Зона особого риска

    
                часть 3
                Нам дан бриьянт...

 Только в сентябре  мы все вместе вновь появились в старом доме, чтобы помочь нашим друзьям навести порядок в саду и в доме. Все здесь напоминало хозяев…
    Обедали и ужинали  в саду.  И только, когда стемнело, вошли в дом, где весь день трудилась Светлана, и сели у камина. На стене  появились две большие фотографии родителей Юры, на одной из них им было около пятидесяти, на другой, когда перевалило за восемьдесят.
  - В их спальне фотография висит, где они в свадебных нарядах, сами когда-то повесили, а эти я, - прервала молчание Света.
Юра принес помидоры, и шашлык, разлил водку:
  - Ну, что помянем еще раз, никак не привыкну, все время кажется, что кто-то из них сейчас войдет и скажет:
  - Безобразники, без нас пьете?
  - Тогда еще по одной, - предложил Стас, - и пойдем спать, завтра ворота чинить будем.
  - А мы в лес за грибами, приедут к обеду Алешка с Таней и внуком, угостим супчиком. Он у нас уже «баба» и «деда» говорит, между прочим, «акой»  и «закой».
- Что, что, - не понял Юра.
-  Открой и закрой, - перевела Света, - вот что значит, свои внуки черти где растут, ничего не понимает.
  -  Он у нас любознательный, и шустрый в бабушку, - не унимался Стас, - а красивый в мать, копия Татьяна.
    - А у тебя что ж, никаких достоинств нет, что ли? – возмутилась Светлана.
     - У нас с Алешкой главное есть, мы выбираем самых красивых женщин, Светочка, вот этому мы его и обучим.
    - Да-а, - протянула та, - ваш Герман далеко пойдет.
     -Хотелось, чтобы дальше нас.   
    - В какую сторону, - прищурив глаза, спросил Юра, - думаю, и через пятьдесят лет наша страна будет той же неповоротливой, нагловатой машиной, давящей человеческие души, которые и без того непрерывно оскверняются сделками с совестью, мельчают.
    - А твои родители, их-то души наверняка чисты, как у ангелов!
    - Дорогой друг, в их жизни тоже всякого наплывало, так брало за горло, что выть хотелось,  то – партия, то совесть, то карьера… И много еще чего, ради которых подминалась и совесть и честь, а порой и сама любовь.
    - Разве в их жизни был кто-то, ради которых…
    - Это в зрелые годы, Ритуля,  они, вероятно, поняли, чем пожертвовали, и в благодарность за жертвы еще более оценили  друг друга. Кто знает, как  сложились бы их судьбы, разбегись они в разные стороны лет тридцать назад.
    - Это значит, в наши годы у  кого-то из них был серьезный роман?
    - Наваждение какое–то. А с наваждением сама знаешь, шутки плохи.
    - А вот отсюда поподробнее, о каком наваждении знает Маргарита Васильевна? 
Сигнал машины, донесшийся с улицы, заставил всех встать.
    - По–моему наши, Рит, Алешкина машина, пойдем, посмотрим.
Алексей уже открывал ворота для загона автомобиля во двор, а Таня в яркой желтой куртке и черных джинсах С высоко закрученными волосами шла с малышом по дорожке, ведущей к дому.
  - Королева красоты, прямо, а Герман-то как подрос, - восхитилась Света и, беря его на руки и целуя в розовые ото сна щеки, добавила:
  - И ты – красавец, весь в мамочку.
 - Что это вы на ночь, мы вас не ждали завтра утром, - помогая Алексею  нести сумки, спросил Стас.
  - Завтра мы должны ехать в Волгоград, нашлись покупатели на Танину квартиру, вам оставляем сына, справитесь?  Мама как?
   - Не знаю, но не брать же вам  его с собой? Что-нибудь придумаем.
   - А и придумывать нечего, с нами оставите, мы в отгулах с Юрой до следующего понедельника, а потом  я начну оформлять пенсию.
   Света зашла в дом, быстро сняла наброшенный наспех плащ вишневого цвета с розовым отливом, который шел к ее светлым волосам и нежной коже, и принялась готовить постель для гостей. 
  В доме пахло мятой и какими-то знакомыми с детства травами. Наталья Андреевна сушила их на чердаке,  часть держала на кухне для чая. Светлана задержалась на минуту в комнате, где когда-то спали Юрины родители, сегодня будут спать они, в своей спальне положат молодых, чтобы не  омрачать им жизнь разными воспоминаниями.
