Я приехал в Ленинград

Я ПРИЕХАЛ В ЛЕНИНГРАД

ДОРОГА

Люблю российскую дорогу: грунтовую, полевую, лесную, асфальтную, железную. Широкую, узкую, тропинку. Любая дорога ведёт в новые дали и сулит новые открытия. Любая поездка: на телеге, на санях, на велосипеде, мотоцикле, на борту грузовой машины, на тракторе, в поезде, пусть даже на подножке товарного вагона – для меня праздник, ожидание новых встреч, новых впечатлений, новых знакомств.

С детских лет страдаю любопытством и всегда хотел как можно больше и дальше ездить, узнавать, уметь, слышать, видеть другие деревни, города, новые страны, новых людей.

Но пока я учился, пока семья боролась с нуждой, голодом и нищетой, мои возможности далеко не совпадали с моими желаниями. Основным источником познания мира были только окружающие меня поля, лес, луга с их обитателями, книги и рассказы бывалых людей.

Но лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. И я завидовал путешественникам, геологам, даже кочующим цыганам. Они бродят по миру, нигде подолгу не задерживаясь.

К своим 24 годам я уже изъездил Брянщину, по сёлам накочевался всласть, в Москве побывал, и не раз.

А теперь вот сбывалась и мечта пожить дней десять в Питере, побывать в Эрмитаже, побродить по Невскому проспекту.


В ПОЕЗДЕ

Вторые сутки скорый поезд «Сочи – Ленинград» мчит меня на север, в колыбель революции. Чтобы попасть в Брянске на этот поезд, я пять вёрст шёл из Приваловки пешком до Соловы, а там 20 вёрст ехал на мешках с зерном в кузове попутной грузовой машины до Стародуба, потом был поезд «Стародуб-Унеча», затем – «Унеча-Брянск». В общем, трое суток в дороге.

На руках – туристическая путёвка от профсоюза учителей. За 7 рублей мне предоставлено право на бесплатное 10-дневное проживание в школе №5 г. Ленинграда и экскурсионное обслуживание по памятным местам города.

Я только что закончил учёбу в институте, полон азарта, сил и энергии. Появилась уверенность в себе, которой так порой мне недоставало.

Текущий год сложился для меня довольно удачно. Работая на полюбившейся мне должности завуча школы в с. Логоватое, зимними вечерами готовился к летней сессии в институте и в июне на отлично сдал последние 6 экзаменов за 5 курс. Деканат разрешил мне как отличнику досрочно, на год раньше, сразу же сдавать и Государственные экзамены. На передышку оставалось всего три дня. Весь июль сдавал Госы. Опять повезло. Всё сдал на отлично и получил диплом.

За два месяца пребывания в институте от экзаменов и хронического недосыпания устал страшно. К тому же, я ещё ни разу в жизни летом не отдыхал и не был в отпуске. Все дни и вечера, и зимой и летом – учеба, работа, работа, учёба. И вот сделал себе подарок. 10 дней праздной жизни!

Мне нравится езда в поезде, вокзальная толчея, стук вагонных колёс, паровозный гудок, общение с пассажирами, дорожные знакомства. Но скоро конец длинного пути. Я с нетерпением поглядываю в окно вагона.

Поезд идет точно по расписанию. Езды до Питера осталось чуть больше часа. Вежливая проводница в последний раз приносит горячий сладкий ароматный чай, возвращает проездные билеты и собирает постели.

За окном ещё светит яркое июльское солнце, хотя и близится вечер. Проносятся мимо селения, луга, перелески, аккуратные станционные домики, дымящиеся заводские трубы. Я укладываю свои походные вещички в портфель.

Моя соседка по купе, напевая протяжные песни, наводит причёску и прихорашивается. За дорогу от Брянска мы много узнали друг о друге, даже подружились, как это часто бывает в поездах.

Это очаровательная ленинградка, блондинка Людмила, 26 лет, полненькая, улыбчивая, с ямочками на пухлых щёчках. Говорит медленно, нараспев, чётко выговаривая слова, и говорит без умолку. Тщательно следит за своей внешностью: то и дело достаёт маленькое зеркальце, поправляет пышную причёску, пудрится, подкрашивает губы, протирает лицо лосьоном.

Ни одна из девушек, которых я встречал до того в школах, сельских клубах и на фермах, так не следили за своей внешностью. Если и умывались, то водой из колодца или из родника.

