Зона особого риска

                Часть 2
                Постоянные думы

- Через минут сорок мы сидели недалеко от дома и торговали цветами так дешево, что, подсчитывая барыши, оказавшимися совсем немаленькими, мы и не заметили, как подошли Алексей и Таня и стали разглядывать оставшиеся орхидеи с каким-то особым вниманием, не видя своих дорогих родителей.
Первым не выдержал Стас:
- Вам что дома мало цветов?
Впервые за последнее время мы услышали, как звонко и заливисто смеется Таня.
- Господи, простите, а мы вас не узнали, что вы тут делаете, - присев на корточки хохотала она, не в силах стоять на ногах.
Снял пуховый платок, который Светлана когда-то купила мне для обвязывания поясницы, я совершенно серьезно, входя в роль, произнесла:
- Бабки зашибаем, решили тортик прикупить за восемьсот рубликов, кушать хочется, а денег своих на него жалко, решили вашим имуществом поживиться.
Алешка, не веря своим глазам, твердил, как будто век заикался:
 - Мммам, Пппап, вы что, с уммма сошли?
- Что, стыдно, сынок, за своих родителей, а нам за тебя, тортик для своих родителей на свадьбе продавал, как это понимать, - серьезно наступал Стас.
- Да вы, что? Это же Ромка, в шутку. Ну, так все делают.
- А нам не нравилось это, но мы терпели это выворачивание карманов.
Таня же выпрямившись, наконец, весело сказала:
  - Покупаю последние цветы, не сидите только. Алеш, сбегай, купи торт, пригласим тетю Свету с дядей Юрой на торт, чай вместе попьем.
Стас вынул деньги, но Алексей еще не пришедший в себя, протянул:
- Пап, ну ты - совсем… Идите, пока вас соседи не видели. Мам, ну, вы что?
Подойдя к подъезду, я набросила платок на голову и быстро пошла вслед за Стасом и Таней. Уже раздеваясь и глядя, друг на друга, мы так расхохотались, что Таня прибежав с кухни, смеялась вместе с нами.
-А я ведь теперь понял, что торговлей мы бы больше заработали в своей жизни.
- Да, ты в своем конструкторском столько не получал за один день.
-  Я вам так благодарна, что вы их продали, и рассмешили меня, я вас очень люблю, обнимая нас, шептала Таня.
- А где цветы? Где деньги? – кричал Юра, входя в квартиру, - ваш сын сказал, что вы – сошли с ума. Я поверил. А Светка – нет! Она хочет пойти на вашу торговую точку и убедиться.
- Если она будет поставлять их в таком количестве, мы согласны, будет торговать детишкам на молочишко, ибо с наших будущих пенсий на него не хватит.
- Нет, ну, хватит, - шипел сын, - раздевайтесь и идите на кухню, шутники-старики.
  - Рит! Это он о нас?
  - Да, Стасик, кажется о нас, - ехидно подтвердила я.
  - Ну, так мы его породили, мы его можем спокойно и убить?!
  - Конечно, милый, спокойно добавила я.
  -  Не надо, не надо, прошу вас, сэр рыцарь, - взмолилась бросившаяся на колени перед нами Таня.
 - Дочь моя! Но это же недостойный человек, он не нашего круга.
 - Не нашего народа даже,-  вновь вставила я и, оттолкнув недостойного, гордо прошла на кухню к столу, чтобы съесть свою немаленькую порцию добытого торта.
  -- Браво, сэр рыцарь, вы так изумительно сыграли свою роль, что я прослезился, - хохотал Юра.
  -- А я, была потрясена, когда эта молодая стройная девушка, склонившая голову на плечо столь достопочтенного старца, - вставила Светка.
  -- Рит, нас опять старцами назвали.
  -- На этот раз только тебя, - крикнула я, уплетая самую шикарную часть королевского лакомства.
  -- Как жить, как жить, когда в королевстве сплошное предательство?! –
 Притворно лепетал отец семейства, театрально заламывая руки.
  -- Уйдемте из него, но сначала все же необходимо подкрепиться, - взяв Стаса под руку, и сопровождая к столу, упрашивала Таня.
  -- Артисты, театр, нищие комедианты, - злился Алешка.
Когда же через несколько секунд позвонила соседка с первого этажа и спросила у меня все ли  цветы мы продали, сидящие за столом взорвались хохотом, но я спокойно ответила, что остались только орхидеи. Молящим голосом она попросила продать ей их, ибо ей срочно нужно было идти на день рождения к подруге, о чем она, к сожалению, из-за проблем на работе напрочь забыла.
  Я назвала цену, от которой даже у Стаса округлились глаза, и она, взяв букет со словами благодарности, исчезла на лестничной площадке, громко стуча каблуками.
 Сев вновь за стол, я утонула в волне аплодисментов. И они были неподдельными.
   - А, что, довольно приличная сумма вышла, - высоко подняв голову, высказала я свою мысль.
