Развод по-приваловски

Для селян лето – не только пора напряжённого труда в огороде и на поле, но и время принимать наплыв гостей из города. Первая волна отпускников приливает уже к Пасхе и майским праздникам. Едут сыновья и дочки с зятьями и невестками, свахами и сватами, детьми и тёщами на свою малую Родину к маме. Одни едут помочь по хозяйству, другие – отдохнуть от городской суеты, провести отпуск, вдоволь попить парного молока, погулять по окрестным полям, лугам и перелескам. Дети, старики и домохозяйки гостят иногда и до осени.

Вторая волна гостей – в июле-августе. Это учащиеся профтехучилищ, студенты техникумов и вузов.

И деревня, тихая и малолюдная зимой, летом преображается: в каждом доме гости, на улице полно детей, подростков, в разных концах улицы слышится озорной смех, песни, появляются праздные молодые люди, завязываются новые знакомства. И клуб, сельский очаг культуры, зимой пустой и холодный, вечерами переполнен. После показа фильма – танцы под гармошку. Танцуют фокстрот, танго, вальс, краковяк, польку, страдание с припевками. А под занавес и барыню, и цыганочку, и даже яблочко. Кто не танцует, те усаживаются на скамейках вокруг и любуются танцующими, подбадривают их окриками, громко восхищаются виртуозами.

Любил я деревенское лето. Каждый летний месяц несёт сельскому жителю свои неповторимые радости и заботы. Июнь – сенокос, цветущие луга, неповторимый аромат свежего сена, Троица; июль – жатва, длинные дни, летний зной, грозы и внезапные ливни; август – изобилие плодов, жатва, грибная охота. И всё лето тепло, грозы, и солнце, и буйство красок.

Днём я занят работой в школе: ремонт, заготовка и завоз топлива, поездки в Стародуб на разные совещания, подготовка к новому учебному году, а вечером единственное развлечение – клуб, где через день «кинщик» Вася Прилепо крутит кино, а после – танцы под гармошку. Танцевал всё, но с особенным удовольствием вальс и танго. Иногда в минуты задора мною овладевал какой-то бесёнок, и я, обычно скромный и стеснительный, забыв, что я для всех не просто холостой парень, а директор школы, вдруг оказывался в круге и даже отваживался плясать цыганочку или матросское «яблочко». Но это было крайне редко, обычно после употребления чего-нибудь горячительного.

Лето 1963 года выдалось особенно тёплым и урожайным. Деревня, как могла, залечивала раны военных лет. Подрастало поколение, знавшее о войне только по рассказам старших.

Колхозы перешли на денежную оплату труда. Цены на товары снижались. Страна успешно осваивала космос, поднимала целинные земли, возводила гигантские стройки коммунизма. Деревенской молодёжи стали давать паспорта, и она устремилась в город, на лёгкие хлеба. Некоторые, правда, обзаведясь семьёй, возвращались в родные края, но, как правило, в деревне после лёгких городских хлебов они не приживались. Помаявшись в колхозе на трудоднях практически бесплатно год-два, уезжали из села уже навсегда.

В этом году в Буду вернулись три таких семьи. Ксенья привезла к матери из Ростова двоих внучат и зятя, усатого красавца Ермака. Детей присматривала бабушка, Ксенью я взял в школу уборщицей, а Ермак в белой соломенной шляпе и брюках в клеточку днями разгуливал по селу: в совхозе работы по его специальности корабельный кок не было, а в поле с мужиками работать по наряду он не желал.

Из Трубчевского зооветтехникума вернулась Анастасия Пружина. Вместе с дипломом она привезла в Буду мужа механизатора, чубатого улыбчивого богатыря Гришу. Молодожёнов с руками взяли в совхоз: ему дали новенький бензовоз, а Настю назначили зоотехником по осеменению животных. Днями Настя пропадала на фермах, добывая у быков-производителей и хряков сперму и осеменяя впадающих в охоту бурёнок и хрюшек. Гриша ездил раз в неделю в Стародуб за бензином и катал в кабине приглянувшихся весёлых молодиц.

Виктор Моисеенко прибыл с чернобровой красавицей Олесей, донскою казачкой, работавшей буфетчицей в шахтёрской столовой. Виктор наш, приваловский. После службы в армии он оказался в Донбассе, прожил там несколько лет, работал автослесарем на шахте, женился. Но не по нраву пришлась ему шахтёрская жизнь, надоели душные бараки и городская суета. Потянуло в родные края.

