Промежду ног у следачки

Глава 11

Едва не брызжа на Софью слюной, нервически, одними кистями жестикулируя, злостный рецидивист-хулиган Проклин доказывал свою правду. Правда эта опасной бритвой сверкала в его выпученных глазах уже с полчаса и порядком грузила Резвую.
- Во второй раз повторяю, гражданин уважаемый следователь, - скандировал Проклин, - я эту продавщицу хорошим манерам поучить хотел. Она будто не знает, что хамить и делать замечания покупателю нельзя, понаедут из деревень и рыло задирают.
Арестант задрал перебинтованную башку и изобразил как плохо себя ведут понаехавшие, включив в свою пантомиму и манерные подёргивания длинных обезьяньих пальцев.
- Нет, это у него не распальцовка, - решила про себя Софья, которая с начала допроса следила за руками Проклина. – Это с головой не лады. Классика. В любом учебнике по психиатрии о жестикуляции кистями написано. Нет, это не распальцовка. А может распальцовка есть субсоциальная сублимация патологических проявлений. Тьфу ты, на фиг. Какое-то околонаучное течение псевдонаучного ломброзианства.
- Так, Андрей, - твёрдо сказала Резвая, - я понимаю, тюрьма, нервы, травма, всё такое, но продавщица показала, что в магазине были дети, а ты очень изысканно сквернословил.
Проклин ухмыльнулся, будто его похвалили, при этом показав хорошие, хоть в рекламе крути, зубы.
- Ну и чё? – осведомился он у Сони.
- Через плечо!
Проклин аж просиял от такого ответа.
- Ты видел что там маленькие дети были? – продолжила Резвая, чем и обломала парню весь позитив.
- Да зае… Да занадоела ты с этими детьми! Я опять повторяю, уважаемая гражданка следователь, она хамила мне! Хамила, уважаемая!
-Ну а зачем пиво взял, - громко и резко поинтересовалась Софья.- Ты у меня не по бакланской статье пойдёшь, а за разбой!
Арестант с трудом справился с желанием кинуться на эту поганую следачку, и то с каким триумфом воли это ему удалось, отразилось в хищной гримасе исказившей его лицо. Пётр Мамонов времён «Звуков Му»!
«Ну его к чёрту, - с опаской поглядела на него Соня, - оформить его на дурдом. В принудку. Там может, заколют, а то что у него двое детсадовцев дома, так и лучше, чем в зону. Жена откажется его забирать, проплатит немножко, его и не выпишут никогда, а с зоны по звонку или, вообще, досрочно. С людьми он, вижу, не ладит. Матрос Железняк, что в активе будет, условно-досрочное легко выслужит».
Проклин меж тем справился с распиравшими его эмоциями.
- Уважаемая гражданка следователь, - проникновенно начал он приложил к сердцу ладонь с волнообразно гуляющими пальцами, - я это пиво купить хотел, я не грабил и не разбойничал. Я её поучить хотел, а не ограбить. Ну погромил, обос…, пописал, но мы ж с вами культурные, образованные люди. Я целый курс в институте отучился. Какой же это грабёж или, тем паче разбой, я пиво почти купил. Что ж, я злодей, убийца что ли.
- Ты всего лишь уличный повеса, улыбающийся встречным лицам, - сказала Соня и принялась писать протокол.

Выйдя за ворота, Резвая заметила знакомых ребят из Колпинского РОВД, садящихся в уазик.
- Саш, погоди, - крикнула она и ускорила шаг, - Вы к себе?
- Ага, по пути, садись.
Устроившись рядом с водителем, она всю дорогу весело болтала с операми, которые приезжали возвращать в Кресты со следственного эксперимента убийцу. По её виду вряд ли можно было догадаться, что же твориться в душе капитана. А там был такой содом и Гоморра, такой экзистенциальный экзистент, что мало не покажется!
Софья страшно и страстно переживала за случившееся вчера вечером немыслимое, невозможное. Пионерски идиотское идиотство! Сегодня в шестом часу утра она проснулась у Большаковой и с удивительно трезвой отчётливостью, от которой гулко забилось сердце, вспомнила весь свой боди-арт. Она лежала на тахте в одной из комнат квартиры Большаковой, а голова Светы покоилась чуть ниже её груди, боясь что ухающее сердце разбудит натурщицу. Соня попыталась взять себя в руки и сообразить ну хоть что-нибудь, ведь положено же в подобных ситуациях что-нибудь сделать такое, чтобы… Ну, чтобы всего происшедшего не было. Чуточку уняв свой мотор, стучавший в «милое ушко» любовницы. «А кто же она тебе теперь»? Сонечка выбралась из постели и стараясь не шуметь и не разбудить «милую кисочку» пошла искать свою одежду. Брюки и блузка нашлись в комнате где всё начиналось, а трусики и бюстгальтер она решила и не искать. Ну и хрен то с ними, ну и что, что «Дольче Габано» и впервые одеты, как нарочно! Лишь бы поскорее отсюда. Одев сапожки и пальто, Соня была уже готова улизнуть не попрощавшись, но мысль о том, что так будет ещё позорней, заставила её вернутся к порогу, за которым на тахте, свернувшись калачиком спала «милый любимый сладкий Светик».
- Свет, - хриплым от волнения голосом позвала Соня, - я ухожу, мне надо…Закрой.
Света проснулась и протяжно зевнув растянулась во весь свой прекрасный рост.
- Захлопни, Сонечка… Погоди, поцелуй меня сначала.
Резвая, стыдящаяся того, что её позор будет уличён, шагнула в комнату и мужественно выдержала французское лобызание вспорхнувшей к ней Светы. Даже аккомпанировала ей, чтобы она ничего не подумала.
- Ну всё, иди, - оторвалась от неё Света и подтолкнула Резвую к выходу. – Иди, а то заведёмся.
Соня с вихрем в голове, споткнувшись по дороге о начатую и раскупоренную бутылку шампанского, она чуть ли не выбежала из квартиры. Первые часы бедную Соню кидало то в жар, то в холод. Она обзывала себя то малолеткой, то извращенкой. Потом она, как будто стала успокаиваться и даже с иронией смотреть на себя и свое пикантное приключение. «Ну и что, ну и ерунда, - говорила она себе, - с кем не бывает. Это сейчас экспериментом называют и даже рекомендуют. Нет, у меня не то. У меня спонтанно, выпила, то, сё, ну и так сложилось что, … что любая бы сбрендила. А Большакова то сука! Не сука даже, а даже сучка! Вот она то лесбиянка чистой воды, все они там извращенки, а что если она меня специально подпоила и раскрутила? Тьфу ты, позорище, все они так делают, известно. В любви объяснялась «Сонечка – любимая, Сонечка - волшебная». Резвая воскресила в памяти некоторые сцены, где она как будто тоже что-то наподобие несла, какую-то пьяную ерунду про любовь и ей стало так стыдно, что аж краской окатило. Когда же, несмотря на это, она почувствовала, что даже критический анализ живописных воспоминаний вызывает у неё известные потягивания в не менее известных областях живота, Резвая решила что нужно закрывать эту опасную тему. На время напрочь обо всём забыть. Только на время, ибо обстоятельства таковы что с Большаковой придётся встретиться и, наверное, не раз. Это Софье не нравилось, но что поделать? Ничего. Возьму жёсткий ментовской тон, будто ничего не было, а станет канючить… Ну, объяснюсь, что делать».
Решая такие, новые для себя задачи, Резвая шла по Фонтанке на каком-то автопилоте никого не замечая и когда перед ней возникла Катька Голубева слегка вздрогнула.
- Ой, напугала, - выдохнула она в ответ на голубевское приветствие.
- Ага, заработалась! Вижу, идёт такая вся абстрагированная. На работу, конечно?
- Куда же мне ещё? – вздохнула Резвая и достала сигарету. – Не спешишь? Давай покурим, поболтаем.
- Погоди я кефира куплю, пить хочу, умираю.
- Было что ли вчера где? – подмигнула Соня, щёлкнув зажигалкой. – Возьми мне тоже.
Голубева взяла у Резвой две десятки и пообещав всё про вчерашнее рассказать, убежала в находящийся тут же минимаркет.
«Я то, Катерина ничего про вчерашнее не расскажу» - подумала Софья, взглядом провожая девушку и зачем-то представляя себя обнимающей и целующей эту стройную, подвижную, большеглазую красавицу. Никаких, кроме отрицательных, отталкивающих чувств не возникло. И это чрезвычайно Соню ободрило.
«Нет, я не латентная лесбиянка, латентная после случившегося все психологические барьеры отмела бы и дышала спокойно. На Катьку точно бы облизнулась. Нет, я вчера просто с орбиты соскочила. Бывает. Один раз не водолаз. Надо просто на постоянку завести кого-нибудь, а то заглянет разок в месяц и полетел к жене-малолетке. Возьму вот и Пашке… Соня не смогла тут же развить свою мысль, от которой Гриценко приятно бы икалось, потому что появилась Голубева с уже вымазанным кефиром ртом. Видать чрезвычайно она соскучилась по нему, так что не удержалась и приложилась сразу за кассой едва выскочил чек. Девушка эмоционально рассказала про вчерашнее празднование по поводу присуждения ей первой врачебной категории и назначения её заведующей лаборатории, взамен Рыжовой, которая уволилась и со следующей недели будет работать рядом с домом, в районной поликлинике.
- Она с внуком хочет побольше сидеть, - пояснила Голубева, облизывая губы. – У Таньки её молока мало, так она утром и вечером грудью покормит, а сама в универ бежит. Академку не стала брать. Фу…Вроде полегчало.
Голубева выбросила в урну пустую тару и сунув руку в карман за сигаретами тут же себя одёрнула.
- Нет, бросаю. Уже в полпачки укладываюсь. В госпитале покурю.
