Зона особого риска

                часть 4
                Грехи наши тяжкие


 - Фу, как пошло, - вдруг обругала я себя за непрошенные мысли, - а ведь грех не в содеянном, в помыслах уже страшен.
    Я гнала от себя всякие мысли, но они приходили в транспорте, на работе, по ночам. Я стала чаще обнимать Стаса, следить за его внешним видом, уделяя максимум времени, уводила его из дома на вечерние прогулки, записалась в бассейн, тренажерный зал, забивала время до отказа, чтобы изгнать их из своего тела, из головы, из сердца. И пока я так трудилась, пока ночами писала очерки и статьи, моталась по командировкам, вокруг меня начались странные разговоры о том, что у меня роман с Кондратием, более того, его секретарша утверждала, что он начался до поездки в Англию.
  Екатерина Андреевна так и передала мне их разговор, который подтвердила и Вероника Громова:
  - Вы представляете, что говорит эта кикимора узколобая. Вы! И удав Кондратий!
   - А что, - засмеялась я, - у нас с Кондратием давнишний  роман, об этом знают все.
   - Старый, но  неразделенный. Я действительно всю жизнь любил и еще люблю Маргариту Васильевну, но, увы, без взаимности. А теперь прекратите расследование и приступайте к своим обязанностям, а с секретарем я побеседую без вашего участия, хорошо? – сказал вошедший во время разговора шеф, и сопровождаемый до самого кабинета удивленными взглядами всех присутствующих, удалился в своем сером пальто и шляпе.
 - Маргарита Васильевна, это правда? - спросила потрясенная признанием Вика.
 Я приподняла кверху свою головку и, тряхнув волосами, сказала:
  - Секретарь никогда не лжет, она в курсе всех событий.
В это время вошла раскрасневшаяся и морально побитая Дианочка и, направив на меня свой взор, принялась искренне извиняться.
   Весь этот инцидент не оставил бы в моей душе ни следа, если бы не слова, произнесенные Екатериной Андреевной,  после того, как секретарь покинула наш отдел:
  - А ведь все признаки налицо: похудение, бассейн, уход в работу, смена гардероба…
  - Это – влияние, вернее, знакомство с хозяйкой одного дорогого магазина, которая умеет следить за собой и приучает к этому своих покупательниц, - попыталась выкрутиться я, - а может страх перед надвигающейся старостью, которую ощущаю во всем теле, а главное вижу на лице.
   - Ну, какая же вы – старая, искренне удивилась Вика, - вы просто красавица, и глаза у вас последнее время  особенно как-то блестят.
   - Льстишь? А ну, давай подойдем к зеркалу и сравним?!
Вика была высокой круглолицей девушкой, с длинными каштановыми волосами, с карими выразительными глазами, немного крупноватым носом, который в сущности не портил ее лица, но  женщины всегда хотят что-то изменить в себе, поправить природу, которая экспериментирует над человечеством и женской красотой не одно тысячелетие, нашли с кем состязаться.
   За Викой ухаживал молодой человек, скромный, чертовски обаятельный. Впервые заглянув к нам в редакцию, он смутился, но взяв себя в руки, осмотрел нашу аппаратуру, компьютеры, стал что-то подкручивать, на ходу разговаривая с каждой из нас, находя для каждой свою тему, что нас поразило особенно. Мы все его так и назвали – психолог. За год мы все так привыкли к нему, что считали его членом нашего коллектива, советовались не только по поводу работы, но и по другим немаловажным делам для женщин. Работал он в одной из фирм по продаже техники для офисов. Когда он вошел, Вика, подмигнув ему, отчего он расплылся в благодушной улыбке,  вскоре исчезла вместе с ним.
 - Счастливица, – укоризненно вздохнула Екатерина Андреевна, - уверенна во всем.
    Тот день подходил к концу, и я с облегчением выходила из редакции, решив пройтись и отдышаться от притворства и лжи на свежем воздухе.
   Октябрь был дождливым и неуютным, но домой решила не спешить, Стас должен был вернуться поздно в связи с каким-то новым проектом. Раскрыв зонт, я пошла быстрым шагом, словно куда-то спешила. Около перекрестка,
я хотела свернуть в сторону метро, но  кто-то цепко взял меня под руку.
  -  А я вас так долго ждал, что чуть не упустил, заглянув в кафе, что рядом с вашей организацией находится, - беря у меня зонт и глядя мне прямо в глаза, проговорил Сергей Алексеевич, - вы не очень торопитесь? Мне почему-то так показалось.
   Только теперь я поняла, что мы даже не поздоровались, будто расстались десять минут назад.  Мы смотрели друг на друга и молчали какое-то время, стоя под моим зонтиком.
  - Зайдем?  - предложил он и, не дожидаясь ответа, повел в ресторанчик, название которого мы даже не заметили.
     Сидя за столом, он ничего не спрашивал, рассказывал о своей работе, о том, как его друзья собираются в горы, а он остается из-за защиты кандидатской своего ученика – необыкновенно способного юношу, а в моей голове постоянно проносилась фраза:
   - Это не случайная встреча, это не случайная встреча, что же дальше?
   - Как ваш Герман, - наконец прозвучал его вопрос, обращенный ко мне, - наверное, очень изменился, детям это легко удается.
    Я кивнула головой и, уткнувшись в бокал с вином, отпивая маленькими редкими глотками этот крепкий, душистый напиток,  наблюдала за его глазами, руками, улыбкой. Говорить самой не хотелось, где-то в голове, в каком-то  отдаленном уголке звучала тихая музыка. Я пыталась уловить ее мелодию и не могла, сбивали его глаза, которые будто смотрели именно в этот потаенный уголок и тоже прислушивались к этой музыке, но в отличии от меня слышали ее гораздо лучше. Я все время боялась, что он попросит напеть эту мелодию, и пропускала слова, которые он говорил, пытаясь расслышать и запомнить ее.
             Вдруг я услышала его:
       - Вы совершенно правы, я говорю чушь, захлебываюсь в своих словах, тону, и не могу сказать главное, того, что хотел весь этот долгий, мучительный месяц. 