  - Да вы – прирожденные авантюристы, возмущался сын, - чему вы внуков научите?
  -- Менеджменту, а лучше воровству по-черному. Когда воруют правители, как  устоять народу? – продолжал издеваться над сыном отец.
   - Да, ладно вам, Ритусь, значит, соседка вас распознала, что же она подумала, увидев торгующими.
  -- Подумала что мы оба безработные, и либо решила помочь, купив цветы, либо подешевле купить у новоиспеченных торгашей.
  После торта, пошли все вместе проводить Ковалевских. Осень тихая, теплая окутывала нас своим очарование. Пройдясь по набережной Фонтанки от Измайловского проспекта к  Московскому, мы, расставшись с Юрой и Светланой, пошли вчетвером домой. Говорить не хотелось, вдоволь сегодня насмеявшись, каждый из нас вдыхал теплый вечер, подаренный нам природой.
  Таким же вечером шли мы однажды вместе со Стасом с работы, когда  он узнал, что на испытаниях в Байконуре погиб его отец. Его мама умерла годом раньше. Тогда мы молча шли по Фонтанке, пока ноги сами не привели нас  к Ковалевским, которые, открыв дверь,  догадались по нашим лицам, что не просто так забрели к ночи. Пили водку, ушли от них под утро, когда стало немного легче на душе.
  С кленов падали листья, плавно опускаясь под ноги, топтать не хотелось, слишком яркими и красивыми были. Вернувшись домой, обнаружили четырнадцатилетнего сына, спящего в зале в дедовском кресле.
- Странно, - подумала я, - почему не в постели, мы не раз задерживались  и раньше?
Проснувшись, он спросил:
- Дед? Его нет?
Глаза Алеши наполнились слезами. Слишком много воспоминаний было связано у него с дедом.
   Стас ушел в нашу спальню, а я, кивнув головой, прижала голову сына к груди. Тогда он был ниже меня на голову, сегодня я – ниже на две. Время идет, мы меняемся, даже если не растем физически. Его сегодня – перебор, хуже с духовным ростом, он дается многим труднее, даже если имеются высшие образования и ученые степени. Нравственный надлом, произошедший в нашем народе, рикошетом бьет по нему же. Он не спрашивает ребенок ли перед ним, молодая ли, пожилая женщина, мужчина ли – всем достается. И сегодня главное - семья, в ней одной - понимание, приют израненной душе. И пусть говорят, что институт семьи рушится, что в ней нет необходимости, лгут они, в семье наше спасение, в ней мы еще храним воспоминания о детстве, своих бабушках и дедушках, родителях, в ней останутся воспоминания о нас. Какими они будут – другой разговор.
    Возвратившись с прогулки, молодежь нырнула к себе, а мы отправились пить чай, хотя сто раз зарекались ничего не есть на ночь, но пустой чай гонять не хотелось, достали из холодильника по кусочку торта и, встретившись взглядами, рассмеялись.
  - В последний раз, этот – мы заслужили, - сказал в оправдание Стас.
Не выспавшись от беспокойного сна, вставали с трудом. В глаза друг другу не смотрели, не хотелось обвинять в неимении силы воли вторую половину. Когда же очередь дошла до завтрака, фыркнули оба, увидев оставшийся огромный кусок торта.
  - Лучше яичницу, - взмолился муж.
  - Согласна, жарь, - кивнула я и исчезла из кухни, услышав вслед громкое рычание.
Когда запахло, явилась в полном параде принять трапезу.
   Стас был из тех людей, на которых можно ездить, но я не злоупотребляла его терпением, знала, что оно у него не беспредельное, берегла, ибо другого можно было и не заманить, несмотря на то, что предложений всегда было в достатке.
Помнила: от добра, добра не ищут. Хотя, что греха таить: предложения в разгоряченных мозгах обмусоливала и картины последствий в мозгах прокручивала. Кончалось одним и тем же – возвращалась к Стасу.
   Чмокнув друг друга на прощание, разбежались до вечера: его увезла служебная машина, а я добиралась метро. Любила по дороге рассматривать людей. Вглядываясь в их лица, одежду, пыталась угадать, кто они и какие. Иногда, приписывая им различные пороки или благодеяния, придумывала о них различные истории, это делало путь короче и веселее, тем более, что ночь была бессонная, а неделя на службе предстояла быть тяжелой из-за отгулов для свадьбы сына и Татьяны.
    С их приездом в доме стало уютнее, изменились шторы, на которые мы вообще годами не обращали внимания, кухня светилась чистотой, о которой я только могла мечтать. Если раньше чай или кофе пили, где придется, будь то компьютер или письменный стол, теперь все спешили на свист чайника к столу, накрытому как для самых желанных гостей. У меня времени на это, особенно в последние годы, катастрофически не хватало.
    Что-то особенное было в этой девочке, если даже старшие Ковалевские говорили:
   - Особенный экземпляр, таких сейчас днем  с огнем не сыщешь.