   Она спустилась со второго этажа, прошла в свою комнату и поменяв постельное белье, позвала Таню:
    - Здесь кладите ребенка на маленький диванчик, а сами на кровать, пижамы чистые на полке, знаешь.
     Алексей внес спящего Германа, уже переодетого ко сну, разделся сам и лег, поцеловав жену:
  - Если хочешь, посиди с ними, а я так устал на работе, что чуть не уснул за рулем, когда вас вез.
   Прикрыв дверь, она присела рядом со мной, распаковывая коробку с конфетами. Самовар закипел и мы, разливая чай, снова принялись обсуждать будущее Германа.
  Когда Стас прочел несколько строк Насира Хисроу – таджикского поэта:
                - Не забывай о том, что мать вспоила нас,
                Отец же воспитал свое родное чадо,
                Поэтому страшись в беспечности своей
                В их старые сердца пролить хоть каплю яда.
                К тому же - минет час: ты старцем будешь сам,
                Смотри ж, не нарушай священного уклада…,
                я вдруг призналась, что нарушила когда-то эту заповедь и однажды
             обвинила    своих  родителей в том, что они больше занимались своей работой,
            наукой, чем нами – своими   детьми.  Мама тогда ничего не сказала, а отец так
            посмотрел, что я до сих пор этот взгляд помню – пронзительный, холодный…
            Они, наверное, чувствовали, что не долго проживут, хотели что-то в жизни
            успеть, надеялись, что дети станут помощниками…
     - Бокль утверждал, что у большинства гениальных людей были замечательные матери, что, будучи детьми,  они гораздо больше приобрели от матерей, чем от отцов, наверное, это так, - размышлял вслух Юра, - я у матери почерпнул и доброту и выдержку, отец был  взрывным.
   - Слушайте, столько мудрых людей было и есть, а мы так живем, что из России все бегут на запад, - удивленно вскинула красивые тонкие брови Светлана, когда же к нам побегут англичане, американцы, немцы, французы или те же японцы?
    - Вьетнамцы и китайцы уже пришли, тебе мало? Скоро Иран, Сирия и Пакистан будут здесь, хочешь? Рыба ищет, где глубже, а человек…
   - А я хочу жить там, где мои близкие, - возразила Таня, - где они  - там и родина.
  -  А я хочу, чтобы русские жили в России, - не унимался Юрий, - где родился, там и сгодился.
   - Пойдемте спать, - потянул меня за руку Стас, - я Алешке так завидую, пятый сон видит уже, наверное. 
   - Сони, лежебоки, - ворчал хозяин дома, - все бы вам спать, Обломовы.
   - Русская интеллигенция всегда исходила словами, до дела не доходило.
   - А бунты, а революция? А космос, в конце концов!  - закричал Ковалевский.
   -  Тише ты, радио, внука разбудишь.
 Мужчины успокоились, как только их тела коснулись свежих простыней. Женщины засыпали дольше, ворочались, привыкали к новым запахам, ощущениям, предавались воспоминаниям.
    В командировках, у друзей ли, никогда не могла уснуть в первую ночь, в голову лезли всякие прошенные и непрошенные мысли, от которых не так просто было отделаться. Промучившись до рассвета, всегда вставала и уходила из номера, из дома, чтобы побродить по улицам незнакомого города или по тем местам, где была знакома каждая тропинка. Уходила тихо, чтобы никого не разбудить.
    Обувая кроссовки, я даже не обратила внимания, что одной пары обуви уже не было в коридоре. Закрыв калитку, пошла в сторону леса, надеясь найти грибы до того, как проснутся остальные грибники. Вдыхая свежий воздух, я вглядывалась в ворохи опавших листьев, надеясь заметить хоть какую-нибудь шляпку. Но они будто играли со мной в прятки, и когда я почти разуверилась в их  существовании, перед моим взором рассыпались белые грибы. Мне не верилось, что я принесу целую корзинку настоящих грибов этим соням, которые будут перебирать и удивляться.
  Не успела я срезать последний гриб, как кто-то положил мне тяжелую руку на спину. Боясь повернуться или встать, я медленно приходила в себя, перебирая в голове всевозможные варианты защиты. Напрягая все мышцы пальцев, руки, всего тела, я хотела резко выпрямиться, как вдруг услышала:
  - Мам, - ты чего, чего сидишь, смотри, сколько я грибов собрал!