    - Не нужно, я все знаю… - я хотела сказать, что я тоже люблю его, а произнесла совсем другое, - вы хотите спросить о моем здоровье? Все в порядке, ваши рекомендации мне очень помогли.
 Я друг покраснела, потому что лгала. Я не дала ему высказаться и перевела разговор, а значит и все остальное на лукавство. И он молчал, молчал так долго, что мне захотелось встать и уйти.
   - Я ошиблась, ошиблась, он трус, трус, - стучало в виски.
 - Мы оба думали об одном и том же. Я все это время мысленно обращался к вам, разговаривал с вами, думал о вас. Я хочу вас видеть часто. Как это только возможно...  Возможно это? Он смотрел на меня и взглядом требовал ответа.
 - Наша страсть гибельна для нас обоих, она настолько разрушительна для всех, кто нас любит,  я боюсь, и мы сами будет раздавлены ее обломками.
  - Только страсть движет людьми, раздувает паруса кораблей, раздвигает небесное пространство, ведет к вершинам гор, страсть делает людей счастливее.
  - Или несчастными тех, кто их окружает.
  - Вы говорите о вашей семье?
 На его вопрос я не ответила, мне казалось, что огонь его слов обжег меня, как сжигает сухие листья, сухую траву, охватив ее сразу и со всех сторон.
   - Мы все мечтаем, ждем настоящей любви, а когда она приходит, пугаемся, бежим от нее, и потом всю жизнь ходим с поникшей головой, жалея о том, что так и не дошел до вершины к которой так стремился, презирая себя за трусость и живем: «Ни богу – свечка, ни черту – кочерга». А самое главное – приучаем так жить и наших детей, и еще удивляемся их бескрылости.
  - Может быть, мы учим их сдерживать свои эмоции, не ломать судьбы  по мимолетным чувствам?
   - Что ж, давайте отложим наше восхождение, но хватит ли сил на него, останется ли время… Я провожу вас, позвольте.
Мы ехали в такси молча, он только положил на свою ладонь мою и, не сжимая ее, мы оба ощущали всю силу того чувства, которое жило, билось у нас в груди.
Поцеловав мне руку, он ушел в дождь, который не прекращался до самого утра…
    Мы не виделись больше года, но один раз в месяц в редакции на моем столе появлялись желтые розы. Я была уверена, что они от него, пока однажды, придя на работу раньше обычного, не застала Диану с вазой и розами в руках.
 - Так это вы? Зачем?
Смутившись, она сказала, что выполняет просьбу Кондратия Аркадиевича, который просил, чтобы цветы стояли  в вазе именно седьмого октября.
Я вдруг вспыхнула, вспомнив, что рассталась с Сергеем седьмого октября прошлого года.
- Откуда об этом знает шеф? - подумала я и еле дождалась его прихода.
   Войдя с цветами в кабинет, без приглашения села в кресло и положила их ему на стол. Он некоторое время молчал, а потом сказал:
  - Вы, Маргарита Васильевна – роковая женщина, в прошлом году я зашел к Сергею, вы знаете, что мы давние приятели  и все понял. Он был влюблен в вас, и также  отвергнут, как и я много лет назад.
  - Почему был?  - вскрикнула я.
   - Его нет в Петербурге.
Я не выдержав, схватила его за рукав пиджака, словно пыталась именно из него вытряхнуть ответ, который так волновал меня:
    - Что с ним? Он ж-жив? – от неожиданности я начала оседать. 
     - Господи, Диана! Диана! – удерживая меня, кричал в каком-то тумане Кондратий.
Очнулась я уже в скорой помощи. Передо мной были лица Кондратия и людей в странных бирюзовых халатах.
    - Куда меня? У меня что-то с головой, - неуверенно лепетала я несуразицу.
     - Маргарита Васильевна, он жив, жив, простите меня, в такт моей нелепице бормотал Кондратий, сейчас и Станислав будет с вами, я сообщил, простите меня.
Его одернули:
  -Тише, мешаете. Выходите из машины, приехали.
Стас приехал, когда я была уже в палате, куда его не впустили, он смотрел через стекло, пока надо мной колдовали врачи.
  - Странный цвет одежды, - подумал я тогда, а вслух произнесла:
  - Почему исчез белый цвет?
  Первый, кого я увидела, был Сергей, он был в белом халате и улыбался так, что мне показалось, что это – сон. Но для сна его глаза сияли слишком счастливо, а тепло ладоней слишком горячо. Он рассказал, что прилетел из Штатов, как только позвонил Кондратий, напуганный моим состоянием. Там в университете он читает лекции, контракт заканчивается, и он через полгода вновь возвращается в Россию. Когда вошли Стас и Алеша, они встретились как лучшие друзья, что меня удивило.
    - Спасибо Сергею Алексеевичу, он дни и ночи с тобой тут находился, даже нам не разрешал тебя беспокоить, жаль, что завтра улетает, - говорил Алексей, поглаживая мои волосы. Теперь и мы спокойны, да, пап?
Стас молча кивнул. Он выглядел уставшим, похудевшим. Поцеловав меня в лоб и нос,  присел на стул рядом с Алешкой. Тяжесть, которая не давала мне спокойно вздохнуть, уходила прочь, сползала, как толстое тяжелое одеяло, под которым ты случайно очутился во сне.
    - Как Герман, с Танюшей? Он меня, наверное, забыл совсем.
    - Ну, скажешь, ждет.
Когда им предложили выйти, остался только Сергей.
  - Ну, что, будем прощаться? Больше никого не пугайте так, договорились?
  - И вы тоже не присылайте желтых роз.
Улыбнувшись, Сергей сказал:
   - Да это Кондратий, хотя и я имел неосторожность сказать причину своего отъезда. Да, что об этом. Выздоравливайте, - он поцеловал меня в губы, впервые и в последний раз.   
      Почти через месяц  меня выписали. В шубе и без шапки вышла я по первому снегу из клиники, села вместе со Стасом в такси и поехала домой, в котором ждали меня дети и внук.
     - О, да ты просто снежная королева, вся в снежинках, - радостно встретила меня Света, проходи, тебя все уже заждались.