Часто курит, притом так артистично (сейчас сказали бы «эротично»), что мне, ярому противнику курения, было даже приятно смотреть, как она, оттопыривая пухлые пунцовые губы, делает глубокую затяжку, а затем медленно колечками через нос и роток выпускает ароматный дым, прикрыв глаза веками с длинными ресницами.

От её томного нежного голоса, медлительных кошачьих движений, больших карих глаз, тонкого запаха духов исходило непонятное мне очарование.

Перед расставанием я узнал, что она 8-летним ребёнком оказалась в блокадном Ленинграде, чудом выжила, сирота. После прорыва блокады её выходили, но она из-за бомбёжек и стрессов осталась заикой и совсем не говорила 20 лет.

Говорить начала только неделю назад, после месячного лечения гипнозом у известного тогда на всю страну харьковского врача профессора Казимира Дубровского. Он и научил её говорить нараспев, чётко выделяя гласные звуки.

Выходит, она, болтая со мной, закрепляла обретённые в клинике навыки разговорной речи, а я-то думал, по сельской простоте, что она хотела мне понравиться, обольщая песнями.

И, видимо, я оказался первым человеком, которому доставляло истинное удовольствие её манера петь «Арабское танго» и с паузами выговаривать слова.


ЗДРАВСТВУЙ, ЛЕНИНГРАД!

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

А между тем поезд плавно остановился у Московского вокзала. С сожалением расстался с Людой, которую встречал жених с цветами, и отправился на поиски школы №5. Она оказалась совсем рядом с вокзалом. Здесь же начинался и Невский проспект, а сразу за школой располагались Александро-Невская лавра и Некрополь (город мертвых).

В вестибюле школы встретившая нас, туристов, приветливая седая женщина с печальными глазами, как я потом узнал, школьная уборщица Клавдия Петровна взяла путёвку и отвела меня на второй этаж в классную комнату, где стояло более 20 солдатских железных коек. Одна из них у окошка оказалось моей, где я и спал в компании двух десятков таких же любознательных мужчин-учителей с разных уголков страны все 10 ночей пребывания в Северной столице. Надо признать, так сладко я не спал потом ни в одной гостинице Европы и Союза, как в этой школе на солдатском матрасе.

И было 10 часов вечера 26 июля 1959 года. И закончился день первый.


ДЕНЬ ВТОРОЙ

Наутро, уже в 9 часов, наскоро позавтракав в школьной столовой, мы отправились с экскурсоводом знакомиться с городом Ленина, вернее, с городом Петра. Начиналась сказка. Сначала проехали в метро несколько станций. Пассажиров почти нет, везде чистота. Не такая роскошь, как в Московском метро, но красиво и уютно.

Потом привели нас на Сенатскую площадь (Декабристов), затем прошлись по Дворцовой, постояли у Александрийского столпа, полюбовались Зимним Дворцом, зданием Академии наук, где Ломоносов работал 20 лет, Петропавловской крепостью, Адмиралтейством, зданиями 12 коллегий, Исаакиевским Собором, Академией художеств, Медным всадником. Весь день светило июльское яркое солнце, стояла чудесная погода.

Пообедав в Павловских казармах, отправились в Ленинский музей.

Располагался Музей во Мраморном дворце, который Екатериной Второй был подарен своему фавориту Григорию Орлову. Посидели в Мраморном зале, по изяществу и роскоши, как поведали, равного которому и в Европе нет.

До позднего вечера один гулял по Невскому до Аничкова моста и обратно. Я живо представлял, как по этим мостовым в прошлом веке бродили великие писатели земли русской Белинский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Лев Толстой, Тютчев и их персонажи.


ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Утром организованно на троллейбусе отправились в Русский музей имени А. С. Пушкина. Расположен в Михайловском дворце архитектора Росси. Поражает богатое убранство дворца: обилие золота, мрамора.

В музее собраны лучшие творения русских художников 19 века. Готовясь к поездке, я в библиотеках изучал книги о сокровищах ленинградских музеев, рассматривал репродукции картин. Но тут я увидел сами картины вживую. Особенно запомнились полотна Бруни (Смерть Калиты), Брюллова (Последний день Помпеи), Айвазовского (Девятый вал), Куинджи (Ночное, Ночь на Днепре), Шишкина (Корабельная роща), Левитана, Сурикова, Васнецова, Репина, Ге, Клодта.

Из Русского музея повели нас в музей Пушкина на Мойке. Там свято оберегают прижизненные вещи великого поэта. Постоял у обитого чёрной кожей дивана, на котором родился, а потом и умирал от раны великий поэт земли Русской.