- Молодец, - похвалила Соня в очередной раз борющуюся с табаком девушку и уже собиралась попрощаться с торопящейся знакомой, как та вдруг хлопнула себя по бёдрам.
- Слушай, Сонь! Совсем же забыла! Как тебе этот дурдом на Ваське?
- Какой дурдом, - не поняла Резвая.
- Да где ты с баскетболисткой какой-то была. Я не стала подходить, ты там открыв рот стояла. Не буду, думаю, мешать…
- А ты там… Ну ты там была значит.
- С сестрой. Она меня вытащила. Я к тебе потом планировала подойти, да мы не досмотрели до конца, у нас в «Тройке» столик на одиннадцать был заказан.
- Альтер эго русской словесности видела?
- Неа, - мотнула рыжей головой Катька и всё-таки закурила. По лицу её было видно, что она собирается сообщить нечто важное, а под это дело можно и понарушать…
- Да хрен с ним, - махнула она рукой и торопливо два раза затянулась, - я кого там видела то! Эту твою маньячку.
- Погоди, погоди. Какую ещё маньячку?
- Ну не маньячку, а художницу про которую я тогда рассказывала, ту что мамаша через дурку стерилизовала.
- А, поняла, - вспомнила Резвая, - ну и как она?
- Да я к ней не подходила. На фиг надо. Мы когда заходили, она на остановке стояла, а когда выходили, была там же. Меня это напрягло даже как-то, стоит, знаешь, как-то зловеще.
- Зловеще? – с интересом спросила Соня, - это как так?
- Да не знаю, - отмахнулась Голубева, - просто в моём понимании если с тобой в пубертатене такое сделали, то потом вся последующая жизнь не может не быть зловещей. Я тебе ещё там хотела сказать. Слушай, Сонечка, я побегу, а? Позвоню вечерком, у меня новость одна есть, расскажу обязательно.
- Ну давай, беги, спасибо что сказала.
Катька полетела к маршрутке, а Соня свернула в сторону Троицкого собора, возле которого торговал одноимённый рынок и лечил головы жёлтый дом. Ходу было 10 минут, Софья достала удостоверение, чтобы показать на КПП и с удивлением обнаружила, что вход свободен всем желающим. «Это очень либерально для центра города» - подумала Резвая и спросив у девушки в белом халате где располагается кафедра профессора Войтенко, пошла в указанном направлении мимо кирпичных зданий с решётками и сетками на окнах. На кафедре. где готовили психиатров-экспертов для работы в системе медико-социальной экспертизы, Соня полчасика прождала в коридоре, слушая как за дверью идёт лекция. Профессор рассказывал о сниженной витальной составляющей у некоторых больных шизофренией.
- Тут всё ходит одна родительница по экспертным комиссиям и пытается добиться для своего сына первой группы инвалидности, - рассказывал профессор, судя по звукам, быстро ходя перед врачами-интерами, которые сидели как мыши, так что можно было вообще подумать, что авторитетный семидесятилетний специалист находится в лектории один и просто так, как оперный певец в гримёрке распевается перед выступлением. Профессор продолжал:
- Сын этот уже имеет вторую группу, ему 42 года. В 23 впервые был госпитализирован после суицидальной попытки…Диагноз – вялотекущая шизофрения, с тех пор нигде, даже в мастерских при больнице. Сидит дома, испытывает неопределённые фобии, асексуален, спит много, но в присутствии кого-либо из близких. Не пьёт, не курит с самого рождения, творческие начинания были, свойственные только в подростковом и молодом, так сказать периоде жизни, писал псевдоклассическую музыку, не андеграунд, не авангард, а такое, с позволения сказать, звукоманство. Особенных волнений от непризнания своих «симфоний» не испытывал. Неряшлив, не моется, не убирается, вообще к чистоте в последнее время стал относиться агрессивно, порядок в быту расценивает как вмешательство в личную жизнь. Естественные надобности справляет у себя в комнате в банке и полиэтиленовые пакеты, объясняя это нежеланием идти в туалет по пустякам. Вял, апатичен, к увещеваниям родственников равнодушен. На отделении выполняет роль пассивного гомосексуалиста с полным равнодушием и не испытывает ни сексуальных, ни личностных переживаний. Интеллект сохраняет в норме.
«Брр, вот подарочек то» - поёжилась Соня – «такое чмо в доме иметь – повесишься».
Она не стала слушать дальше и вышла покурить, а когда вернулась, то из аудитории уже выходили, обогащённые знанием апатоабулического синдрома, врачи. Войтенко – подвижный, сухощавый старик с умными, ироничными глазами махнул на протянутое удостоверение рукой.
- Я Вас знаю, следователь Резвая, верно?
- Так точно, - ответила Соня, удивляясь тому что Войтенко заочно с ней знаком. «Он хоть и консультирует МВД. Но не настолько же у меня память отшибло, чтобы не помнить, где я с ним сталкивалась. Первый раз его вижу». Узнав причину Софьиного визита, профессор обратился к молодой, несколько даже вызывающе одетой женщине-ординатору.
- Елена Васильевна, внизу у нас история Беклемищевой ещё тут?
- Кажется, отвезли на Пряжку.
Елена Васильевна секунду подумала, сняла ногу с другой, поднялась со стула.
- Пойду, узнаю, подождите.
Виляя бёдрами в чёрных сетчатых чулках, подвязки которых были видны, пока Елена Васильевна не одёрнула чёрную же юбку. Ординатор вышла, а когда через несколько минут вернулась, то лишь развела руками. Так, словно хотела, чтобы её немаленький бюст вывалился из огромного декольте наружу.
- Ну ничего. Идите Елена Васильевна. – Профессор повернулся к Софье, - Вам, товарищ Резвая, нужно проконсультироваться насчёт Беклемищевой? Так я её прекрасно помню, у нас есть 10 минут. Слушайте. Беклемищева, 43 года, в подростковом возрасте поставлена детская шизофрения, сделаны искусственные роды, стерилизовали, инвалид детства. Диагноз был ошибочный, но что теперь поделаешь, я с ней три года общался и хоть я не могу как моя коллега из института Сербского по запаху шизофрению распознать, - Войтенко едва заметно усмехнулся. - Но у Беклемищевой ей и не пахнет
- Я, профессор, понимаю, что почти всякий человек при определённых условиях способен к тяжким насильственным деяниям, - начала Софья, стараясь показать себя перед Войтенко человеком грамотным хотя бы базисно, которому не нужно прежде чем сказать главное, предварительно объяснять простые вещи.
- Но Беклемищева имеет склонность, так сказать, предрасположенность к этому?
- Вопрос кардинальный, конечно, - психиатр взял Софью за локоть и увлёк за собой в коридор, - пойдёмте в мой кабинет покурим, Вы же курите? Вопрос кардинальный, - повторил Войтенко, засовывая сигарету в мундштук, - она произвела на меня хорошее впечатление, а точнее, не произвела, а оставила хорошее и тёплое впечатление. Но… Но после своих подростковых попаданий в больницу, которые спровоцировала или инициировала её мать, Беклемищева в 20 с чем-то лет угодила на принудительное лечение. После того как своего сожителя едва не убила, а потом сама в петлю залезла. Лет 5 провела в спецклинике.
- А потом ещё попадала?
- Нет. Да и с любовником недоубитым у неё был чисто бытовой конфликт, если бы не её диагноз, попала бы в простую колонию. Ну а не попади она тогда на спецлечение, то теперь ей можно было бы удачно оспорить тот давнишний диагноз.
- Вы говорите, что то насилие было чисто бытовое?
- Ну да, чистейшей воды, - кивнул Войтенко, - она вела маргинальную жизнь, главным образом это имело социальную подоплёку. Девочка рано созрела, а мать и бабушка гнобили, говоря по-простому. Тут, как правило,
два варианта в результате: Либо юный человек остаётся задавленным и с ним безуспешно потом работают психологи, если он, конечно, обращается, в уже взрослом возрасте, либо протест, уход из дома и так далее. Эта её ранняя половая жизнь и связана была с не столько желанием секса, сколько с подростковым негативизмом, то бишь протестом.
- И что, сильно контролировали?
- Не то слово, глобально и с наслаждением. Мать и бабка по всей видимости были с какими-то сексуальными патологиями. Фригидны, предположим, ну и к тому же, примитивны настолько, что стали блюстителями нравственности. Беклемищевой с детского сада очень изысканно внушалось отвращение к мальчикам, но природа взяла своё и в 13, кажется, лет у неё случилась первая беременность, но вот первый контакт сексуальный у неё был с подружкой и после она признавалась, что у неё были контакты с женщинами. Главным образом случайные или как в спецклинике – по причине отсутствия мужчин.
- А сейчас как? – спросила Соня, чувствуя что ей стало жарко. – Теперь, я слышала, она собралась в монастырь. Климакс ранний?
- Да нет, просто она пришла к вере лет 5 назад, когда работала на реставрации церкви где-то в Архангельской. Сексуальные потребности она научилась подчинять воле и не скрывает, что мм… грешит. Впрочем это не для нас, она сказала, что исповедуется…
- Может так быть, что уйдя в религию, она решила карать грешников, стать как её мать поборницей псевдочистоты, только поборницей насильственной, может она убивать?
Профессор, прежде чем ответить, сделал три глубокие затяжки, глядя в окно.
- Фанатизма в ней я не заметил. Хотя не скрою, что искал. При шизофрении есть такой синдром, когда человек вдруг в один миг меняет образ жизни. Вчера пил и курил, бросать не планировал, а утром проснулся и ничего прежнего ему не надо, никаких искушений. Ничего изменение личности в революционном режиме? Беклемищева боролась с вольным образом жизни и говорит, что искушаема по сей день. Затем меня очень интересовал её приход к вере. У больных это галлюцинации религиозного характера, часто апокалипсические. Таких лечится немало, потому что всё это протекает очень тяжело. Они поджигают себя, выпрыгивают из окон, им кажется, что у них выросли крылья. У Беклемищевой всего этого не было, а по своему опыту знаю, что больные с бредом и галлюцинациями религиозного толка очень тяжелы и даже, если и пытаются скрыть, им это не удаётся. Очень, знаете, это у них ярко, насыщенно.