     Из кухни выглядывал, помахивая фартуком, Алешка, из ванной вышла Танюша с Германом на руках, которого она вытирала махровым голубым полотенцем, а Юра расставлял посуду на белой скатерти стола. Все были в сборе, продолжалась жизнь, которую можно было бы расписать почти по минутам вперед на ближайшие двадцать лет. Но я ошиблась, уже за столом я узнала, что Таня и Алексей уезжают в Канаду работать на два года, что Стасу предложили новую должность, и он согласился, тем более что оклад был почти вдвое больше прежнего, а мне предстоит путешествие во Францию, которое мне подарил супруг к тридцатилетию совместной жизни. О котором, я к своему стыду, совсем забыла.
     - Только ты не думай, что поедешь одна, - заметил сын, - мы с тобой тетю Свету отправляем совместными усилиями.
  Весь вечер нас с мужем поздравляли самые близкие люди,  мы целовались, смеялись, как самая благополучная семья, а меня не покидало ощущение, что этот спектакль скоро кончится, и все начнут говорить о моих отношениях с Сергеем.  Мне казалось странным, что никто не вспоминал ни в больнице, ни здесь о том, как я попала в реанимацию, как и зачем  прилетел  Сережа. И только когда гости разошлись, а Германа уложили спать, Стас усадил меня в кресло и сказал, что хочет поговорить со мной, если я не очень устала.
  - Алешка с Татьяной купили квартиру, но уедут через полтора месяца, а может и раньше, я хотел на время их командировки поселится там, а ты спокойно поживешь здесь и решишь, как нам всем дальше быть.
  Он был спокоен, как будто говорил не о нас, а о чем-то чужом, постороннем. Холодок пробежал по коже, стало зябко и неуютно.
   - Сергей сам  признался  мне, что любит тебя, что он уехал, чтобы не мешать нашему счастью, а я думаю, что ты несчастлива со мной, что ты…
Я не позволила ему сказать то, чего  никогда вслух не говорила сама.
   - Конечно, ты можешь жить, где хочешь, тем более, что ты сам давно не любишь меня, привычка - не лучшее, что заставляет жить с нелюбимым человеком.
Стас взметнул на меня свой взор, и я поняла, что лгу, опять лгу, что я прячусь за выдуманные слова, что трушу взглянуть правде в глаза, что для меня самой стало невозможным переиначить жизнь, начать все сначала.
   - Возможно, что я как-то отупел на работе, увяз в ней, разучился радовать и удивлять тебя, но  моя любовь к тебе ясна и спокойна, может быть тебе  с твоим характером этого мало, я хочу сделать для тебя все, что в моих силах, если, конечно, ты дашь мне шанс.
   - Давай отложим разговор на месяц, прости, я устала,  прости за все, если можешь.
Слезы заливали мне лицо, слезы стыда и бессилия, может быть вины перед всеми, кого я незаслуженно обидела.
     Всю ночь я умоляла всевышнего, чтобы он никогда не посылал мне чувства, которое приносит столько боли.
  - Время собирать камни, время разбрасывать, всему свое время, мое – прошло, - думала я.
А утром, сначала показалось, что все началось как обычно, только Стас не пошел на работу, а, взяв отгул, предложил поехать в Гатчину вместе с Германом и его санками. Целый день мы сами катались на коньках, возили счастливого малыша, радовались, когда он самостоятельно завозил саночки на горку и съезжал с нее в неописуемом восторге. Перекусив в кафе, мы еще побродили по парку и, лишь стало смеркаться, вернулись к себе домой, где меня ждал новый сюрприз – билеты на следующий день в театр Эрмитажа, на балет.
   - Это дядя Юра принес вам,  - сказал, что в восемнадцать ноль, ноль будут ждать вас на Дворцовой площади, - улыбаясь, сказала Таня, беря малыша у Стаса.
   - Я же просил в театр Комиссаржевской, ну, что ж, придется идти на балет, - и заглянув на кухню, спросил:
  - А ужинать будем? Или вы уже?
  - Мы - уже, уложим спать Германа, уйдем с друзьями на выставку, вы же больше никуда сегодня не уйдете?
   - У вас, что, тоже новая жизнь?
   - А чем мы хуже вас? Да и вам пора  внуку больше времени уделять, а то устранились…
   Стас готовил ужин особенно тщательно, так как не велел входить на кухню до особого приглашения.   Когда помогавшая ему Татьяна вышла, то по ее глазам я поняла, что это необычный ужин и что нужно снять махровый халат, в котором я вышла из ванной.
Подталкивая меня к шкафу, она достала мое синее платье и велела надеть, не возражая:
- Там свечи синие, фужеры – синие с сахарной окантовкой, так что платье будет в самый раз, пусть тоже удивится.
  Когда Стас наконец-то позвал меня, Алексей с женой стояли у двери и наблюдали за тем, как он с салфеткой на рукаве черной рубашке с белой бабочкой  жестом приглашал к столу меня. Удивленные мы оба смотрели с благодарностью то друг на друга, то на Татьяну, которая все это и придумала.
 - Ничего не скажешь, красиво, - поцеловав супругу, сказал Алеша и  вывел ее из квартиры.
  - Действительно, очень красиво, - сказал Стас, - ты настоящая красавица, присядь, я буду ухаживать за тобой.
Впервые мы ужинали у себя дома в такой одежде за столом, накрытым белой скатертью с синей салфеткой, лежащей в центре. В белой вазе стояли синие орхидеи, на белых тарелках – синие салфетки, сложенные причудливым треугольником, горели свечи, в фужерах сверкало вино. Стас стоял за спинкой стула, накладывал на тарелку курицу с ананасами и апельсинами, с какими-то морковными карамелями и зелеными полосками странной фасоли.
 - Уж не снится ли мне это? – оборачиваясь к нему, спросила я, - и как часто будет все это?
  - Каждый выходной, - склонив голову в поклоне, чопорно произнес он.
  - А чего же вы ждете от меня, сударь? Мои сбережения невелики, а, если учесть, что на носу – пенсия, то и вовсе экономить придется, так что мне будет не до таких роскошных пиршеств.
