился в это самое междуречье на экспедиционной машине уже 20 июня. 22-го были в Ростове, 23-го выехали в Каменку, 26-го состоялся первый маршрут возле Каменки, 27-го - возле Баксан ГЭС. Этот второй маршрут был весьма значительным. Молодой геолог впервые, наверное, в истории геологии обнаружил уникальное явление – внедрение рыхлых вулканических продуктов в осадочные отложения террасы. Уникальность обнаруженного явления состояла в том, что это внедрение выглядело как проникновение жидкого материала в сравнительно податливые и сминающиеся слои рыхлых пород с образованием ответвлений, жил, апофиз и с включениями в якобы жидкий материал инъекции обломков, так называемых ксенолитов вмещающих пород. А между тем, материал инъекции в момент внедрения не был жидким, он был дезинтегрировано–рыхлым, как газовое облако, нагруженное мелкими обломками твердых пород, а может быть, и частично расплавленных. Такое могло произойти только при взрыве, разумеется, вулканическом, когда взорвавшаяся жидкая магма мгновенно превращается в смесь газа и пепла и проникает в трещины раздробленных взрывом окружающих пород. В общем-то, это было несомненное открытие, правда, не сразу вполне осознанное и оцененное самим автором, но потом всё же доведенное до научной общественности.

В начале июля почти аспирант перебрался уже в высокогорье и окунулся в совершенно иную обстановку. Впрочем, об этом лучше узнать из его записей того года.
«11 июля 1954 года. Стоим на коше у р. Кестанты. Этот кош  разместился в и вокруг бывшего дома князя, бежавшего вместе с сыновьями в Турцию. Здесь же могила еще одного сына, убитого неизвестно кем. Над ней – надгробный камень с арабской вязью. Вокруг  теснятся «немые громады» и шумит грязная от дождей Кестанты. Сейчас собираемся дальше, в горы. Наши хозяева – кабардинцы очень хорошо нас встретили и провожают. За время нашей жизни у них (с 8 июля) давали лошадей в маршрут. Ездили, как абреки, по горным тропам, переходили много раз бурные потоки. Уразумел, что не всегда жить лучше только с русскими. Надо выбирать не подобного себе по крови, а близкого по душе.

Выше по Кестанты стоит русский кош, где встретили нас тоже ласково, но за лошадей заломили баснословную сумму: сто рублей в день!…Погода стоит хмурая, дождливая. Но сегодняшняя ночь походила на черный с синевой водяно-прозрачный кристалл, пронизанный призрачным светом молодой луны. Горы, бледные и печальные, высились вокруг с обнаженными головами, подобные тесной толпе скорбящих по погибшему товарищу воинов. Суровые лица их, изборожденные шрамами и глубокими морщинами, были неподвижны, будто в скорбном оцепенении. С первыми лучами солнца они надели папахи облаков и вновь устремили глаза, полные жизни, в охраняемые ими голубые просторы.

13 июля. Вторые сутки стоим на гребне хребта между системой рек Баксана и Чегема. На восходе высится белая громада Скалистого хребта. Редко бывают такие часы, чтобы все его вершины были свободны от шапки облаков. Белые и синевато-свинцовые, они постоянно висят на остроконечных пиках хребта. На северо-западной окраине высится угрюмо и одиноко отторженец  хребта – Тещины зубы. Он действительно напоминает злобно оскаленные зубы, устремленные в спокойное небо. В этих зубах особенно часто  застревают белогрудые лебеди облаков, и тогда клыки раздирают их на части и пускают по ветру лёгкий лебяжий пух.
Высота нашего лагеря 2000 метров, но увалистые горы, теснящиеся к западу, закрывают от нас Главный хребет.

Если подняться на вершины этих гор, то взору предстанут нетронутые маковки причудливых скал неправдоподобно белого цвета. Оттуда  по широкой, разработанной ледниками долине бежит мутная от дождей Кестанты. Если пойти вдоль хребта сначала на запад до горы Згирасырца, а затем свернуть на юг к горе Коджихо, то  с вершины последней можно увидеть фантастическую картину совершенно голых с пятнами снега в циркообразных впадинах торжественных и страшных гор. Это творения вулканических процессов.

 Ещё совсем недавно, каких-нибудь сотни тысяч – миллион лет назад, район этот содрогался в жутких конвульсиях и судорогах. Расколотая земная твердь через огромные трещины извергала потоки огненного нутра своего и выплевывала смерчи из пепла и газа. Долины и горы были затоплены раскаленными продуктами извержений, источающими жар и смерть.…Быть может, человек уже был свидетелем этой вселенской катастрофы, но в памяти людей не сохранились воспоминания об этом. …Всё успокоилось, всё утихло, вода принялась за свое вековое дело, и пропиливает вулканические толщи. Но кто знает, быть может, в скором времени вновь пробудятся страшные силы, дремлющие в глубинах. Это район наших работ. Вчера уже ходили туда, но дошли только до края вулканических образований.