- А в монастырь её возьмут?
- Да я дал заключение, что не вижу противопоказаний.
Софья, узнав имя отчество Беклемищевой поспешила откланяться, так и не решившись спросить у Войтенко, откуда он её знает.
«Наверное как-нибудь случайно, не под колпаком же мы у начальства». Пробив через базу адрес художницы, желающей постричься в монахини и посещающей при этом абсолютно богомерзкие мероприятия на Васильевском острове, Резвая раздумывала за кофе о том, как лучше поступить дальше.
Несомненно, встретится с этой самой Беклемищевой, но что ей предъявишь? Чего вы стояли на остановке, близ места проведения фестиваля современного искусства? Зловеще почему стояли? Софья сделала глоток и усмехнулась над самой собой. «А ведь я так за неё схватилась потому что меня это от Светки отвлекло. Ну и что с того, что она там была? Там ползала психопатов было. Хотя, конечно, подозреваемая удобная, и что бы там Войтенко не говорил, а личность она подозрительная. То что она стала христианкой не говорит о её непогрешимости, да и вся эта история с монастырём возможно задумана лишь для отвода глаз. Разрешение ей дали 2 месяца назад, чего же она не в келье. И лесбиянка она, хм…». Софья ранее как-то на автомате считала, что преступник мужчина и версия, что всё это может совершить женщина, даже не рассматривалась. А ведь это более чем возможно.
Теперь Резвая сложила два рабочих варианта. По первому Беклемищева была свихнувшейся фанатичкой, которая выбрала себе жертв среди особенно на её взгляд безнравственных. Большакова, например, только за роль натурщицы заслуживала кары, не говоря уж о том, что она, вообще, сосуд греха. Студентки также могли ей показаться не очень хорошими девочками, сестра погибшей в Сестрорецке что-то там обронила насчёт моральных шатаний убитой. Видео заказывала, чтобы удостоверится в греховности и одновременно как-нибудь там распалится, может секла себя при этом или ещё что-нибудь такое нездоровое делала.
Вторая версия носила более светский характер. По ней Беклемищева как кондовая, а не случайная или вынужденная лесбиянка, мочила своих любовниц и их парней. Убитая в общаге неизвестно, а в Сестрорецке жертва скорее всего имела связь с Беклемищевой, потому она ей дверь не только открыла, она разделась перед ней или же собралась вступить в интимную связь. А убита была потому что у преступницы были доказательства её неверности. Пацанов она так же мочила, из ревности. «Выходит, что и Большакову если будут убивать, то вместе со мной. Я тогда с ней засветилась и Беклемищева, зная, что Светка не чужда любви с женщинами, решила что я её новая страсть, тьфу ты… Как это меня угораздило. Ну ничего, пустяки. Короче взревновала к Светке и… А как она узнала, что и кто я? Светка никому не говорила, тут я не сомневаюсь. Проследила? Прямо до дома? Возможно. А квартиру в которую я зашла можно со двора в окна увидеть. Так, так, так. Это реальней, чем версия с фанатичкой-изуверкой…»
Это как-то понятней и реальней. Лесбиянка, которой за сорок мстит молодым любовницам и их мужчинам. Мне скорее всего было предупреждение сделано. Делала бы она это попонятнее, я бы может так не опозорилась.
Всё это конечно, скорее всего фигня, но нужно эту Беклемищеву Марию Трофимовну навестить. Сейчас и сделаем это, но сначала… Нужно сначала с Большаковой пообщаться насчёт контактов с Марией Тимофеевной.
Софья взяла было уже трубку, набрала три цифры, но не смогла пересилить себя и отложила звонок на потом. Она не представляла себе как будет разговаривать со Светой, хоть и отдавала себе отчёт в том, что сделать это рано или поздно придётся. Взяв из сейфа пистолет, Резвая заперла кабинет и вышла на набережную. Шёл четвёртый час дня, она решила ехать одна, потому как ей страшно не хотелось до поры до времени впутывать кого-нибудь в дело, ткань которого стала с минувшей ночи её личным бельём.



Глава 12


Если бы улицы имели собственные гербы или какие другие символические печати, то на табличках домов по Кондратьевскому проспекту непременно красовалась бы эмблема – земной шар без материков и океанов, но зато с 4-5 уродского вида домами. И всё это на фоне таблички автобусной остановки с выцветшими и облупившимися номерами.
Отыскав среди рассредоточенных по огромной территории бледно-серых строений дом Беклемищевой, Софья вычислила нужные ей окна и отойдя вглубь двора стала наблюдать, не покажется ли что-нибудь говорящее о присутствии в квартире человека. Постояв минут 10 и не заметив за красными занавесками никакого движения или светового сполоха телевизора, Софья окликнула первую попавшуюся старушку, выходящую из нужного подъезда.
- Уважаемая! Где у вас председатель сидит?
- Первая парадная, первый этаж.
- Прелестно, спасибо большое. – Поблагодарила Резвая бабулю, радуясь что её надежда оправдалась. Дом был кооперативным и пообщаться с председателем, прежде чем сделать визит к мутной художнице, очень хотелось. За девятилетнюю практику следственной работы Софья многократно убеждалась в том, что эти самые председатели знают о жильцах почти всё. Словно у них каждая квартира на прослушке. Будь в каждом доме по такому смотрящему, то раскрываемость сделала бы резкий скачок вверх. Безо всякого сомнения.
Председателем ЖСК оказалась женщина не очень характерного для своей должности возраста. Должности эти обычно занимают пенсионеры. Здесь же была дама в полном расцвете лет и сил, 45-47, не больше. Соня достала удостоверение, представилась и несколько ошарашено посмотрела на стол, за которым сидела, если верить табличке не двери Житомирская Татьяна Борисовна. Перед Татьяной Борисовной лежал короткоствольный калаш. Это был не игрушечный, а натуральный, чисто конкретный, ментовской Калашников и обманутся Софья просто не могла.
- Да жильцы осточертели, товарищ капитан, то трубы им, то ремонт, - небрежно бросила председательша и повесила автомат на стул. – А так, знаете, остерегаются заходить, - добавила она и рассмеялась, глядя на озадаченную Софью. – Да это мужа, он обедает, а дети как автомат видят – отобрать пытаются. Первый и третий класс, чего от них ещё ждать? Муж в ППС служит, сейчас придёт. Присаживайтесь.
- Фф, - выдохнула Соня, опускаясь на стул, - Вы смотрите, не ровен час, зайдут с улицы…
- Ничего, я начеку, - успокоила председатель, - Бог не выдаст, как говорится…
У Резвой не было ни малейшей охоты проводить профилактическую беседу об опасности небрежного обращения с табельным оружием и потому она перешла к насущному вопросу.
- Беклемищеву Марину из тридцатой знаете? Расскажите мне о ней, если владеете каким-нибудь материалом.
- Да какой там материал, всё и так понятно. Не в свои сани не садись.
- То есть? – не поняла Резвая.
Председатель достала какой-то свой журнал, вооружилась калькулятором и принялась что-то высчитывать и сверять одновременно общаясь с властью.
- Да то, товарищ следователь и есть, что не может кошка превратится в трепетную лань, - ответила она авторитетным тоном, - я Марину с детства знаю, она на три года всего младше. Дружить не дружили, потому что какая там дружба, мы для неё девочки-малолетки были хоть и постарше. У Марины в 12 уже третий размер был и глазки блестели. Мама не горюй. Ну да я не про это. Я про монастырь этот её. Это ж Маринке не то чтобы не под силу, а просто не по природе. Это я ей говорила как-то, а она не слушала и рукой только махала, типа я чушь какую-то несу. А по-моему она себя этими постами и воздержаниями и довела?
- А Вы что не знаете что Маринка вчера повесилась, - председатель удивлённо подняла брови и оторвалась от своей бухгалтерии, - вчера с утра верёвку намылила и на табуреточку. Только ничего не вышло, дом то – остеопорозник, ей и повисеть то, наверное, не удалось, вместе с куском потолка на пол и грохнулась. Пол, слава богу, цел, ну и Маринка, тоже слава богу. Соседи сверху мне звонят, я прибегаю. Маринка открывает, глаза безумные, на шее след от удавки. Ну, конечно, тут без вариантов, 03 и всего делов – Пряжка.
Председатель прищёлкнула языком и поднялась, снимая автомат навстречу вошедшему милиционеру.
- Держи, сдаю в целости. Как, ребята поели? – муж, который был лет на 15 моложе, кивнул, повесил калаш на плечо и чмокнув супругу в щёку, вышел. Татьяна Борисовна проводила его счастливым взглядом и вернулась к прерванному разговору.
- Увезли её, значит, я все розетки повыключала, всё скоропортящееся кошкам дворовым снесла. Я думала, что Вы в курсе.
- Беклемищева ведь одна проживала? – Софья достала сигареты и молча протянула пачку председателю, которая, судя по пепельнице и окуркам со следами губной помады курила. - Прописана одна, это я знаю, а вот фактически, одна она жила, был сожитель или сожительница?
- Да нет, - чуть поразмыслив ответила председатель, - года три никого не было. Два точно. Вот и свихнулась.
- Я вот сказала: не было ли сожительницы. Вас это как будто не удивило.
- Ну, с Маринки всё может статься. До этого её катарсиса, ну годика ещё 4 назад, видела её пару раз с нимфеточками под ручку.
- В смысле с малолетками, - уточнила Соня.