Слыша  радостный голос сына, я не совсем понимала, что произошло. Встать я уже не могла, сев прямо в листву, я смотрела на него удивленным взглядом, который отчего-то стал затуманиваться.
Очнулась, когда Алешка подкладывал мне под голову куртку Петра Григорьевича, в которой пошел в лес.
 - Господи, как ты меня напугала, хорошо нитроглицерин в кармане оказался, видно дед Петя его носил с собой всегда. Почему я по карманам стал шарить, словно в своей куртке, даже понять не могу. Ну, что, лучше тебе, мам?
  Лицо сына было перепуганным и бледным, он стоял на коленях около меня и нащупывал пульс.
  - Еще секунда и я бы размахнулась ножом, - не покидала меня ужасающая мысль, - господи, что же это?
  Прислонив спустя какое-то время меня к березе, он поставил рядом две корзины, наполненные отменными грибами:
  - Посидим еще немного, посмотри, какие красавцы, - он вглядывался в мое лицо, которое я отводила в сторону.
  - Мам, тебе лучше? Может мне тебя понести или за машиной сбегать? Давай я позвоню, отец подъедет.
- Нет, - резко запретила я, - мне лучше, никого не нужно беспокоить, слышишь?
 - Да, да, не волнуйся, только может все-таки отца попросить? – волновался он.
 Приподнявшись, я медленно встала  и пошла по направлению к дому, руки ничего не чувствовали почему-то, остановившись, я попросила потереть ладони. Удивленно глядя на меня, он стал растирать их, пока я не вскрикнула от боли.
- Мам, да они ледяными были, теперь покраснели, больно?
- Нормально, пробормотала я, и поплелась дальше старческой походкой, едва передвигая ногами. Мне казалось, что огромную глыбу навалили мне на спину, она не была жесткой, напротив, что-то мягкое удушающее тянуло меня к земле.
Уже около калитки спросила:
   - Лицо порозовело или бледное?
 - Бледное, мам, - виновато ответил Алексей. Мам, может скорую?
 - Молчи, - растирая ладонями лицо, - шипела я, - и ничего никому не говори, понял? Иди впереди по дорожке, хвались грибами, нас встречают, - подталкивала я его вперед.
   Таня, подбежав к Алексею, поцеловала его в щеку и, выхватив обе корзины, понесла их к столу, что находился  под яблоней.
       - А отец где? - спросил растерянный Алешка.
       - Вас встречать пошел, наверное, разминулись, Герман спит еще, так сладко…- щебетала Светлана, раскладывая тарелки с едой на столе.
        -  Алеш, принеси кофе, пожалуйста, и стул прихвати.
К гамаку, куда упала я, подошел Юра:
        -  Рит, что-то случилось? На тебе лица нет.
        - А остальное как? На месте?
        - Ты дурочку не валяй, валокордин принести?
        - Или коньяку, но чтоб никто не видел, - я попыталась изобразить улыбку, растянув рот,  а он обозвал меня нехорошим словом.
   Я не обиделась, он редко произносил что-то обидное.  Воспитанный, вежливый, большой Юра принадлежал к той категории людей, которые общаются только  с себе подобными, других обходят стороной. Нет, он не был трусом, но дрался редко, удар был тяжелым, наносил его профессионально, когда-то в далекой юности занимался боксом, но после одного случая на тренировке, бросил спорт навсегда.
     Однажды мы плавали вчетвером на пароходике, какая-то молодая мамаша выпустила руку малыша, разговаривая с подругой, а тот полез по сиденьям за борт. Юра едва успел ухватить его за шорты. Рот, перекосившийся злостью, не предвещал ничего хорошего перепуганной насмерть мамаше. Я перехватила у него парнишку, быстро посадила себе на колени и стала громко петь какую-то детскую песню. Он ошалело посмотрел на меня и как-то обмяк.  Уже выходя по трапу с парохода, мы видели, как малыш беззаботно болтал ногами приподнятый двумя подружками.  Его испуг прошел стороной, а наш витал около нас.
   - А что это ты на скамью вскочила, - с издевкой спросил он?
   - Боялась, что ты его из шорт вытряхнешь за борт.
   - Прыгать собиралась? Прямо в белоснежном костюме?
 Стасу не понравились наши шутки.
