Переход 2-2 Кто теперь доволен?!

Artifact Now Online
"СОВРЕМЕННИК"

СОДЕРЖАНИЕ
ТРИ СТОЛИЦЫ ...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ — III ПЕРЕХОД (2/2)
/Первоисточник ИЗО: "Зальцбургский служебник",  "Missale Salisburgense", Фуртмейер Бертольд; Европа, Австрия, Зальцбург; ~1400-1499 от Р.Х. (пять томов)/

 * * *
 Впрочем, скоро мы "сравнялись".
 — Мишка! Вправо, влево — смотри! Вожжи не распускай!
 Мы пробирались какими-то перелесками без дороги, объезжая что-то. Справа невдалеке чувствовалось село.
 Он объяснил:
 — Прошлый раз... вот тут... бандиты грабили... кричал человек... Мишка, помнишь?
 Мишка показал рукой:
 — Там это было... под селом...
 Я передвинул на "feu".
 * * *
 Но бандиты нас помиловали. Да и это не казалось мне страшным. Ведь у них тоже "игрушки", и вообще... Вообще, это не то.
 За ними не стоит непроницаемой стеной власть, черная и мрачная, как опушка высокого зловещего леса. Бандиты, это так — кустарничек... сосенки...
 * * *
 — Ну, теперь с "погранохраной" легче. Это — большая дорога... Тут всем можно ехать. Тут только могут быть таможенники... Ну, это — сволочь! Все — жиды...
 Я спросил:
 — Контрабанду для себя ловят, конечно?
 — Еще бы! С ними мы — живо...
 — У них что?
 — Наганы, кольты...
 И было в этом столько пренебрежения, что я переставил на "sur". Жидки с револьверами — не так страшно...
* * *
 Несмотря на все; несмотря на миллионы расстрелянных; несмотря на то, что армии белых разбиты; несмотря на то, что России нет, а вот на ее месте СССР; несмотря на то, что весь мир под угрозой, — старая психология не может переделаться...
 Жидок с револьвером? Пустяки!
 А меж тем нет на свете зверя опаснее, ибо именно он, жидок с револьвером, делает революцию.
 Впрочем...
 Впрочем, когда он делает революцию — это одно. Все силы ада с ним. Когда же он ловит контрабанду, чтобы ее украсть,— это совсем другое.
 Это из тех низших чертей, которым кузнецы Вакулы крутят хвосты...
* * *
 Однако мы не долго ехали большой дорогой.
 — Там — район. Район "погранохраны"... в селе... Плохое место... часовые стоят... могут поинтересоваться... откуда? куда?
 Мы взяли вправо — в поле, по какому-то следу.
* * *
 Но след скоро потеряли. Кругом — поле. Мало что видно: мутно, бело. Ни звезд, ни месяца. И как будто туманится воздух.
 Не холодно. Сколько проехали? Кто его знает. Верст двадцать...
* * *
 Они ехали по каким-то им одним ведомым приметам, спорили, убеждались, бесконечно находили след и еще чаще теряли, ехали через поля, леса, лесочки и перелески, пригорки, холмики, откоски, низинки, долинки, ложбинки и, наконец, потеряли след окончательно и бесповоротно... Это и понятно: ведь — "в объезд"... Объезд большой дороги верст в тридцать, объезд такой глушью, чтобы ни одного жилья не встретить...
 Так поставлена была задача: очевидно, везли что-то ценное в этом сене под нами, что хотели предохранить от всех "сюрпризов".
* * *
 Впрочем, это только мне показалось, что след потеряли бесповоротно. Они же не были ничуть смущены.
 "Столбы!"
 Телеграфные столбы, соединенные ариадниной нитью проволоки, какого еще другого следа нужно?