- Ну да, такие, знаете, сосочки. В дочери годятся, - Татьяна Борисовна как-то особенно облизнулась и на секунду опустив глаза усмехнулась.
- Ну да ведь это у нас сейчас не возбраняется, - продолжила она с двусмысленной улыбкой, - да и раньше как-то наплевать было. Это мужикам возбранялось, а нам…
- Ну а последние год-полгода, - перебила Соня, догадываясь, что её визави хочет свернуть с деловой дороги и залезть в малинник.
- Да я ж говорю, что два года точно ничего, как бабка отшептала.
- А замужем она не была?
- Нет. Она, понимаете, не могла родить и… - Татьяна Борисовна покраснела и лицо её приняло жёсткое выражение. – Она не хотела брака без детей.
- Другие же живут. Даже если могут родить.
- Маринка нет. Маринка другая, - торопливо сказала Татьяна Борисовна, - я Вам тут наговорила… Можно подумать, что она шлюхой какой-то была, это ей просто не повезло с матерью и бабкой. Она бы сто лет как замуж вышла, ей многие предлагали, но как только предлагали, она гулять убегала, потому что стыдилась страшно, даже сказать боялась тем кого любила. Она и гулять бегала со всякой швалью, потому что тем можно было рассказать и там это даже приветствовалось! Понятное дело, с такой не стоит церемониться. С бесплодной как с резиновой куклой – это её слова.
– Не соглашусь…
Председатель нервно прикурила вторую сигарету
- Я сама до 39 забеременеть не могла. 4 раза замужем была, теперь вот пятый и он, считаю, первый настоящий.
- Да, это бывает, конечно, когда вот так случается, - Соня немного замялась. – Послушайте, Татьяна Борисовна, мне бы вот хотелось…
- На квартиру взглянуть? – председатель склонив голову вбок внимательно посмотрела на Резвую.
- Да, хотелось бы.
- А санкции, конечно, нет.
- Я, собственно, с хозяйкой намеревалась встретиться.
- Да не вопрос, - председатель сняла со стенда связку ключей, - утром санкция, днём обыск. Полная ерунда. Я сама 21 год в милиции проработала. Хоть и не в офицерском звании. Пойдёмте, посмотрите. Только там такой бардак, что для обыска придётся наоборот всё по местам расставлять.
Татьяна Борисовна оказалась права, в двушке Беклемищевой было настоящее федорино горе. Если на Лиговке у Большаковой чувствовалось, что тут полотно сама хозяйка, а квартира её рама, пусть и без медных буржуазных роскошеств, то здесь была жилая мастерская плюс куски потолка на полу первой комнаты после неудачного суицида – уютненькое местечко. Софья первое время не знала с чего начать, в шкафах были банки с красками, одежда валялась где попало. В спальной на кровати валялась тумбочка, а по полу были разбросаны картины и кисти.
- Это она все вчера раскидала, а может так всегда и было? – спросила Соня, начиная потихоньку осваиваться и, для начала, разбирать картины и рисунки.
- Кроме потолка, да, - ответила председатель, - видите какие квартиры строили антисуицидальные. Что-то вроде подушки безопасности. Потерял управление – раз! И на полу. Жив-здоров, везут тебя на ремонт.
- А что за история её с матерью? Я знаю от врачей, но возможно там что-то другое было?
- Да что там рассказывать, бабка с мамашей сбрендившие на морали были. Фарисейки, одним словом, даром что светские. Но по-моему не велика заслуга, если постишься из-за того, что у тебя язва желудка. Марина вон постилась, - Татьяна посмотрела на деревянные перекрытия над головой, - поститься со здоровым же желудком только вредить. Ей и рожать нужно было. Она на детей заточена была.
- А у неё точно всё с головой было в порядке?- поинтересовалась Резвая, залезая под кровать и вытаскивая чемодан, - такой бедлам. Здоровый вряд ли станет так жить.
Татьяна скептически сложила губы и равнодушно оглядела кавардак.
- Да нет, это просто специфика занятий. Мастерской нет как у Церетели, вот и срач. Раньше в деревнях если избу новую не отстроили и жили по две-три семьи, так ещё не то было. Плуг, борона и свинья с поросятами вместе с хозяевами.
- А всё-таки, - не отставала Соня, с помощью заколки пытаясь справиться с чемоданными замками. С одним получилось, а вот второй заклинило.
- Вот сука, - выругалась Софья и отогнув, как только можно одну половину крышки, вытряхнула из чемодана всё содержимое. Это были какие-то письма и рисунки.
- А всё-таки, - повторила она, - как её в первый раз забирали?
- Да элементарно. Забеременела, домашние её на аборт. Она в отказ, они её как последнюю тварь стали чморить. Она взяла и в знак протеста налысо себя остригла. Ну вот и всё. Это же ещё при Леониде Ильиче было. Хрен с ней, с беременностью. Эти вопросы всегда в пользу малолетки решались, если она в слёзы и глухой отказ шла. Другое дело если сумасшедшая. Девочка если себя острижёт это же шиза чистой воды. Плюс протест против родителей. У шизоидов плохие отношения с ними. Короче понятно.
- А второй раз что-ж она не шифровалась.
- А она шифровалась. Только мать, увидев живот, не расчувствовалась как Маринка думала, а в ярость пришла. По двору её тут гоняла. Фу, вспоминать мерзко.
- Да, это конечно жутко, - отвечала Резвая, разглядывая рисунки из секунду назад раскрытой папки и не веря своим глазам. Точнее веря. Она сама искала это. Не скелеты или арсеналы, не закованных в цепи пленников, а что-то навроде вот этих набросков. На них были изображены различные девушки, среди которых была и Большакова.
Шёл седьмой час, когда Резвая с челночной сумкой, которую ей одолжила председательша, переступила порог своего кабинета. Включив свет, она устало опустилась на стул и закрыв глаза глубоко вздохнула. Напсиховалась будь здоров, но кажется не впустую. Расстегнув молнию сумки, она вытащила папку с интересными рисунками и две найденные потом в кладовке картины. Картины были гораздо информативней. Фигли рисунки, на них Большакова и другие неизвестные пока девушки представали в самых заманчивых, самых сладострастных позах. Раздетые и полураздетые, поодиночке и в паре с лицами неизвестными и вакханскими. Это была эротика, выполненная с чувством, с нервом, ну да и только. Другое дело картины, одна из которых, судя по свежести красок, была написана совсем недавно. На той, что постарше Большакова стояла на коленях, молитвенно сложив руки на фоне гильотины и фигуры палача. Никакой эротики, если не считать глубокого декольте и чувственно акцентированного рта здесь не было. Картина являла собой вполне узнаваемый исторический сюжет. Казнь Марии Антуанетты, не то герцогини Дюбарри. На втором холсте Света сидела на чёрно-красном фоне в ночной рубашке и выгоняла пузырьки из шприца, риски которого заканчивались цифрой 30. На голове её был не то венок, не то ещё какой убор из виноградных лоз и инжирных ветвей.
«Вещицы то совсем не канонические, - подумала Резвая и стащила сапоги. – Странно что у неё дома никаких работ на религиозную тему не нашлось. А 30 кубов это 30 лет. Как раз столько Большаковой.
Весёленькая картинка и гильотинка в кайф. Вряд ли Светка позировала и вряд ли у неё с этой Беклемищевой что-нибудь было. Всё перерыла, ни одной фотографии её нету, хотя снимков предостаточно. Эх, душа жаль нет, прямо сейчас бы и залезла. Кто хоть работает-то?»
Не обуваясь, на цыпочках, Соня подошла к двери и выглянула в коридор. Из нескольких кабинетов слышались голоса, доносился смех дознавателя Петровой. Резвая подошла к столу и подняла трубку.
- Привет, Лен. Вы там чай пьёте? Ага, не чай! Слушай, скажи, Мария Антуанетта была блондинкой? Хорошо, сейчас приду.
Резвая сунула папку и Макаров в сейф. Картины задвинула под стол и спустилась на улицу. Купив бутылку наливки, она прежде чем возвратиться, постояла минут пять на воздухе, внутренне расслабившись и дыша полной грудью. Ехать допрашивать на Пряжку было уже поздно, хотя самоубийцы первые день-два наиболее откровенны. Это правда не всегда, но как правило.
«Завтра, завтра, всё завтра»

Как всегда когда настроение было прекрасным или же наоборот сквернословило на весь внутренний мир, Софья возвращалась с работы пешком, теплела и душой и телом от трёх выпитых чашек чая с ромом и наливкой настолько, что расстегнула пальто. И лицо, и её от бедра походка, спокойная улыбка и расправленные плечи и грудь привлекали мужчин и заставляли задуматься скукоженных, замороченных женщин о своей жизненной осанке. Софья умела идти красиво, даже если у неё была стёрта новыми туфлями пятка или же болел до жути тазобедренный сустав… Проходя мимо психбольницы, где она часов восемь назад вся на нервах внимала словам профессора Войтенко, Соня кажется даже и не вспомнила об этом. Так, профонило что-то, не успев заглушить основной ход мыслей, которые были о дочерях, возможном переезде в лучший район, о бывшем супруге. «Вернулась интересно его Леночка из своего посёлка или города, где она там живёт. Жила. Да, нужно это прекращать, хватит. Игорёк своими наездами, ни о чём, кстати, не говорящими, меня только сдерживает. Я же, хоть и не дура и всё понимаю, всё равно дура и идиотка. Я на что надеюсь? А вот Паша, например… или нет! Заведу как эта председатель молодого да прыткого. Студента-медика из группы этой Леночки. Ха-ха-ха! Сколько лет на втором курсе? Восемнадцать? Самый кайф! Ха-ха-ха!»