16 июля. Были в маршруте. Сначала с грузом поднялись на 800 метров, а затем спустились на столько же в долину Джунгу-су. Сумасшедшая для ходьбы крутизна и страшные обнаженные скалы лав, как пики и крепости, торчащие вокруг старых балкарских троп, уже заросших травой и засыпанных мелкой каменной щебёнкой. Человечьими голосами пророчествуют недоброе вороны да дикие козы прячутся в скалах. Пустынно, одиноко, тоскливо. У кристально чистого ручья натянули палатку и разожгли огонь. В семь часов залезли в мешки. Потянулось долгое молчание, не нарушаемое ничем, кроме монотонного гула ручья. Горы давят, давит одиночество. Тоска по людям, по человеческому голосу…Утром начался новый день и с ним заботы. Ходили туда, где геологи, видно, ещё и не были. Иначе всё, что увидели и описали мы, было бы описано ранее. Посетивший этот район в 1929 - 1933 годах Соловьев, судя по его запискам, тоже не был  в этих местах, где были мы.

И вот забавно! Вечером возвращаемся из маршрута к своей палатке, а она уже, как наш обжитый и уютный дом после мёртвого и дикого каменного мира. Милый, удобный дом, где прожито хоть и несколько часов всего, но всё же прожито и потому уже очеловечено…

19 июля. Вечер. Один. Палатка. Костер. Вокруг молчащие горы, низкие тучи и ветер. У каждого человека под тысячелетними наслоениями цивилизации в самых его недрах дремлет зверь. Каким бы человек ни был, всегда в жизни может найтись такой случай, который выведет этого зверя из состояния спячки. Вспышка безудержного гнева, когда сознание отступает перед его темной силой, путающая мысли и бросающаяся в восторженное нечто страсть, помешательство женщин всего мира от звериного великолепия Тарзана или, что-то же самое, известная фраза: «чем более интеллектуален, тем менее мужчина». Или непонятный трепет молодого здорового тела от порыва ветра, пахнущего травой, солнцем, весной; Всё это просыпающийся зверюга, в одних случаях прекрасная, в других – отвратительная зверюга. И, тем не менее, как бы мораль ни относилась ко всему этому, увы, это естественно, биологично. Ведь мы двуедины, и плоть наша со всеми записанными в ней законами и воспоминаниями неотторжима от нас, пока мы живы…Здесь, в этих клочках и закоулках Земли, не измятых цивилизацией, начинаешь жить совершенно другой жизнью. Нетронутая природа воскрешает в тебе нечто забытое и первозданное, и ты растворяешься в этом, становясь частью её.

Ночь незаметно выползла из глубоких долин и растворилась в высоком небе, окрасив его в прозрачную чёрную синь. Над хребтом появились ясные мигающие светляки звезд. Такими же они были тогда, когда мой далекий предок прятался от ночной сырости в пещере. Он не забывал перед сном посмотреть на них, как не забывал, пробудившись, встретить с радостным чувством фантастические краски восхода. Из этого впоследствии родилась поэзия. Как не сравнить эти трепетные звезды с ласковым светом глаз любимой! А разве не такие же краски рдеют на щеках возлюбленной, как у утренней зари, просыпающейся вместе с нею?! Да, таким же точно прекрасным и бесконечным был мир тогда, когда человек ещё не был оглушён и ослеплён цивилизацией. Ведь не напрасно же здесь в этой первобытности ты начинаешь ходить, дышать, смотреть и видеть, осязать и реагировать совсем не так, как в шуме города. Почему и зачем в эту ночь ты бессознательно ловишь бесчисленную гамму ночных звуков? Почему одни из них вселяют в тебя непонятный страх, а другие успокаивают? А ты заметил, как много запахов окружает тебя? Сейчас ты уже забыл, что всё это означает, но в тебе просыпается и оживает чувствительнейший аппарат восприятия мира, частью которого ты становишься.
 