* * *
 Столбы вещь хорошая, но не тогда, когда кругом заволокло белым молоком так, что от одного столба до другого не видно... По этой причине мы скоро потеряли и столбы. Потеряв, пришлось возвращаться по своему следу, пока не нашли последнего столба, около которого проехали. Тут применили следующую систему. Лошадь оставляли со мной, а они, выйдя из саней, расходились по сугробам веером, отыскивая соседний столб. Кто находил, кричал: "есть". Я подъезжал на голос. Так продолжалось, пока Иван Иваныч не изобрел "чашечки". Дело в том, что по фарфоровым чашечкам можно судить, куда бежит проволока: она их — чашечки — пересекает под прямым углом. Значит, приблизительно направление дается. Это значительно облегчило дело, но случился "инцидент".
* * *
 — А это что? — сказал Мишка.
 — Где?
 Он показал рукой.
 — Ну как что? Это? Пень, куст...
 — Отчего же он бежит?
 — Разве он бежит?
 — Конечно, бежит!
 И крикнул:
 — Стой! Кто идет?!
 Ответа не получилось.
 — Волк, — сказал Мишка.
 — Ну да, рассказывай...
* * *
 — А это что?
 Мишка показал рукой в другом направлении.
 Там чернелось нечто, вроде первого: не то двигалось, не то нет.
 — А это что?
 Он ткнул рукой в третье, четвертое, пятое место. Везде было то же самое: черные пятнушки, которые не то движутся, не то нет.
 — Волки, — сказал Мишка.
 — Если волки, держите лошадь. Убежит, что будем делать!..
 Мы стояли все трое около саней. Но почтенный Васька, проявлявший все время все признаки удивительного благоразумия (например, он ни разу не чихнул, не храпнул, там, в лесу, когда было опасно), и сейчас был совершенно спокоен. Или он бесчувственный, или волков нет. И потом...
 Никогда я волков на свободе не видел. То, что Россия страна волков, — это под развесистой клюквой рассказывают старые француженки своим внукам. Однако во всех романах написано непреложно, что у волков ночью "горят глаза". Почему же эти не горят? И притом эти черные пятнышки, хотя, когда на них смотришь пристально, действительно куда-то бегут, но почему-то общее их положение все то же самое. Что такое?
* * *
 Наконец мне это надоело. Я пошел на одну из этих точек.
 — Не подпускайте близко! — крикнул мне вслед Мишка.
 В конце концов, это было смешно: ну что мне может сделать волк, если у меня в руках "игрушка"? Броситься в горло? Ну, пулю ему в живот, и конец! Да и в каких это романах написано, чтобы волки в малых стайках нападали? Для этого требуется не меньше "полсотни", как известно...
 Бояться волков, не побоявшись большевиков,— это можно только в силу какого-то наследственного инстинкта. В Мишке, который "ближе к природе", он, очевидно, еще сидит...
* * *
 Тем не менее я подходил с опаской, переставив на "feu".
 Удивительно. Почему он не убегает?
 Меж тем...
 Меж тем вот — голова, уши... Только одно непонятно: видно именно только голову, уши, шею... Что это он, притаился за сугробом? Зарылся в снег? Ужасно странно для волка... Но вдруг я вспомнил Джека Лондона.
 Умирающий, больной волк! — вот что это такое.
 Это так, но все же удивительны его размеры. Такая голова и уши могут быть у зверя ростом с гиппопотама.
 Что же это?
* * *
 Позор!.. Волк оказался невинной елочкой, "обернувшейся" в зверя. Я даже побил ее сапогом со злости.
 Но это рассмешило. Поехали дальше "по столбам" веселее и, наконец, где-то как-то напали на какой-то след. Тут остановились отдохнуть, закусить. Мы сделали приблизительно полдороги, этак верст тридцать пять. У них была колбаса, но не было хлеба. У меня была заграничная булка, но не было русской колбасы. Соединились, и получился ужин, в международном масштабе, нечто евразийское. Хлебнули водки. Я не пил, Иван Иваныч — немножко, Мишка — немножко множко. Стояли около лесочка, закрывшись от струйки ветра, но так, чтобы дорога была видна и спереди и с тылу.
