Туристские

               
        Альпинисты-туристы взяли на вооружение не только появившиеся во время войны «баксанскую», «барбарисовый куст», «закури, дорогой» - до сих пор они поются почти неизменёнными. Помимо них поётся много специфичных.
        В Военмех меня сманил мой старший двоюродный брат Серёжка, он же склонил к туристским походам и познакомил с первой «спецификой».
                Сижу я целу ночь, страдаю,
                вокруг темно и страшно мне…
                А струйки мутные так медленно стекают
                за воротник (кап-кап) и по спине.
                Зачем оставил я штормовку,
                «палатку Збарского» не взял?
                Попал я, бедненький, в холодную ночёвку,
                и холод косточки мои сковал!
                Моим страданьям нет предела,
                терпеть уж больше мочи нет!
                Вай-вай-вай-вай-вай-вай! Зачем же солнце село?
                Скорей бы наступал рассвет!
                Передо мной Белала-Кая
                стоит в туманной вышине,..
                А струйки мутные так медленно стекают
                за воротник (кап-кап) и по спине.
        Чтобы недозрелому салаге не было бы уж так «вай-вай», к первой песне сразу была пристёгнута вторая:
                Мама-мама-мама, я лезу! 
                Мама, я лезу!
                Я лезу в гору, лезу, ма-а!
                Мама, я лезу,
                я не долезу.
                Ох, и тяжёлая ж судьба моя, мамА!
                Лезу я в гору, как дикая коза,
                от напряженья повылезли глаза.
                Лезу я в гору с уступа на уступ,
                подымаю выше в горы будущий свой труп!
                Мама-мама-мама, я лезу…
        Вообще-то, я сразу понял, что альпинисты смотрят на туристов, как на своих младших братцев, некую подрастающую поросль: неизвестно ещё, что получится из этих недоумков! И тут же всем этим подросткам была подсунута некая глобальная песня.
                Я не знаю, где встретиться нам придётся с тобой.
                Глобус крутится-вертится, словно  шар голубой.
                И мелькают города и страны,
                параллели и меридианы,
                и нигде таких пунктиров нету,
                по которым нам бродить по свету. 
                Знаю – есть неизвестная широта из широт,
                где нас дружба чудесная непременно сведёт,
                и тогда расскажем мы, как смело
                каждый брался за большое дело,
                и места, в которых мы бывали,
                люди в картах мира отмечали.
                Помним ночи пещерные и костры над рекой,
                аппетиты чрезмерные и рюкзак за спиной,
                как тогда под соснами бродили,
                и меж нами километры были,
                и о мутных струйках песню пели
                километрах в тридцати от цели.   
        Я с улыбкой пишу про эти популярные песни, но они, воспринимаемые на полном серьёзе, сыграли немалую роль в воспитании нескольких поколений молодых людей (обоего пола!). В начале пятидесятых (подумать только – шестьдесят лет тому!) туристское движение всячески поддерживалось комсомолом и ДОСААФом. Походы - особенно повышенной сложности («двойки» и «тройки», с прохождением «ненаселёнки»), особенно зимние - во многом обеспечивались снаряжением (рюкзаками, лыжами – не первой свежести, конечно, зачастую затасканными кем-то раньше) и бесплатным питанием (сгущёнка, тушёнка, крупы). Компании самоподбирались и после прохождения походов становились коллективами.
        Тем, кто прошли поход становилось интересно, как там дела у других любителей дальних гор и окрестных лесов? Не вспомнить уж, где в зимнее время проводились в Ленинграде те встречи и слёты туристов. Нет, не у костра – в помещениях каких-то Домов культуры или клубов, даже школ собиралось нас с полсотни юнцов, слушавших непривычные песни и с уважением смотревших на редких мэтров. Какая-нибудь явно слитная уверенная компания вдруг делилась на парней и девчонок и под аккордеон начиналась песня-перекличка.
        Парни:                Стало вдруг манерой наших девчат,
                уходя на свой тапрак,
                пить - увы - не воду, громко кричать
                и зачем-то курить табак.