На Первой Красноармейской её и впрямь попытался закадрить какой-то студент из соседней общаги и Софья не отшивала его до самого Московского, слушая всякие поддатые любезности и даже несколько кокетничая. Давненько она этого не делала, вот и захотелось. Настроение отличное! Дав ему выдуманный тут же телефон, Соня распрощалась с молодым человеком, который оказался настолько любезен, что даже не стал хватать её за руки, настаивая на продолжении знакомства в стенах общежития, где «вообще супер и никого нет».
Когда Софья прошла метров двести по Московскому мобильник выдал «Ушаночку» и взглянув на высветившиеся цифры, Резвая слегка поморщилась. «Ну а что ты хотела. – Буркнула она себе, - не зажмуришься, большая уже». Она поднесла к уху трубку.
- Да, здравствуй, Светлана… Я? Нет, не дома… Давай. Хорошо. Через 15 минут у Фрунзенского. Я тут недалеко. Угу, пока.
Сунув телефон в карман, Резвая застегнула пальто и как-то вся внутренне зажмурившись, зашагала к универмагу, где Света Большакова как раз сейчас закончила совершать покупки и от нечего делать, позвонила подруге. «Вот сучка! Нарочно ведь около меня оказалась! Зачем я ей сказала где живу? Да я вообще много чего вчера наговорила, тьфу ты… Только бы она сцен не устраивала».

Света стояла с роскошным букетом белых роз в распахнутой норковой шубе и сияла улыбкой подходящей Соне. В руках у неё, кроме цветов был пакет с надписью «Дольче Габано». По причёске можно было понять, что сегодня она побывала в салоне красоты. Большакова наклонилась к Резвой для светского поцелуя. Не шарахаться же, что поделаешь? Соня, готовая вот-вот покраснеть, коснулась прохладной щеки Большаковой, и чмокнула воздух с выбивающейся из причёски душистой прядкой. Губы Светланы были смелее и коснулись Сониной шеи.
- Привет, Софочка.
- Ну пойдём, я тебя провожу. А то тебя такую вкусную утащат по дороге.
Света шагнула со ступенек крыльца на тротуар.
- Тебе в какую сторону Обводного? Направо у меня знакомый живёт.
- Слушайте, Света, я сейчас в гости, - начала, глядя в лицо, но избегая её весёлых, искрящихся глаз, - я сейчас в такой запарке, что… А, кстати, вот по этому делу. Вы такую Беклемищеву Марину не знаете? Сегодня бегала на её счёт, чуть с ума не спятила, - Резвая почувствовала, что справляется с волнением и твёрдо, хоть и часто моргая, уставилась на Большакову. Глаза в глаза.
- Вы не помните такую?
Света, опустившая приглашавшую идти руку с самого начала Сониной речи с минуту молчала, глядя на Резвую грустным бесцветным взглядом.
- Нет, не знаю, - наконец сказала она и сунув шикарный букет в пакет, сделала сосредоточенное лицо.
- Так как Вы говорите её фамилия?
- Беклемищева Марина. Она училась на старших курсах, когда Вы стали позировать в Репина. Ей 43 года. Фото жаль нет с собой.
- Хм, хм, - Большакова насупилась, - такую не помню. По крайней мере среди знакомых нету. Может сталкивалась. Так она маньяк? Женщина?
- Да нет, пока только подозрения. Знаете что? Я к Вам зайду на днях на работу, принесу фото, задам некоторые вопросы. Так что…
Резвая готова была распрощаться поскорее, но Большакова не дала ей это сделать немедленно.
- Сонь, я не школьница, всё понимаю, - сказала она грубо и с пренебрежительной усмешкой на губах. – Ты уж не волнуйся так по пустякам. Цирк смотреть.
Большакова бросила презрительный взгляд на Софью, которая стояла, не зная как себя вести в этой щекотливой и странной для неё ситуации. Она понимала, что её начинают, говоря по-простому, опускать и как натура твёрдая и порой даже агрессивная, хотела занять адекватную позицию. Но интуиция ей подсказывала, что ввяжись она хоть словом, то затеется свара с рукопашным боем. Прямо перед камерами видеонаблюдения Фрунзенского универмага. Вот потеха будет, если её с Большаковой при этом арестуют и Светка в соплях и слезах начнёт делиться с ментами своими обидами. Колобков умрёт от счастья, а девочкам какой позор. Лучше на взятке попасться!
- Ладно, прости, - сказала Большакова, сменив уничтожающий лик на равнодушный, - нам ведь ещё работать, ха! Давай к делу. Помнишь ты мне рассказывала про тот случай старинный, когда художник вообразил насильника-убийцу и написал портрет реального?
- Помню.
- Пойдём, я хоть и фигня, а не художник, но попробую.
Большакова кинула Резвой на вход в универмаг.
- Пойдёмте, Софья Андреевна, найдём на чём нарисовать. Должна же я в меру своих скудных способностей хоть как-то поспособствовать следствию.
Соня не сопротивлялась и минут 10 ходила за Светой, которая быстро сновала по отделам с видом человека, что-то или кого-то потерявшего.
- Вот хрен! Все коробки пустые сразу выносят, - ругалась она, - обёртку, что ли купить? Так она вся цветная, не получится!
«Психует» - решила Софья и не решаясь сказать, что можно нарисовать дома, а завтра принести, молча следовала за длинноногой красавицей, которой вздумалось понтануть своим художественным талантом.
Наконец, Большакова купила бюстгальтер, на пачке которого ей приглянулась девушка, снятая по пояс.
- О! Мы её сейчас видоизменим. Есть карандаш для губ, Сонь?
Резвая достала косметичку и подала её присевшей на скамейку Большаковой.
- Извини, милая, - сказала та девушке на упаковке, - мы из тебя сейчас преступницу сделаем.
Через три минуты работа была закончена и вручена Софье.
- Вот, любуйтесь. Можете её по городу развесить. Не Беклемищева?
Соня лишь отрицательно помотала головой. На Беклемищеву Большаковская экспрессия не походила. Из милой девушки, бюст которой натурщица зачирикала, была создана мрачная личность женского пола с тёмными тенями густых бровей и намазанным чёрной помадой ртом. Света ещё как-то подретушировала глаза, отчего из легкомысленных они стали тяжёлыми и шизоидно налитыми. Прежнее лицо было трудно угадать.
- Шиза – праматерь готов. Как? Нравится? – поинтересовалась Светлана.
- Ты это конечно здорово загримировала, - искренне ответила Соня, - только б если всё так просто было…
- Ничего, я верю в свой талант, - нервно привставая на носки, заявила Света. – Вы, Софья, её увидите. Ладно, не буду Вам мешать. Фотопортрет оставляю, бюстгальтер забираю – мой размер, Вам большеват. До встречи.
Света быстро пошла к выходу и Соня без удивления увидела, что она вытирает слёзы. И люди, проходя мимо неё обращают на неё внимания. Ещё гримируя фотографию, она дрожала ресницами и тёрла нос.
- Ох, устроит, чувствую она мне Ги де Мопассана, - невесело подумала капитан.
Придя домой и сняв одежду она без захода на кухню и ванную, повалилась на тахту. Усталость мягким наркозом погрузила её в сон, едва она закрыла глаза.
В знаменитой химчистке человеческих голов, что находится в Адмиралтейском районе Санкт-Петербурга на реке Пряжке, Соню ждало разочарование.
- Побеседовать с Беклемищевой не получится, - сказал заведующий отделения, разводя руками, - Трифтазин. Курс.
- Что совсем размазана, - слабо надеясь на отрицательный ответ, простонала Резвая, - может подбодрим?
Пусть чифирку попьёт, а?
Она посмотрела на психиатра.
- Что, очень нужно, - усмехнулся тот, - идите за мной.
Он провёл Соню на отделение с палатами без дверей и попросил подождать в столовой. Соня лет 15 назад, в студенчестве, бывала на Пряжке во время практики. С тех пор, кажется, ничего не изменилось. Те же казённые стены с трещинами, тот же линолеум катастрофических расцветок, те же лица больных, разве что одежда женщин, слоняющихся по своим делам взад вперёд, да телевизор рядом с которым сидела в белом халате Соня, были другие. Тогда всё халаты да пижамы, теперь их больничную однотонность разбавляли спортивные костюмы. Ранее чинёный-перечинёный Рубин, теперь Панасоник с сорока дюймовой диагональю. Соня ждала минут 10. В чёрном найковском костюме и шлёпанцах, растрёпанными рыжими волосами, поддерживаемая под локти врачом и санитаркой, вошла Марина Беклемищева. Лицо её было самым обыкновенным, разве что три маленьких шрамика на лбу, переносице и верхней губе могли выделить его из толпы. Соня, хоть и не боялась ничего и никого на свете, ощутила лёгкий мандраж. Беклемищева села, точнее ей помогли это сделать, за стол рядом с Резвой. Врач и санитарка отошли в коридор и встали так, чтобы не упускать из поля зрения следователя с больной.
- Здравствуйте, Марина Тимофеевна, - Софья кашлянула, - Вы меня узнаёте?
Та вздохнула и посмотрела на Соню таким засаженным взглядом, что стало понятно – Марина сейчас и саму себя то в зеркало не узнает.
- Света Большакова через час должна прийти, - попробовала зайти по-другому Резвая, но не вызвала этим у Беклемищевой ни малейшей реакции. Она бессмысленными глазами водила по столовой, да позёвывала.
«Вот, чёрт. Расплющило её как», - с досадой подумала Резвая и махнула врачу.
- Приезжайте через три дня, - сказал он, прощаясь, - она адаптируется к лекарству и вы замечательно пообщаетесь. Не бойтесь, она в надзорной палате, не убежит, да и не в состоянии.
Три дня так три дня, - Соня закурила и медленно пошла к маршрутке, размышляя по поводу всего имеющегося расклада.