И вот объявился Виктор полгода назад вместе с женой у нас в Буде Понуровской, где жила его старшая сестра, купил рядом с сестрою дом, обзавёлся небольшим хозяйством. Его с радостью взяли слесарем в совхоз. Олеся оказалась не у дел. Ресторана в деревне не было, поэтому совхоз в услугах официантки не нуждался, и Олеся подавала на стол только Виктору и только то, что он сам сварит в русской печке. Подходить к печке, топить её дровами и готовить еду себе и поросёнку Олеся опасалась, да и не умела. Делать это приходилось Виктору.

Трудно было вообразить Виктора и Олесю супругами, до того они оказались разными людьми. Виктор был спокойным, уравновешенным, росту немного выше среднего, с вьющейся светлой шевелюрой, всегда опрятно одетым и трезвым мужчиной. Олеся же в свои 24 года выглядела просто озорной девчонкой. Смуглая, с распущенными цвета воронова крыла длинными, падающими по плечам вьющимися волосами, тёмными большими глазами, подвижная, как ртуть, вечная хохотушка и кокетка, Олеся скорее походила на вольную дочь цыганского табора, чем на степенную донскую казачку.

За три года совместной жизни детей у них так и не появилось: сначала она их не хотела, а потом, после аборта, и не могла завести, что её не огорчило, а, скорее, обрадовало. Работать в поле или на ферме Олеся не умела, да и не стремилась, поэтому, пока Виктор ремонтировал сельхозмашины, она была предоставлена сама себе.

В течение дня казачка успевала несколько раз побывать в магазине, пробежаться по улице, заскочить в колхозную контору. Её задорный смех то и дело раздавался в разных концах села.

Уже через месяц она знала всех обитателей села, и не было мужчины, которого она бы не смущала своим откровенным кокетством, фривольными манерами и вихляющей походкой. И пожилые колхозники, собиравшиеся у магазина перед ужином украдкой от жёнок выпить в долг у Маруси по 150 граммов водки, при появлении Олеси разом замолкали, поправляли измятые картузы, выпрямляли натруженные спины и спешили первыми с нею поздороваться. Одарив всех улыбкой, она, минуя очередь, покупала хлеб, тут же откусывала ароматную корочку и начинала подтрунивать над первым попавшимся ей на глаза молодым парнем. Чаще всего мишенью её насмешек становились или флегматичный шофёр Гриша, или модный темпераментный Ермак.

А мужики, употребив за магазином «на троих», ещё долго тяжко вздыхали, провожая глазами порхающую, с открытыми загорелыми коленками лёгкую фигурку Олеси. Признаюсь, порою смущали эти коленки и её задорный смех и меня, и я втайне завидовал счастливцу Виктору, обладателю и властелину такого сокровища.

После работы вечерком супруги иногда прогуливались по селу вдвоём, направляясь или к друзьям в гости, или на луг за колокольчиками и ромашками, или в клуб. Олеся бережно держала мужа под руку, что-то оживлённо рассказывая. Виктор, чисто выбритый, в лакированных туфлях и отглаженных брюках, снисходительно улыбался, слушая её болтовню и кивком головы отвечая на приветствия прохожих. Будляне любовались этой парой и даже слегка завидовали их спокойному счастью. И так продолжалось всё лето.

21 сентября село празднует Рождество Пречистой Богородицы, или просто Пречистую. В Буде это престольный праздник, поэтому гуляют дня 2-3. В гости наезжают родичи и знакомые из всех ближайших деревень. В каждом доме застолье, песни, а то и танцы. По улице хоть не ходи: все зазывают в гости и просят выпить чарку за здоровье. Были гости и у Виктора с Олесей.

Назавтра в школу забежала Олеся и пригласила меня прийти вечером к ним домой в гости.

– Витя очень просил, – добавила она, хитро улыбаясь, и исчезла, не получив от меня вразумительного ответа.

И почему это вдруг Виктору пришло в голову звать меня в гости? Я терялся в догадках. Особой дружбы с приваловцем Виктором я не водил. Росли мы в разных концах деревни: он на хуторе, я – в центре, учились в разное время. Он был лет на пять меня старше, после семилетки сразу уехал в ремесленное училище и в Приваловке бывал редко.