  - Благоразумная супруга! - говорил Пифагор, - если желаешь, чтоб муж твой свободное время проводил подле тебя, то потщись, чтоб он ни в каком ином месте не находил столько приятности, удовольствия, скромности и нежности.
  - Если он будет проводить время со мной, кто же будет зарабатывать для меня? Знаешь, сядь ко мне поближе, - я потянула его за руку и усадила на стул.
  - Я ничего не хочу менять в своей жизни, меня все устраивает, но в мире очень много людей, которые всегда будут интересовать меня, не только как женщину, но и как человека, понимаешь, и чем уже их круг, тем сильнее хочется на волю, и чем шире он, тем более хочется уединения, понимаешь?
   Стас приподнял меня со стула и стал целовать так нежно, что у меня все поплыло перед глазами толи от выпитого вина, толи от чувств, которые передались от него мне. Молния на спине поползла вниз, платье упало к ногам, а руки мои обхватили шею мужа, как будто я могла упасть в глубокую пропасть…
    Мне вдруг стало страшно оттого, что скоро уезжает сын с семьей, что Стас может уйти в их квартиру, что я останусь совсем одна, и даже Света с Юрой будут ходить в гости к моему мужу, а не ко мне. Всего этого мне не хотелось, и я обняла Стаса так крепко, что он застонал:
   - Никогда в жизни ты не обнимала меня так сильно, ты и в самом деле чувствуешь себя хорошо?
   - Слишком хорошо, пугает только отъезд детей и твой уход в их квартиру.
   - А я не спешу сдаваться, особенно, когда твоя подруга назвала меня нехорошим словом и обещала забыть меня навсегда, если мы с тобой расстанемся.
  Когда я рассмеялась, а он удивленно посмотрел на меня, я призналась:
- А я боялась, что они все меня забудут, когда ты уйдешь.
- Тебя все любят, ты – сильная личность, поэтому магнитом притягиваешь к себе людей,  Сергей Алексеевич сказал, что ты удивительная, и чтобы я тебя берег. Да он и сам – классный мужик…
- И ты – классный, особенно с этой бабочкой, только прошу тебя, сними ее поскорее…
    Молодежь улетела в конце января, и новый год мы успели отметить все вместе. Около десяти в дверь позвонили, мы высыпали в прихожую и замерли от неожиданности: рядом с шикарным  дедом морозом стояла потрясающая снегурочка в голубом с блесками костюме и белых сапожках, в руках у них был мешок и маленькая пушистая елочка. Даже мы – взрослые и то не сразу поняли, что это наши друзья, когда же Юра снял бороду и шапку, вспотев в квартире от жары, Герман пришел в неописуемый восторг:
  -  Деда Юла, Юла! – обнимая и целуя его, кричал мальчик.
  - Ну, вот разрушил сказку, а потом, говоря, что слишком много циников стало, - огорчилась Светлана и, попрощавшись с Германом, ушла переодеваться ко мне в комнату.
      Когда же она вернулась в нарядном платье и поздоровалась с ним, малыш рассказывал ей о снегурочке и показывал новую машину и елку с игрушками, которую они нарядили с Татьяной. Глаза внука сияли такой радостью, что даже Юра признался, что сожалеет о том, что не выдержал пыток.
   - Мы все до самой старости ждем чуда, и сами его разрушаем, - обнимая меня,
сказала она, - ну, что, пора к столу, а то я так проголодалась, мы ведь с Юриком в такую пробку попали, что хотели уже машину бросить.   
    Не успели мы сесть, как в дверь позвонили снова, на этот раз это были друзья сына, замечательная молодая пара, с которыми он работал.
За столом было шумно, весело, радостно. Мы и представить себе не могли, что в половине двенадцатого прозвучит еще один звонок, и нам принесут огромный пакет с подарками от Сергея. Это было особенно трогательно, потому что подарки были для всех, в том числе и для Ковалевских, которые были безмерно рады изумительному садовому инструменту. Герман получив шикарную коробку, на которой была нарисована железная дорога, вскоре пошел спать, а мы выпили за хорошего человека, за его здоровье, пожелав ему счастья.
    Позже, когда молодежь ушла прогуляться, а мы с подругой принялись за обновление посуды и закусок, она сказала:
  - Ты, конечно, молодец, а я бы не устояла, мне жаль, что такой хороший человек достанется не нам, - она засмеялась так весело, что я не поняла, шутит она или говорит правду.
     Да и важно ли это? Мой отец когда-то говорил, что нужно быть твердым, а значит мужественным человеком, только решимость делает человека достойным уважения, нельзя дать слабостям ослеплять себя. Ослепленный человек часто падает в пропасть. Стараясь следовать его словам, мне порой казалось, что это – уход от жизни, от любви, которую дарует мне сам бог, Но проходило время, и я понимала, что он прав. Чем старше я становилась, тем чаще вспоминала отца, который всегда работал для благополучия близких ему людей, и просил платить ему тем же, потому что счастье прочно только тогда, когда, нуждаясь в помощи, мы сами готовы помогать, желая любви, сами должны испытывать это чувство. Краденое всегда не впрок.
     Я вдруг вспомнила соседей по дому старших Ковалевских: в нем жила скромная пожилая женщина, которая воспитывала сына одна, муж ее умер, когда сыну исполнился год. Может быть ослепленная любовью к нему, она делала все, чтобы он ни в чем не нуждался. Замуж не пошла, хотя ей не раз делали предложения, сын рос смышленым послушным парнишкой, а вот когда  вернулся из армии, его словно подменили. Из поселка уехал в город, работал в каком-то охранном агентстве, а потом сам как-то раскрутился и приехал к матери на такой машине, от которой у нее сначала дух захватило. Когда же в доме стали появляться чужие ей люди, она не выдержала и выгнала сына. Не приезжал года два, а потом стал приезжать к матери без дружков, коробками привозил продукты. Филипповна сначала возмущалась, а потом стала говорить:
   - Мне твоего не надо, складируй свои коробки, я к ним не притронусь, когда-нибудь пригодятся, в тюрьму возить стану, когда посадят тебя, а кушать  у меня будешь то, что я приготовлю. Я - картошку и ты, а иначе не приезжай, грозила она, и сын принял ее протест, даже копал на огороде эту самую картошку. Обливаясь потом, ворчал:
     - Эх, маманя, перевезу тебя в Питер, будешь  жить как человек, наряжу тебя, ты ведь не старая еще, а домишко этот я перестрою скоро, стыдно братве в глаза смотреть.