   - Нужно было устроить этой мамочке головомойку, а вы потешаетесь.
   - Да, нет, Стас, это они стресс так снимают.
   - Стресс снимают другими вещами, а эти приводят к инфаркту.
Годы ли многолетней дружбы сделали нас внимательными к друг другу или еще что-то, не знаю, но у меня было такое чувство, что они со Светой стали для нас родными братом и сестрой. Хотя, иногда и с родными бывает хуже, чем с друзьями.
 Когда все уже  сидели за столом, и даже Герман уплетал свою кашу сидя на своем высоком стуле под ярким теплым солнцем, подаренным нам сентябрьским утром, в калитку влетел Стас с курткой Петра Григорьевича.
    Мы с Алешкой мгновенно переглянулись. Сын встал и, улыбаясь во весь рот, пошел навстречу отцу, объясняя, что я оступилась, и мы, сидя у березы, осматривали мою ногу, взяв корзинки, забыли про куртку.
  - А где ваши корзинки с грибами? – недоверчиво спросил он.
  - Я их почистила, к обеду зажарим, - сияя белоснежной улыбкой, подтвердила подруга, садись, завтракать будем, твой внук уже молоко допивает, сейчас мы его в гамак забросим, пусть полежит.
   Стас сел рядом со мной и словно невзначай нащупал мою ладонь под столом, пытаясь отыскаать пульс.
    - Это не нога, она ниже, - пошутила я, - достанешь?
     - Что вы там секретничаете, - вмешался Юра, - молока выпейте, здесь оно – чудо какое  хорошее.
    День был просто как по заказу, золото листьев медленно, словно под какую-то загадочную, только им понятную музыку струились на влажную, ослепительную траву, осыпанную росой. Синь неба радовала своей чистотой.
Таня с Алексеем, попрощавшись со всеми, а главное с сыном, заторопились в Питер, им нужно было успеть на самолет до Волгограда. Проводив их до машины, мы вернулись в сад, мужчины принялись за работу, а Света приказала мне лечь в гамак:
   - За мальчонкой я пригляжу, не волнуйся, завтра же бери больничный, а лучше давай здесь оставайся, мы тебе его и здесь устроим, позвони своему Кондратию, а лучше давай я позвоню, он наверняка помнит меня еще.
  - На моем сорокалетии тебя многие запомнили, певунья ты моя, золотая, - обнимая ее и Германа, шептала я, - наши сотрудницы подумали, что ты - актриса музыкального театра.
  - А что, не хуже их, правда, - пропела она оперным голосом, набросив на себя снятую со стола  голубую скатерть в атласный цветочек.
Герман сначала весело захлопал в ладоши, потом стал ритмично приседать в каком-то туземном танце, поворачивая ладошками.
   - Артист, - смеялась Света, - ты бы хотела, чтобы он стал великим артистом?
   - Да, нет, лучше что-нибудь поскромнее, чем это.
Кондратий позволил неделю работать дома, чтобы не брать больничный на более продолжительный срок. Мы ликовали.
  - Может и тебе, Стас, пошантажировать свое начальство, моя женушка с этим отлично справляется.
- Рад бы с вами здесь  побыть, да не могу позволить себе этой роскошной жизни. Но не думайте, что Герман вам даст спокойно валяться в гамаках, он у нас циркач, не успеешь в одном месте поймать, он уже в другом появился.
Стас подхватил внука и подбросил высоко над головой.
  - Инадо, инадо, - кричал ребенок, и тянулся к Светлане.
  Мы передразнивали его и громко смеялись, речь малыша зализывала раны лучше, чем слова взрослых.
   Неделю мы все жили по новому режиму,  установленному Юрой: вставали, пили молоко и шли в лес вместо зарядки, Германа возили в коляске.  В этой внегородской тишине на свежем воздухе среди елей и берез он  спал   крепко. Его губки улыбались, видно снилось что-то приятное. Как мало было нужно пока этому человечку…
     Возвращаясь, мы занимались каждый своим делом: кто стиркой и готовкой еды, кто крышей и забором, кто садом. Когда Герман спал, читали или писали.
Звонил Кондратий, справлялся о здоровье, а через два дня явился сам с каким-то незнакомцем, привез всяких экзотических фруктов, названий которых мы и не знали. Погуляв по саду и осмотрев дом, незнакомец представился:
  - Я собственно – врач, Сергей Алексеевич.
