Диагноз

                А тут – и ложь на волосок от правды,
                И жизнь твоя – сама на волоске.

                Омар Хайям

Боль в правом боку не проходила. На время притихнув, при малейшем резком движении набрасывалась на меня с новой силой. Притом, в самое неподходящее время: или за едой, или на уроке, или в клубе на танцах.

А всё началось этой осенью, когда я три месяца обходился без обеда. Утром, попив чаю в 7 часов, на велосипеде спешил по лесным тропкам за 10 вёрст в Буду Понуровскую, где работал директором школы. Оттуда, не обедая, закрывал школу и выезжал часа в 4 дня обратно.

Дома ждал отдых и брат Гриша, студент, у которого в этом, 1961 году летние каникулы оказались осенью. Он заканчивал делать оконные ставни, без которых наш дом казался слепым. По дороге домой ехал уже не спеша. В лесу часто останавливался, собирая «добрые» (белые) грибы или любуясь обитателями леса, и дома оказывался часов в 6 вечера, голодный, как волк. Сразу и обедал, и ужинал.

И вот доездился, нажил неведомую болячку.

Чтобы как-то унять боль, я и соль с водкой глотал, и настой конского щавеля по чугунку выпивал, и утюг горячий к боку прикладывал, и в бане по-чёрному парился – ничто не помогало. Казалось, что в животе поселились неугомонные злые ёжики с острыми иголками, которые играли в гилку (лапту), даже ночью, когда нормальные люди спят. Особенно досаждала боль при езде на велосипеде или на лошади. Каждая неровность на дороге или лесной стежке отзывалась в боку резкими коликами. И так продолжалось уже больше двух месяцев.

– Миша, ну яки же ты неслухмяны, – видя, как я, морщась от боли, прижимаю кулак к больному месту, ворчит мама. – Я ж табе ищё позавчёра казала, что нада схадить к Филатичу. Ён дасть такие парашки, что от усих балезней зразу памагаять, и боль як рукой знимя.

Алексей Филатович Лобко – наш сельский фельдшер. Свою бурную молодость этот эскулап провёл в 1-й Конной армии Будённого, где служил военным ветеринаром и лечил раны боевых лошадей. В мирное время казачий ветеринар с успехом применял приобретённые навыки лечения лошадей на людях, работая у нас в сельсовете фельдшером. Звали его все уважительно Филатич, и мы в детстве думали, что филатич – это то же, что доктор или «фершал».

Он мастерски делал всей ребятне пяти деревень прививки и уколы от оспы, ящура, столбняка, туляремии, обходясь одной иглой, не кипятя, а только обтирая её в спирте. Иглу, правда, регулярно точил о бритвенный оселок. Место укола, бывало, надувалось твёрдой синей шишкой, но через пару месяцев шишка рассасывалась, и болезни не прилипали.

Женщин и стариков успешно пользовал порошками собственного изготовления. При небходимости рвал щипцами больные зубы, обрабатывал иодом и водкой раны, принимал роды.

Его белый халат, вкрадчивый мягкий голос и старинные очки на кончике носа действовали на больного магическим образом. Всем становилось легче уже на пороге его «амбулатории». Лекарств не прописывал. Их просто тогда не было. Но каждому, что бы у него ни болело в нутре или снаружи, обязательно давал самодельные бумажные пакетики с белым кислым порошком.

Стояла у него в углу и ширмочка, где больной мог раздеться, а Филатич через трубочку послушать, как он дышит. Но после случая с бабой Христинкой он прослушивает только детей.

А случай был такой. Пришла баба Христинка лечить кашель. Филатич и говорит ей:

– Разденьтесь! – и показывает на ширмочку.

Пока он готовил ей порошки, Христинка разделась, высовывается нагая из-за ширмы и, подмаргивая здоровым глазом (на другом вырос ячмень), подзывает Филатича указательным пальчиком:

– Ну, иди же, касатик, иди, баловник, я уже приготовилась.

А в кабинет в это время зашла тётка Горпина из Болдовки лечить скулу, увидела Христинку, подумала невесть что и давай срамить обоих. Получился конфуз, о котором бабы ещё долго судачили у колодцев.

О целебных свойствах его порошков свидетельствует и такой случай. Спустя лет 30, будучи зимой у нас в гостях, тяжело заболела мать. Положили её в брянскую больницу. Но лечение не помогало. Ей становилось хуже.

– Деточки! – просит она. – Тольки Филатич памаге, ён ище не памёр, живе. Зъездите к яму, нихай дасть сваих парашков.

Пришлось срочно ехать из Брянска в Ново-Млынку. Жил Филатич в том же доме, но уже давно не служил. Встретил меня сухонький подвижный старичок. От прежнего фельдшера остались только старинные чеховские очки. Меня сразу признал: в школьные годы я учился с его младшим сыном и часто бывал в их доме.

– Алексей Филатич, – после обычных приветствий перешёл я к цели своего приезда, – мама тяжело больна и говорит, что ей помогут только Ваши порошки. Если нет порошков, то дайте хоть рецепт их изготовления.

