Яко печать.. Один в вышине-4

               
 
                ГЛАВА  37.  РАБОТА,  ОХОТА,  СЫН
 
Все сложности духовного и материального порядка этой зимы мгновенно отодвинулись в сторону с началом подготовки к очередному полевому сезону. На этот раз Юрий ехал в поле уже в качестве начальника самостоятельного Кавказского петрографического отряда № 293. Ему было придано две автомашины. За рулём грузовика ГАЗ-51 был отличный опытный в экспедиционных делах шофёр Вылежанин, величавшийся  Белым Волком. Этому, наверное, способствовала его внешность: уверенный, спокойный, молчаливый, худощавый и жилистый, серебристо седой с длинным крепким лицом, решительным подбородком и прямым твёрдым взглядом светло-серых глаз.

Своё прозвище получил он от нашего знаменитого писателя и крупного учёного-палеонтолога Ивана Антоновича Ефремова, с которым несколько лет работал в Монгольской экспедиции АН  СССР. По-видимому, помимо внешности побудителем для такого прозвища была также редкая способность нашего шофёра ориентироваться и равнодушно переносить все тяготы экспедиционной жизни в дикой природе. Он почти ничего не рассказывал из своих прежних экспедиционных приключений, разве что при нашей настойчивой просьбе иногда у костра позволял себе кратко и скупо вспомнить некоторые колоритные детали из ефремовских  повествований, ставших потом литературным явлением.

Легковым вездеходом ГАЗ-69 управлял Евгений Фомич Кузнецов. За глаза его почему-то называли Еврей Фомич, хотя никаких видимых оснований для этого не было. Скорее наоборот – был крайне плохо приспособлен к неурядицам, шероховатостям и несправедливостям окружающей обстановки, во имя представлявшейся ему справедливости немедленно вступал в конфликты с кем угодно, чем порой крайне осложнял свою и без того не очень удачную жизнь. Это был вспыльчивый, легко положительно и отрицательно возбуждающийся, импульсивный, но по детски простодушный и совсем не злой человек. Скорее милый, беззащитный  и жалкий, чем неудобный и нежеланный. Внешне он выглядел коренастым, крепким, лет 45-и  мужчиной, припадающим на искалеченную в войне ногу и потому очень неохотно вылезавшим из-за баранки. Легко раскрывался, балагурил, был охоч до женщин, молодился.

У Юрия с ним сложились отличные отношения, почти дружеские, хотя в отряде не все его принимали. Во время экспедиционных странствий Фомич неоднократно попадал в курьёзные ситуации, особенно когда они по необходимости посещали города и веси. В неистребимой потребности навести порядок в этом несовершенном мире Евгений устраивал скандалы то в магазинах, то на рынках, то просто с «недисциплинированными» прохожими. Из-за этого чаще оказывался пострадавшей стороной, и даже иногда Юрию приходилось вызволять его из милиции. В отряде подобные эксцессы встречались с издевательским юмором, хохотом или негодованием – по обстоятельствам. Но всё же главным его качеством, как и у Белого Волка, была профессиональная надёжность. Увы, с годами это качество у шоферов Экспедиционной Академической автобазы сошло почти на нет.

Но прежде чем отправиться с этими ассами в поле, надо было получить на складах Академии наук кучу всяческого экспедиционного снаряжения и продовольствия. Этим они и занимались в мае 1955 года – прекрасная пора сборов и предвкушений.
 Чем только не загружали они свой грузовик. Как и все грузовые автомашины экспедиционной базы, она была специально оборудована для полевых условий: кузов с помощью громадных листов фанеры и брезента был оформлен в виде шатра-домика с откидными брезентовыми пологами спереди и сзади. Передний полог обычно скручивался колбасой-рулоном и подвязывался к крыше, задний при погрузке и выгрузке откидывался, а при движении наглухо закрывался. Спереди в кузове поперёк него располагался ящик-сидение, который служил и кроватью для шофёра. Во время движения на нём восседали члены экспедиции.

Вся внутренность до самого верха была забита экспедиционным грузом: складные кровати, столы и стулья, палатки, брезенты, спальные мешки, кошмы – огромные войлочные ковры, которыми устилались полы в палатках и из которых вырезались подстилки на раскладушки под спальные мешки, тенты, вёдра, кастрюли, молочные фляги для воды, сковороды, миски, чайники, сёдла кавалерийские и вьючные, вьючные сумы и ящики, телогрейки, рабочие и штормовые костюмы, рабочая и альпинистская обувь, геологические молотки, кувалды  и зубила и миллионы прочего абсолютно необходимого полевого барахла, перечислять и объяснять назначение которого было бы слишком долго. Из продовольствия главными составляющими были мука, крупы, сахар, макароны, вермишель, масло растительное и сливочное. Поскольку в отряде были курящие (Георгий Дмитриевич и Юрий), бралось не менее двух вьючных ящиков папирос и спичек. И, конечно, для камералки в полевых условиях множество соответствующих мелочей: калька, миллиметровка, полевые дневники специального академического образца, тушь, перья, карандаши и т.д., не говорю уж о компасах, анероидах, фотоаппаратах, фотоплёнке. Словом, почти Ноев ковчег.