После обеда один бродил по городу, дошёл до Исаакиевского Собора. Своими громадными колоннами, великолепием это чудо архитектуры просто давит к земле, чувствуешь себя рядом с каменной громадой маленькой букашкой, лилипутом. Строили наши зодчие и русские умельцы этот собор на болоте 40 лет.

Второй день пребывания в Питере закончился посещением театра драмы и комедии им. Пушкина. Ставили «Лявониху на орбите». Словом, сегодня был Пушкинский день.


ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ

Насыщен впечатлениями до предела. Начался день с обзорной автобусной экскурсии по городу. Что ни дом, то святыня, что ни улица, то для русского человека – история.

Закончилась автобусная экскурсия на Пискарёвском кладбище. Печальное зрелище. На громадном поле похоронено более миллиона защитников и жителей Ленинграда, солдат и мирных жителей, детей и стариков, погибших от немецких пуль, обстрелов и бомбёжки и голода во время блокады. Около 600 тысяч – дети и женщины.

Вторая половина дня – Петропавловская крепость. Показали роскошный Петропавловский собор, где стоят саркофаги царских особ. В Алексеевском равелине посидел на железной койке в камере, где томился Чернышевский.

На катере объехали весь Заячий остров. Посетили Домик Петра. Царь срубил его сам топором. Это первое строение на берегах Невы. Потом уже строили город. Покупался на песчаном пляже Невы у стен крепости.

Уже самостоятельно добрался до «Гостиного двора», что на Невском, купил галстук, повязал и пришёл в театр оперы и балета, где посмотрел «Голубой Дунай» Штрауса. Первый в жизни балет. Ощущение не передать. После балета бродил в толпе гуляющих ленинградцев по ночному Невскому, Набережной Невы. Столько смеющихся счастливых радостных лиц в одном месте и в одно время я ещё не видел.

Завтра 30 июля – праздник Военно-морского флота. Всё водное пространство Невы уже заставлено украшенными огнями военными кораблями для завтрашнего парада.
 

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

И этот день тоже богат впечатлениями. Подхватился в 6 утра. Наскоро позавтракав в буфете, отправился на почтамт, откуда по междугородке переговорил с Аркадием, двоюродным братом. После 6 лет службы на Северном флоте он в Приваловку не вернулся, а поселился в г. Волхове, у девушки по переписке (заочнице), на которой и женился.

Мы договорились, что я приеду к нему в гости 5 августа.

В 9.30 я был на Васильевском острове между двух Невок, откуда хорошо было наблюдать военно-морской парад, который начался ровно в 10.00. Такой праздник флота я видел первый раз.

Открыли парад 12 военных вертолётов. Затем пронеслось несколько эскадрилий военных самолётов (более 30), по Неве прошли катера, подлодки, крейсеры с моряками в парадных костюмах на палубах. Прогремел 20-пушечный залп. Набережные Невы и площади запрудили толпы нарядных, весёлых, радостных людей.

В 14.00 отправился в Гостиный двор, где купил фотоаппарат ФЭД-2, который служил потом безотказно 50 лет мне, а затем и моим детям. Кстати, и сейчас в хорошем рабочем состоянии. Прочитав инструкцию, первые фотоснимки я сделал в тот же день.

В 18 часов мы поехали группой в планетарий. Посмотрели ночное небо, прослушали интересную лекцию «Планеты Солнечной системы». После планетария погулял по Ленинградскому зоопарку. Любовался там популярной тогда кинозвездой – вальяжным львом Васькой, вместе с Леоновым, сыгравшим в фильме «Полосатый рейс».

К 22 часам вернулся на набережную Невы, где с Кировского моста любовался праздничным салютом. С каждым пушечным залпом по городу разносилось оглушающее эхо и тысячеустое ура гуляющих ленинградцев. Здорово!

В первом часу ночи, усталый, но в восторженном настроении, возвратился по Невскому проспекту с группой молодых туристок на ночлег в свой отель без «звёздочек».


ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Сегодня – долгожданный Эрмитаж, главная цель поездки. Едем туда прямо с утра. Два часа нас водит экскурсовод по залам знаменитого музея. Обзорная экскурсия, когда не успеваешь даже оглянуться. Затем нам предоставляют свободное время.

