Мужество и мудрость

                МУЖЕСТВО И МУДРОСТЬ

     Отчаянье было так велико, что ничего другого, кажется, уже не оставалось: дрожащими руками он сотворил петлю – из того, что было рядом, и прикрутил её к железному какому-то крюку, торчащему из потолка чужой квартиры, которую он снимал в последние года полтора. Ему как-то особенно отчётливо запомнилась та катастрофическая, жуткая минута, когда он задержался на краю качнувшейся скрипучей табуретки. Он даже запомнил муху, ползавшую по потолку неподалёку от железного крюка. Это была крупная, зеленоголовая муха. Через какое-то очень короткое время она бесцеремонно должна была ползать по его обескровленному лицу, по глазам, распяленным от ужаса, стеклянно холодеющим. Это промелькнуло в голове – и улетучилось. А потом был решительный, короткий удар ногой – он выбил почву из-под себя – табуретка полетела куда-то в тартарары. А  следом за нею и он полетел – в тартарары. И в самую последнюю, самую жаркую долю секунды он подумал, что это похоже на первый прыжок с парашютом. Точно также ему было жарко и жутко тогда, когда он выпрыгнул из самолёта и ощутил под собою необъятную бездну, а через пару мгновений услышал над своей головой характерный хлопок – парашют раскрылся. И точно также было в момент самоубийства – над головою раздался скрежет крепкого железного крюка, а потом рывок, хлопок… Петля – как парашютная стропа – жиганула по горлу и оборвалась…
       Сколько времени он пролежал на полу – трудно сказать. Часы почему-то остановились – завод, наверно, кончился. Покряхтывая, сам себе напоминая столетнего старика, он кое-как поднялся, дополз до холодильника, достал бутылку водки. (Он хотел с собой покончить на трезвую голову, чтобы разговоров не было потом – это он, дескать, по пьянке). Он выпил, постукивая зубами о гранёный стакан. Занюхал обрывком петли, которая была зажата в кулаке. Потом – брезгливо и остервенело – он выбросил верёвку.
       И тут звонок раздался – в дверь. Открывать никому не хотелось, но звонок был не простой – условный. Он понял, что за дверью находится надёжный, давний друг. Подошёл, покачиваясь – долго, нудно крутил замки, не соображая, куда, в какую строну крутить.
       -Ну, что, Корней? - пройдя на кухню, спросил друг.- Всё керосинишь? А может, хватит?
      -Хватит, - согласился Корней, отодвигая стакан.
      -Поедешь?
      -Поеду. – Он пожал плечами. – А куда? А впрочем, какая разница…
      -Ну, собирайся.
      -Да не хочу я собираться. Так поеду, в чём маманя родила…
      Друг засмеялся.
      -Ладно, там найдём тебе экипировку. Главное – вырваться из этого омута.
      -Я тоже так думаю.
      Внизу ждала машина.
      Они поехали в аэропорт.
      -Корней! – напомнил друг. – А ты не забыл, как мы с  тобой договаривались позавчера?
      -А ты напомни… - Корней икнул… -  на всякий случай.
      -Если ты с мужиками сейчас улетишь, то они оставляют тебя на всю зиму.
       -За что?! – слабо и невесело пошутил Корней и махнул рукой. - Да, я согласен. Так, значит, так.
       На вертолётной площадке стоял Ми-8. Мужики таскали в вертолёт какую-то поклажу – последние тюки.
       -Слушай… - смущенно сказал друг, пытаясь заглянуть в мутные, опухшие глаза Корнея.- Тебе оружие-то можно доверять? А то как бы чего…
       Корней посмотрел на него – с любовью и нежностью волка.
        -Что? Боишься, застрелюсь?
      -Да ты как будто не из тех…
      -Нет, конечно. Я не из тех, кто стреляется… - Корней устало, криво  ухмыльнулся, и рукою провёл возле горла, где петля недавно обожгла. - Ну, что ещё? Вопросы есть?
      -У матросов нет вопросов. Давай, брат. С богом.
      -А он уже там? - Корней показал на вертолёт.
      -Кто?
      -Ну, ты сказал, с богом. Я думал, что он уже там.
      -Там, конечно, там.  В тайге. Он тебя ждёт.
      -Хорошо бы. Ну, всё. До весны.
      Вертолёт забросил его куда-то в самую дремучую глухомань, которую даже зверь стороной обходил, боясь потонуть в колдовской чарусе непролазных болот или сломать себе хребёт на гранитных стенах отвесных перевалах. Как там зимовал, как бедовал Корней Михеев – никому не известно. Четыре зимних месяца – ноябрь, декабрь, январь и февраль – он провёл в заточении глубокого снега и дикого холода. Правда, зимовьё было такое, что жаловаться грех – тепло, светло и мухи не кусают. А главное – кто-то постарался и на вертолете приволок в избушку чертову уйму всяких книг, журналов и газет, которых Корней отродясь не читал. Ну, а тут пришлось – от скуки. И наткнулся он там на молитву – несколько строчек. И они – эти несколько строчек – перевернули его сознание. Точнее говоря, не перевернули, а как раз наоборот – с головы на ноги поставили мировоззрение сорокалетнего Корнея Михеева. 
       Потом была весна, был шумный, зазвонистый ледолом, солнце припекать взялось день ото дня. За Михеевым  прилетел вертолёт, которого он – в ноябре, декабре – ждал как манны небесной. А в марте он уже окреп душой и телом, и никуда улетать не хотел. Но и торчать в глухомани тоже не было необходимости, и Михеев договорился с вертолётчиками, чтобы они его забрали, когда обратно полетят «на большую землю». А это значит – на другое утро.
       Корней надёргал хариусов на перекате – для последней жарёхи. Посидел у костра, покурил, побродил по берегу и завалился на дощатую постель, умягченную хвойным лапником, от которого кружилась голова, как от лёгкого, весёлого винца. «Завтра будет беспокойный день, - подумал он, ворочаясь. - Надо бы выспаться!» Однако, нервы стали напрягаться, им овладело беспричинное беспокойство и, покрутившись на хвойной перине, Михеев поднялся, вышел «на волю». 
       Ночь стояла тихая, высокая, от края до края залитая прохладным лунным молоком. И утро, которое он встретил на берегу, на взгорке, тоже выдалось прекрасное, погожее. Арбузный ломоть зари долго сочился алым соком над горами, где ещё белели последние снега,  похожие на остатки лунного света. Неподалёку – за избушкой – розовела трепетная лунка родника, откуда он зачерпнул  водицы на чаёк. После нехитрого завтрака Михеев  перекрестился и прошептал, глядя в небо:
      -Господи! Дай мне разум и дай мне душевный покой принять всё то, что я не в силах изменить. И дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрость отличить одно от другого!..
       С этими словами он вышел за порог и стал поджидать вертолёт. На душе у него было светло и спокойно. «К людям нужно выходить, заниматься делом», - думал он, щурясь от яркого солнца. То, что ему нужно было в тайге, в одиночестве – он достиг. Он выходил в божий мир – совершенно другим человеком. Так после бани выходят – чистые, звонкие телом. Так выходят после долгой, целительной исповеди – с чистой душою и высокими помыслами.