Подозреваемая в полной ботве, тут и дураку ясно, хотя бывают случаи, что психи очень ловко прикидываются, да и странно, что она в таком анабиозе. Ей проводят обычный курс обычных нейролептиков. Да, это конечно, поливитамины, но когда выводят из психоза, то у больных хоть и раскрыта варежка и тормозят они конкретно, но в таком суперовощном состоянии они не бывают. Некоторые так даже наоборот, только и начинают соображать после хорошего укола. За шахматы садятся. Это здоровому мозги расквасят, а Беклемищева, хоть и не шизофреничка по отзывам специалиста высокого ранга и соседки по дому, но угодила на больничную койку из петли! А если в петлю лезет здравый, условно говоря, человек, то не просто так. Значит мозги у него на тот момент вскипели и нейролептик ему в кайф. А вешалась ли она? Жаль шея у неё закрыта была. Инсценировала? Легко. Как и сейчас. Она, конечно, пришиблена, но не настолько, чтобы сидеть манекеном. Преувеличила своё состояние и взятки гладки. Такая симуляция, кажется, аггравацией называется.
Софья, которая и так еле шла, остановилась. «Что же? Возвращаться и трясти её, пытать током и орать – «Колись, дрянь!» Нет, конечно. Да и что у меня есть? Художества? Да Светка может у ста человек ещё круче изображена! Да и откуда у бедной художницы деньги на порнуху с намеченными жертвами. Хм… Если денег нет, то и не её это рук дело. А может она не одна. И внешняя бедность не показатель. Она в реставрации работает, а там мухлёж такой, что лучше не соваться. Да и алиби по поводу новогоднего преступления у неё нет. Председатель сказала, что последние несколько лет она на зимние праздники куда-то в глухомань под Тихвин уезжает, от суеты греховной. Правильно конечно, сама бы уехала, … эх, бригаду следственную тут надо. Чтобы всё и всех переворошить. Да и экспертиза бы хоть что-нибудь дала!»
Но надежды на это не оправдались. Пальцев на фотографии не оказалось. Всё было стёрто, а то что было написано в заключении «Выполнено на технике фирмы Кодак» ни о чём не говорило. На вопрос же о назначении расследования по её рапорту, Соня услышала от Колобкова: «Пока не звонили. Товарищи разберутся.» Отрадным было лишь то, что мошенницу, обдурившую старушку, поймали и у Резвой с этим делом поубавилось хлопот.
Была пятница и удрав с работы пораньше, Резвая собрала сумку и поехала в Репино, где в маленьком полупустом пансионате она пробыла до раннего утра понедельника. Гуляла по сосновому лесу, слушала тишину и общалась, если не считать горничную, да буфетчицу, только по телефону. Звонила из Австрии Анфиса, порадовала победой в эстафетной гонке, обещая прилететь во вторник, звонила из какой-то компании Алиса, чтобы сказать, что всё у неё в порядке. Звонила Большакова… Первый раз в пятницу вечером, хотела разузнать как идут дела, обращалась на «Вы».
Но Соня чувствовала, что Светлана хочет поговорить о другом. И правда, на следующий день её опасения подтвердились. Натурщица с первых же слов объяснилась Соне в любви и страстно, со слезами стала молить её, просить, уговаривать, угрожать скандалом. Несла обычную при неразделённой любви околесицу, от которой у Резвой то вяли уши, то просыпалась жалость, несмотря на которую она всё же на предложения встретится и всё обсудить, отвечала «Нет». Большакова под конец разговора стала вменяема и выслушав не менее страстное объяснение Софьи, почему она не может ответить взаимностью, пообещала, что с её стороны больше ничего подобного сегодняшнего не повториться. Тем не менее, несмотря на это обещание, Резвая после разговора твёрдо решила, что в понедельник будет просить отпуск и поедет на месяц отдыхать, хоть на твёрдую землю.
«Вот ведь попала! – говорила она себе, - хоть бы её убили, прости меня Господи!»

Когда Соня в понедельник утром подходила к зданию следственного отдела, то более всего боялась увидеть у его дверей Большакову с каким-нибудь букетом в руках. Когда она вспоминала те белые розы и Дольче Габано из Фрунзенского. Её хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть саму себя. На традиционной планёрке, во время которой Колобков читал сводку происшествий, она услышала то, что заставило её вздрогнуть.
- Пётр Иваныч, - поднялась она взволнованно, - повторите, пожалуйста, про ограбление на Суворовском!
Не терпевший, когда его речь на собраниях прерывают, Колобков недовольно зыркнул и прочитал вновь.
- В воскресенье, в 23:05 совершено разбойное нападение в подъезде дома 18 по Суворовскому проспекту на гражданина Сумарокова Андрея Семёныча. Произведено два выстрела из охотничьего обреза, оставленного преступниками на месте преступления. – Полковник оторвал глаза от бумажки и с настойчивым вопросом посмотрел на подчинённую.
- Жив? – дрожащим голосом спросила Соня.
- Доставлен с ранениями в Мариинскую.
- Это муж, что ли, Сонь? – сидящая рядом Петрова взяла Резвую за локоть и вывела её в коридор. У Софьи на оторопевшем лице показались ручейки слёз.
- Ну чего ты, ну чего ты, - слегка потрясла её Лена, - давай, лети в больницу. Ну чего раскисла.
Вышел Колобков с Софьиным пальто.
- Едьте, Софья Андреевна, всё будет хорошо.
Опухшая от слёз следователь Резвая пробралась в реанимацию и не обращая внимания на увещевания санитарки, обошла палату, ища Андрея среди лежащих на койках тяжёлых больных.
- Без разрешения нельзя, - причитала санитарка, бегая за нарушительницей, - без Сергей Анатолича нельзя.
- Не шуми. Где я тебе его возьму. Рожу, что ли.
- Подождать надо.
- Ладно, не ори, - Соня с каменным лицом вышла из палаты и повернулась к санитарке. – Ночью с огнестрельным доставляли. Где он? В морге?
- Да какой морг? – махнула та рукой, - там какая ерунда. На хирургии он, часа два назад перевели. Только, - женщина замялась и с каким-то лукавым сочувствием посмотрела на Соню. – Вы жена что ли?
- Ну да. А что?
- Ничего, ничего. На хирургии он. Идите, не мешайте.
Андрея, как чиновника Горздрава, положили в отдельную палату со всеми удобствами и сестринским постом у двери. Зайдя, Софья с первого взгляда поняла, что он не так плох, как рисовало ей воображение. По крайнеё мере на смертном одре, в окружении врачей и капельниц. Доктор Сумароков полулежал на высокой широкой кровати и смотрел широкоэкранный телевизор с пультом в одной и стаканом томатного сока в другой руке. Увидев бывшую супругу, он нажал кнопку пульта и с радостной физиономией сел на кровати.
- Сарочка, привет. Что, уже сообщили? Я не хотел звонить, беспокоить по пустякам.
Соня, подвинув к кровати новый итальянский стул, села, взяв его ладони в свои.
- Чего у тебя, что, как?
- Гопстоп, пустяками обошлось, - он задрал футболку, - вот, всего запеленали. Как мумию…
Он встал и снял спортивные брюки. От подмышек до коленей он был почти полностью перебинтован.
- Короче рассказываю. Иду вчера домой, захожу в подъезд и вдруг в этом тамбуре, между дверью на улицу и дверью на лестницу – бабах мне в корпус. Я падаю и мне второй раз уже в пах – тудух! Тут я отключился, от грохота скорее…
- Погоди, погоди. Какое тудух? А охотничий обрез? Ты что в бронежилете ходишь?
- Ха –ха, не мешало бы, - совершенно свободно, без гримас боли Андрей подошёл к форточке, - Давай покурим, здесь можно.
- Я через всю Фонтанку от работы бежала, курила, кругом пробки. Давай рассказывай.
- Да чего рассказывать, всё элементарно, бандиты никудышные оказались. Они в патроны забыли пулю или картечь забить. Холостыми засадили в упор. Одежду и мягкие ткани пороховым зарядом пробили и всё. Хотя калибр серьезный, опера час назад были, рассказывали. Бандит ствол, наверное, у деда или бати слямзил. Обкуренный холостых наделал, а когда выстрелил, то всё бросил и убежал. Грохота, скорее всего испугался. Там все тачки во дворе завыли, у меня в ушах до сих пор звенит.
- А что, – Соня вопросительно кивнула на дверь, - врачи говорят?
- А, - Андрей махнул рукой, - ерунда, говорят. Перевязали и лежи. На груди 18 швов и тут, - он указал на пах, - весь синий. Контузия. Ох, и не знаю даже, что делать. Гематому лучше всего массажем. Там, сама знаешь, какое кровообращение хорошее. Как в сердце.
Доктор Сумароков щелчком отправил окурок в форточку и с блудливой улыбочкой стал приближаться к Резвой, которая вскочив со стула, загородилась им от жертвы покушения.
- Вот дурной! Ложись! Совсем обалдел!
- Сарочка, малинка моя, давай в виде эксперимента…
- Ага, я горю, я вся во вкусе.… С женой будешь эксперементировать. Да не разбин.… Погоди, я жвачку выплюну…

Молодой, коротко стриженый опер с приплюснутым боксерским носом и быстрыми расчётливыми глазами не стал мудрить и расспрашивать Соню о том и сём, прежде чем самому поделится имеющейся информацией
- Ствол, обрез охотничий, 12 калибр. Принадлежал Семёну Анатольевичу Беклемищеву. Охотничий билет с 67-го года, - сказал он и достал из ящика листок с заключением эксперта.
- Номера 7476 были сбиты, но дилетантски, криминалист легко восстановил!
- Хозяин жив?
- Был жив, восемь лет назад. Жил в деревне Суглинки Тихвинского района. – Опер хлопнул ладонью по листку с экспертизой и уставился на Резвую с ожиданием чего-нибудь интересного с её стороны.
- Я с Сумароковым говорила. Версию, связанную с работой в Горздраве можете не рассматривать.
