О Лотмане, Каплане и эволюции национальной памяти

После беседы о жизни и творчестве выдающегося литературоведа, культуролога и историка Ю.М.Лотмана в еврейском культурном центре «Менора» один из слушателей задал мне вопрос: «А каковы же были взаимоотношения Юрия Михайловича с еврейством, как он относился к своему народу?» Вопрос поставил меня в тупик. Единственное, что я знал об этом – лишь небольшой эпизод, описанный Ю.М.Лотманом в своих «Не–мемуарах»: «В степи во время бомбежки я встретился с солдатом из дивизиона нашего полка – донским казаком. Всю дорогу мы рассуждали, почему война для нас так неудачно складывается. Мой спутник выражал свою мысль приблизительно в следующих словах: «Ты, Юрка, не сердись, а евреи тут виноваты. Нет, ты не думай, я это не в фашистском духе и, знаешь, этих предубеждений у меня нету, но посуди сам. Вот немцы к войне готовились, а мы что – мы фестивали делали, кино лучшее в мире выпускали, Ойстрах на скрипочке пилил – и все евреи. Не, знаешь, у меня предрассудков нету, но лучше б было в это время не скрипочками заниматься». Я не разделял его взглядов и стремился ему объяснить, что идет война между фашизмом и антифашизмом, а антифашизм предполагает ренессанс – развитие искусства. На что он отвечал: «Вот и доренессансились, что немцы на Дону, туды-перетуды твой ренессанс»» .
Что отсюда видно? Только то, что сержант Лотман «ушел» от национального аспекта разговора в общекультурный. Искренне ли он это сделал? Я думаю, да.

Весь довоенный период жизни Ю.М.Лотмана был насыщен жаждой познания всего общечеловеческого и русского – ленинградско-петербургского. Это было время, когда такие, как он, вообще не думали о своей национальности. Выросшие в интеллигентной среде, они ощущали себя тоже частью интеллигенции, причем, скорее, русской или европейской, чем какой-нибудь другой. Ведь об этой «другой», в частности своей национальной, они ничего и не слышали.

Но вот пришло время служить в армии. Перед самой войной Юрий Лотман оказался на Западной Украине. Евреев там было предостаточно, и не соприкоснуться с ними, не увидеть, как они живут, он не мог. Позднее, в 1943 году война вновь занесла его на Украину. Но евреев в тех краях уже практически не было. Побывавший в то же время примерно в тех же местах и такой же, как Лотман, сержант артиллерии впоследствии знаменитый поэт Наум Исаевич Гребнев, вспоминал об увиденном (простите за длинную цитату!): «В конце 1940 года я был призван в армию и служил неподалеку от Бреста. Штаб нашей дивизии располагался в городке Высокое, и я несколько раз сопровождал отправлявшегося туда командира.
Это не было чисто еврейским местечком, там бок о бок жили евреи, поляки, белорусы. Когда мы проезжали по главной, единственной мощеной, улице этого городка, в окнах приземистых домов отодвигались занавески и нам вслед глядели местные девушки.
Мой командир ездил в город не только по долгу службы. У него были там и личные дела. Поэтому иногда он довольно надолго отлучался, и я его терпеливо ждал. В один из вечеров, ожидая своего командира, я услышал еврейские песни. Видимо, в каком-то доме был праздник. До войны оставались считанные недели, и я до сих пор думаю с ужасом о судьбе тех, кто пел эти песни, кто глядел нам вслед из-за сдвинутых занавесок.

Потом, уже в 1944 году, на Украине, мне случилось быть в селении, которое до войны было наполовину украинским, наполовину еврейским. Ко времени, когда мы освободили эту деревню, еврейских семей уже не было, и хозяйка дома, где мы ночевали, рассказывала о трагической участи тех, с кем она по-соседски прожила всю жизнь».

Увидел ли что-нибудь подобное Ю.М. Лотман? Несомненно. Но заметил ли, или остался таким же, как до войны? Ни в каких доступных мне документах и других материалах о жизни Юрия Михайловича никакого сопереживания со своим народом по поводу кошмара военных лет я не нашел. Зато нашел другое, как он всю войну не расставался с французским словарем и в часы затишья изучал французский язык, о том , как прочел книгу Шпенглера «Закат Европы», два романа Келлермана, книги Гюго, Трибуле и др. (об этом он пишет в письме сестре Лиде в феврале 1944г.). Что ж, за это Юрия Михайловича нельзя не уважать. Тем более, если принять во внимание, что он стойко переносил тяготы войны, воевал не просто честно, а сверхчестно и храбро, и совсем не зря был отмечен высокими боевыми наградами. Но как же, все-таки, не обратить внимание на то, что творят фашисты с твоими соплеменниками? Или это снова намеренный уход от национального аспекта к общекультурному?