    - Ты девок своих наряжай, а домишко этот твой папаня строил своими руками на кровно заработанные деньги, и мне соседям, а не тебе стыдно в глаза смотреть, родители труженики, а сын не поймешь кто.
    - Тише, тише мам, - успокаивал сын, разгоряченную мать, чего воду мутишь.
  Многое  трудно принималось и понималось в нашей теперешней жизни, люди привыкали жить по каким-то особенным правилам, о которых говорил Сергей Доренко  в день гибели Влада Листьева. Кажется, никто их так и не озвучил, а несколькими смертями дали понять – не возникай, и не возникаем, приспосабливаемся…
  Чай пили вместе с молодежью, которая вернулась разрумянившаяся от морозного воздуха. Глядя на их сияющие глаза, я думала о том, как много им предстоит сделать, чтобы удержать это сияние, как много выдержать, чтобы не сломаться, не скиснуть, опустив руки. Таких уже  немало в нашей стране…
     Другие люди, чужие времена, особенно для тех людей, кто пережил блокаду и войну, для тех, кто отстроил эту страну после войны.  Они уходят, а творения их рук остались  в домах и дворцах, построенных ими, в посаженных деревьях, в книгах, да мало ли дел свершено ими. Кто-то, не спрашивая наследников тех, кто воевал, защищал, все приватизировал, словно именно им все это и принадлежало. И плевать им на мысли и чувства оставшихся еще в живых свидетелей великих битв и строек.
  - Что это ты так помрачнела, - спросила Света, - жаль расставаться с внуком?
  - Со снохой, балует меня обедами, ужинами, всю работу по дому тянет, да и глазу приятно на нее смотреть.
  - Ко мне на ужин будешь приезжать, ухожу на пенсию, все, наработалась, надоело приспосабливаться, в глаза начальству заглядывать, не обращать внимания на взятки и тупость.
   - О, да и ты о том же…
  - Что, тоже накипело?
  - Есть немного. Что душа просит – нельзя, а писать, то, что им нужно - совесть не велит.… Кстати, Вика моя уехала в Чечню, тоже правды хочет, нужно было мне поехать,  да Кондратий сказал, что для карьерного роста мне это уже не поможет, а для инфаркта – самый раз. Поняла?
  - Слушай, столько лет мужик тебя любит, не женился, у тебя что сердца нет, -шутила она.
  - Глаза есть, хотя внешность, конечно, не главное, к ней даже самой ужасной привыкаешь быстро, а вот к человеческой подлости, глупости, никогда не привыкнешь.
    - Он далеко не глуп, я помню его замечательные работы…
    - Да, брось ты, есть в нем что-то такое, скользкое что ли, не поймешь за кого он, понимаешь, как в том анекдоте - …а снег, сестрица, черно-белый.
    - Может, так и нужно в жизни, кто знает каковы на работе наши мужья? Чтобы удержаться на плаву, цепляешься за все, что угодно.
    - Неприятное предположение, но фальшь, когда становится сутью, будет видна и дома. Что, если ты это ощутишь ее? Станешь изменять его или будешь приспосабливаться к новому образу жизни?
   - Вряд ли Юрка станет изменять своим принципам, а значит, и мне не нужно будет изменяться, мы с этим и умрем, наверное.
   - Я тоже не хочу изменять себе, отдала Кондратию последние статьи и предупредила, чтоб не волновался за последствия, так как ухожу с работы, кажется, уйду шумно, как хотела, хуже, когда по-тихому…
  - Да, это не в воем характере, хотя могла бы еще поработать.
     - Вот и поработаю в вашем доме, не возражаешь, если к весне переберусь туда?
    - А не скучно будет? Здесь тоже вы одни со Стасом остаетесь, разве он помешает? Или шум за окном мешает сосредоточиться?
    - Телефонные звонки…
    Проводив ребят, Стас  прямо с аэропорта отвез меня на машине в дом Ковалевских, а, переночевав, ранним утром уехал в Питер, сказав на прощание:      
    - Будет невмоготу, брось все и возвращайся или позвони, я за тобой приеду.
      Махнув на повороте рукой, он исчез в каком-то густом молочно-сером тумане. Я осталась одна. Привыкнув рано вставать и спешить на работу, я вдруг поняла, что нужно привыкать к новой жизни, вернее к  новому месту, к иным условиям. Набросав режим дня, где работе отводилась львиная доля времени, я отправилась в магазин, чтобы приобрести все самое необходимое для себя, так как в связи с отъездом детей, что-то делать для себя не хотелось, а беспокоить мужа такой мелочью тем более.
   Март был холодным и грязным, сырой всепроникающий воздух заползал под куртку и выстуживал тепло, оставленное в моем теле Стасом. Не успела я отойти от двора, как меня окликнула Филипповна. Немного потоптавшись, я решилась зайти к ней.
   - В магазин? – спросила она, - не ходите, откроется через два часа, что-то там стряслось, я только оттуда пришла. Чайку со мной попейте, а потом и сходим вдвоем, говорят, сыр хороший привезли и конфеты недорогие.
   Вытерев ноги о половик, я вошла в дом с такой неохотой, что где-то в области желудка у меня заныло. Но, переступив порог прихожей, я остановилась в изумлении: железные кровати были накрыты вышитыми гладью покрывалами, такими же были и подушки и накидки на диване и стульях. На вышитой скатерти стоял хохломской самовар, всюду царила госпожа-чистота.
  - Сто лет уже не встречала такого, не трудно все это отстирывать?