* * *
 Немножко подремали в санях. Было тихо, мирно, беловато-темно.
 Я сказал бы — довольно уютно.
* * *
 Конечно, ведь тут была полная безопасность. Какая смерть в такую глушь и в такую пору может сюда забрести? На людной площади Парижа или даже Белграда куда опаснее: одни автомобили чего стоют... Но как странно было подумать среди этих снегов обо всем том "автомобильном" мире. Как сразу стал он далек. Вот я и ушел "на тот свет", как предвидел. И вся та жизнь — стала сном...
* * *
 Поехали опять. Перелески, лесочки, холмики, долинки — все в серо-белом сумраке.
 След? След то терялся, то находился. Я тоже высматривал его старательно. Через некоторое время я стал его видеть отчетливо. Вот он — красивый, оранжевый... Отчего — оранжевый? Но зато — ясный. Но куда же Мишка едет? Совсем не туда. Вот куда след идет!
 * * *
 Я хотел остановить Мишку, но... сам остановился.
 Во все стороны, куда бы я ни посмотрел, от саней бежал по снегу ясный, красивый, "оранжевый" след.
 Тогда я понял. Утомление глаз. На самом деле ничего нет. Все это кажется...
 * * *
 Медленно наползал рассвет. Так же медленно, как тянулись шагом сани, оканчивая бесконечные версты. Все еще — без дороги: поля, перелески, снова поля... Лошадь тяжело ступает, отыскивая, где бы потверже снег, и сани шуршат томительно ровно... Я задремал.
 * * *
 Проснулся. Вижу — едем на деревню. Я растолкал Иван Иваныча.
 — Деревня!
 Он проснулся, посмотрел:
 — Мишка! Куда ж ты на деревню прешь?
 Мишка не расслышал.
 — Да куда ж, говорю, в деревню лезешь?
 — Деревню, какую деревню?
 — Да вот. Не видишь, что ли?
 В это время деревня пропала из глаз. Была деревня — нет деревни. Отлично ее видел. Ведь уже светло. Крыши, избы... И вот нет. Вместо деревни — перелески...
 — Да нет никакой деревни, — сказал Мишка.
 — Тьфу, — сказал Иван Иваныч.
 Это был Мишкинский реванш. Довольно мы над ним смеялись "за волков"! Теперь он допекал нас "деревней". А все это — одна усталость глаз.
* * *
 Но вот это уже не усталость глаз.
 Мы выехали наконец на большую дорогу. Кончился "объезд" через поля и леса по какому-то мифическому следу. Васька прибодрился. Славная лошадь. Ведь он уже седьмой десяток верст откладывает, а вот теперь только разошелся. Он идет крупной рысью, и старые, мшистые, березы по бокам дороги быстро приближаются "из неизведанного" и еще скорее уходят "в небытие". Удивительные березы.
 Вы не читали
 Их придорожные скрижали?
* * *
 Это не усталость глаз и не туман.
 Но я читаю на мхах, покрывающих эти березы, самые удивительные вещи.
 Я вижу рисунки непередаваемой витиеватости, роскошные и в то же время строгие.
 Я вижу византийские уборы древних князей, в шапках Мономаха; я вижу шишаки и кольчуги; я вижу богатые наряды Ольги и Ярославны; я вижу клобуки и схимные одежды; я вижу сложные узоры "серебром да чернью", золотом по аксамитам, парчою по бархату; я вижу лица то грозные, то Богом запечатленные...
 Право же, вижу. Не вру. В чуть туманном дне, какой бывает зимою при оттепели, березы приближались и убегали, каждая с образом на груди... Что они хотели мне сказать? "Изгнаннику", вернувшемуся в "родную землю"?
 Я задремал.
* * *
 Когда я проснулся, навстречу нам ехали люди.
 Если не считать трех, что везли меня, это были первые люди СССР.