Почти все мои коллеги спешат в магазины запастись сувенирами, а я остаюсь в музее на целый день, до его закрытия. Свои впечатления по горячим следам я описал в письме брату Грише, тогда студенту Гомельского института. Письмо писал прямо в Эрмитаже, отдыхая на кушетках в залах Рембрандта и Рубенса. Письмо чудом сохранилось до сей поры. Привожу дословно:

– Дорогой братишка! Я – в Эрмитаже. Хожу уже полдня, но не осмотрел и сотой доли. Тысячи картин, одна другой известнее, дороже. Со всех сторон смотрят до боли знакомые лица, пейзажи, и в то же время всё ново, неизвестно, всё волнует до глубины души. Хочется петь, плакать, плясать, даже неизвестно чего. В общем, я счастлив.

Сейчас на меня смотрят два мужчины: «Мужской портрет» Франса Хальса и «Портрет офицера в латах» Равестеина. Такой взгляд, что становится не по себе. Отдохнул, иду дальше.

Ещё раз вернулся к Рембрандту, обошёл все залы с его полотнами. Только он один составил бы целый Эрмитаж. Сколько света, радости, любви к человеку в его картинах! У полотна «Возвращение блудного сына» простоял минут 20.

Сижу в зале, где представлены картины поздних венецианцев. Напротив – «Кающаяся Мария Магдалина», рядом – «Святой Себастьян», «Несение креста» Тициана. Красивые крепкие люди, выразительные лица, правдоподобные движения. Это не святые, а обычные смертные. Не хочется уходить.

Потом были Рубенс, Рафаэль, Леонардо да Винчи, Гойя и Веласкес, Ван Дейк, Франсуа Буше. Да разве всех перечислишь!

А вот и зал искусства Франции 20 века, знаменитый Пикассо. Но что это? Треугольники, квадраты – геометрия. Этого модернизма я не понимаю. Наверное, не дорос.

Вот такие впечатления об Эрмитаже сохранило моё старинное письмо.

В тот же день снова побыл в Музее Пушкина. Вечер – в Юсуповском Дворце. Сначала – экскурсия по залам дворца. Роскошь немыслимая. Затем пригласили в концертный зал. Там 1,5 часа артисты оперного театра исполняли для нас арии Штрауса, Верди, Россини, шаляпинское «Эй, ухнем!», «Вдоль по Питерской…». Ещё в качестве гостей были поляки.

После концерта в вестибюле дворца под эстрадный оркестр с поляками задорно танцевали. Было весело. Я выиграл за танец «Цыганочка» клоунский колпак. Домой возвратились вместе с Людой из Винницы, весёлой хохлушкой, уже после 24.

Были ещё 5 дней экскурсий по памятным местам Ленинграда и области. По дню провели в Петергофе и в Царском селе. В Петергофе порезвились у фонтанов, часа два купался в водах Балтийского моря. Были в Палеонтологическом музее, на Авроре, в Исаакиевском и Казанском соборах, в Смольном, в Екатерининском дворце, на месте дуэли Пушкина. С латышкой Эльзой любовались белыми ночами, смотрели развод мостов через Неву напротив Зимнего. Ходили группой в Мариинский театр.

И каждый раз я возвращался к своей солдатской кровати по вечернему или ночному Невскому пешком, впервые в жизни весёлый и беззаботный, переполненный впечатлениями от увиденных шедевров архитектуры и искусства. Иногда в приятном обществе таких же восторженных туристок и туристов из разных уголков великой страны.

Но никто из нас, туристов-пятидесятников, в укор нынешним, не убивал драгоценное время в ресторанах, не пили горячительных напитков, кроме бокала пенистого пива средь белого дня. И было нам хорошо, комфортно и весело.


ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

4 августа туристы разъехались, а я снова, уже вне программы, целый день провёл в Эрмитаже. Спокойно ходил по уже знакомым залам музея, подолгу задерживаясь у полюбившихся картин знаменитых живописцев эпохи Возрождения.

В зале Рубенса моё внимание привлекла симпатичная девушка с шоколадным цветом кожи, спортивного вида, внимательно изучающая картины с путеводителем в руках. Познакомились. Оказалась она мадьяркой из Будапешта, студентка университета. В Ленинград приехала только затем, чтобы побывать в Эрмитаже.

Русский язык изучала в своей школе, в Венгрии, говорит понятно, но с забавным акцентом коверкая слова. Сказала, что она так счастлива, так счастлива, что ей удалось приехать в Россию и увидеть Эрмитаж. Девушка уже побывала в Парижском Лувре и в Дрезденской галерее. Уверяет, что Эрмитаж по богатству собранных сокровищ их превосходит.