24 июля. Прочно засели на этом проклятом перевале. Груды сырых холодных туч навалились на наш маленький лагерь. Дождь, туман, туман, дождь. Уже четвертый день сидим без дела. Лишь позавчера удалось выскочить в прогалину между замешкавшимися  туманами и сбегать в Кекташ за куревом (там импровизированная лавка для пастухов!). По пути сделал небольшой маршрут.
 Но все-таки не туманы держат нас в плену, а какая-то непостижимая восточная тайна: никак не можем сдвинуться с места в наших попытках нанять лошадей у кабардинцев. Не отказывают, обещают даже больше, чем просишь, но…
 - Волиги (значит, Ей Богу!), завтра утром собирай вещи, приедем.
Приходит завтрашнее утро – их нет. Идем к ним, спрашиваем, в чем дело.
 - Сегодня не мог, сегодня жеребца ловил в табуне. Волиги, завтра утром обязательно приедем!

Назавтра повторяется то же самое. Тысячи оправданий, тысячи причин и самые горячие и радушные заверения в полном расположении и обязательности завтрашнего приезда. А прямо не скажет, что всё это болтовня и что вовсе он не приедет. Что это? Это восток, и в нём надо уметь жить по-восточному (как позднее скажут: восток дело тонкое – Ю.М.).

26 июля. Вчера договор наш с кабардинцами осуществился, наконец. Выехали. Пол дня светило солнце. Пробирались в узком ущелье, десятки раз форсируя речку. Когда выбрались наверх, опустились туманы. Именно туманы, а не туман – такие они разные, непохожие друг на друга и самостоятельные. Почти весь путь лошадей пришлось вести в поводу, да и то в одном месте одна из них свалилась и покатилась вниз. Метрах в трех от воды зацепилась седлом за камни и тем спаслась от неминучей гибели. Это было вчера. А сегодня опять туман. Ночевали в холодную – дров нет. Но как бы там ни было, перевал из системы Баксана в систему Чегема преодолели.

И здесь, за перевалом на высоте около 3000 метров нашли старый полуразрушенный  балкарский кош. Это слегка выровненная площадка 2х2 метра, огороженная стенкой из крупных каменных глыб высотой 20 – 40 см – и всё! В нём оказались и дрова. Так что сидим у кострика, блаженствуем, варим суп, сушим промокшее за два дня барахло. Подъём на перевал оказался сравнительно легким. Боялись, что в тумане не найдём его, но высотомер, карта, компас и на мгновение разошедшийся туман вывели нас на верный путь. На самом перевале нас прихватил дождь, снежная крупа. В разрывах туч видели гигантское стадо голов в 300 туров. Гонялись за ними, но безуспешно. Так что питаемся постнятиной. Но так рады огню и брезенту над головой, что счастливы совершенно.

Завтра предстоит маршрут в долину Джилгы-су, в собственно вулканический район. Высота перевала порядочная (3600 метров), но условия как будто хорошие. Этот маршрут является стержневым в нашей полевой работе – проверить заявление К.Н.Паффенгольца о том, что граниты Главного Кавказского хребта прорывают вулканическую толщу, то есть, являются  совсем молодыми. Это принципиальный вопрос кавказской геологии, так что маршрут состоится при любой погоде и при любых условиях.

Собой доволен. Отлично справился с ориентированием в столь сложной обстановке, дорожные и погодные невзгоды переношу нормально, научился седлать и сидеть на лошади в столь неординарных обстоятельствах (это потомственный-то казак в 26 лет!) и вообще – всё хорошо.

23 августа. Ростов.  Джунгу-су, Джилгы-су, Башиль-аузу-су и всё, что с ними связано, уже далеко позади. Наш последний маршрут на перевал в Джилгы-су закончился 20-часовым маршем в седле в самом конце 28 июля. Это был красивый переход! 27 числа вечером покинули истоки Сырын-су и спустились к реке Башиль-аузу-су (верхняя часть Чегема). Уже в глубокой темноте спустились к руслу реки, ориентируясь лишь по могучему её рёву -  тропу потеряли. Мы бы не стали этого делать в такой кромешной тьме, если бы не оказались вдруг на таком крутом склоне, где  остановиться для ночёвки и даже для разворота лошадей не было никакой возможности. Спускались очень долго и очень медленно, не видя и не зная, что нас ждет впереди в одном - полуторе десятка метров. Лошади осторожно переступали по камням и осыпям и тревожно всхрапывали. С каждым шагом всё больше беспокоила мысль о том, чем закончится этот сумасшедший спуск. И вдруг совершенно неожиданно оказались у самой воды. На наше счастье, река здесь разбивается на несколько рукавов, и каждый из них в отдельности не представляет никакой опасности. Уже верхами по воде отправились дальше искать сухую площадку для ночлега. Переночевали в излучине реки на валунах под взглядом ясных звёзд.