   - Надо ей что-то особенное купить, потрясное, чтобы  этот экземплярчик засиял, восхищая не только  нас, - подумала я, бросив взгляд на молодую женщину элегантно одетую не по петербуржски. Да и сама я давно уже плюнула на свой гардероб. Надо что-то с этим делать, вот Светик – другое дело, всегда обворожительна, а я таскаю джинсовую робу повсюду, словно собственную шкуру.
Выйдя из метро, я вновь столкнулась с этой дамочкой. При ближайшем рассмотрении оказалось, что она не столь молода, как мне вначале показалось, ей было далеко за сорок, но выглядела она шикарно. Улыбнувшись мне, она вдруг сказала, что читала мои статьи в журнале и была бы рада более  близкому знакомству. Протянув мне визитку, на которую я бросила беглый взгляд, для того, чтобы понять с кем имею дело, она предложила зайти к ней магазин и пригласила на чашку кофе.
    Одни из лучших магазинов города никогда не входили в перечень тех, куда заходила я до сих пор, но отказаться было бы глупо, тем более, что именно она могла предложить мне что-то для Тани.
    Машина, отданная в ремонт, заставила ее ехать в метро, но именно эта поездка дала ей возможность посмотреть, что носят женщины, и какая реклама теперь необходима для новой коллекции одежды.
  Еще час назад я и представить себе не могла, что такие персоны могут быть столь просты в общении.
  - С вами легко и приятно, - сказала она при расставании,- а вашу невестку я жду завтра к семнадцати, устроит ее? Подберем, а оплатите, когда вам это удобно будет.
     Настроение у меня было превосходное, хотелось поскорее вернуться домой  все рассказать Стасу, но я  представить себе не могла, что все это он воспримет так отрицательно.
   - Не лезь в их дела, сами разберутся, что им носить, а с этой дамочкой будь осторожней, не успеешь глазом моргнуть, как в таком дерьме окажешься, да и Татьяну за собой потянешь.
- Послушай, мир изменился, негодовала я, - нельзя жить все время в подозрениях и недоверии к людям!
- Вот именно, к людям, а где ты в их среде людей видела?
 - Про нас тоже много говорят, - не унималась я, краснея и переходя на крик.
  - Про некоторых уже нет, - спокойно добавил Стас и, прижав меня к себе, сказал:
  - Я люблю вас всех, и не хочу, чтобы хоть какая-нибудь, даже незначительная неприятность омрачила вам жизнь.
  - Ты считаешь, что я уже ни на что не годна и не смогу защитить себя и свое имя?
   - А нужно ли доводить до того, чтобы пришлось это делать?
- Хорошо, что ты предлагаешь?
 - Подарить им поездку в любую страну на неделю, возьмут за свой счет отпуск, а там купят, что захотят.
  - Странно, - думала я, - когда-то я мечтала о таком муже, теперь же  хочу поступать самостоятельно, без его помощи и советов. А хорошо ли это, если мы – одна семья и несем друг за друга ответственность? Но ведь я  - не только женщина, моя специальность обязывает меня ко многому, а главное – к ответственности.
  Промаявшись всю ночь в постели, утром я предложила Татьяне поехать со мной в магазин к моей новой знакомой Элеоноре Эдуардовне, а вечером мы с фотографом нашего журнала встретили ее у входа. Хозяйку магазина очень удивило это, но, стараясь не подать виду, она пригласила нас к себе в кабинет, чтобы обсудить наши проблемы. Я предложила снять все, что Тане подойдет и поместить  в журнале лучшее в качестве рекламы. То ли красота Тани пришлась ей по душе, то ли еще что, но она с охотой согласилась и решила сделать скидку на все купленные нами товары, на что мы охотно согласились.
  Таня выходила из  кабинки всякий раз в новых нарядах под ослепительно сверкающими люстрами по необыкновенному светлому полу, отражающему эту красоту. Не только я любовалась ею. Высокая стройная с прекрасным лицом озаренным некой тайной, любовью, пронзительным чувством нежности, счастья и едва уловимой скромности, она покорила всех.
 Вскоре вышел журнал с моей статьей « Новый образ современной женщины» с
прекрасными фотографиями моей невестки.
  Каждое время отражало тот или иной тип женщин в фильмах, на обложках журналов вернее этот тип был таковым, каким хотели его видеть мужчины: то она была героиней, то верной спутницей героя, то домохозяйкой, то матерью слабого и беззащитного сына-мужа, то бизнеследи. Мне хотелось показать женщину любящую, верную, самодостаточную и необыкновенно привлекательную, за которую нужно бороться, любви которой нужно добиваться. И мне это удалось. Звонки посыпались из разных городов и организаций. Но главное – все хотели знать кто та красавица, что блистала на страницах журнала. Звонила и Элеонора:
  - Маргарита Васильевна, это – успех и ваш и Танечки, и немного мой, я всех нас поздравляю и предлагаю отметить это событие.
  - В редакции тоже так считают, весело ответила я, мы вас непременно пригласим.