                А я хочу задать тебе лишь вопрос,
                на тебя гляжу с тоской –
                почему так много жжёшь папирос
                и зачем ты стала такой?

        Девицы:                Вот это мило! А я просила
                тебя оставить этот тон!
                Ты мне не мама: такого хама
                я прогоню тот час же вон!
                А я хочу задать тебе лишь вопрос,
                он давно меня томит:
                почему, как старый пудель оброс
                и зачем давно не мыт?
                А вот уж целый месяц, как ты нетрезв -
                хоть для смеха воздержись!
                Для того ль ты ехал в старый Хорезм,
                чтоб вести такую жизнь?

        Парни:                Другой бы спорил, а я спокоен,
                судьбе покорен: я молчу!
                Молчу, как рыба – скажи «спасибо»,
                что я тебя не колочу!

        И все вместе:                А только дело, братцы, вовсе не в том,
                что порой мы выпить не прочь,
                что порой друг друга мы не узнаём
                и готовы пить всю ночь!
                Но как ни странно, встаём мы рано,
                копаем рьяно свой тапрак.
                Стена и фрески – всё в полном блеске,
                кипит работа в наших руках!
                Пам-пам!
        Песня была спета хорошо, и команда, видать, подобралась у них дружная, но что за «тапрак» такой, какие такие фрески и стена? Да ещё и Хорезм... Слышалось во всём этом что-то чужеродное. Позже выяснилось, что песня эта заимствована то ли у археологов, то ли у каких-то других изыскателей древностей. Мы охотно стали считать песню своей, и какая разница, откуда она, если слышалось в ней что-то походно-свободное и далёкое от заботливых наших мам (пап у нас не было почти ни у кого: не вернулись они с войны)!
        Нравилась нам и весёлая песня про «пятую точку»:
                Нам с головой не тягостно расстаться,
                прожить без сердца, прожить без почки,
                но упаси нас господи, остаться
                без пятой точки, без пятой точки!
                Мы на турбазу ехали и пили
                в грузовичочке на рюкзачочке
                и в результате синяки набили
                на пятой точке, на пятой точке.
                Каким обедом в Сочи угощают:
                пять грамм биточки, пять грамм биточки,
                и в результате кости выступают
                на пятой точке, на пятой точке.
                Мы вечерком гуляли по аллейке
                под тёмной ночкой, под тёмной точкой,
                а утром нам наддали на линейке
                по пятой точке, по пятой точке…               
        В этой песне слышались нам заветы старших братьев-альпинистов, так и не усвоенные туристами: ходить только цепочкой. Цепочку можно понять, завет этот нужно выполнить, когда идёшь в связке по горному склону, но младший брат-турист, он - сам знает, как ему ходить: толпой, оно даже лучше! А песня? Можно вовсе не равняться на чью-либо пятую точку, важно спеть:
                Не отставай, вперёд не зарывайся,
                иди в цепочке, шагай в цепочке,
                на впереди идущего равняйся
                по пятой точке, по пятой точке!
        Обратила на себя внимание и другая песня другой слитной компании:
                Много есть интересных походов…
                На одной из карельских дорог
                как-то раз посреди перехода
                я солдатский нашёл котелок.
                Он лежал на краю деревеньки,
                исковерканный весь оттого,
                что колёса какой-то телеги
                ненароком задели его.
                Котелок никуда не годился,
                я исправил его, сколько мог
                и тогда я решил убедиться,
                как же может варить котелок?
                В нём картошку сначала сварили -
                разварилась наславу она, -
                а потом мы чаёк вскипятили,
                котелок осушили до дна…
                И в наплывах кострового дыма
                рассуждает туристский едок:
                «всё нам, братцы, теперь достижимо -
                лишь бы только варил котелок!