  - А пачкать кому? Я ведь такого добра и сыну наготовила, рубашки повышила. Ночные сорочки и ему и его жене с детишками, а он негодник жениться не хочет, говорит, что нет такой телки, которая бы к душе пришлась, будто душа у него есть, у паразита этакого.
   Но сколько бы не ругала она своего единственного сына, в голосе улавливались ноты несокрушимой материнской любви. Может быть, именно поэтому еще сын слушался, уступал тем правилам, которые установила она здесь, в своем доме.
    Отказавшись от чая, я попросила показать и другие комнаты, на что Филипповна охотно согласилась, а когда наша экскурсия подошла к концу, спохватившись, предложила мне  вышитые ее руками вещи:
Возьмите, что понравилось, а то ведь так и пропадут, когда помру, не побрезгуйте. Я выбрала ночную сорочку для себя и для Тани, но, увидев расстроенное лицо хозяйки, попросила еще одну для подруги и скатерть с мережкой:
   - Не много отобрала? Только заплатить мне вам сейчас нечем. Можно позже?
  Я и предположить не могла, что так обижу ее. Филипповна села на стул и, разведя натруженными  руками, всплеснула:
   -  Что ж вы городские все деньгами мерите? Я ведь в подарок, от сердца, не ворованное, не купленное…
 Пристыженная стояла я около нее, гладя по голове:
  - Простите, ради бога,  чужие люди мне сто лет уже подарков не делали, вот я и сглупила, простите.
  - Прощу, глянув мне в глаза, -с казала пожилая женщина, только тогда и детскую рубашонку возьми, внук ведь есть, видела я его осенью, шустрый мальчик, на деда похож.
  Странно, мне всегда казалось, что он очень похож на Таню, и только теперь представив лица их троих, поняла, что Филипповна права: они похожи, как раньше я этого не замечала. Считая невестку красавицей, я не видела, что Стас был так же красив, такие же глаза, лоб, ярко очерченные брови, высок и строен. «Лицом к лицу»…
 Выходя из магазина с полными авоськами и пакетами, мы весело переговаривались с Филипповной о ценах, о товарах, о продавцах и о том, кто все это сотворил, когда вослед нам услышали громкие слова:
  - Бандитские рожи, мало им, хапают, хотя в подвалах всего полно, сынок не успевает подвозить…
Филипповна замерла в какой-то момент, а я, стараясь не обращать внимания на сказанное, потянула ее за рукав:
  - Сами знаете, на всякий роток не накинешь платок, мы-то с вами знаем, что все это не так.
  - Я уж привыкла, перед вами стыдно. В кои веки с человеком заговорила.
Я рассмеялась, поняв, чему смеюсь, улыбнулась и она:
  - Вот старая, сморозила… Людей конечно много хороших, только не больно разглядишь их нынче.
    Филипповна не надоедала мне своими визитами, о ее присутствии говорили банки с вареньем у крыльца или парное молоко, укрытое в старый платок.
Мне очень хотелось отблагодарить эту простую женщину, но  пока я думала, приехала Светлана и получив в подарок ночную рубашку, предложила отправиться всем троим в баню к Филипповне, а потом поужинать  чем бог пошлет. Предупредив соседку, мы испекли пирогов, захватили вина и ровно в четыре явились к ней. Раздевались все вместе в предбаннике, она отворачивалась, стыдясь своего, а может нашего нижнего белья, но когда, намывшись и настучав веником по телам друг друга мы вновь пошли одеваться, хозяйка вскрикнула:
  - Воры, воры здесь были! Да отродясь такого не бывало, ни белья, ни платьишка…
 Я испуганно прикрыла свое порозовевшее тело и недоуменно смотрела то на нее, то на свою подругу, которая, не выдержав, расхохоталась.
   - Сожгла я его, слышите, Галина Филипповна, сожгла, как только вы с Марго в баньку вошли.
 Та смотрела на Свету и ничего не понимала:
  - А как же я, как пойду до дома? Зачем же вы это…
  - Вы нам подарки, а мы вам – одевайте, будем смотреть идет или нет? – вручая пакет с вещами, сказала Света и стала вытирать плечи соседки своим полотенцем, так как та своим прикрывала стыдливые места.
     - А ты знаешь, Марго, сколько лет твоей Филипповне? Почти столько, сколько и тебе, она на два года старше нас, а во что превратила себя? Будем исправлять положение, если конечно она нас голышом на улицу не выкинет за содеянное.
  Веселая, ловкая, крепкая женщина вдруг зарделась, рассматривая новые вещи:
 - Красота какая, да что же мне люди в поселке скажут?
 - Все равно говорят. Так уж лучше такой красавицей ходить и еще больше удивлять их, чем в старушечье рядиться, - поворачивая женщину к маленькому зеркалу на стене говорила Ковалевская.
 Галину Филипповну было не узнать. Черное белье с гипюровыми вставками делали ее удивительно соблазнительной, но, мельком глянув на себя, она набросила строгое трикотажное платье, купленное Светланой и надолго задержалась у зеркала.
  -  Да как же я расплачусь с вами, милые дамы?
  - Что ж вы деревенские все деньгами мерите? – лукаво спросила я, обнимая женщину, - что ж вы красоту свою от городских то прячете?
  -  Как будто Новый год, - не унималась она, выпив вина.
 - Восьмое марта завтра, девочки, проснитесь от спячки. Вот и тебе подарок, подруженька, - протянула она мне пакет с новыми джинсами, - я думаю тебе их надолго здесь хватит, или тебе юбочку надо было купить? Что это ты так сморщилась?
  - Стыдно, что я без подарков, совсем забыла…
  - Да ты сама по себе – подарок, правда. Галина Филипповна?
  - Правда. Маргарита Васильевна – удивительно добрый человек, у нее такие глаза, в них столько света, столько лучистого света…, только давайте  без отчества моего, а то, как-то неловко…
 - Вот за это и выпьем, - подняла рюмку Света – без отчеств, тем более что все мы – пенсионерки, хотя может без имен, а  оставим лишь отчества?
  - Что мы, старухи что ли, - возразила я. Света, Рита и Галя как-то лучше звучит, правда?