Годы шли, прошли военные времена, послевоенная борьба с космополитизмом, Ю.М.Лотман стал известным ученым, автором множества работ по русской культуре, о Пушкине, Лермонтове и о многих других. В том числе о Гоголе. Его работы о Гоголе наполнены глубоким анализом творчества писателя, «препарированнием», если можно так выразиться, национально – психологической сути его произведений. Он тонко чувствует украинский акцент в гоголевском творчестве, но почему-то совершенно не замечает в нем антиеврейского элемента. Как ни удивительно, но отмечаемое многими литературоведами описание еврейского погрома в повести «Тарас Бульба», проходит мимо внимания Юрия Михайловича. Не интересно это ему! Но, может быть, я не прав? Может быть, в каких-то работах Ю.М.Лотмана о Гоголе его интерес к реалиям еврейской жизни, все-таки, проявляется? Вот, в 1981году в Германии издательством Aufbau-Verlag была издана на немецком языке знаменитая поэма Гоголя «Мертвые души» с иллюстрациями – скульптурами выдающегося еврейского художника Анатолия Каплана. И Ю.М. Лотман написал послесловие к этому изданию «Маска в художественном мире Гоголя и маски Анатолия Каплана». Может быть, в этой работе по «еврейской теме» что-то есть?

Несколько слов о художнике, проиллюстрировавшем «Мертвые души» столь необычным образом - скульптурами.
Анатолий (Танхум) Каплан родился в 1902 году в белорусском городе Рогачеве, в краю, подарившем миру Шагала и Сутина, Липшица и Цадкина, Лисицкого и Штеренберга.

В этом городе тогда насчитывалось 9103 жителей, две православные церкви, одна римско-католическая и 8 синагог. Талант его проявился еще в детстве, и в 1922 году по командировке райнаробраза он направляется в Петроград, в Академию художеств.

В 1927 году он оканчивает живописный факультет академии и дальше работает в разных областях: иллюстрирует книги, рисует плакаты, занимается литографией, пишет углем, акварелью, маслом и, наконец, приходит к керамике. Но чем бы он ни занимался, в его творчестве всегда присутствует «еврейство». Если не тема, то интонация. Он блестяще иллюстрирует Шолом-Алейхема и еврейские народные песни, изображает мир своего детства и российской провинции, воссоздает образы людей прошлого и создает, как было сказано одним из художественных критиков, «нереальный образ реальной жизни».В этом он близок Гоголю, и именно это в нем привлекло Лотмана.

Юрий Михайлович очень тщательно исследовал родство образных систем Гоголя и Каплана, их метафорический подход к изображаемому, стремление к обобщению, маскотворчеству. Но, размышляя о происхождении карнавально-фольклорного, фантастического компонента в творчестве Гоголя, обращая внимание читателя на его метод «умерщвления движения», он совершенно не видит, откуда происходит тот же компонент в творчестве Каплана. Говоря о «Вие», он даже не пытается сопоставить с ним материализующихся диббуков и ведьм, населяющих еврейские местечки в не меньшей степени, чем оборотни и вурдалаки Диканьку и её окрестности. Он не стремиться увидеть в этом общность. Более того, анализируя природу «масок» Гоголя, он совершенно равнодушен и слеп по отношению к природе «масок» Каплана. Он не задумывается о её мистической и, вместе с тем, бытовой сути, о том, как и почему каплановские иллюстрации к «Мертвым душам» перекликаются с шагаловскими иллюстрациями к этому же произведению. Не нужно ему этого! Ему хватает Гоголя!

Ну, что же, вольному воля. Отошел Юрий Михайлович от своего народа – Всевышний ему судья. Впрочем, говоря «отошел», я имею в виду чисто культурологический план – ведь мы обсуждаем не кого-нибудь, а крупнейшего деятеля культуры. В чисто человеческом плане Ю.М. Лотман от евреев себя не отделял. Разумеется, не от всех евреев, а от тех, что были ему близки по взглядам и интересам. Но ведь мы все, в определенной мере, такие. Дружим ведь не со всеми, с кем придется.

В окружении Лотмана было множество евреев – ученых и евреев – просто людей.Об этом рассказывают его друзья и коллеги. Вполне определенным было его отношение и к антисемитизму. Но если говорить не о его дружелюбии и симпатиях, а о любви, то она была направлена в русскую сторону. Весь его рационалистический разум был тоже обращен к «русскости». Границы он, однако, не переходил, национальную память сохранять не стремился, но и не отвергал. Об этом свидетельствует хотя бы его женитьба,выбор в жены Зары Григорьевны Минц. Границу уже перешла она. Отказавшись от национальных корней, от национальной памяти, она под конец жизни приняла православие. А старший сын Лотманов Михаил и вообще забыл о своих корнях.

По свидетельствам СМИ Эстонии, он принял католицизм, для него ни эстонская, ни русская, ни еврейская культуры не оказались своими. Умирая, Юрий Михайлович Лотман завещал свой архив Тартускому университету. Но Михаил волю отца не исполнил.
Он долго искал выгодного покупателя, а затем продал архив сыну российского экс-министра ОАО РЖД Рустаму Аксененко, который передал его не в Тартуский университет, а «Эстонскому государству» и в университет города Таллина в обмен на эстонское гражданство.