Я слышала, как она дышит и молчит, долго, неестественно долго, будто советуется с кем-то, и я добавила:
- С супругом, конечно, и с коллегами.
На что она вежливо согласилась, не испытав по-моему никакой радости.
Таню на работе все поздравляли и просили автограф в купленный журнал.
Алексей сердился, и я этому была рада. Пусть знает, что жениться – не главное, самое трудное – удержать любимую женщину, как в прочем и мужчину.
Удержаться на должной высоте – всегда большой труд, требующий ежедневных – надо, обязан, должен.
    Я всегда завидовала тем, кто учился играть на музыкальных инструментах в зрелые годы, обучался новым языкам, какому-то мастерству, необходимому ему для полноценной, радостной жизни. Сама я к их числу не принадлежала, не хватало упорства, мне нужен был толкач или человек, который бы говорил:
 -Ты это можешь, сделай, - и я делала, потому что стыдно было подвести, лишиться доверия.
  И теперь мне было трудно, трудно привыкать к новой жизни, новым непонятным мне отношениям. Каждый день, приходя на работу, я боялась услышать:
- А не пора ли вам на покой, дорогая Маргарита Васильевна?!
И когда однажды меня пригласили в кабинет к главному, я на несколько секунд замерла, но одернув пиджак, недавно купленный вместе с Таней, пошла, подмигнув недавно пришедшей к нам новой журналистке.
 Когда же у меня попросили совета, как покорректней сказать этой новенькой, что она попадает под сокращение за неимение опыта работы и слабые статейки, я возмутилась:
- Позвольте, у нее – талант, а опыт работы на злобу дня  придет, испортив все, чем одарила ее природа, а куда же девать богатейший язык, острейшее видение проблем? У нас достаточно всякого мусора, который пора вымести… Лучше меня, – добавила я и, встав,  хотела уйти.
  Выпуклые глаза шефа сузились и губы растянулись в улыбке:
- Вам идет этот новый костюм, и гнев к лицу, но лучше поменьше эмоций в вашем возрасте, а на пенсию вам еще рано, дождетесь внуков, с честью проводим.
- Черт, - подумал я, какое же гадкое лицо, плюнул и тут же слизал, и снова плюнул, фу, – мне вдруг стало так мерзко, что, набросив пальто, я вышла из редакции и пошла по улице, забыв предупредить, как делала это прежде, - пусть увольняет, пусть…
  Постепенно злость стала проходить, на улице шел снег. Легкий и пушистый он покрывал улицу и дорогу, на которую тут же налетели чистящие машины. Он падал на разгоряченное лицо и таял, превращаясь в слезинки, но я этого не замечала.
- Я действительно старею, если так расстроилась из-за подобной чепухи, но девочку в обиду не дам, куда она пойдет, с каким настроением, что будет писать со сломленной бескрылой душой?
Размышляя, я не заметила, как вернулась к редакции и у входа вновь столкнулась с Кондратием Аркадиевичем.
       - Вы ко мне? - Ехидно спросил он и, подхватив под руку, повел в ближайшее кафе, куда бегали перекусить наши, когда не хотели чтобы их слышали свои.
  Почему я не сопротивлялась, не могу сказать, но то, что руки у него были цепкими, почувствовала.
Звучала какая-то мелодия. Принесли два кофе, коньяк, пирожные и фрукты, все, что я любила.
Мне показалось это странным, и я вопросительно посмотрела на его карие навыкате глаза.
 - Мне известны ваши пристрастия, но мороженое, увы, на сегодня отменяется.
Я хочу четко услышать ваш ответ. В Лондон в командировку хотите? Со мной на две недели.
Мои глаза, вероятно так же вылезли, если он добавил:
   - Командировочные и прочее – вполне приличные. Не тороплю, в конце недели можете дать ответ, предупредите дома. А сейчас ответьте, что вам эта девчонка далась?
  - Себя вспомнила в юности, если бы со мной тогда Афанасьев так поступил или с вами, что было бы?
  - Тогда были другие времена, как утверждает Владимир Познер.
Он вновь попытался прищурить свои глаза, но, видимо передумав, предложил блюдо с виноградом, налив в рюмки коньяка:
  - Выпейте и успокойтесь, найдем ей местечко в другом журнале или в какой-нибудь газетенке.
   - А не пора ли вам на покой, не пора ли прекратить ломать чужие жизни? – не выдержала я. И вдруг достала пакет и, высыпав виноград в него, сказала:
- Благодарю за угощение.
Почему я это сделала и сама ответить не могла, но ягоды, светившиеся какой-то чистотой, не должны были оставаться там, где сидел он.
  Дома, выложив его на тарелку, предложила Тане и Алешке.
- Это что за праздник, мам?