Проверив тетради и подготовившись к завтрашним урокам, часов в семь направляюсь к Виктору. Праздник в селе закончился, гости разъехались. Завершался трудовой день. Пастух Тимошка гнал стадо коров домой. Бурёнки медленно тащились по дороге, копытами поднимая густую пыль и мычанием оповещая хозяек о своём возвращении с полным выменем парного молока.

Солнце медленно опускалось к горизонту. В воздухе вкусно пахло свежим сеном, ржаной соломой и антоновскими яблоками. Листья клена уже украсились багрянцем, а тополь терял свои последние листья. Они шуршали под ногами, нарушая вечернюю тишину. В воздухе медленно плыла белая паутина. Начиналось яркое бабье лето, любимая пора сельского жителя.

Виктор и Олеся ждали меня у дома на лавочке. Он курил «Беломор», а нарядно одетая жена что-то оживлённо рассказывала, смеясь и жестикулируя руками. Виктор встал навстречу, поздоровались. Олеся пригласила в хату.

Я огляделся. Хата состояла из просторных сеней и одной комнаты, треть которой занимала русская печь с грубкой. К грубке примыкала железная кровать с двумя подушками. Из мебели был стол, две табуретки и скамья, недавно сработанные местным умельцем. Но в хате чисто, уютно, а пол был даже недавно выкрашен суриком. Пока я оглядывался, Олеся поставила на стол закуску, а Виктор открыл бутылку водки, налил в стограммовые стаканчики. Выпили «за здоровье».

– Закусывайте, не стесняйтесь. Вот малосольные огурчики, а это солёные грузди. Или вот яичница на свежем сале, – весело щебетала Олеся, не переставая улыбаться. Виктор выглядел как всегда озабоченным.

Я по-прежнему терялся в догадках о причине такого с их стороны гостеприимства, но грузди уплетал с большим удовольствием.

– Завтра Олеся уезжает в Донбасс, домой, а сегодня мы в сельсовете оформили с нею развод, – вдруг огорошил меня Виктор, наполняя снова стаканчики.

– Да, мы с Витей с сегодняшнего дня уже не муж и жена, – подтвердила Олеся, присаживаясь к столу и обнимая теперь уже бывшего супруга.

От такой новости я даже поперхнулся. Откашлявшись и выпив узвара из яблок с грушами, я внимательно посмотрел на хозяев. Они улыбались.

«Ну, конечно, меня разыгрывают, – с облегчением подумал я. – При разводе ругаются, становятся врагами, а эти ведут себя как молодожёны при медовом месяце».

– Поскольку мы развелись и завтра Олеся уезжает, – прервал тишину Виктор, – нам надо разделить совместно нажитое имущество. Ты, Михаил Александрович, от нашей улицы депутат сельского Совета, представитель власти. Вот и раздели нас по-честному.

– Надо же понятые, протоколы, – пытался я увильнуть от щекотливого дела.

– Зачем? Мы всё разделим без скандалов, никаких протоколов не надо, всё по согласию. Так, Олеся? – обратился он теперь уже к бывшей жене.

– Да, Витя, – улыбнулась Олеся, играя с пальцами мужа, уже вчерашнего.

Виктор положил на стол тетрадь, карандаш, и мы приступили к разделу. Виктор называл вещи, я записывал столбиком. В первой строчке стояла хата со всеми пристройками, потом пошли кровать, стол, горшки, чугуны, одеяло, две простыни и так далее. Имущество семьи уместилось на страничке. Затем приступили к оценке. Я поочерёдно зачитывал, а они называли цену вещи. Примерно так.

– Хата с пристройками, – читал я. Виктор смотрел на Олесю и говорил.

– Купили мы её за 1000 рублей. Перекрыли крышу шифером, покрасили ставни и полы. Ещё 200 рублей. Итого 1200 рублей.

– Горшки и чугуны, 10 штук.

– Оценим по рублю. Всего 10 рублей.

– Зеркало настенное.

Здесь мои хозяева во мнениях разошлись. Олеся оценивает в 20 рублей, а Виктор – в 5. Тогда Виктор разбивает зеркало, а я вычёркиваю погибшую вещь из списка.