– Какой рецепт? – засмущался старик. – После войны лекарств нам не давали, а больные приходили за помощью. Так я с женой рассыпал питьевую соду по пакетикам и каждому давал пить, кому до еды, а кому и после. Вреда не было, а некоторым и помогало.

Попросил я Филатича дать с десяток таких порошков. Привёз в Брянск матери в больницу. Выпила один порошок, другой.

– Яны, яны самые. Ну, тяперь я не памру, ище паживу, – обрадовала нас мама.

И больной действительно стало легче. Через три дня её выписали домой.

Но мне тогда и порошки нашего Филатича не помогли. Боль не утихала. Пришлось ехать в Воронокскую участковую больницу.

Больница на 20 коек, рядом аптека. Работало 2 врача – хирург и терапевт-гинеколог. Они же по очереди вели приём амбулаторных больных.

Мне повезло: в тот день на приёме была Валентина Марковна, полная, с ярким румянцем на щеках, тёплой улыбкой, дородная, с пышными формами женщина, врач с красивой завораживающей приставкой «гинеколог», родом из соседней Болдовки. Как только она появилась в Воронке, все стремились попасть на приём только к ней, особенно мужики.

– Хирург, тэй усё зразу режа, а Марковна не-е, Марковна леча. Да и дюже рахманая, не сваритца, не гоня, а усё про тваю хваробу выслухая и посоветуя, як што лячить. Уся у батьку Марка Гаврилыча, царство яму нябесное, – хвалили врачиху приваловцы.

Дождавшись очереди, захожу в кабинет. Марковна что-то пишет в карточку больного и одновременно жуёт аппетитно пахнущую чесноком домашнюю колбасу, запивая прямо из кувшина молоком. Её дебёлое тело удобно расположилось на широкой дубовой скамейке, пышные груди горками покоятся на столе, распирая видавший виды белый докторский халат.

– На что жалуемся, – не поднимая головы и не переставая уплетать колбасу, спрашивает Марковна-гинеколог.

– Болит в правом боку, – отвечаю, – спасу нет.

– Давно?

– Давно. Месяца три.

Марковна дожевывает колбасу, не вставая, отставляет в сторону кувшин, думает, сладко потягивается, поправляя выпавшую из-под белой шапочки чёрную прядь волос.

– Это у тебя аппендицит, – вдруг решает она. – Завтра приходи, Каплан (это наш молодой хирург) тебе его вырежет.

– Так у меня один уже вырезали. Три года назад Каплан и оперировал, – пугаюсь я. – Разве второй вырос?

– Вырезали, говоришь? – оживляется она. – А ну подойди ближе, подними рубашку.

Марковна трогает мой живот, находит с правой стороны ниже пупка рубец, след от операции.

– Да, действительно, вырезали. А где болит?

Показываю.

– Тут кишечник, – рассуждает она, – его резали. Значит, это спайки кишок! Да, да, у тебя спайки!

– Марковна, – робко возражаю я, – Каплан сразу смотрел. Сказал, что спаек нет.

– А что же? И всё время болит?

– Нет, иногда затихает. Как поем плотно или выпью чего, боль сразу усиливается.

– Так бы и сказал. Всё это признаки холецистита. У тебя получился застой желчи в печени, она и воспалилась, – поясняет Марковна. – Попьёшь недельки три аллахол, кукурузные рыльца, бессмертник, проведём зондирование печени, и, даст Бог, поправишься. Вот тебе направление в Стародубскую поликлинику, там и прозондируют. Результаты анализов потом мне покажешь.

Назавтра еду на велосипеде за 30 км в Стародуб, в лабораторию районной больницы. На зондирование очередь. Ждать три недели. Пока жду очереди, пью предписанные Марковной лекарства. Бок болит сильнее. От рыльцев тошнит. Моча пошла цвета чёрного кофе.

В срок отправляюсь на зондирование. Кто эту процедуру не проходил, тому и представить трудно, что это за пытка. Придумали её, видно, в гестаповских застенках для партизан и красных комиссаров.

Сначала пожилая сестра в резиновом фартуке вставляет тебе в горло резиновую трубку с толстым, с голубиное яйцо медным набалдашником и проталкивает внутрь на полный аршин, чтобы набалдашник упёрся в желчный пузырь. Трубка не идёт, ты задыхаешься, слёзы градом. Сестра, чертыхаясь, проталкивает трубку в рот всё глубже.

Потом с трубкой во рту ты ложишься на жёсткую кушетку и ждёшь, пока из трубки пойдёт желчь. Лежишь час, два. В трубке пусто. Три, четыре. Начинаешь уже к трубке привыкать.

Наконец, из трубки появляются пузыри, за ними – жёлтая слизь. И пошло. Наполняешь этим продуктом пробирок восемь. Подобревшая сестра командует встать, вытаскивает из тебя резиновый шланг и отпускает.

Как хорошо без шланга во рту! Ты выжил, ты свободен! Опрометью бежишь к велосипеду и катишь, куда глаза глядят, по знакомым стародубским улицам, только бы подальше от процедурной. И боль в боку тебя уже не пугает. И жизнь, оказывается, не такая уж плохая штука, как представлялась утром.