- Ухожу на пенсию, совсем, рожайте срочно внучку, иначе удавлюсь, и, скрывшись в ванной комнате, встала под душ, надеясь, что он смоет все, что вобрало мое тело. Стояла долго, пока не почувствовала саму воду, ее теплое нежное прикосновение. Перекрыв кран с горячей водой, ощутила обжигающее чувство тугой ледяной струи. Вот теперь хорошо, теперь отлично, можно выходить. Увидев розовое тело в овальном зеркале моей мраморной ванной, осталась довольна, осталось привести в порядок лицо, а главное улыбку. Не хорошо, когда женщина перекошена злобой, отвратительно.
  - Наконец-то, - чмокнул меня в лоб Стас, ставя на стол пюре и отбивные. Твой Кондратий звонил, предупредил, что ты едешь в командировку с какой-то Громовой. Что-то я не помню, кто это?
Увидев мои удивленные глаза, добавил:
 - Чья-то протеже? В Лондон абы кого не пущают.
  - Давай, выпьем, а? Справедливость есть, за нее родимую.
Стас медленно лил коньяк в глубокие конусовидные фужеры и смотрел на меня своими синими удивительно красивыми глазами. Седые густые волосы были, как всегда зачесаны назад, легкий старенький джемпер обтягивал стройную мускулистую фигуру. Он любил его и носил долго, сначала на работу, потом дома. Привыкал как к людям, которых любил и тяжело расставался, если этого требовала жизнь. Но я встала и все-таки принесла их шифоньера новый, яр-
Кий, красного цвета с двумя синими полосками по низу.
 - К новому году купила, надень сейчас, будь добр.
Возражать не стал, быстро поменял тут же на кухне.
  - Странно, почему красный?
  - В старости нужно носить яркие вещи, - любуясь им, пробормотала я.
Он был красив. От радости, что джемпер подошел как нельзя лучше, я улыбалась.
   - Пойди, посмотри в зеркало на себя, нравится?
   - Вижу по твоим глазам, что нравится тебе, а этого достаточно, чтобы надеть его завтра на работу, пусть удивятся.
   - Что ж, удивлять, значит радовать.
Выпив коньяк, мы принялись за еду. Я любила, когда он сам жарил мясо, это было редко, но всегда вкусно.
     - В чем же ты отправишься, радость моя, в  командировку, о которой поведал  твой Кондратий?
    - Не напоминай о нем хоть сегодня, а то меня кондрашка хватит, я с ним уже пила сегодня коньяк в кафе.
    - Он посмел тебя пригласить? Неужели до сих пор любит?
    - Перестань, одни глаза его представлю, так мурашки по коже.
    - Страсть, значит? - не унимался Стас.
С прогулки вернулись Алешка с Таней.
    - Надо же, коньяк пьют, по какому поводу? – любопытствовал сын, - а нам можно к вашему барскому столу присоединиться?
    - Можно, если руки сначала помоешь и переоденешься, на вашей кровати вам с Танюшкой подарки новогодние, не утерпела, решила сегодня всем праздник сделать.
    - Наша мама едет в Лондон, вот и щедроты свои рассыпает,  вы на меня-то посмотрите, как?
   - А что, настоящий мачо, да, мам? Пойду и я полюбопытствую.
Из  комнаты послышались радостные восклицания  Тани, а потом посыпались благодарные поцелуи обоих. Стас ел, не обращая внимания на лобзания.
   - Пап, ну, а ты, что сидишь? Покажи и наш подарок!
   - Рано, пусть поест, да и вы садитесь, выпьем за нашего бойца невидимого фронта. Целых полтора часа кровавые раны душем смывать, это я вам скажу, битва была не на жизнь, а насмерть.
   - А ты откуда знаешь? - Подозрительно прищурила я глаза.
   - Звонил не только Кондратий, но и твоя Громова, благодарила за поддержку, он ей видимо ваш разговор передал.
    - Мам, так что, с внучкой делать?
    - А что, пора одежонку покупать?
   - Одежонку мы тебе пока справлять будем, а то неудобно как-то заграницу в стареньком.
          Когда Стас  внес шубу и сапоги, я просто обалдела.
 - Мне? Но это же так дорого…
 - Батя премию получил, велел молчать, но и это еще не все, неси, Тань.
 Невестка побежала в комнату и принесла шикарную в цвет шубы сумку и перчатки.
    - А это от нас, вам, Маргарита Васильевна,   - правда, здорово?
    - Теперь твой Кондратий задохнется прямо, когда завтра тебя в этом наряде увидит, - съязвил Стас.
 - Какой Кондратий? – не поняла Таня.
 - Тайный многолетний воздыхатель этой синьоры.
  - Пап, и ты его не убил еще на дуэли? Как можно столько лет терпеть его ухаживания?!
- Работодателей не убивают, тем более так высоко ценящих своих подчиненных.
Пока они издевались надо мной и моим начальником, мы с Таней  рассматривали меня в зеркале.
 - Очень красиво, очень, - шептала Таня, - а можно я вам прическу поправлю?
 Она ловко скрутила мои вьющиеся пепельные волосы, подтянула к самой макушке и заколола своей заколкой.
