Медея. Про бурундуков

У меня была бурундучиха.  Не знаю, как там по бурундучачим нормам, но мне она казалась очень красивой. Звали ее Буря. Это позже я поняла, что нужно было назвать ее Медеей. У Бури был муж, вполне импозантный бурундук Дук. Любили они друг друга страстно и охотно, поэтому вскоре после полового созревания Бурька забеременела. На УЗИ она не ходила, но разродилась удачно и обильно. В семье воцарилась радостная озадаченность: с одной стороны, все праздновали рождение восьми бурундучат, с другой – никто не знал, куда их девать и кому раздавать. Буря слишком остро восприняла нашу озадаченность пополнением ее семейства, и отважилась решить проблему сама. Не знаю, каких моральных усилий ей это стоило, но на следующий день все бурундучата растеряно валялись в клетке с перегрызанными, если можно так сказать, горлами. Окровавленная Буря жалась в углу клетки. Дук, как мог, ее утешал.
Безымянные детеныши были завернуты в газетку и похоронены во дворе.
После уборки клетки Буря выглядела веселой и довольной жизнью. Казалось, что у них с Дуком начался второй медовый месяц. Но весь следующий день бурундучиха печально седела перед самой решеткой клетки и то ли растеряно, то ли укоризненно заглядывала в глаза проходящим мимо нам.
Утром меня разбудил мамин крик. Я в одной ночнушке выбежала в гостиную и увидела картину, достойную кисти какого-нибудь таланта: в клетке, раскинув лапки и стеклянными глазами глядя в потолок, лежал бездыханный Дук. На его шее алела смертельная рана. Буря сидела в углу и смотрела вдаль невидящим взглядом. На ее мордочке тонкой корочкой засохла кровь любимого.
Дуку мы выделили картонную коробочку из-под чего-то и похоронили возле его деток. На его маленькую могилку я, в припадке бурундуколюбия, положил красивенький булыжник.
Буря была необычно весела. Она бегала по ставшей просторной клетке и уплетала корм еще охотней обычного. Так продолжалось пару дней, пока утром меня не разбудил очередной мамин крик.
Увиденное превзошло все ожидания. Буря покончила собой. Ее расплющенное тельце застряло между решеткой клетки и колесом для бега, выронив маленькие кишочки. Если кто знает, как устроено это колесо, тот поймет, какой силы воли требует такое самоубийство. Буре нужно было раскрутить колесо, быстро бегая в нем, потом выпрыгнуть (по законам физики, ее откинуло в противоположную от колеса сторону) и бросится с неимоверным усилием в щель между колесом и решеткой. Кто знает, после какой по счету попытки у Бури получилось именно то, что она задумывала.
Мы, немного подумав о том, этично ли хоронить самоубийцу на кладбище, похоронили таки Бурю возле ее семейства, над которым явно весело проклятье. В ее могилу я вложила бумажку с наскоро (папа спешил на работу и поэтому подгонял с похоронами) написанными строками: «Страданьями была упитана она, томилась долго и безмолвно; и грозный час настал — теперь она полна, как кубок смерти яда полный». Да простит меня Лермонтов.