Через полчаса имущество оценено. Я складываю. Получилось всего на 1450 рублей. Делю пополам. На каждого приходится по 725 рублей. Олеся берёт с собою только часть белья на 25 рублей. Хата и прочее имущество остаётся за Виктором. 700 рублей её оставшейся доли Виктор тут же отсчитывает наличными и через меня передаёт Олесе. На мой вопрос, не общие ли это деньги, Олеся поясняет, что Виктор взял их взаймы у приваловских родичей. Я составляю от имени Олеси расписку в получении данной суммы. Деньги Олеся прячет в лифчик.

Мы с Виктором обмываем раздел. Опорожнив стакан и нюхая хлебную корочку, я замечаю, что Олеся стелет на доставшейся Виктору кровати постель, взбивая две пуховые подушки. Заметив мой взгляд, Виктор поясняет:

– Переспим с Олесей эту ночь последний раз вместе. Завтра распрощаемся навсегда.

Пожелав им спокойной ночи, пожал я руки Виктору и Олесе, которая не преминула чмокнуть меня в губы, и отправился домой.

Деревня уже спит. На улице ни души, ни огонька. Небо густо усеяно мерцающими звёздами. Тишина, только слышен шорох падающих листьев. Медленно иду по середине улицы. Мною овладела непонятная грусть и одиночество. Нет возле меня человека, который бы меня ждал и к кому бы я спешил. Вот приду я на квартиру к Василисе Егоровне. Она с заходом солнца ложится спать. Мой ужин: молоко и хлеб – на столе. Молча поем – и снова за книги, газеты, письма. До полуночи читаю, сон, утром всё сначала. Нудная рутинная работа.

Долго брожу я по спящему селу, обдумывая свою одинокую жизнь, оторванность от цивилизации, бесперспективность работы в такой глуши. И только с петухами возвращаюсь на квартиру, приняв решение любыми путями переехать в Брянск, где устроиться на работу в большую школу, заработать квартиру, жениться, завести детей. Пора подумать и о себе. Ведь «годы уходят, всё лучшие годы». А если с женою и не повезёт, так можно же и развестись. Как Виктор и Олеся. Мирно и без скандала. С тем и уснул.

Утром в школе плачущая Ксенья рассказала, что бросившая мужа Олеся сегодня увезла с собою в Донбасс её Ермака. А дело было так. Затопив с восходом солнца печку, Ксенья вышла за водой. К дому подъехал Гришин бензовоз. Из кабины выпрыгнула Олеся и попросила Ксенью разбудить мужа. Ничего не подозревавшая женщина растолкала спящего Ермака.

– Ты готов?– крикнула Олеся выглянувшему из окна Ермаку. Через минуту непутёвый муж Ксеньи, одетый в свой неизменный белый костюм и со шляпой в руке, уже садился в кабину бензовоза рядом с Олесей. Изумлённой Ксенье он только успел крикнуть:

– Прощай, жена! Не поминай лихом!

– Увезла цыганка, приворожила, окаянная, – всхлипывала бедная Ксенья, – даже с детьми не попрощался. И как он жить будет, ведь у него ни копейки с собой.

– За него не беспокойся, – утешал видавший виды учитель Василий Парамонович, – Олеся прокормит. А проедят Олесины деньги, он и вернётся.

Но Ермак не вернулся и как в воду канул. Так и остались двое маленьких деток Ксеньи без отца, сиротами.

Распалась семья и у зоотехника Насти. Её Гриша после отъезда Олеси от горя запил. Оказывается, он безумно влюбился в казачку и не мог пережить её измены с Ермаком. Неделю Гриша не выходил из дому. Во время запоя с похмелья выпил хранившийся у Насти дома месячный запас бычьей спермы. Десятка два бурёнок лишились возможности забеременеть и стали яловками. Прогнала Настя бедолагу Гришу из дому. От одного его вида Настю теперь тошнило, и о совместной жизни не могло быть и речи.

Виктор же через неделю женился на доярке Вере, скромной миловидной девушке, жившей по соседству, которая сразу забеременела и в срок родила сына.

Ксенья растит со старушкой матерью двоих сыновей и ещё дочурку, которую родила через три месяца после бегства Ермака, и всё надеется, что муж вернётся.

Мне сразу уехать не удалось. Покинул я это тихое село и его добрых обитателей через год, в 1964 году. Оказался, как и планировал, в Брянске, где стал директором уже большой школы. Но разводить семьи и делить их нажитое больше мне не приходилось.

                6.10.06 г.