  - Как?
  - Обалдеть! Купи и мне такую.
  - Ну, мам, ты не синьора, а английская королева, да пап?
Стас внимательно посмотрел на меня, потом на Таню и сказал:
  - Да, девочки, вещи тоже играют немаловажную роль в вашей жизни, будем понемногу исправляться, да сын?
   - А не оставят ли эти красотки нас ради более выгодных предложений.
   - Не допустим, а пока по кофейку не мешало бы.
Утром, когда я вошла в редакцию, меня никто не узнал сначала, пока Кондратий, вышедший как раз из своего кабинета не сказал:
  - О, вы я смотрю во всеоружии. И как всегда неотразимы.
Мне вдруг стало жаль этого человека, я долго смотрела ему вслед, и когда он вышел из нашего отдела, подошла к Веронике Громовой:
  - Ну что, собираешься?
 Та смотрела на меня восхищенными глазами и молчала, отчего мне даже неловко стало. 
 - Дар речи потеряла бедняжка, - почти взвизгнула Екатерина Андреевна – редактор журнала, как же, вчера увольняли, а сегодня поездка, о которой некоторые десятилетиями мечтают.
 - Ну, вас это положим, не касается, вы-то ежегодно себе турне устраиваете, а вот некоторые действительно от зависти глазки сузили, того и гляди, в счастливиц коготками вцепятся, - вставила художник Тамара Георгиевна – худощавая женщина с вечно распущенными жидкими волосами.
 - Ну, а вам, моя дорогая, о таких поездках и мечтать не приходится, с вашим внешним видом в натурщицы нужно было податься…
      Екатерина хотела что-то еще добавить, но, встретив мой взгляд, осеклась. Она была высока, стройна, носила короткую мальчишескую стрижку, набрасывая на плечи либо платок, либо красивое пончо, прикрывая пышную грудь. Женщины часто скрывают не то, что нужно было бы скрыть от посторонних глаз. И в этот раз она была в черных, хорошо сидящих на ней брюках и вязанной ажурной накидке по верх красной блузки.
     Я часто замечала, что женщины ссорятся в открытую, а мужчины сплетничают в курилках, что-то в них женского много стало. Хотя откуда появиться мужскому началу, когда лучшая их часть всегда попадала под смертельный огонь врага, а приспособленцы порождали себе подобных людишек. Возможно, от этого на страницах газет и журналов чаще появляться стали дамы, а сильная половина человечества ушла на задний план. Кроме как разводами нечем стало хвалиться. А что им собственно беспокоиться, когда за них – изнеженных дерутся первые красавицы королевства? Мысли понесли бы меня дальше, но их поток остановила сотрудница из редакционной коллегии.
    Зависть часто разъедает человеческие души, с ней трудно бороться самостоятельно. Еще в молодые годы я часто обращалась по началу к более опытным журналистам, показывая свой материал. И не редко, видя восхищенные взгляды, слышала слова:
   Ну, голубушка, надо отредактировать, многое переделать придется, это вам не блины печь, хотя и блины не каждому удаются. Я плакала, сидела ночами, пока мне заместитель главного редактора замечательная Иннеса Павловна однажды не сказала:
  - Клюют самых талантливых, бездарностей не читают и не обсуждают вовсе, научитесь доверять себе.
   Всю свою жизнь я буду помнить эту умную, красивую женщину, ее последний приход  на работу в начале июня в темно-синем костюме с белым воротником. Седые волосы казались мне голубыми, лицо бледным, похудевшим.  Хоронили ее в конце июля, был сильный дождь, но желающих с ней проститься было очень много, весь траурный зал был заполнен цветами, их было много и у парадного крыльца редакции. Очень трудно осознавать, что рядом уже нет человека, который тебе дорог, вместе с ним умирает частица тебя, где память хранит взгляд, смех, его слова, его походку. И сколько  бы  ты не пытался вернуться в тот период, там всегда - боль. А иногда и стыд, стыд за непроизнесенную вслух благодарность ему. Почему мы так скупы на слова благодарности, и так щедры на укор?
    Вернувшись из поездки по обмену опытом, я в первый же день попросила Стаса свозить меня на кладбище, где были похоронены мои родители. Проехав через мост Петра Великого и через Охту, я вышла из машины и пошла  знакомой тропинкой. Стас, поставив машину, пришел позже, зная, что привыкла бывать здесь одна.
Положив цветы, сел молча рядом.
    Снег с надгробий был сметен, и с фотографий смотрели на нас пожилые люди. Ком стоял в горле, говорить не хотелось. Стас, взяв мою ладонь, тоже молчал, пока я не поднялась со скамьи.
   - Андрей с Татьяной тоже здесь недавно были. Пошли, замерзла ведь.
   - А ты  у своих давно был?
   - Через неделю, как ты уехала, что-то так тоскливо на душе стало.
   - А теперь?
   - Теперь легче, ты дома.