Я уже на правах бывалого старожила взялся сопровождать её по лабиринтам музея. Трижды мы спускались в буфет, где пили русский чай с пирожками, лакомились мороженым. Впервые я ел такое вкусное мороженое и в таком милом обществе.

С закрытием музея в 5 вечера мы расстались. Прощаясь, я спросил у мадьярки, что ей понравилось в Советском Союзе.

– Эрмитаж и… мороженое. Даже в Париже я такого не ела, – смеясь, ответила очаровательная студентка из братской Венгерской республики.

                ОТЪЕЗД

Пришла пора возвращаться из сказки домой, в Логоватое, где ждёт школа, колхоз, село, разбросавшее свои хаты по склонам оврагов, в дождливые дни становившихся от грязи непроезжими, утопающие в навозе фермы, пахнущие парным молоком комсомолки-доярки.

Сегодня 5 августа. К обеду я должен быть у брата Плотко Аркадия в Волхове. Пригородный поезд отходит с этого же Московского вокзала в 9.00.

Собирая вещи в портфель, я не нашёл купленной накануне книги «Сокровища Эрмитажа». То ли я её потерял, то ли оставил мадьярке на память, когда мы поглощали с нею в музее мороженое. Позавтракав в буфете и покидая школу, я подошёл проститься с сидевшей на вахте по-прежнему грустной, с печальными глазами Клавдией Петровной. Без задней мысли поделился с нею своей бедой. Она сразу же вызвалась мне помочь.

– Оставьте, Миша, мне деньги и адрес, а я куплю этот альбом в книжном киоске и вышлю Вам по почте.

Я обрадовался и диктую ей:

– Брянская область, Стародубский район, с. Логоватое…

Как только я произнёс название села, Клавдия Петровна вдруг вздрогнула, побледнела и закрыла глаза.

– Вам плохо? Позвать кого?

– Не надо, Миша. Просто голова закружилась. Она помолчала и стала записывать адрес.

– Вы знаете, – вдруг тихо произнесла она, подняв на меня тёмные глаза с навернувшимися на них слезинками, – а ведь ваш адрес мне знаком. До войны у меня был муж из села Логоватова.

Она замолчала. Слезинки покатились по щекам. Она их не замечала, только поправила упавшую на глаза седую прядь.


РАССКАЗ КЛАВДИИ О ПОГИБШЕМ МУЖЕ

– Познакомились мы с ним, – после небольшой паузы продолжала она, – на строительстве Беломоро-Балтийского канала. Он был плотник, а я – санитаркой в медсанчасти. В 1940 году поженились. Жили вместе с моей мамой на Литейном проспекте, в коммуналке. Я и сейчас проживаю на Литейном, только в другом доме. Тот дом разрушила попавшая в него немецкая бомба.

Она достала из сумочки носовой платочек, вытерла слёзы, тяжело вздохнула.

У меня времени до отхода поезда было много. Поэтому мне хотелось дослушать её печальный рассказ. Я уселся на стульчик и стал украдкой её рассматривать. Видно, что она была до войны красавицей. Сейчас же она выглядела худенькой уставшей болезненной женщиной. Поседевшие волосы, морщины и печальные глаза её старили. В свои 38 лет она смотрелась на все 60.

– Хороший человек был, – успокоившись, тихо продолжила Клавдия Петровна. – Ласковый, весёлый, труженик, мастер на все руки. А как он бережно ко мне относился! Все мои подруги нам завидовали. И маме он нравился.

– А почему вы говорите в прошедшем времени? Вы что, развелись? – наивно спросил я.

– Не вернулся с фронта. Его взяли в первый же день войны. Меня мобилизовали выхаживать в госпитале раненых красноармейцев. До блокады Ленинграда он с фронта успел прислать только одно письмо из-под Пскова.

Затем блокада, всякая связь со страной прервалась. В блокаду умер наш маленький ребёнок, девочка, умерли от голода и морозов мама, двое младших братьев. После прорыва блокады меня еле живую эвакуировали на Урал. Я не знала, где искать Федю, так звали моего мужа. А он, если бы и был живой, не мог бы меня найти, потому что я перемещалась вместе с госпиталем с места на место, а потом долго болела тифом.