  - Не просто врач, а  профессор, он по вашу душу, вернее сердце, Маргарита Васильевна.
  - А мое сердце вас не волнует, господин профессор? – пошутила Светлана.
  - Меня волнует только ваш сад, а остальное, на мой взгляд, у вас все в порядке.
  - А что с нашим садом? – заинтересовался Юра.
  -  Обрезать нужно, запустили, яблок не будет скоро.
  - Вы и в садоводстве профессор?
  - Не я – мои родители, - Сергей Алексеевич улыбнулся так, что дрогнули бы любые женские сердца.
На вид ему было лет пятьдесят пять, высок, сухощав, загорелая кожа золотистого оттенка делала его похожим на альпиниста, серые с крапинками глаза светились какой-то необыкновенной радостью, какой-то влюбленностью.
  - Счастливец, - подумалось мне, - любимец, баловень судьбы.
Он шел за Юрой и что-то объяснял ему, показывая на фруктовые деревья,  показывал как пользоваться садовым варом. Длинные пальцы работали привычно и скоро, что-то завораживающее было в его элегантной фигуре. Когда Светлана поймала мой взгляд, мы обе рассмеялись.
  - Редкостный экземпляр, ничего не скажешь, я бы с удовольствием отдала ему не только послушать сердце, а и завладеть его полностью.
Вечером, дав рекомендации и мне, он вместе с Кондратием уехал, сказав, что в субботу может подъехать не надолго. Света радушно приглашала бывать, когда ему будет угодно, объяснив, что места всем найдется для отдыха.
    - Странно, он не смотрит в глаза, - подумала я, когда, поцеловав мне руку, он сказал, что ходить можно, но не продолжительно и малыша на руки не брать, лучше за руку водить, крепче будет спать.
- Он смотрел на кого угодно только не на меня, почему? - Не оставляло меня это странное поведение.
Закрывая ворота, Юра сказал:
    - Шестьдесят лет, вдовец, альпинист, играет на саксофоне, трубе, рояле. Вот так-то девочки, не нам чета…
  - И к тому же садовод, - вздохнула его жена.
  - Не влюбись,  а то я видел, как ты ему улыбалась.
   - Боишься?
   - Он пусть боится, и Стас…
     Я сделала вид, что не расслышала и попросила его нарвать яблок для пирога, на что он радостно  заурчал, как кот, объевшийся рыбы.
    С отъезда Кондратия и до самой субботы я постоянно уносилась в воспоминания, пытаясь представить или хотя бы вспомнить глаза Сергея Алексеевича. Звонили и дети, которые сообщили, что в пятницу будут дома,  и Стас, но я ждала именно его приезда, даже в зеркало стала смотреться чаще, рылась в гардеробе подруги, пытаясь найти что-нибудь для себя. Когда же наступила суббота, с утра перестирала вещи Германа и пошла с ним гулять, захватив для него и  питание, чтобы не возвращаться рано, когда захочет перекусить, боялась встречи, вернее ожидания Сергея на глазах у друзей. Нужно было подавить этот интерес к малоизвестной персоне, ни к чему было падать с разбегу в неизвестный водоем. Света осталась готовить праздничный обед для всех, кто должен был приехать:
   - Нужно все доесть, не везти же в город, и здесь холодильник нужно отключить.
Не успела я выйти за ворота, как показалась незнакомая машина, которой я очень испугалась. Покатив коляску по тропинке, что вела к лесу, я ускорила шаг, щеки начали пылать, сердце стучало, словно я шла в гору, а не под горку.
 Доехав до первой раскидистой березы, я оглянулась. Размахивая руками, за нами бежал человек в светлой куртке и джинсах.
  Герман обрадовался остановке, быстро слез и  побежал навстречу  ему, вероятно подумав, что это либо дед, либо отец. Падая и вновь поднимаясь, он спешил навстречу Сергею Алексеевичу. Когда они оказались рядом, мужчина поднял его на руки, подбросил несколько раз и понес его ко мне, улыбаясь и жмурясь от яркого солнца. Поравнявшись со мной, он поздоровался, спросил о моем самочувствии и, не выпуская ребенка из рук, продолжил путь вместе  с нами. За все это время, ни разу не взглянув мне в глаза.