 Приближалась рыжая лошадь, кудлатая, ступающая по снегу размашистой рысью. Льняная грива, не чесанная со времен Ильи Муромца, метнулась в глаза. Я не успел найти в ней "печать страдания".
 А я искал их, страданий...
* * *
 Как всякий добрый эмигрант, я невольно представлял себе Россию такою, какою я ее покинул. А покинул я ее в 1920 году. То есть тогда, когда самые камни "вопияли к небу" от мук, когда булыжники мостовой "пухли с голоду", и если не умирали "от жажды", то только потому, что их обильно поливали человеческой кровью...
* * *
 А с тех пор был еще и 1921 год!
 То есть тот год, когда умерли миллионы, когда матери поедали своих собственных детей, погибших несколькими часами раньше их самих...
 А что было дальше?
* * *
 А что было дальше, как-то ускользает из сознания "правоверного эмигранта". А ведь я был им! Если не умом, ибо мозг что-то соображал, то чувствами...
 И я искал "печать страданий".
 Въезжая в Россию, я как бы входил в комнату тяжело больной. Что? Умерла? Жива? Потише говорите...
* * *
 Кудлатая лошадь едва не наехала на нас, ибо человек спал. Но все же он успел проснуться и, проснувшись, обругал лошадь по родителям, как бы в доказательство того, что я именно в России, а не в какой-либо другой стране. Ругнувшись, он взял вправо, и я увидел это первое русское лицо. Он был в шлеме, измятом и затрепанном, с болтающимися наушниками, в кожухе и валенках. Полулежал в простых санях.
 Лицо?
 "Обыкновенное"... Давно не мытое.
 "Slawen, die sich nicht waschen"*. [Славен, ты не мыт].
 С бородишкой вроде как у его лошади... То, что называется — корявый мужичонок.
 Такой, какой он был от века.
 Страдал ли он?
 Наверное. Но по нем не прочтешь.
 Вы не читали
 Сии кровавые скрижали?
 Да, простите их! Березы и те легче читаются...
 Ругнулся и поехал...
 * * *
 Что в нем "нового"?
 Шлем! "Буденовка", как я узнал после, это называется. Она вошла в широкое употребление. Это не был солдат, просто крестьянин. Буденовку очень носят.
 Так вот новое, значит — шлем. "Головной убор". А какие новости в самой голове?
 * * *
 — А что, мужики, — спросил я, — довольны советской властью?
 — Какой черт, довольны! Кто теперь доволен?!
 — Жиды одни, — сказал Мишка.
 * * *
 — Но все-таки... землю помещичью получили.
 — Получили!.. Черта с два получили!.. Вот — полюбуйтесь.
 * * *
 Мы проезжали в это время мимо какой-то когда-то, видимо, усадьбы. Первое, что бросилось в глаза: ни одного забора.
 Иван Иваныч стал по этому поводу философствовать:
 — Заборов принципиально не признают здесь, но это пустяки! А вот факт. Было доходнейшее имение. Теперь — "совхоз", понимаете? Советское хозяйство. Один убыток. Но не все ли равно? Жидки кормятся на нем. А мужики? А мужики ничего не получили. Ну и это не важно, скажем,— вздор. Жили и без этого. А вот что донимает. Переделы. Ведь у них черт знает до чего дошло! Вот, скажем, сегодня переделились, все поровну, "по числу душ". Валяйте — хозяйствуйте. Как бы не так. Завтра у Марьи Ивановой ребеночек родился,— и все тебе насмарку. Опять все дели на ново, потому что одна "душа" прибавилась. А Марьи ведь каждый день рожают. И значит, ни у кого ничего в сущности нет. Твоя земля? Моя-то моя — сегодня. А завтра, может, уже и не моя, а Марьиного ребеночка. Ну какое ж тут хозяйство? Ведь хозяйство же не на один день. "Интенсификация", говорят, "удобрение", "корнеплоды"... Олухи! Кто ж будет интенсифицировать свое поле, чтобы оно другому досталось? Реформаторы! А душу человеческую реформировали, сволочь?! Душа-то ведь та же, мерзавцы! Жиды ведь ваши, таможенники, для себя контрабанду-то ловят! Растратчики ваши для себя растрачивают?! Почему же вы думаете, что мужики на соседа будут работать, на "Марьиного ребеночка"? Бедняки, середняки, кулаки... Просто, мужики, вся их природа одна. Мишка, да что ты? А еще говоришь — "рысистый"...