Слушай, Стас, я не шучу, мне хочется написать о них, книгу, понимаешь? Обо всех знакомых переживших войну, о том, как они жили с этими чувствами после нее. Мне кажется, что я им многого недодала. Теперь каюсь, да поздно. Помнишь, как у Сергея Острового в стихотворении «Мать»?
    Он не ответил, но я знала, чувствовала, что кивнул, хотя его взгляд был прикован к дороге. Мы давно научились понимать друг друга без слов. Даже Алешка, а потом и Таня смеялись, когда Стас приходил с работы и говорил фразу, только что сказанную мной в его отсутствии.
 - Вы и думаете и чувствуете уже одинаково, - говорили они.
На темных улицах горели фонари, как лазеры пронзали лучи встречных автомобилей. Хотелось домой. Чем старше я становилась, тем более сужался круг дорогих мне людей, тем чаще мне хотелось бывать среди них.
  - Да, забыл тебе сказать, - прервал мои мысли Стас, - Юрий звонил, спрашивал, когда к старикам поедем, соскучились.
 - Угадал мои мысли, сама об этом подумала, действительно, пора их навестить, тем более подарки из Англии не вручены. Может мне и впрямь на пенсию пойти?
  - И писать будешь?
Дома вкусно пахло жареной курицей и ванильным пирогом с яблоками. Алексей, вытащив из духовки ароматное блюдо, стоял в переднике, расписанном под гжель, и улыбался:
- Наконец-то, почему долго? Мы с Танюшей проголодались, нам теперь по режиму питаться нужно.
- Ну, Тане точно, мы не возражаем, а тебе-то почему?
- Ребенок должен чувствовать, что в семье все по режиму живут, а главное – отец.
-  Ох, и зануда ты, Алешка! Бедный твой ребенок, - шлепнув его по плечу, - заметил, расставляющий тарелки Стас, - я таким не был, правда, Рит?
И уже обращаясь ко мне, добавил:
 - Подай, пожалуйста, бутылку из холодильника, отметим это событие. Мы ведь давно знали, думали, что сами месяц назад скажете, а у вас секреты от бабушки с дедом, не справедливо.
Разрумянившаяся от кухонного жара и смущения Татьяна принесла фужеры:
 - Алеша ждал возвращения Маргариты Васильевны.
 - Алешка ждал подарка, который должна была привести Марго.  Ну, что ж, раз нас официально уведомили, получи, Танечка, - целуя сноху,  будущий дед надел на нее колье  и сережки с изумрудами.
 - И кольцо с таким же камнем от меня, - целуя жену в нос и губы – шептал наш сын.
 Мне нравилось, когда они целовались при нас  в щеки или в нос, что-то детское было в этих поцелуях.
Таня, покружившись для нас, убежала к зеркалам, а мы разлили шампанское на три высоких фужера.
- За твое здоровье и малыша, Танечка, - кричали мы, и за здоровье их опоры – отца Алексея, - пробасил Стас.
        А через несколько дней в ближайшие выходные  и их, и нас со Стасом поздравляли Ковалевские.
    Старики сдали за последнее время, прогулка по лесу была куда короче обычной, но ели они с аппетитом, шутили, мечтали подержать малыша на своих руках и взяли на себя покупку коляски для него. В тот вечер мы засиделись допоздна. В окна смотрел молодой месяц, окруженный крохотным звездным бисером, а у нас в камине горел огонь, от которого трудно было оторвать взгляды, как порой от любимого человека, вернее от его глаз.
   Ничего нет выше любви, и не важно кому она предназначается: человеку, земле, родине,  ребенку ли, она делает нас лучше и чище. Любовь – ни мгновенная страсть, о которой со временем можешь сожалеть, она вечна…
Когда-то Кальдерон сказал:
  - …ты не укажешь мне ни один пример любви, которая сдалась бы при виде препятствий, а я назову тысячу Любовей, которые потому лишь и выросли, что перед ними были препятствия.
    Неужели, чтобы быть счастливыми нужно пройти адово горнило? Почему же пройдя его, многим не удалось познать ни любви, ни счастья? Мой отец, оставшись без руки в сорок втором году, вернулся домой и женился спустя два года на моей матери, а те, кто полегли в том сражении остались там навечно.
Скажете, это – война, она вне правил и вне закона. Но ее начинают люди, и чаще те, кто любит и любим. Слава, власть, деньги – все к ногам любимых? А цена этой любви – миллионы человеческих жизней, судеб, помноженных на жен, детей, родителей, друзей, учеников.…Сколько же получается искореженных жизней?! Каков возлюбленный, такова и любовь.  И все-таки, если ты не знал любви, то и не жил будто. Тогда вокруг – одна пустота. Страшно.
   От подобных мыслей меня передернуло.  Петр Григорьевич набросил на меня белый пуховый платок Натальи Андреевны:
  - Морозит, голубушка, а не простыла ли, уж  больно набегалась за муженьком со снежками, да и в рот снег брала. Видел я.