        Он бегал по опавшим листьям с Германом, падал вместе с ним на ворохи этого разноцветья, собранного им для мягкости. Потом они утянули и меня полежать на золотисто-багряном  ковре. Меня не покидало ощущение, что все это уже было в моей жизни. Это небо, это солнце и этот великолепный настил из пестрых листьев. Покормив Германа, мы решили сделать еще небольшой круг и вернуться домой, малышу было пора спать. Но Сергей Алексеевич вдруг вспомнил и стал извиняться.
 -  Я ведь забыл совсем, Светлана просила передать, что  ваши дети скоро будут… теперь они уже, наверное,  приехали, простите, пожалуйста, заигрался с мальчиком и обо всем забыл, давайте я повезу Германа.
   Малыш, набегавшись, спал, свесив пухленькие щечки на красную курточку. Из-под шапочки выглядывали крупные кудряшки.
 Я пошла рядом с профессором, стараясь почему-то идти  с ним в ногу. До самого дома молчали, будто кто-то невидимый надел теперь на нас маски равнодушия.
   Поднявшись в гору, мы увидели, как Таня и Алешка шли нам навстречу:
 -  Спит? Что ж вы так долго гуляли? Скоро отец подъедет, - с любопытством поглядывая на незнакомца, говорил Алеша.
   - Как вы тут без нас?
  Я поцеловала Таню, влюбленными глазами смотрящую на сынишку, потом сердитого сына и ответила, что все у нас было нормально.
   - Вы домой-то собираетесь? – чем-то недовольный продолжал допрос мой сын.
   - Можно было бы, остались еще на недельку, - отвечала я, стараясь не обращать внимания на его колкости.
  Передав правление коляской Алексею, Сергей Алексеевич продолжил разговор:
  - Здесь, действительно чудесно,  но горы – это лучшее, что я видел в жизни, меня уже много лет тянет туда, там легче думается, все иначе представляется.
   - А мне всегда казалось, что там холодно, страшно, что эта грозная, громадная махина ничего хорошего не сулит людям, - поправив шапочку сыну, говорила Таня, - что может тянуть туда людей, особенно пожилого возраста, ладно еще молодежь, им не хватает адреналина, вот они и несутся куда-то…
   Сергей Алексеевич долго и весело смеялся, даже Алешку развеселил его необыкновенно чистый, искренний смех.
  - Ой, ой, - смутилась Татьяна, - простите, я не хотела…
  - Да, нет, вы – совершенно правы, пожилые люди должны сидеть на лавочке под теплым солнышком и ждать неминучей смерти, к чему за ней ползти на какую-то вершину.
    - А много вы вершин покорили, - заинтересовался  Алексей.
    - Много, до сегодняшней осени думал, что все, оказалось, что осталось две, и самые трудные, - задумчиво произнес старый альпинист и, глядя на Германа, добавил:
     - Вот чьим вершинам я завидую!
Заговорили вновь о Германе, но каждый думал о чем-то своем. Дома нас уже ждал Стас,  помогающий укладывать кое-какие вещи в машину Ковалевских.
Прижав меня к себе, поцеловал как всегда в нос и лоб:
   - Ну, как ты, как внук?
    Он задавал еще разные вопросы, а я смотрела на него и думала о том, что совсем не вспоминала ни о нем, ни о сыне со снохой.
За столом Алешка рассказывал, как красиво в Волгограде сейчас осенней порой, о том, что золотые и красные  листья необыкновенно красят улицы и парки. С удовольствием нахваливал арбузы и дыни, которые лежали там огромными горами, а я все время думала о том, что сейчас профессор пригласит меня в комнату, и будет слушать мое сердце, просчитывать мой пульс, писать рекомендации и говорить какие-нибудь напутствия на прощание. И мы вряд ли когда-нибудь еще увидимся  с ним.
 Но этого не произошло. Уже садясь в машину, он протянул исписанный лист бумаги Стасу и сказал:
  -  Волноваться особенно не стоит, но понаблюдаться у участкого врача следует.
      Юрий поставил ему в багажник пакеты с яблоками, поблагодарив за обрезку садовых деревьев и кустарников и за советы, которые они будут неукоснительно выполнять поздней осенью и ранней весной.  Когда же  его машина скрылась из виду, все почему-то вздохнули и вновь отправились к столу попить чайку.
  - Чего он там нарекомендовал Рите, - поинтересовалась Светлана, когда  от огромного пирога с грибами и рыбой и пирога с ягодами ничего не осталось.