- Он тоже сказал нам утром, но… - Сыщик скептически усмехнулся, - сами знаете как оно у нас бывает. Я, конечно, не говорю, что это штатный случай, бабло киллеру кто-то кинул. Нет. Возможно и скорее всего всё просто, кто-то хочет на его место. Сами знаете. Случаев достаточно было. Но это, конечно вариант номер два. Первый – грабёж. Ищем свидетелей, ищем наследников ствола. В Тихвин уже звонили, обещали завтра всех живых родственников этого охотника предоставить. Мёртвый охотник на мёртвых поднимет ружьё. Слышали такое?
- Нет, не помню, - Соня встала, - поедем к наследнице ствола. Машина есть? На Пряжку надо.
Когда Софья вместе с лейтенантом, которого звали Сергей, приехала в больницу, то она слабо надеялась, что Беклемищева ещё там. Если с принудительных отделений, где режим почти тюремный, бегут без особых проблем, то с обычного это сделать вообще элементарно. Пусть и из надзорной палаты. Опасения, однако, не подтвердились. Марина Тимофеевна никуда не делась и Соня нашла её в прежнем нечленораздельном состоянии. Врач развёл руками.
- Это бывает. Приезжайте завтра. До завтра колоть не будем.
На улице, когда Софья, злая как ведьма, пошла к милицейскому Уазику, Серёга остановил её.
- Погоди, - сказал он и почесал подбородок, - она конечно в мясо, но это ж ничего не значит. Там, - он кивнул на окна с решётками, помимо легальной, всегда чёрная аптека есть. Дело сделала, вернулась - и горсть колёс для успокоения. А погулять отсюда выйти и вернутся, всё равно, что пару уроков посреди учебного дня задвинуть. Медсестра спит, санитары спят, если есть дверная ручка – иди куда хочешь. А она там есть – напрокат.
- Ну и как узнаешь?
- Да очень просто, - опер изумлённо посмотрел на Резвую.
Та легонько похлопала себя по голове.
- Совсем склероз замучил. Ну конечно. Спит и ничего не видит только медперсонал, стукачи даже если и спят… - Резвая щёлкнула языком, - к доктору пойдём, пусть поделится помощниками.
- Да зачем? Вон на пищеблок баландёрши пошли. Их и спросим.
За сотку одна из помогающих санитарам по столовой поведала сыщикам о том, что Маринка-Художница втихаря жрёт циклодол и феназепам. До полного умата. Покупает у Ритки-Фантомас, что же касаемо самохода, то нет – не было. Маринка-Художница почти не вылезает из астрала. К тому же в прошедшую ночь дежурила санитарка, у которой муха не пролетит.
Для сомнений не было причин. Софья и опер решили, что лучше всего будет подождать до завтра, а там уж как получится.
- Надо про колёса предупредить, - сказала Соня, - пусть шмон ей устроят и под контроль возьмут, а то опять овощем будет сидеть. Мы же не лох-клуб, чтобы год к ней ездить!
Придя домой, Соня первым делом залезла в горячую ванну, куда насыпала морской соли. Сегодня она устала до чёртиков, так что болела голова, спина, ноги. В мозгах вертелись вопросы, хотелось и спать и бежать куда-то. Она прикрыла глаза и окунулась в полусон-полуявь…Вот она рисует у себя в кабинете силуэт покойника и пытается лечь так, чтобы пришлось впору, вот она стреляет в Андрея и зная, что попадает, не понимает почему он не умирает. Потом пронеслась какая-то мешанина из лиц, машин, лошадей, в конце которой она увидела себя бьющей изо всех сил топором по железным качелям во дворе, в котором был зарублен актёр Семёнов. Бам! Дзинь! Бзынь! – лупит она и чувствует как удары больно отдают в запястья. Она делает это для того, чтобы все знали, что она не при чём, что она не виновата в чьей-то смерти, что она не убивала, но спрятавшиеся за окнами люди не верят. И тогда Соня берёт кисть и идёт по снегу, ступая по чьим-то глубоким следам к кочегарке. Там она хочет написать на стене о своей невиновности. Но не знает где, на кирпичной стене нет места, всё исписано женскими именами… Соня, встряхнула головой и поморгала.
- Нефиг расслабляться, - сказала она себе и вылезла из ванной, - так люди и тонут. Брр, бредятина какая, так скоро в жёлтый дом увезут.
Она растёрлась полотенцем и вдруг быстро-быстро оделась, и выскочила на сцену. Поймав у дома частника, она скомандовала.
- Угол Московского и Бассейной.
Пока они ехали, Соня зажмуривала глаза, силясь представить стену у кочегарки, на которой она неделю назад карандашом для губ писала – «Здесь были Соня и Паша». Там, когда она это писала, было что-то ещё, какие-то женские имена. И Соне пронзительно казалось, что имена эти ей нужны позарез, что с ними всё распутается.
«Оставила, оставила следы, - с маниакальной уверенностью твердила Резвая, - не окурок с отпечатками, а имя и весь расклад. Таня плюс Лена плюс Света? Маша, Света, Оля? Нет. Да сама сейчас увидишь, если не заштукатурили. Она, пока подкарауливала Семёнова, заскучала, ну и нашкрябала. Всё равно, хрен кто догадается».
Она расплатилась с шофёром и быстро пошла во двор, где не так давно произошло убийство. Уже стемнело, но народу и на улице, и во дворе было порядочно. Минув арку, Софья вдруг встала как вкопанная. От пресловутой кочегарки, опустив голову и сунув руки в карманы, шёл Гриценко. Двигался он не в сторону Резвой и был при этом так сосредоточен на собственных мыслях, что её не заметил. Когда Паша скрылся за домом, Соня с замиранием от какого-то нехорошего предчувствия сердцем, добежала до нужной стены и щёлкнула зажигалкой. Один кирпич был полностью закрашен тёмным косметическим карандашом, а там, где было написано – «Здесь были Соня и Паша», имя Резвой было крест-накрест перечёркнуто красной губной помадой.
Придя на остановку, Резвая села на скамейку и обхватила голову руками. Ещё на Пряжке, когда баландёрша заверила её, что Беклемищева не отлучалась из больницы, у неё возник вопрос – «Кто действует с ней заодно?»
Теперь появился не менее интересный – «Откуда художница знает об Андрее?»
Большакова с ней не знакома, да и вообще никому о Резвой не рассказывала. Откуда? Положим, она меня выследила и по базе данных через адрес пробила. Но Андрей то со мной не прописан. База старая? По фамилиям дочерей и по тому, что они Андреевны?»
Софья решила не ломать голову и узнать всё у загадочной Марины лично.
«Если что, если понадобится, то и со спецсредствами допрошу, - думала она, но теперь её сознание охватила какая-то параноидальная идея, какая-то бредятина, героем которой был Гриценко. – Он и меня, и мужа знает. Он на месте убийства оказался чуть ли не при тёплом трупе. А жена его сумасшедшая? С религиозным сдвигом. Она легко могла где-нибудь с Беклемищевой сойтись, а Паша узнал и покрывает! Всё зачирикал, гад!»
Она набрала Пашу и с замиранием сердца стала прислушиваться к гудкам.
- Да, Соня привет, - раздалось наконец в трубке.
- Привет. Чего у тебя голос такой тревожный?
- Да Оззи, говорят в Питер приедет.
- Ну ясно. Слушай, я тут твою жену ищу.
- Хм, зачем?
- А ты не догадываешься? Слушай сюда, Паша, ты что за кочегаркой только что делал?
Я тебя видела.
- Оперативная работа, - немного помедлив ответил Гриценко, - понимаешь, когда Журавлёва не при делах оказалась, дело Ляндину вернулось. Там один бомж, короче видел, бабу за кочегаркой. Он спрятался там, хотел потому что не на свою территорию забрался и бабу, которая на стене рисует видел, а у ног топор. Я с этим бомжом сегодня говорил, он помойки по Первой Красноармейской держит, где позавчера в студенческой общаге пацана убили. Пацан баб выходил цеплять, ну и цапанул кого-то, найден с ножевыми и хозяйство отрезано. Бомж говорит, что видел ту бабу с топором рядом с общагой.
У Резвой запульсировало в висках, она переложила трубку в другую руку и достала сигареты.
- Студента не Колей звали? – глухо спросила она и попыталась сглотнуть пересохшим горлом.
- Так точно. Николай Фомушкин. Говорят, любил женщин, как и тот актёр. Вот я и думаю…
- Правильно думаешь, Паша, - перебила Соня. – Пашечка – ты умничка, можешь сейчас к Лиговке 107 подрулить? Нет, погоди, ты рядом, где находишься?
- У Электросилы.
- Стой, я через две остановки, сейчас буду.
Они припарковались неподалёку от дома Большаковой. Паша выключил фары и свет в салоне, повернулся к сидящей на заднем сиденье Резвой:
- Ты думаешь у неё от любви могло так переклинить, - с сомнением в голосе произнёс он.
- Ха! Чего тут такого. Любовь вообще с дурдомом по соседству. Ты представляешь, она в меня влюбилась, пыталась соблазнить, в чувствах объяснялась, я не знала как отцепиться. Следила за мной. Я что-то такое предчувствовала, мне сон приснился. Будто бы я в чьей-то смерти виновата. В тот раз, когда ко мне студент приставал, точно следила, я с ним для смеха шла, флиртовала, телефон дала, вот она и приревновала.
Стоп! – Соня замерла и стала всматриваться в боковое окно на Большакову, проходящую мимо них. Света была в тёмно-зелёной спортивной куртке, джинсах и вязаной шапочке с убранными под неё волосами. Когда свет фонаря упал на неё, Паша тронул и у поворота на Боровую тормознул.
- Куда-то идёт девушка, - сообщил Павел, лежащей на сиденье Соне. – Сумки, пакета в руках нет, значит не в магазин. Куда ж Вы, красавица, идёте?
