Вадим Делоне - благородство, достоинство, честь

               
                Смертной болью томлюсь и грущу,
                Вижу свет на бесплотном Фаворе,
                Но не смею простить, не прощу
                Моей Родины грешное горе.
                Да, одно лишь сокровище есть
                У поэта и у человека
                Белой шпагой скрестить свою честь
                С чёрным дулом бесчестного века.

                Даниил Андреев «Крест поэта. Гумилев»

 

22 декабря 1947 –  13 июня 1983
 

Помните это имя.  22 декабря 2012 года ему исполняется  65 лет.

Много лет назад, когда новости о происходящем в нашей стране мы пытались узнать сквозь треск, вой и шум радиоглушилок, до нас дошло сообщение о них – вышедших на площадь под простым лозунгом «за нашу и вашу свободу». Чем рисковали они?  - всем:  жизнью, здоровьем, благополучием своим и своих семей.

Это предвосхищая их подвиг написал Александр Галич 22 августа 1968 года

                ...И всё так же, не проще,
                Век наш пробует нас:
                Можешь выйти на площадь?
                Смеешь выйти на площадь?
                Можешь выйти на площадь,
                Смеешь выйти на площадь
                В тот назначенный час?!

25 августа 1968 года они посмели и смогли: Константин Бабицкий, Татьяна Баева, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов, Виктор Файнберг.

Ровно в 12 часов они сели у  Лобного места  и развернули плакаты с лозунгами «Мы теряем лучших друзей», «At’ ;ije svobodn; a nez;visl; ;eskoslovensko!», «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!» , «Свободу Дубчеку!».

Пражская газете «Liter;rn; listy» писала: «Семь человек на Красной площади — это, по крайней мере, семь причин, по которым мы уже никогда не сможем ненавидеть русских».

В течение нескольких минут демонстранты были арестованы находящимися на  Красной  площади переодетыми в штатское  сотрудниками милиции и КГБ, избиты и доставлены в отделение милиции.
     Файнберг был признан невменяемым и направлен в Ленинградскую спецпсихбольницу, где находился 4 года — с января 1969 по февраль  1973 года.
     Наталья Горбаневская была признана невменяемой и помещена на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа.
     Дремлюга приговорен к  тюремному  заключению, Бабицкий, Богораз и Литвинов — к различным срокам ссылки.

Вадим Делоне  был осуждён по статьям 190-1 и 190-3 Уголовного Кодекса РСФСР и по совокупности с учётом предыдущего неотбытого наказания (1 сентября 1967 года вместе с Буковским и Кушевым осуждён на 1 год (условно) как участник демонстрации на Пушкинской площади в защиту Галанскова, Добровольского и Лашковой)  на 2 года и 10 месяцев лагерей.  Срок отбывал в уголовном лагере в  Тюменской области. Освобождён в конце июня 1971 года по отбытии срока. Опыт лагеря и лесоповала Вадим описал в повести «Портреты в колючей раме»..

В ноябре 1975 года Вадим вместе с женой Ириной Белогородской  эмигрировал из СССР, они  жили  в Париже.

Творческую судьбу Вадима можно отчасти объяснить слова Романа Гуля:

    «Увы, за свою литературную жизнь на Западе я знаю и не такие случаи, я знаю даже случаи, когда издавали книги только для того, чтобы их похоронить, а не распространять. Тут на многое можно налететь, причем с виду все будет обстоять как будто совершенно “по-джентльменски”.

Не было работы для души, не было сил для творчества, он хотел рассказать о судьбах безвинных, с которыми жизнь столкнула его в лагере, но это было мало интересно достаточно «красной» Франции.

13 июня 1983 года его сердце остановилось.

Благодаря Ирине, хранящей память о Вадиме, мы можем прочесть его стихи и повесть, увидеть его открытое лицо и сияющие глаза человека, еще не представляющего сколько страданий выпадет на его долю. Но сказавшего о себе:

                Пускай грехи мне
                не простят
                К тому предлогов слишком много,
                Но если я просил
                у Бога,
                То — за других,
                не за себя.