   - Поменьше есть, - сказал Юра, - вы видели, сколько он ел и сколько мы…
   - Он ел, а мы страшно сказать, что делали, - засмеялся Стас.
    - А кто ему готовит? Была бы у него супруга, и он бы так кушал с аппетитом, а то какой аппетит без дамы сердца.
    - Ну, дама сердца у него, положим, есть, а вот пирогов она ему пока не печет, - съязвил Алешка.
   - Ты это о ком, о маме своей, - возмутилась Света.
   - Да что вы, теть Свет, я о вершине.
   Вечером после бани мы сидели у костра и пели наши любимые песни. Мне нравилось, когда Юра и Света пели романсы. Когда-то их пели старшие Ковалевские, Наталья Андреевна играла на гитаре, приучила петь и супруга, который сначала сопротивлялся, но с годами  привык и стал приобщать к пению и сына с невесткой.
  Ночью, когда мы остались в комнате с мужем вдвоем, я притихла, отвернувшись к нему спиной, стараясь ни о чем не говорить, но он затеял разговор сам:
  - Знаешь, мне тоже понравился Сергей, искренний, прямодушный. Он даже денег не взял, а ведь Кондратий сказал, чтобы отблагодарили.
  - Кондратий?- удивилась я.
  - Ну, да, он позвонил мне и предупредил, что если Сергей приедет в субботу, вы уж его отблагодарите, не забудьте.
   - А я подумала, что ему наша компания понравилась, поэтому он и приехал сам.
   - А я думаю, что ему ты очень понравилась.
   - О, это просто отлично, а то ведь я начала думать, что уже никому не понравлюсь такая древняя. Вон Светик и стройна и бела, ангел просто.
   - Ангелов любить трудно, любят дьяволят, люди  ведь грешники.
   - А ты, ты кого-нибудь кроме меня любил? – вдруг, переводя разговор на него, спросила я.
   - Конечно и не один раз, - интригующим голосом ответил он. – В первом классе Лизу, кареглазую красавицу, в пятом Валентину Васильевну, - старую рыжеволосую учительницу по математике, ну  а позже и не перечесть.
  Он повернул меня к себе и поцеловал в губы, поцеловал так, как давно уже не целовал, мне даже на секунду померещилось, что это Сергей целует меня на тех золотистых листьях в лесу.
 - Он еще не целовал тебя, - взяв мое лицо в свои ладони, спросил Стас каким-то шипящим голосом.
- Ты ревнуешь? А ведь когда-то ты говорил, что ревность, как и зависть – болезнь убогих.
 - Я знаю, что ревность - унизительнейшие страдания, но ведь я видел ваши глаза, еще неделю назад они не сияли такой лучезарной радостью.
  - Любая встреча с интересным человеком продляет мою работоспособность, желание писать, новый материал – хлеб для меня.
   -   А  кто же является пирогом, -  проводя кончиками пальцев от шеи к груди, - нашептывал он, - его сладостной начинкой?
    - Зарплата! – засмеялась я.
   От нас пахло березовым веником, мятой, спелыми яблоками. Сильными пальцами мы прижимали  плечи друг друга, проводили ладонями по тем местам, от которых заходился дух, и появлялось неистребимое желание обладать дорогим для каждого из нас существом.   
   Утром проснулись от громкого стука каким-то предметом по нашей двери и криков:
  - Баба, дедун, откойте, откойте, азаласта.
  - Господи, Герман, а я думал, кто это говорит: «Откройте, пожалуйста» надо же, -  вскочив с постели и  подхватив мальчика, кричал Стас, - смотри бабушка, какой костюм ему родители купили. Да они давно уже все встали! Куда это вы собрались?
   В дверях стояли и улыбались Татьяна и Алексей.
   - Отдавай нашего сына, мы гулять пойдем, а вы – лежебоки вставайте, тетя Света с дядей Юрой давно вас завтракать ждут, пора возвращаться к трудовой жизни.
    Действительно, пора, но возвращаться не хотелось, к хорошему привыкаешь быстро. Хотя «только в работе человек блещет подобно благородной меди, в тоске безделья он покрывается налетом ржавчины», как говорил мудрый Софокл. А может быть пора покрываться этим налетом, может, самое время?
     Выйдя из дома в сад, мне стало так грустно, что хотелось плакать.
Резная, ажурная беседка, обвитая клематисами и вьющейся розой, манила запахами трав и смородиновым листом, которые бросала в чай Света.