  - Лучше, конечно лучше, - держа букет с розами, сказал вошедший сын Галины. А мама моя где? В погребе, спрашивал он, видя наши недоуменные лица.
  - Дожил, браток, мать не признал, - возмутилась женщина.
  - Маманя, да кто тот человек, который так преобразил вас? – расстегивая замшевое полупальто, бормотал сынок, и тут же окликнув водителя, что-то шепнул ему.
  Красиво заколотые волосы особо потрясли сына:
  - Я тебя сто лет такой не видел, мам.
  - Ни сто лет, а как с армии вернулся и с бандитами связался.
  - Я, мать, не бандит, это ты зря, при дамах, а вот тебе не стыдно их угощать чем попало?
   - А у вас что-то лучше есть? – ехидно поинтересовалась Света, - несите, сегодня ваш день, вернее наш, но вы можете воспользоваться нашей женской слабостью.
   - Скоро все будет, распорядился, - обходя мать и разглядывая ее со всех сторон, говорил огромный верзила под два метра с густыми серебристыми волосами, - ну, теперь в город поедешь? В отдельную квартиру?
   - Она подумает, а пока оставьте маму в покое,  лучше поухаживайте за нами и налейте в честь праздника. 
  Уходили мы с огромными букетами от Галины и ее сына, поблагодарив за баню и за цветы.
  - С виду - нормальный парень, а говорят капиталец на крови сделал, - строго сказала Света, - покорежило молодежь нашу, без войны изуродовали…
  - И кто это все  сделал с нами беспомощными, - вдруг взорвалась я, открывая дверь дома.
   - Мужики, они во всем виноваты! Займут посты и трясутся, как бы не слететь с них, разучились драться, сплошные трусы.
  - А этот, сынок? Он тоже – трус?
  - Он? Он просто хотел жить как те сынки, отцы которых – негодяи.
  - А тебе не кажется, что мы слишком много выпили?
  - Не кажется, - я бы выпила еще, чтобы не думать об этих мерзавцах.
  - Что же нам мешает?
  - Тошнить будет! Фыркнула Света, снимая пальто. Лучше чай, а? - спросила она и улеглась на диван прямо в костюме.
Осторожно раздев, я накрыла ее теплым пледом и уселась за компьютер, спать не хотелось. Почему-то вспомнились глаза Романа – сына Галины, виновато тоскливые, хоть и хорохорился перед нами, грозя купить весь поселок, вместе с жителями, пока мать не взглянула на него так, что он сник, присев наконец-то к столу, на котором  появились самые изысканные деликатесы. Вот что значит все схвачено…
  Утром, когда приехали Стас и Юра, Света еще спала. Войдя в комнату, где на столе благоухали два дорогущих букета, мужчины очень удивились:
  - Откуда такая роскошь? Кто до нас уже побывал здесь?
  - Настоящий мужчина, молодой к тому же, - потягиваясь  бормотала Света, - а вы что нам приготовили?
  - Нашу неуемную страсть, которую вы ощутите на своих попках, по которым вас будут хлестать березовыми веничками, - шутливо говорил Юра, целуя жену.
- Фи, как это банально, - в бане мы были вчера, капризно морщась, кривлялась жена Юры.
 Не успела она договорить, как в дверь позвонили.
  - А вот и о-он, - загадочно протянула Света и взглянула на меня, - ты готова ко встрече?
   На пороге стояли два молодых человека:
- Нам сказали, что у вас камин не исправлен, позвольте посмотреть?
Переглянувшись, мы пропустили их и через час с небольшим проводили с благодарностью.
   - А плату вы не берете за услуги? – вслед уходящим спросил Юра.
  - Это дамам к восьмому марта, - улыбаясь, ответили бравые молодцы.
   Света, помахивая платком, издеваясь над ничего не понимающими мужчинами, добавила:
- Вот они – джентльмены удачи, которые приходят в нужное время на помощь прекрасным дамам.
 - Что здесь происходило вчера? – нервничал Ковалевский. – Кто эти люди?
 - Бандиты, должно быть, - равнодушно бросила Света, - искали клад в нашем камине, а может наоборот, спрятали, сделали тайник в нем. Может, разберем, посмотрим?
    Юра посмотрел на меня, призывая на помощь.
  - Правда, бандиты, - подтвердила я, - мы вчера с ними праздник отмечали.
  - В  бане? – взбеленился тот.
  - Сначала в бане, а потом за столом у них в доме, я бы продолжила это пиршество, а то голова раскалывается, а тут еще ты со своими допросами, нет, чтобы шампанским угостить, отрезвить мою головушку.
Когда в дверь постучали вновь, Юра выбежал первым.
Пятясь, он пропустил незнакомую женщину с коробками в руках.
  - Девочки, это Рома для вас, в благодарность за мое воскрешение.
Поставив упаковки к ногам хозяина, она скрылась за дверью.
Услышав рык мужчин, мы свалились от хохота на диван.
  - Вот так вам  и надо. Не узнали? Это же Филипповна, - смеясь, кричала Света.  - Давайте посмотрим, что нам принесли.
- И вы все это возьмете, - наблюдая за тем, как жена раскрывала упаковки с кофточками и костюмами, - спрашивал Юра.
  - А как же, мы своим трудом это оплатили.
  - Каким трудом?
  - Многолетним, за который нам не доплачивало государство, а вот теперь пришла компенсация и мы ее заслуженно примем, правда, Ритуль? На-ка, примерь, по-моему, это тебе, твой рост, приличная вещь.
Нахваливая, сделанные Романом, подарки, Света поглядывала на нас со Стасом, добавила:
  - И это не все подарки на сегодняшний день,  будут еще, приготовьтесь.
На этот раз удивленно взглянула и я. Что–то резануло меня по сердцу, какой-то страх стал окутывать мое сознание.
  - С этими бы справиться. И уже обращаясь за помощью к мужчинам, добавила:
 - Дайте ей, пожалуйста, что-нибудь успокаивающее, а то на нашу голову сегодня метеорит свалится.