* * *
 Последнее относилось к тому, чтобы подогнать лошадь. Кто-то "уцепился" за нами.
 — Давно он?
 — Нет, из совхоза.
 — Ах, так. Ну, дай ему...
 Лошадь пошла шагом.
 Сани нагнали. В них сидел еврей. Он взглянул на нас и что-то закричал на жаргоне.
 Иван Иваныч ответил по-русски, нечто неопределенное.
 Еврей махнул рукой и поехал дальше.
 Иван Иваныч торжествовал:
 — За жидов нас принял, ей-Богу! Ну, значит, грим у вас первый сорт!..
* * *
 На мне, собственно, не было никакого грима. Просто я отрастил бороду, вернее, растил ее любовно, поминутно расчесывая и колдуя. Я решил, что в стране СССР всего безопаснее быть похожим на еврея. Желание может сделать все, что угодно, — говорят йоги. Доказательство налицо.
 — Он спрашивал, — сказал Мишка, — не видали ли мы сани.
 — А кто ж он такой?
 — Он? Кто такой? Контрабанду ждет.
* * *
 На мне была барашковая шапка и пальто с барашковым воротником, высокие сапоги. Седая борода, вьющаяся около ушей. Провинциальный спекулянт.
 — Настоящий "пуриц",— радовался Иван Иваныч.
* * *
 Деревня...
 Вглядываюсь в деревню. Бедная, невзрачная... Печать страданий? Может быть. А может быть, она всегда такая была. Кто ее разберет. Сумрачно, уныло, тоскливо. Но, может быть, это оттого, что день такой выдался невзрачный, серотуманный.
* * *
 Лица? Их почти нет. Рано ли еще или прячутся? Но отчего им прятаться? Я все забываю, что сейчас не 1920 год.
 Ну вот, — какие-то девчонки, мальчишки. Вот девушки у колодца.
 Ну что? Печать страдания?
 Ну, кто их разберет. Лица сумрачные, одеты плохо. Но может быть, они такие со времен Гостомысла?
 Что можно понять вот так — "с саней"?
 Может быть, потом их как-нибудь пойму и узнаю.
* * *
 Но мне это не удалось и позже. Деревня совершенно не вошла в круг моего личного наблюдения. Поэтому не стоит об этом и говорить. Перейдем к городам.
.........................................

......................
МОСКВА
 1991

СОДЕРЖАНИЕ
"ТРИ СТОЛИЦЫ":
ГЛАВА ПЕРВАЯ — ОНА ЖЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
ГЛАВА ВТОРАЯ — II НЕЧТО ЙОГИЧЕСКОЕ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ — III ПЕРЕХОД (1/2)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ — III ПЕРЕХОД (2/2)
...
 ШУЛЬГИН Василий Витальевич
 ТРИ СТОЛИЦЫ
Редактор Л. М. Исаева. Художник А. Ф. Сергеев. Художественный редактор Г. Г. Саленков.
Технический редактор Е. А. Васильева. Корректоры Т. М. Воротникова И. И. Попова

Сдано в набор 05. 06. 90 Подписано к печати 29. 12. 90
Тираж 100 000 экз.
Цена 5 р. 50 к.
Издательство "Современник"
Министерства печати и массовой информации РСФСР
и Союза писателей РСФСР Москва

/Первоисточник ИЗО: "Зальцбургский служебник",  "Missale Salisburgense", Фуртмейер Бертольд; Европа, Австрия, Зальцбург; ~1400-1499 от Р.Х.  (пять томов)/