  - Как не хочется покидать этот чудесный уголок, ребята, разленилась я совсем.
  - Да, мы заметили, а что строчила всю неделю по утрам, пока внучок спал? Ни одну статейку уже набросала, а, признавайся, трудоголик! – заметила подруга, раскладывая манную кашу и бутерброды с сыром и колбасой по тарелкам.
  -  Что, сильно стучала машинкой, спать не давала?
  - Да, что ты, если бы вас не было с нами эту неделю, мы бы с Юрой со скуки умерли, да и разве переделали столько дел?  К новому году теперь, наверное, только выберетесь сюда?
   - Почему, может, и раньше, созвонимся, у Стаса в октябре день рождения, может здесь и отметим, как, не возражаете?
   - Ты же предлагала в ресторане совсем недавно? Говорила, что хочется в люди выйти, себя показать? И ведь правильно, нечего скрывать от людей нашу красоту, сколько ее осталось?  Нарядимся, и пусть все удивятся, а то ведь все время в  брюках, а хочется шикарное платье надеть, туфли, украшения, - размечталась Светлана.
  - О, лучше здесь отметим, Стас, а то ведь украшения надо еще приобрести, а это повлечет за собой беготню по магазинам и нечеловеческих затрат, нет, девочки, в джинсиках и в кроссовочках и в очках вы как-то милее нам.
   - Скупердяй, - строго глядя на супруга, сказала жена, - а ведь когда-то говорил:
   -Светочка, такую красоту в роскошные наряды нужно окутывать и рисовать портреты, и выставлять на всеобщее обозрение.
  - Я был молод и глуп, не понимал, что лучшие произведения искусств нужно хранить в тайниках, чтобы никто не смог посягнуть на столь драгоценные для меня сокровища, - Юра обнял женщину, подхватил на руки и бросил в гамак.
   - Словно за борт швырнул, разве с ценным товаром так обходятся? – покачиваясь, она зажмурила глаза от слепящего яркого света.
   - Вот и осень, пробежит октябрь, а там… - закладывая руки за голову, задумчиво произнесла Светлана, глядя в ослепительное синее небо, - поблекнут краски, все утонет в серости хмурых пасмурных дней.
Ярко голубой свитер облегал ее стройное тело, длинные ноги, обтянутые плотными трикотажными черными брюками делали ее необыкновенно красивой.  Закрыв глаза, она чему-то улыбалась.
   Я стояла и любовалась этой женщиной, похожей на кинозвезду из старых фильмов. Мне почему-то не нравились лица современных актрис, много макияжа, а в глазах – пустота. В глаза подруги можно было смотреть долго, утопая в их необычайной глубине, в притягательности того света, который они излучали.
    Кто научил ее мудрости, всегда быть сдержанной и спокойной, даже тогда, когда в душе ее все клокотало? У меня все было наоборот, я взрывалась от одного слова, намека, меня несло в такие дебри всегда, из которых потом едва выбиралась, я сама создавала проблемы и потом плакала по каждому пустяку. Хотя в экстремальных ситуациях наоборот вела себя крайне собранно. Может быть, именно непохожесть характеров и притягивала нас друг к другу? Между нами никогда не было секретов,  плохим и хорошим мы делились либо по телефону, либо за чашкой кофе.
    Но теперь я  не торопилась загружать ее своими необъяснимыми ощущениями и  предположениями, я сама себе не смогла бы четко сформулировать их.  Но чтобы я не делала, чтобы не говорила, перед глазами стоял улыбающийся Сергей Алексеевич то с охапкой желтых листьев, то кружащийся  на поляне с Германом, то протягивающий мне случайно найденный белый большущий гриб. Это было наваждением, кадрами из какой-то навязчивой хроники, надоедливой рекламой, в конце концов, от которой нельзя было убежать ни на кухню, ни в какое другое место, его взгляд преследовал меня повсюду.
   Уже в машине, когда мы разъехались с  Ковалевскими, до меня дошел смысл  слов сказанных Светланой при расставании:
- По-настоящему насладиться жизнью могут те люди, которых особенно волнуют страсти, но именно они и переживают самые горькие минуты…
   - Предостерегает, значит, все поняла, - подумала я и вспомнила стихи Федорова:
                - Не изменяй, - ты говоришь, любя,
                О, не волнуйся, я не изменяю,
                Но дорогая, как же я узнаю,
                Что в мире нет прекраснее тебя…