Она снова поправила непослушную прядь, уже не стесняясь, утёрла слезившиеся глаза и продолжала тихим голосом:

– Вернувшись в Ленинград, я ходила по военкоматам, писала в Москву запросы и на его родину в с. Логоватое. Сначала сообщали, что Фёдор пропал без вести, а в конце 46 года его соседи из Логоватова на моё письмо отписали, что Федя погиб на фронте в Польше в 1944 году.

– И сейчас с кем вы живёте?

– Одна. Первые годы надеялась, что Федя живой, придёт. А потом смирилась. Каждый год в День Победы молюсь в церкви за упокой его души.

– А как фамилия и отчество Феди? Я в этой деревне работаю учителем, может из родных его кто живой, передам от Вас поклон.

– Ещенко Фёдор Данилович, – медленно произнесла она, слегка запнувшись на отчестве.

Услышав фамилию и отчество погибшего её мужа Федю, признаюсь, я на минуту лишился дара речи. Не может быть! Наверное, простое совпадение. Бывают же в селе тёзки. Вот и у нас в деревне живёт ещё один Лазаренко Михаил Александрович, часто мои письма ему носят.

Да, живёт и здравствует в Логоватове Ещенко Фёдор Данилович, бригадир плотницкой бригады, столяр, женат на Прасковье Андреевне, учительнице, растят двоих девочек. Ему около 40 лет. И я с ним знаком, живём почти рядом.

Я посмотрел на Клавдию Петровну. Она ещё более сгорбилась от нахлынувших печальных воспоминаний. Нет, это, несомненно, другой Федя. Тот Федя – человек надёжный. Он её нашёл бы, если бы остался в живых, не обманул бы любимую женщину, не бросил. Я постыдился своих глупых мыслей и промолчал.

Отдав Клавдии Петровне 10 рублей за альбом и пересылку, я распрощался с блокадницей-ленинградкой и поспешил на вокзал.

10 дней праздника были позади. Через 3 часа уже вышагивал по улицам г. Волхова, отыскивая квартиру бывшего бравого красавца матроса Северного флота двоюродного брата и верного друга приваловца Аркадия Ивановича Плотко.


ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛОГОВАТОЕ

Аркадий меня ждал. Работал он на небольшом предприятии в профсоюзном комитете, жена – мастером отделочников на стройке. Малыша Мишку водили в ясельки. Проживали в двухкомнатной квартире новой пятиэтажки. Зачем же ему Приваловка с пустыми трудоднями и работа от зари до зари без выходных, отпусков и пенсии? Показал Аркадий мне р. Волхов, городские достопримечательности, пытался сосватать мне подругу жены кудрявую толстушку Женю.

Погостив три дня в Волхове, побывав на озере Ладожском и в Старой Ладоге, основанной славянами ещё до Рюрика, вернулся в Логоватое и приступил к работе в школе. Дома меня уже ждала посылка с альбомом «Сокровища Эрмитажа». Кстати, этот альбом сохранился до сих пор как память о первой поездке в Ленинград, как и фотоаппарат ФЭД-2.

Листая альбом, я нашёл и записку от Клавдии Петровны с пожеланиями счастья и приглашением в гости. Там же были вложены и три рубля сдачи. Я вспомнил её скорбный рассказ о погибшем на фронте муже Феде. В памяти всплыло её красивое печальное в морщинах лицо, обрамлённое седыми волосами, тёмные грустные глаза.

Вечером отправился я в гости к Михаилу Михайловичу Миникину, директору школы, доложить о своём приезде. Он всегда был рад моему визиту, так как тогда мог на законном основании без упрёков своей молодой жены Тамары выпить с гостем пару – другую рюмок настойки водки с лимонами, хранившейся в 10-литровой бутыли под его письменным столом. Честно признаться, и мне нравилась его аппетитная настойка и гостеприимная щебетунья Тамара.

Жили они с двумя маленькими детьми в просторном учительском доме рядом со школой. В таких же домах, на той же улочке проживали ещё 5 учительских семей, в том числе и семья Прасковьи Андреевны.

Только в деревне и только в средине августа выпадают такие пряные волшебные вечера. Ещё не спала жара после дневного зноя, но уже потянуло из оврагов и от речушки свежестью и прохладой.

Воздух напоён запахами скошенной травы, цветущей полыни, антоновских яблок, мёда, свежей соломы, хлеба, парного молока. Улица к вечеру оживает, наполняется голосами возвращающихся с полей уставших от непосильного ручного труда молодиц, мычанием коров, спешащих к любимой хозяйке с полным выменем молока, детскими голосами, стуком тележных колёс.