С зарёй начали свой марш сначала вдоль Башиль-аузу-су, а затем Чегема. Красивые места! Кругом высятся скалы и порой стискивают гневный поток, порой расступаются, и тогда река бежит по уютной, поросшей сосновым лесом долине. Грустная пустота вокруг, остатки мостов, повалившиеся коши, загоны для скота - всё говорит о бывшей некогда здесь жизни. Боялись, что необходимые нам мосты через Чегем будут разрушены и несказанно обрадовались, когда на тропе обнаружили конский навоз – значит, люди сюда все-таки ездят, значит, и мы проедем!
Ужасное зрелище представляют заброшенные балкарские селения: Булунгу, Сусузла, Эльтюбе (Верхний Чегем), Думала, Аче. В Булунгу нас встретили люди – кабардинцы пастухи. В Аче пили нарзан из минерального источника.

А свой главный маршрут закончили мы тогда весьма успешно. Маститого учёного, знаменитого кавказоведа К.Н.Паффенгольца посрамили. Кавказские граниты как были древними, так ими и остались, а прорыв ими молодых вулканических толщ – был какой-то загадочной ошибкой или невольной мистификацией учёного. Видно, Константин Николаевич принял за прорыв ледниковые образования, состоящие из гранитных валунов и лежащие на вулканогенных толщах в виде останца»

Позднее, работая по Баксану, Юрий с сотрудниками встретил в Тырныаузе и самого Паффенгольца. «Порадовал» его своими наблюдениями и выводами. Упрямый старик отправился туда, где были они, чтобы теперь опровергнуть их, и таки остался при своём мнении, опубликовав совершенно неверную карту с совершенно неверной трактовкой возраста и гранитов, и вулканизма. Но это было уже потом.               


                ГИЛЬГАМЕШ

Мы приехали с тобой в родные места, где у нас был дом и участок земли. Усадьба стояла на высоком берегу Дона, он же – Мировой океан. Внизу по косогорам, прорезанным балками, петляла дорога, а ещё ниже – берег Дона или океана, что в сознании и в реальности как-то сливалось в нечто единое, но непременно южное и вселенское. Здесь было что-то от увалов древнего Танаиса и современной Недвиговки, Тавриды и Крыма, а видная внизу гладь воды принадлежала и Дону, и Танаису, и Чермному, и Чёрному морю, и Океану. Правда, истинная правда! Горизонт был одновременно и степным Задоньем в лазоревом мареве, и изгибающимся боком земного шара – неоглядной и бескрайней океанской поверхностью. А склон крутого берега – в рыжей иссохшей траве под палящим солнцем, с глинистыми обрывами и обнажениями ракушников. Лишь на склонах балок кое-где жались колючие кустарники, да дико цвёл чертополох. Всё такое глубинно знакомое, родное, кровное, словом, своё до умиления и слёз.

Помимо нашей усадьбы, здесь были и другие - с боков к ней примыкают дачные участки, такие же запущенные и заброшенные. Заборы выщербились, покосились, кое-где легли на землю. Сады, заматерев, одичали от безлюдья.

Но, Господи, как хорошо вернуться из гиперборейских странствий к себе домой! А дом тоже уже полуразрушен, но всё ещё вполне пригоден для жилья. Стропила, тёс стен, полы, потолок, лестница на второй этаж давно облупились, осыпавшаяся краска обнажила серую ноздреватую поверхность древесины с продольными рытвинами и выступающими, как рёбра, жилистыми волокнам, стойкими против невзгод. Но это только сверху, снаружи, а внутри древесина ещё крепка и послужит нам на всю оставшуюся жизнь, которую мы хотим провести здесь. Это так заманчиво – вновь углубиться корнями в свою землю, пропитаться её соками, надышаться её ветром, наглядеться знакомыми далями и испить воду пращуров. Тем более, что всё это можно соединить с работой. Ведь наш дом своей северной половиной то ли примыкает, то ли постепенно переходит в фундаментальное каменное строение академической библиотеки!

 У нас есть даже свой собственный вход в её прохладные залы, хранящие   несметные количества книг, древних фолиантов, летописей, вавилонских табличек, египетских папирусов, компьютерных дисков и прочих записанных и сохранённых сокровищ мировой истории. Все сведения о прошлом и настоящем человечества – здесь, рядом, под рукой, и мы в любой момент можем окунуться в них. И мне не терпится это сделать, побуждением к чему являются показанные тобой выписки по особенно интересующей меня теме – теме наших предков. Ты подготовила эти выписки к нашему приезду. Из них следует, что эти места населялись ранее то ли хеттами, то ли вавилонянами, то ли шумерами, и именно они являются нашими прапрапрародителями.

