Глава 28. в трамвае

Глава 28. В ТРАМВАЕ

   На следующий день после работы еду в трамвае домой, намереваясь с очень серьёзными намерениями к Ольге Николаевне пойти. Отчего-то снова неспокойно на душе.
    И вдруг – радостная, розовая улыбка на дорогом лице.
    Верочка явилась передо мной. Я вскочил,  в объятья её заключил, вглядываюсь в юное  лицо:
- Как там важные и нелёгкие ваши дела?
- Вы знаете, улыбаясь, щебетала Верочка, - мне так важно о многом с вами поговорить! Где мы встретимся? Хотите, я к вам приеду?
- Очень хочу!
- Нет, лучше вы к нам приезжайте, ведь вы один, а у нас столько народу!
- так ведь этот ваш народ не позволит нам с тобой поговорить, мне тоже многое хочется сказать, о многом расспросить.
- Ещё как позволит! Мы с вами в мою комнату уйдём все наши будут вам рады, вы приедете?
- Обязательно приеду. И я признался ей вдруг, что скоро, возможно буду тоже не один. Следующей моя остановка была, я выпустил Верочку из рук, и что-то ещё собирался ей сказать, но вдруг надолго сомкнулись мои уста, потому что зелёный отчаянный взгляд встретился с моим на одно лишь краткое мгновение, и Ольга Николаевна поспешно отвернулась от меня. Теперь только узкий бант на её кружевной шляпке мелькал к выходу.
     Трамвай остановился, Верочка тоже оставила меня, крикнув на прощанье:
- Чуть не проехала свою остановку, не забывайте, что я вас жду!
     Я остался на месте «без чувств, без мыслей, без любви». 
    Должно быть, Ольга Николаевна видела нас с Верочкой с самого начала, и, конечно, неправильно нашу встречу истолковала и поняла.
     Всё радостное, светлое, обнадёживающее, чем был наполнен я, лопнуло во мне и кануло в пустоту, как детский розовый воздушный шарик, который надували и передули мы с внученькой моей, отчего плакала она.
    Нужно с Ольгой Николаевной объясниться, перед ней оправдаться, только никаких оправданий и объяснений она не потребует и не позволит, не спросит, с кем это я в трамвае обнимался, как следовало бы, а будет спокойно и холодно говорить о другом, на недосягаемое пространство, отдаляясь от меня.
      Не пойду я к ней сегодня, пусть пройдёт время, успокоится она, сгладится острота переживаний. И я в тот вечер к ней не пошёл.
     Суеверно подумал тогда, если увижу хороший сон, то ещё не всё потеряно, но ничего отрадного не увидел во сне. За одиноким скучным завтраком бутерброд, вопреки правилам, упал маслом и сыром вверх – дурная примета. И в довершение всего, чайная чашка, которую над раковиной мыл и на пол уронил, не разбилась.
     Помните примету – посуда бьётся, жди удачи? Значит, удача мне не светит - издевалась чашка надо мной. Правда, я сам её в сердцах добил, так, что осколки разлетелись по углам, но это не в счёт. Стыдливо осколки невинной чашки собрал.
     Представил Ольгу Николаевну, строгую и тонкую, в шляпку с узким бантом и узкими, опущенными вниз полями, в которой она от меня удалялась, в чужих объятиях, и задохнулся от негодования.
     Если бы я такое увидел, невозможно было бы меня в измене разубедить – ревнивец я.
     Через три дня дошло до меня, какую глупость совершил, мне нужно бы придти в тот же вечер и сказать, что видел вас в трамвае, но даже поздороваться не успел, так был обрадован и взволнован встречей с любимицей моей Верочкой.
     А раз не пришёл, как обещал, значит, все самые худшие предположения о себе подтвердил. Конечно, я сделаю ещё попытку поговорить с возлюбленной моей, но нет у меня надежды на успех.
     Душа моя впала в летаргический сон и не желала видеть белый свет, как бы серым пеплом подёрнулось всё вокруг. Не читалось мне, не смотрелось /в смысле даже самых любимых телепередач/, не пилось, не елось.