Я полной грудью вдыхал ароматный воздух, отвечая на приветствия вечно спешащих и занятых работой односельчан, подростков.

За два месяца отсутствия и городской жизни я успел соскучиться и по деревне, и по работе. И «дым отечества» мне тоже показался «сладок и приятен».


МУЖ КЛАВДИИ ЖИВ И ЗДОРОВ
ТАЙНА ФЁДОРА

Я уже повернул было к крыльцу Миникиных, предвкушая встречу с жизнерадостной Тамарой и её лимонной настойкой, как увидел возле сарая мужа Прасковьи Андреевны. Он сгребал граблями высохшее за день во дворе сено и вилами складывал его в копну. Я невольно вспомнил блокадницу Клавдию и её скорбный рассказ о пропавшем муже. Я повернул к сараю, подошёл к Фёдору, поздоровался.

Это был среднего роста, жилистый мужчина лет 40, всегда чисто выбритый, худощавый, с открытым лицом, приветливый, скорее похожий на сельского учителя, чем на колхозного плотника. Видимо, сказались проживание в Ленинграде, служба в Армии и многолетнее влияние интеллигентной жены-учительницы Прасковьи. Носил, как и большинство бывших фронтовиков, видавшую виды солдатскую гимнастёрку и брюки галифе.

Он воткнул вилы в копну, достал кисет с махоркой, закурил. Мы присели на брёвнышко. Поговорили о погоде, о детях. Я никак не мог решиться перевести разговор на щекотливую тему.

– Фёдор Данилович, – наконец решился я, – вы в Ленинграде не бывали?

Он ответил не сразу. Сделал большую затяжку, выдохнул, откашлялся.

– Не только бывал, но года два там жил. Перед войной. Строил Беломорканал. Может, слышали о такой стройке социализма?

– Как же, слышал, проходили. А вы, случаем, женаты в Ленинграде не были?

Он как-то вздрогнул, уронил окурок, не стал его поднимать, притушил носком ботинка и скороговоркой, не поднимая глаз, ответил:

– Молодой был, не успел, война помешала.

Мне послышалась в его голосе какая-то неуверенность и фальшь. И я, понизив голос, наклонившись к нему поближе, произнёс:

– Неделю назад в Ленинграде познакомился я с Клавдией Петровной. Перед войной она вышла замуж за Федю, Фёдора Даниловича Ещенко, логоватовского парня, плотника на стройке Беломорканала.

Пока я это говорил, Фёдор на глазах менялся. Его лицо, до этого весёлое, спокойное, теперь выражало крайний испуг, глаза покраснели, фигура ссутулилась. Он дрожащими руками снова достал кисет и начал молча сворачивать цигарку. Только сделав пару глубоких затяжек, он справился с волнением и, не поднимая глаз, спросил:

– Михаил Александрович, а как вы с Клавой познакомились? Что она знает обо мне?

Когда он назвал ленинградку Клавой, у меня не осталось сомнений: это тот Федя, за упокой которого горячо молится скорбная ленинградская вдова.

Я подробно рассказал о знакомстве с нею, о гибели её родных и фединого ребёнка в блокадном Ленинграде, о её поисках пропавшего мужа, о письме с Логоватова, где сообщалось о гибели Феди и его родных.


ИСПОВЕДЬ ФРОНТОВИКА

Фёдор слушал, не перебивая. Потом, как будто оправдываясь передо мной, начал рассказывать:

– С Клавой мы поженились в сороковом году. Не прожили и года, как началась война. Любил её без памяти. Мы ни разу не поссорились. А как она плакала, когда я уходил на фронт, будто чувствовала, что видимся последний раз.

Все 4 года я то воевал, то валялся по госпиталям, залечивая раны. Ведь я служил в сапёрных войсках. Побыл даже в немецком плену. Правда, недолго. Удалось сбежать. Как только прорвали блокаду, я пытался её найти. После четвёртого ранения, в конце 44-го я даже съездил в Ленинград, разыскал дом, где мы жили. Дом стоял в развалинах. Никто не знал о судьбе Клавы и её семьи. Сказали соседи, что все жильцы того дома умерли от голода.

В сентябре 45-го вернулся в Логоватое, к матери. Она уже и не чаяла меня увидеть. Ещё в 44-м году меня оплакала, получив с фронта похоронку. Мама жила в землянке. Тут и пригодилась моя гражданская специальность плотника. Срубил дом матери. Родственникам тоже пришлось помогать построить кому хату, кому сарай. Да и в колхозе дел было непочатый край. Мужских рук после войны в селе почти не осталось. А строить надо было всё заново, с нуля. Ведь немцы, отступая, сожгли в селе все дома и хозяйственные постройки. Вот и пришлось остаться жить дома.