Резвая тихонько приподнялась и выглянула в окно. Яркий фонарь освещал лицо Большаковой так, что можно было различить все его чёрточки. Софья невольно поёжилась. В семи шагах от неё проходила девушка с того фотопортрета, что скреативила ей во Фрунзенском Большакова. Те же нехорошие тяжёлые глаза, тот же тёмный, вульгарно положенный макияж, сходство было колоссальным.
- Смотри, какая, - проговорил Гриценко азартно ёрзая, - у меня Галька так малевалась, когда у неё гуси улетели. Гляди, звонит.
Едва он сказал последнюю фразу, в салоне раздалась «Ушаночка». От неожиданности Софья вздрогнула.
- Давай, только спокойно, - попросил Паша, - не дёргайся.
Софья угукнула и нажала кнопку.
- Да, привет Света. Нет, я уже дома. Вызову тебя завтра. А ты где? Ну хорошо, до завтра.
Паша, наблюдавший во время разговора за Большаковой вопросительно посмотрел на Соню.
- Ну чего?
- Спросила, где я, и нужна ли она будет завтра. Сказала, что идёт с работы.
Опер повернулся вслед пошедшей к Обводному Большаковой.
- Она, Сонь, мочить тебя, похоже, идёт. Вон и шаг прибавила.
И действительно, Светлана прибавила скорости.
- Поехали, - дрогнувшим голосом скомандовала Соня, - давай до меня. Пробки чёртовы. Может пешком обгоним!
- Не обгоним, она по короткому пути идёт, - Гриценко дёрнул рычаг и решительно повёл машину, - видела когда-нибудь как на убийство идут?
Резвая мотнула головой, не жива, не мертва.
- Неа. А ты?
- Приходилось Только не меня убивать шли. – Гриценко подмигнул, - не бойся, я с тобой. Брать прямо в подъезде буду. Ты в тачке сиди. Лады?
Соня кивнула.
- Ты только смотри, это самое, она кобыла здоровая!
- Да вижу.
Они добрались, а точнее, продрались до Сониного дома, минут за 5 до того как во двор вошла Большакова.
- Я за ней поднимусь, она меня не знает, врасплох застану, - сказал Паша и сделав три быстрых затяжки, открыл дверь. Натурщица уже вошла в подъезд и Гриценко полубоком поспешил за ней. Соня видела как Большакова стремительно подымается и тяжело дышала.
«Вот тебе и дрессировщик, спрятанный в тигре, - промелькнуло у неё в голове, вместе с воспоминанием о первой встрече с натурщицей, - вот, блин, и умей взглянуть правильно». Вдруг она заметила, что в её окне мелькнул и погас свет. Пулей выскочив из салона, Резвая влетела в подъезд. Светлана стояла возле её двери, а Гриценко на пролёт ниже. И тот, и другая, каждый по-своему взглянули на Софью, вид которой был диким и решительным. Паша с хмурым недовольством, Света наоборот, с явным радостным изумлением. Оно длилось несколько секунд, потом его сменило какое-то обиженно-брезгливое выражение. Большакова расстегнула куртку и не спеша стала спускаться навстречу стоящим, словно на старте милиционерам.
За три ступеньки до площадки, она вдруг быстро шагнула по направлению к окну и упруго оттолкнувшись от каменных плит, оказалась на широком подоконнике. Ни секунды не раздумывая, она бросилась в окно, со страшным грохотом и звоном преодолевая преграду из толстых стёкол и рамы. Ни Паша, ни Соня не успели схватить её, всё произошло очень быстро и неожиданно.
Когда во дворе с жутким стуком упало тело и завыли автосигнализации, Гриценко выругавшись побежал вниз, а Соня вся съёжившись поднялась к себе. Не снимая пальто и сапоги, она прошла на кухню и тяжело опустилась на табурет. В голове был какой-то хаос, но спокойный и тихий. Отпив из заварного чайника, она усмехнулась и вдруг услышала за стеной какие-то странные звуки. Резвая прислушалась и озабоченно насупившись, потёрла нос. В комнате шла развесёлая любовь-морковь, скрипела кровать, стонала и всхлипывала слабая половина…
«Алиска что ли? – попробовала определить обескураженная Софья, - мамочки родные. Хрен тут разберёшь».
Стараясь не скрипнуть паркетом, она прошла в прихожую. На вешалке висела куртка Анфисы, а рядом чья-то мужская. Вернувшись на кухню, Соня стала дожидаться, пока в комнате закончат, стараясь мурлыкать себе под нос песенки, дабы отвлечься от вакхических звуков, которые её очень смущали. Наконец прозвучал последний аккорд и через пару минут показалась Анфиска с распаренной, счастливой физиономией и в чём мать родила.
- О! Мама, а я приехала.
- Вижу. Привет Фисочка, с удачным выступлением.
- А, ерунда, - самодовольно улыбнувшись отмахнулась Анфиса и спряталась за дверь в ванную.
- Там Володя, я хотела вас познакомить, мы в Пулково прилетели, вот и приехала раньше. Думала что ты сегодня до ночи на работе задержишься.
- Я, Анфиса, работу на дом взяла. - Софья глубоко вздохнула, - Давай не бегай, мойся иди.

Они прогуливались вдоль Пряжки и Соня наконец то слушала Беклемищеву, которая говорила монотонным, равнодушным голосом. Причиной этому были, конечно, лекарства, а не эмоциональная тупость рассказчицы.
- Мы на её вступительных познакомились. Я на третьем курсе была, комиссии помогала. Смотрю, абитуриентка в ступоре каком-то, слёзы, глаза несчастные. Я её вывела, стала успокаивать, выяснять. Оказалось, что её расстроила девушка, которая перед ней котят рисовала. Точнее, не девушка, а эти самые котята. «Они пищат, знаете как они пищат». Ну, думаю, наш клиент, хотела медсестру позвать, но она мне рассказала…
Её, как и меня, на преждевременные роды затащили. Там, короче, как было, её родители на машине разбились, когда ей 13 было. Ни дедки, ни бабки. Не в интернат же, тем паче, что Света была из небедных, её папа цеховиком был. Удочерили её одни знакомые, ну и так вышло, что вскоре Свету сынишка их женатый, аспирант, и обрюхатил…Ещё Союз был, стали бы допытываться кто несовершеннолетнюю осчастливил. Скандал в благородном семействе
Если я сама везде лезла, то её этот хрен задурил. Свету к знакомому абортмахеру отвезли, а сами за границу, они уже давно на чемоданах сидели. Свету, значит, выпотрошили, как селёдку. А они, с коллекцией картин, которую Светкин отец собирал, втихаря свалили. Картины они ещё заранее, со своими родственниками вывезли, а ей объяснили, что так и нужно, что скоро уедем и ты с нами.
Она им и припрятанные камешки отдала, взяли не побрезговали. Видно, для них понятия чужого вообще не было, хозяин умер, девчонку развели и бросили… Ну да хрен с ними, с бабками, это ерунда, а вот котята эти… Они её на седьмом месяце к своему гинекологу привезли. Перед этим запугали, что родить не сможет, что умрёт. А когда на таких сроках, то часто дети пищат как котята и их по-быстрому умирать уносят. Я то знала про это, мне в палате девки говорили. Так я, кроме того, что и так заколотая была, у санитарки колёс попросила, чтобы вообще ничего не видеть и не слышать. А Свете пришлось всё это, значит, прочувствовать. Так вот, уехали её опекуны к себе за границу, Светлану в интернат. Потом, значит, со мной познакомилась. То да сё, любовь до гроба. В Мухинское она не поступила, потому что душу в творчество вложить не могла. Ей это очень больно было. Я видела её ранние работы, там даже в натюрмортах котята присутствуют… Будь она душевной эксгибиционисткой, то имела бы успех. А так она всё забросила и ушла в любовь. Увлечения, влюблённости – ерунда, но вот если она влюблялась по серьёзному, то держись. Со мной она сама порвала, ещё лет восемь назад. Мы дружили, встречались иногда. Она хорошая была, только зверела если её бросали. На неё реально накатывало, она при мне избивала людей в кровь и мебель топором крушила. Накручивала себя до галлюцинаций. Если её бросали, я была в курсе. Знала всех её пассий и вот узнаю, что обе последние убиты. Я подумала, подумала и к Свете. Она призналась, ну а я что? А я, значит, к тому времени на былую стезю слетела, захотела я снова со Светкой сойтись. В-общем, полетела в тартарары, к чертям собачьим. Вас, по её требованию, сфотографировала…Слаба оказалась.… А ружьё я ей сто лет назад подарила, она в лес стрелять ходила, а что касаемо заказа на порнуху, то это она. Чтобы лицемерных, как она говорила, сучек, изобличить. Как они её ради другого бросили и тут же с крутым парнем ей изменяют. Эта, из Сестрорецка, вообще, от тёплого отвертеться хотела. Не призналась ни в чём… Светка и сама хотела побесится под скрытую камеру, даже денег не пожалела б, да ей неинтересно так было. Она этого актёра после коньяка отшила. К тому же любопытно как цеплять её будут. Вот если б, говорила, я знала, что меня кто-нибудь подглядеть хочет, тогда. Я такой номер закатила бы, так бы искренне закрутила, эксгибиционистка
Настоящая. Вы ей, скажем так, приглянулись. Капитан Мессалина Вас называла. Извините уж за такие откровения»…
В первом попавшемся магазине женского белья, Софья купила бюстгальтер пятого размера и внимательно посмотрела на девушку с упаковки. Это была Большакова и сомнения быть не могло. У неё были, разве что, ярко-рыжие волосы и дурацкое выражение лица, которое фотограф посчитал наиболее удачным для рекламы.
«Вот тебе и дрессировщик в тигре», - невесело подумала Резвая и бросила покупку в сумочку.