Приношу результаты анализов желчи Марковне в Воронок.

– Ну вот, желчь уже хорошая, – резюмирует гинеколог, – значит, лечение я назначила правильно. Продолжай пить рыльца и аллахол и дальше.

– А когда же перестанет болеть в боку?

– Этого я не знаю. Если там образовались песок или камни, то нескоро, может, и через год.

Итак, с лёгкой руки Марковны я стал жить с интеллигентным диагнозом «хронический холецистит». Но боль в боку не проходила, сколько бы я ни пил бессмертник, рыльца и аллахол.

И в какую бы ни обращался я потом клинику, на вопрос врача «что болит» я с готовностью отвечал:

– У меня хронический холецистит, болит в правом боку.

Врачи охотно со мной соглашались и начинали лечить так же, как и гинеколог Марковна.

И везде первое, что назначали врачи, – это зондирование желчного пузыря. Я послушно шёл в процедурную, привычно давился резиновым шлангом и добросовестно вылеживал на кушетке свои 4 часа. Желчь выходила, но легче не становилось.

И так с диагнозом Марковны худо-бедно прожил я 14 лет: сменил трижды место работы, переехал в Брянск, женился, получил квартиру, родил двоих детей.

Но нашёлся человек, который всё-таки усомнился в диагнозе Марковны. Им оказался глазной врач 5-й поликлиники Алексей Чучин.

А случилось это весной 1975 года. Заходит Алексей ко мне в 28-ю школу, где я работал директором. Познакомились мы с ним незадолго до этого на одной вечеринке, где Чучин пленял всех дам игрой на гитаре и мастерским исполнением своим бархатным баритоном старинных романсов. Я понравился ему анекдотами.

Достаёт мой новый приятель из портфеля коньяк и шоколадку. За продолжение знакомства выпили но рюмке, другой. Я поморщился от режущей боли в боку.

– Опять растревожил коньяком проклятый холецистит, – пояснил я гостю, – даже уже от взгляда на коньячную бутылку начинаются в печёнке колики.

– А если выпьешь вина? – поинтересовался Чучин.

– От вина, особенно марочного, ещё хуже.

– А пиво? – не унимался гость.

– Пиво тоже мой холецистит не любит. А вот от «Столичной» водки боли не возникают, а после самогонки даже затихают, хоть пей нарочно эту отраву.

Чучин весело расхохотался. Налил ещё по рюмке.

– Нет у тебя холецистита, что это ты придумал.

Я с недоумением и обидой посмотрел на приятеля.

– Как это нет? Да и не я это придумал. Мне лучший врач Воронка ещё 14 лет назад установила такой диагноз! Да и потом никто её не смог опровергнуть. А сколько раз мне проводили зондирование печени: каждый год по 2-3 раза. Кстати, в вашей же 5-й поликлинике. И ты, глазной врач, не видя анализов желчи, можешь так утверждать?

– Да, Михаил Александрович, я смею утверждать, что тебя лечили мои коллеги 14 лет не от той болезни: у тебя, я думаю, язва желудка, точнее, язва луковицы 12-перстной кишки, а не холецистит. Принеси-ка завтра ко мне на приём свою историю болезни, посмотрю результаты исследования желчи.

Назавтра с историей болезни я был в глазном кабинете. Посмотрев за несколько лет анализы желчи, Чучин покачал головой:

– При таких показателях как можно было ставить диагноз холецистит, ума не приложу. Желчь везде чистая, как у младенца.

И не смотри на меня так. Я же по специальности терапевт, и в диагнозах до сих пор не ошибался. Вот направление на рентген. Уверен на 100 процентов, что язву там найдут. Не найдут – я тебе ставлю коньяк, найдут – ты мне. Наливай!

Рентгенолог перед тем, как смотреть, заставил меня выпить стакан бария, вкусом похожего на густо размешанную белую глину, повертел возле рентгеновского аппарата, протянул ещё стакан бария, ещё повертел и говорит:

– У Вас, молодой человек, язвочка, нет, большая язва в луковице двенадцатиперстной кишки.

– А Вы хорошо посмотрели?

– Сомнений нет. И уже застарелая.

Я даже расстроился. За 14 лет я так сжился с мыслью, что у меня холецистит, а его, оказывается, и не было.

Возвращаюсь я к Чучину с выигранным им коньяком. Направляет он меня в Бежицкую больницу, где лечат уже не холецистит, которого у меня и не было, а язву.

Через 20 дней лечения в боку болей не стало. Излечили-таки язву. Нет язвы и болей в боку по сей день, хотя прошло с тех пор, как Чучин принёс в мой кабинет коньяк, более 30 лет.

Установление Чучиным правильного диагноза имело для меня и другие последствия. Я стал без боязни пить коньяк, пиво и марочные вина, не забывая, однако, целебных свойств ни самогона, ни «Столичной».

По методу врача Чучина, ставшего вскоре рентгенологом, я и сам потом на корпоративных вечеринках не раз безошибочно ставил правильные диагнозы некоторым коллегам-собутыльникам, страдающим якобы от холецистита, и тоже выигрывал у них коньяк.

                Март 2006 г.