За нас. За всех нас.

Вадим прекрасно знал цену обществу, окружающему его на воле.

       «С момента, когда между нашей страной и миром чуть-чуть приподнялся знаменитый красный занавес, стали у нас хвататься за что угодно, дабы доказать, что, дескать, и мы культурные, не хуже прочих. Появились переводы современной западной литературы. Многие за любые деньги готовы были купить эти дефицитные книги, чтобы только взглянуть, чем они там дышат на этом недоступном Западе. Но для большинства существование в доме западных незапрещенных романов было своеобразной вывеской или шиком. Почему-то особенно повезло Хемингуэю. Чуть не в каждой «интеллигентной» квартире был вывешен его портрет. И уж как так получилось, я даже не знаю. Но наличие портрета Хемингуэя указывало на то, что хозяин квартиры из породы людей, что держат себя интеллектуалами, горестно опускают глаза при  упоминании о сталинских «несправедливостях», но тут же объясняют любознательным иностранцам, что теперь у нас иные времена Шли шестидесятые годы.

Времена и впрямь ...были несколько иные, но только для кого как. Разгромили свободные чтения стихов на площади Маяковского, уже сидел Кузнецов и другие, хватали за книги Джиласа, Кестлера, Орвелла, но это интеллектуалов как бы не касалось. А портрет Хемингуэя красовался непременно.»

Но после лагеря он стал другим, потому что судьбы других людей стали его судьбой:

    «Я вдруг почувствовал физическую тяжесть от слов Соловья: «Ты же сможешь написать или рассказать кому-то!» Мне захотелось крикнуть: «Да нет, я не подряжался, может, мне и не хочется писать об этом, да и как об этом напишешь – все равно никто не поймет!»

    И тут я понял, что никогда уже не смогу писать о музыке, которую так любил, о природе, о любви, никогда ничего не получится! Никогда и ничто не захватит мою душу целиком и полностью – ни море, ни закат, ни Бах! И только, то, что будет отдельной нотой  напоминать мне сегодняшний чей-то крик: «Стреляй, гад! Все мы там будем!», – только это тронет сердце. Я как-то скорчился всем нутром, как человек, которому ласково сказали: «Вы безнадежно больны».
 
    «Я не думал тогда, что попаду в Париж и, сидя в «Альказаре» или других кабаре, глядя сквозь стакан шампанского на залитую светом эстраду, буду каждый раз вспоминать маленький глазок в железном фургоне, рыжую девушку, поминутно и пугливо оглядывающуюся по сторонам и задирающую все выше и выше свою незамысловатую юбку Я не знал тогда, что в…парижском кабаре будут душить меня спазмы от этих воспоминаний…»

Но он сумел рассказать нам об этом, чтобы знали и помнили.

Прошло много лет с той поры, но не забывается имя, услышанное много лет назад, также сжимается сердце от боли за то, что он не успел сделать многое, для чего был предназначен. Но он сделал главное – не позволил унизить свое человеческое достоинство, а значит и наше. Спасибо и вечная память.

Спасибо Ирине.

            Посвящается Ирине Белогородской - Делоне

Я одна брожу по Елисейским
Только в этом нет твоей вины.
Просто в этом мире фарисейском
не сумели выжить я и ты.

До сих пор твои сжимаю руки,
не могу объятья разорвать.
Кто за что послал нам эту муку,
я ведь так молила благодать.

Не хватило воздуха для вдоха,
не вместило сердце всех печалей.
И опять брожу я одиноко
как когда-то много лет вначале.

Не твое тепло хранит тот камень,
что крестом поставлен на могиле.
Чтобы память памятником стала,
я должна быть и живой и сильной.




Фото принадлежит сайту Вадима Делоне