Тебе удалось найти снимок то ли барельефа, то ли чеканки по металлу одного из них. И, кажется, что это был сам Гильгамеш. Почему это имя всплывает в моём сознании при рассматривании его фигуры и лица, не знаю. Но, кажется, так совершается откровение.
Он одет в какое-то длинное до пят одеяние, на груди у него что-то вроде кольчуги, на плечах – нечто, вроде лат, на голове круглая облегающая шапочка тоже какого-то кольчужного вида. Лицо вполне европейское, не раскосое и не скуластое, но и не удлинённое, а скорее округлое. Брови широкие и почти сходящиеся над переносицей. Всё-таки нечто восточное в нём явно присутствует. Взгляд решительный, орлиный. Не землепашец, не скотовод – воин. И охотник.

Мне радостно от этого открытия, я вижу в нём прекрасную и волнующую перспективу дальнейших изысканий по истории нашего края и своей собственной. Это убеждает меня, что именно здесь наши корни. И мне почему-то это очень важно. Важно и то, что в этой личности, может быть, впервые в истории людей воплотились тоска по бессмертию, отчаянные попытки обрести его и горестное осознание невозможности этого. С нею, с этой личностью, связано возникновение идеи человеческой дружбы и трагическое осознание неизбежности потери друга. Высокое и трагическое соединились в ней и сделали её легендарной. Гильгамеш. Царь-легенда. Герой. Предшественник Геракла и русских былинных богатырей, вершитель бессмертных подвигов и трагический, обречённый искатель своего физического бессмертия!

А может быть, это вовсе и не Гильгамеш, а его враг и  друг Энкиду – дикий человек степей, созданный злыми богами для противостояния Гильгамешу, но в борьбе с ним ставший его другом! Они вместе совершают бесчисленные подвиги, но Энкиду гибнет, а Гильгамеш через эту смерть осознает и переживает ужас её неизбежности и для себя, и в тщетных попытках отыскать возможность бессмертия одиноко странствует между богами и царством смерти.
Нет, всё-таки ближе и понятнее мне Гильгамеш. Значит, именно от него эти вечные темы, так радующие и терзающие сердце и сознание!

Как благодарен я тебе за то, что ты позаботилась и нашла для меня такие замечательные источники. И какое это счастье, что теперь у нас есть такая славная возможность, питаясь соками родной земли, дыша её воздухом и наслаждаясь созерцанием её красоты и вечности, погружаться в её историю благодаря удивительной близости такой фундаментальной библиотеки!

Ну, а сейчас надо бы заняться обустройством: осмотреть хозяйство, разжечь печь, приготовить еду.
Ты отрезаешь две гигантские во всю сковороду отбивные на не очень чистом столе и просишь меня ополоснуть их. Я выхожу во двор и направляюсь к ручью, что  струится вдоль края нашего участка. Роняю мясо и, поругивая тебя за такое задание и свою неловкость, осматриваю ближние окрестности. Да, заборы надо чинить или вовсе менять. И хорошо бы по этому случаю перенести их подальше, расширив наш участок. Например, вот здесь слева участок соседа вовсе заброшен. Надо справиться: может быть, его можно присоединить к нашему. А вот прямо в сторону дороги забор можно перенести поближе к ней на 15-20 метров. Это ничейная земля. Зачем ей диковать?! Пусть лучше под садом поработает!

И я смотрю в эту сторону, и взгляд мой простирается всё дальше и дальше, в океанский простор и в степное Задонье, откуда, наверное, пришли мои шумерские предки и, быть может, назвались скифами или как там ещё: арийцы, саки, сарматы, савроматы. А может быть, и совсем наоборот: отсюда они ушли на юг. Ведь Аркаим в Челябинской области был центром арийской цивилизации ещё в 16 веке до рождества Христова!

Меня наполняет чувство странника, вернувшегося, наконец, на родину и вдохнувшего её добрый живительный дух. Вот я и дома!

Возвращаюсь к тебе. Ты пытаешься  разжечь печь. Она сильно дымит. Наверное, забит дымоход. Надо проверить. Лезу наверх, пробираюсь вдоль борова – вроде всё в порядке. Наверное, просто отвыкла, забыла, как это делается. Ничего, сейчас напомним.  И я священнодействую у холодной печи: сначала кладу совсем маленькие для розжига палочки, на них возникает маленький, чуть заметный огонёк, потом подбрасываю палочки побольше, соответственно и огонёк крепчает. Печь постепенно разгорается, теплеет, дым вспоминает, куда ему надо идти – и всё налаживается. Расползшийся по дому дым рассеивается, остатки его втягиваются в поддувало, на  плите возникает шкварчение, и божественный запах наполняет наше оживающее жилище. Да, мы дома. Слава тебе, Господи.