        Вот эта песня, понял я, она – наша, истинно туристская! Наша команда только что прошла 180 кеме всего за десять дней (с одной днёвкой) по Карельскому перешейку. Суп-кашу варили мы, конечно, в домах-печах, где останавливались на ночь у местных жителей, но сможем ведь и в котелке! Да и на костре тоже (в будущем, в будущем)!
        Песня эта, если честно признаться, - так себе. Но замечательна она тем, что оказалась не туристской, а самой, что ни на есть, солдатской, вернее, красноармейской! Полгода тому я услыхал из радиоприёмника в какой-то передаче типа «Встреча с песней» рассказ ветерана войны о том, как пели они на фронте эту песню. Он и песню запустил в эфир! Она была на «толстой» пластинке, одной из первых выпущенной в самом начале войны Ленинградской экспериментальной фабрикой грампластинок (работала всю Блокаду). «Едок» в ней, правда, упоминается не «туристский», этот - придумка уже от последующих поколений. 
        Сегодня трудно представить, сколько туристских компаний (по крайней мере в Ленинградской области) шестьдесят, даже пятьдесят лет тому бродило летом и зимой по лесам и полям, сколько сплавлялось летом по рекам и озёрам. Туризм почти всегда являл собою способ необременяющей связи человека с природой. Вездесущий - и сегодня доступный почти всем! - автомобиль заполнил наши дороги, перегрузил городскими людьми и продуктами их жизнедеятельности экологию, убил туризм. То же и - так называемое – «коттеджное строительство».  Не встретишь сегодня в лесу, на дороге, на озере человека с рюкзаком и палаткой, всё больше попадается полян и опушек, загаженных не только следами неразумного присутствия человека, но бытовым и строительным мусором, всё ширятся и удлиняются обочины дорог, похожие на свалку!...
        На уборке целинного урожая 58-го года и на приёмке его в конторе «Заготзерно», располагавшейся узловом центре Тобол Кустанайской области (на север - Карталы, на восток - Баталы, на запад - Кушмурун и где-то далеко-далеко - Челяба, может быть, Оренбург...), в трёх отрядах рабочей молодёжи из Ленинграда нас работало 150 человек. Работа – работой, но чтобы занять чем-нибудь свободное время нужно было организовать концерт самодеятельности.
        Весёлый Борька Андреев когда-то ещё в институте прошёл по Ленобласти поход первой категории сложности, а перед отъездом на Целину даже побывал на Кавказе; Вовка Штиль принёс с прошлогоднего подъёма на какую-то Тянь-шанскую вершину песню, лихую хвастливо-завистливую. Вскоре мы договорились, и в концертной программе появилась «тяншанская»:               
                Кто по Тянь-шаню прошёл хоть раз,
                тот песню эту поёт!
                Пижоны ползают на Кавказ –
                Тянь-шань  нас к себе зовёт.
       Кроме альпиниста Штиля и туристов Борьки и меня во всём отряде не нашлось больше никого из «бродяг», но песня стала популярной, её пели все:
                Кавказ давно уж исхожен весь!
                И смысл находят лишь в том,
                чтоб сотый раз на Ушбу залезть
                и хвастаться год потом.
                Шикарный лагерь, ужин и сон,
                в обед и каша и щи…
                А на Тянь-шане другой закон:
                жрать хочешь, значит – тащи!
                А на Тянь-шане вершин не счесть,
                пижонам здесь не стоять -
                и Ушб здесь сотни четыре есть,
                Дых-тау здесь тысяч пять!
        Какая такая Ушба, где эти Дых-тау и Тянь-шань?... А-аа, какая разница! Ведь…   
                мы по Тянь-шаню прошли не раз,
                ещё не раз нам идти…
                Пижоны ползают на Кавказ –
                нам с ними не по пути!
        Песня понравилась даже местным, в основном, это были сосланные в Тобол бывшие «немцы Поволжья». Наш бригадир Пашка Эйлер, не побывавший ни разу ни на Тянь-шане, ни в каком-либо походе, очень её хвалил:
        - Сторофо фы поёте её, Роперт. Тафай, зафоти ещё рас!