А тут в школу из Стародуба прислали работать молоденькую учительницу, красавицу, внешне очень походившую на мою жену Клаву. Квартировала учительница у соседки. Виделись почти каждый день. Скоро я влюбился в неё, как мальчишка, совсем потерял покой. Вставал пораньше и старался как бы ненароком встретиться у колодца, куда она ходила рано за водой. Помогал на горку нести вёдра. Стал за ней настойчиво ухаживать. К новому году мы поженились. И я навсегда остался в Логоватове.

– А письмо, которое получила Клавдия в 46 году о вашей гибели на фронте?

– Моя вина, – Фёдор вздохнул, закашлялся, его огрубевшее от летнего солнца лицо залила краска стыда, – я попал в тупик. Прасковье Андреевне я не сказал, что был женат до войны, скрыл. Боялся, что не пойдёт замуж. К тому же я уверен был, что Клава в блокаду погибла. А тут её письмо. И Паша беременная, вот–вот родит. Ну что тут было делать?

И Фёдор посмотрел мне в глаза, как будто я мог подсказать ему правильный ответ.

– Клаву я любил, – продолжал он дрожащим голосом, – жалел, хотя за столько лет войны и отвык, и Пашу не мог оставить в таком положении. Ночей не спал.

Наконец, решился на обман. Я сам написал Клаве не своим почерком, что её муж Фёдор геройски погиб в боях под Варшавой в 44-м году. А её письмо сжёг, чтобы ненароком не попалось на глаза Паше.

Фёдор совсем расстроился, рассказывая о тупике, в который попал не по своей вине. Он уже третий раз полез за махоркой в карман видавшего виды солдатского галифе, чтобы как-то унять дрожь в голосе. Я уже раскаивался, что разворошил старую душевную рану фронтовика.

– Папа, ты где запропастился? Мама зовёт ужинать, – послышался звонкий голос девочки, старшей дочки Фёдора. – Здравствуйте, Михаил Александрович, – поздоровалась она, увидев меня.

– Здравствуй, Клавочка, – ответил я своей любимой ученице-шестиклашке. И тут же до меня дошло, что имя-то своей старшей дочери выбирал папа и что он назвал так своё дитя в память о той ленинградской девушке, жены, с которой разлучила его война. Значит, он её не предал, он ей не изменил. Во всём виновата проклятая война, ломавшая судьбы простых людей.

– Хорошо, сейчас приду, доченька. А ты сбегай в сад, сорви к ужину с грядки зелёных огурчиков.

– Михаил Александрович, – обратился Фёдор ко мне, как только дочка скрылась за сараем, – голубчик, никто в Логоватове не знает о моей женитьбе в Ленинграде. А если узнает Прасковья Андреевна, она меня бросит, не простит лжи. Она у меня такая. И мне тогда без детей и Паши не жить.

Говорил он тихим голосом, почти шёпотом, сжимая мои ладони в своих мозолистых сильных руках и глядя в глаза.

– Прошу Вас, сохраните мою тайну. По гроб буду благодарен!

Я обещал бедному фронтовику забыть о встрече с его здравствующей первой женой и никогда никому не рассказывать о тайне этого хорошего мастерового человека, не по своей вине оказавшегося двоежёнцем. И слово своё сдержал.

Прошло более 50 лет. Много с тех пор поездил я по белому свету, не раз ещё побывал в Ленинграде, но первое знакомство с городом Петра – это, как первый поцелуй, не забывается. И ещё я понял, почему земля круглая. Потому что рано или поздно, но правда выйдет наружу, как ты её не прячь.

И каждый раз, листая альбом «Сокровища Эрмитажа», я вспоминаю грустную, рано состарившуюся с поседевшими прядями черноглазую блокадницу-ленинградку, которую война лишила не только здоровья, но и оставила вдовой, и колхозного плотника, который не по своей воле стал двоежёнцем и невольным обманщиком двух любимых им женщин.

Через неделю меня назначили директором другой школы в село за 30 км от Логоватова. С сожалением я простился с полюбившимся мне селом Логоватое, с четой Миникиными и их настойкой.

И Фёдора с его Прасковьей Андреевной встретить больше не пришлось. Да это и к лучшему.

                Февраль, 2011 год