Старик, шутя, погрозил пальцем.
  - Да, нет, что вы, это ее от ужасных мыслей, случайно посетивших эту неутомимую головку, - успокоил его мой муж, - она у нас – фантазерка.
  - Если так, пойду спать, малина и мед на месте, знаете, где взять.
Он ушел тихой едва уловимой шуршащей походкой, оставив в комнате пронзительную тишину, которую боялись нарушить страшными словами.
Уже,  вернувшись домой, Стас рассказал, что у него рак, Юра был с ним у онколога, Наталье Андреевне еще ничего не известно, боялись со Светланой за мать: у нее больное сердце.
  - Уходят, уходят наши родители… А у Тани уже никого нет…
  - Есть мы и наш сын, а будет ребенок. Что с тобой сегодня? Устала?
 Стас обнял меня и, усадив на кровать, заглянул в глаза:
 - Ты очень красивая, очень, - и уже, смеясь, добавил: - даже в роли бабушки.
  - Никогда серьезно не объяснялся мне в любви, - отталкивая его и делая вид, что обиделась, проворчала я.
  - Разве? А тогда в лесу, помнишь? Краснел, как мухомор, который был у тебя в руках.
   - Не помню, повтори, что ты тогда говорил? А вот Юрка тогда сказал тебе, что он авторучку выбирает с гораздо большим вниманием, чем ты себе девушку, я ведь слышала, когда мимо вашей палатки проходила.
 - Да он сам был в тебя по уши влюблен, вот и издевался, как мог!
Мне нравилось дразнить Стаса, толи это сказывался скверный характер, толи действительно хотелось нежности после трудного разговора о старшем Ковалевском, но супруг оказался немногословен.
  - Люблю с первой минуты встречи, и буду любить до последнего моего дыхания, - глядя в глаза, клятвенно произнес он и чмокнул в нос, - веришь?
Никогда не знала, шутит он в такие минуты или нет, хотелось верить, что так и есть. Женщине, даже если все вокруг будут говорить, что мужчина ее любит, недостаточно этого, нужно каких-то особых доказательств, но и после них она все равно будет сомневаться. Бывает и наоборот.
  Весна – особое время года, хлопотливое, требующее огромных нервных и физических сил не только человеку, но и самой пробуждающейся природе. Эту силу мы видим в реках, в набирающем почки лесе, в цветах, пробивающихся из земли, эту силу мы видели в поступках, движениях, в словах отца Юры. Ему все труднее было подниматься с кресла, с постели, самостоятельно передвигаться и все-таки он держался. Держалась и его жена, когда упреждала все его желания, давая возможность сохранить ему силы. Это была удивительная пара. Казалось, что они – одно целое, неразделимое. Прожив более шестидесяти лет вместе, они срослись не только душами, мыслями, чувствами, а и телами. Встречаясь взглядом, не обговаривая, спешили помочь друг другу подняться, пойти, присесть, да мало ли чего хотелось им в последние годы их жизни.
                часть 2
                Дела житейские

  Почему людей часто сравнивают с лебедями, их верностью? Я думаю, что этих удивительных птиц нужно сравнивать с людьми, их любовью, преданностью.
       Всем нам было понятно уже в ноябре, что смерть одного повлечет за собой и смерть другого. Они угасали вместе, казалось, что он ждал, а она торопилась. Похудевшая, она не позволяла никому ухаживать за Петром Григорьевичем, все подавала и убирала  сама.  Светлана с Юрой делали все, чтоб ненавязчиво облегчить им жизнь. Они и сами  стали без слов понимать друг друга. Веселые, жизнерадостные их лица было не узнать, когда мы  со Стасом привезли к ним в гости нашего малыша вместе с его родителями.  Они, переглянувшись, кивнули друг другу и, предупредив родителей, молча провели всех нас в комнату к старшим Ковалевским. 
  Плакали все. Петр Григорьевич, подняв с трудом голову, сказал:
 - Наташенька, дожили, смотри, каков. А коляска хороша? Ну, живи за нас, дружок.
    Когда Таня унесла малыша, мы присели рядом. Говорили не долго и все время о ребенке, о болезни им не хотелось. Что-то светлое и почти прозрачное обволакивало их лица. Возможно, это были мои слезы, но их горячего потока по щекам я не чувствовала. Не было их и спустя четыре месяца в день похорон одного из этих удивительных людей.  Через полгода хоронили Наталью Андреевну.
  Я все время думала, как мало мы замечаем  в проходящей сегодняшней жизни, как поразительно мало придаем значения таким фактам, и как умиляемся и восторгаемся событиями давно минувшими.  Мы – боги, мы сами творим нашу жизнь. 
    Алексей с похорон уехал домой к семье, а мы три дня жили вместе с Юрой и Светой в доме Петра Григорьевича и Натальи Андреевны.
- Уникальные были старики, жили как люди и умерли, дай бог нам так же достойно, - садясь за руль, глухо произнес Стас, - нам их будет всем не хватать…