 - Никакого метеорита, хотя для кого-то он покажется инопланетянином, так что давайте готовиться к его прибытию. Юра, за тобой шашлык, за Стасом отбивные и рыбка во фритюре, я примусь за салаты, Ну, а Ритуля пусть приведет себя в порядок, гость по ее душу.
С этими словами, она принялась за посуду и овощи. В доме воцарилась тишина, если не считать шипенье масла, стука ножей и запахов, блуждающих по всему дому.
Когда к дому подъехала машина и из нее вышли два человека, Она крикнула:
  - Быстро, надень новый костюм, он из Англии. Юра, встреть гостей, - второй переводчик, живет здесь, журналист. Голос был резок и строг, будто приехала сама королева Англии.
Надев костюм, подаренный сыном Галины, я  вдруг стала быстро снимать его.
 - С ума сошла, ты просто потрясная в нем.
- Вот именно, а я загородом, на отдыхе, а вырядилась, как будто на прием к президенту собралась в кремлевский дворец.
      Выйдя к гостям я очень обрадовалась, что это сделала, ибо они оба были одеты  просто и оба говорили по-русски очень прилично в отличии от меня.
     Поговорив о моих последних очерках и статьях, они объяснили, что давно следят за моими работами и предложили написать книгу «Англия глазами русской журналистки», чему я очень удивилась, ведь я была там всего два раза и очень недолго. На что мне сказали, что приглашают пожить там год, плюс преподавательская  работа в университете.
    - Заманчиво, - протянула Светлана, когда гости сели в машину после сытного обеда - поедешь?
    - У меня другие планы, да и взгляды мои устарели, хвалить не хочется, а ругать стыдно, у самих черти что творится. Если согласятся принять Громову, буду рада, завтра перезвоню шефу.
    - Ты – совсем дурочка или только прикидываешься?  Это же миллионный тираж и здесь и там, это деньги, в конце концов, это спокойная старость,   - недоумевала Света, я ведь специально тебе ничего вчера не сказала, думала, что застигнутая  врасплох, не посмеешь отказаться.
  - Ты что это так разошлась, - оборвал ее муж, - уж не вчерашняя ли ваша выпивка так подействовала на тебя? Так поезжай к детям, погляди, как люди живут заграницей, поживи с годик, глядишь, сама напишешь что-нибудь.
   - Глупости говоришь, у нее – талант, а что я, потом у нее – гарантии, а у меня что?
   - А у тебя четкое видение перспектив, - закутывая жену в шарф, успокаивал Юра.
Молчал только Стас. Он вошел в дом, разделся и сев к столу, сказал:
- Хватит об этом, Рита права, пусть молодежь думает, как жить и с кем дружить, давайте выпьем за наших мудрых и красивых дам, за любимых женщин. И пусть они простят нас мужчин за все.
Света, взглянув на меня, добавила:
  - Поняла? Осознает то, о чем мы вчера ночью говорили.
  - А я думала ты все забыла, чокнувшись с ней, улыбнулась я.
  - Я никогда ничего не забываю. И вообще, я решила заняться бизнесом, обращусь к Роме, и начнем здесь в Старославянском поселке бурную деятельность, можно ряд магазинов открыть, базу отдыха построить…
 - Размечталась, все уже схвачено, Вчера вошли в магазин, а там свой рэкет или крыша, не поймешь, требовали денег. Заведующая возмущается, говорит, что платит нужную сумму регулярно и не станет платить больше, а несколько братков так насели, не стыдясь покупателей, что хозяйка в кабинет убежала, в слезы, и те туда же. Вот и займись, бизнесом, вот и поработай на себя. Часть бандитам, часть государству, оттого, наверное, и тринадцать процентов все платят, суммарно получается прилично.
   - Слушай, тогда тем более ты должна согласиться на предложение англичан.
  - Хватит политики, хватит бизнеса, мясо остыло, - не выдержал Стас, - на работе надоело в этом беспределе, дайте хоть здесь вздохнуть, человеком себя почувствовать.
    - Да, Макашов прав был, когда говорил, что у нас капитализм будет со звериным оскалом, - вспомнил Юра, не зря наши детки сбежали заграницу, так и сказали тогда:
    - Нравится, оставайтесь, барахтайтесь в этом дерьме, а мы жить хотим.
    - В России всегда все через край. Пить до потери сознания, есть до икоты, работать до последнего пота, драться до последней капли крови. Вот у нас на работе… - не договорил Стас.
  - Ты же сам сказал, что хватит об этом, давайте выпьем.
 
                часть 3
                Дела не терпят

 - Вот так всегда, поговорили на кухне, повозмущались и опять затихли, терпения у нас не занимать, вот и снимают шкуру с нас слой за слоем, и все одни и те же на верху, «все те же лица на экране».
    - А вы знаете, Некрасов говорил, что никто так не чувствует народного горя, мук его, скорби и унижений, как поэт, и именно он переживает особенное отчаянье, когда видит невозможность противодействовать злу.
  - О, Ритуля, где они сейчас – настоящие поэты, кто их печатает, кто их слышит и знает? Умирают себе в втихомолку, а жируют другие, те, кто пресмыкается перед властью из поколения в поколение.
 -  Хватит, - не выдержала Света, - где торт, привезенный вами, сладкого захотелось моему мозгу от ваших разговоров.
Заговорили о детях и внуках, о весне, которая началась с дождей, о лесе, вспоминая неповторимые осенние краски.
   - Да, природа-матушка старается для нас скрасить убогое существование, а мы ее отходами с предприятий, мусорными свалками, нет, чтобы заводы строить по переработке его, работу людям дать, все у нас…
  - Ну, вот опять, успокойся, Юра, - вздохнула Света, - пора спать, братцы-кролики, а то мы по второму разу пластинку запустили.
 Утром все проснулись поздно, солнце, будто по заказу, ярко било в окна своими лучами. Выйдя на крыльцо, я обнаружила бидон с молоком.
    - Как рано встает Галина, - подумала я, - труженица, и во дворе у нее полный порядок и в доме, да и мысли чисты, словно отбеленные скатерти от которых глаза слепит, как от солнца, что так сияет этим утром. Машины Романа видно не было, значит уехал, дела не терпят отлагательств.