Какая сладкая суета сопровождала эти сборы! Почти всё было новенькое, хрустящее, блестящее, пахучее кожей и конской сбруей, предвещающее море удовольствий от ожидающей их настоящей человеческой жизни, полевой жизни путешественников и первооткрывателей.
В самом начале июня выехали из Москвы. Заночевали где-то между Орлом и Курском в придорожной лесополосе. Ошалело били соловьи, и даже назойливый звон ядрёных комаров не омрачал блаженство и возвышенность минуты. За начало полевого сезона выпили водочки, всухомятку  закусывая, чем Бог послал. Под сияние крупных звёзд в чёрном небе сладко заснули в пахнущих новым спальных мешках.

В Ростове – радостная встреча с родными. Кира уже на седьмом месяце, округлившаяся, умиротворённая, совсем-совсем другая. Предстоящее материнство уже овладело ею, былая  вспыльчивость сменилась рассудительностью и отстранённостью от сиюминутности, и тогда  в глазах проглядывала некая отрешённость, будто она видела нечто более важное, чем привычная суматоха жизни. Юра тоже видел её другими глазами, испытывая умиление и удивление. Былая конфронтация, как бы застеснявшись своей вздорности, ушла. Далеко ли? Им казалось, что совсем, навсегда. А что касалось того, что совершалось у неё внутри, то и на этом обстоятельстве у них было полное взаимопонимание и единство, впрочем, возникшее ещё ранее, когда стало ясно, что там, в этом сокровенном “внутри”, произошло зарождение новой жизни. И тогда же было решено единодушно и безапелляционно:  имя этой жизни – Сергей. Почему-то они сразу же поверили, что там может быть только мальчик, никакая не девочка, и что имя у него может быть только одно на свете, Серёжа.

Радости, недоумения и умиротворённая семейная кротость продолжались, однако, не долго. Юрина деловая неистовость и неудобство перед сотрудниками, вынужденными простаивать ради его семейных утех, не дали сколько-нибудь удовлетворительно ощутить эти радости. Пробыв всего один полный день со своими, Юрий на третий день по приезде в Ростов отчалил из него на благословенные горно-долинные юга. И уже 12 июня пишет домой:
“Родные мои! Я уже третий день в Нальчике. Сейчас пока живу в гостинице, так как для получения денег в банке необходима прописка, а это удобнее всего сделать через гостиницу. Помаленьку проворачиваю организационные дела и наслаждаюсь воздухом и солнцем Кавказа. Кстати, в Нальчике жизнь значительно лучше, чем в Ростове. В магазинах, по крайней мере, есть кое что. Чувствую себя хорошо. Пусть Игорь приезжает ко мне только не позднее 20, пока машины у меня”.
 
 Машины были у него временно, потому что должны были обслуживать  ещё и другой отряд, в котором были Г.Д.Афанасьев с семейством и Саня Борсук – их район работ располагался  в доступных для автотранспорта местах  в отличие от Юриного, почти целиком находящегося в высокогорье. Пока же он старался объездить и осмотреть те предгорья, в которых по данным разных авторов имелись проявления новейшего вулканизма.

Накануне и в начале четвертичного периода здесь, на территории Центрального Кавказа произошла серия таких катастрофических извержений, в результате которых продуктами извержения была покрыта площадь почти в 1500 кв. километров, а объём их составлял более 350 кубических километров. Это было грандиозное событие не только в Кавказской, но и в планетарной геологической истории. Так что заниматься им было более чем интересно – исключительно интересно и важно. Тем более что никто не знает, может ли это земное чудо, а если может, то когда и как, снова шарахнуть в столь обжитых и милых сердцу людей местах. И, наконец, просто обыкновенное человеческое любопытство, которое и движет науку, разумеется, умами и руками тех, у кого это любопытство развито более обычного. Юрий принадлежал именно к таким. И потому сейчас самозабвенно  рыскал по обширному району бывших вулканических катастроф. С ним были студент-практикант Белевитин (имя забылось) и рабочий Фёдор Егорович Михайлов, нанятый в Нальчике.

 Главные события этого сезона ждали его, однако, в городе Ростове на Дону и в истоках р. Чегем у Главного Кавказского хребта. В ожидании первого, рождения Сергея, долженствующего произойти в середине августа, наш герой второго июля, сдав машины прибывшему в Нальчик шефу, отправился в высокогорную часть своего владения. Там перед ним стояла задача ещё более доказательно опровергнуть ошибочные представления К.Н.Паффенгольца о соотношении молодого вулканизма с гранитами Главного хребта. Принципиально это было показано ещё в прошлом году, но неугомонный старик (да простит меня Господь за упоминание тогдашнего Юриного определения этого маститого учёного!) после этого повторил свой маршрут на Джунгийское вулканическое нагорье, о чём быстро опубликовал статью. Это грозило в корне исказить действительную историю магматизма на Кавказе, поэтому Георгий Дмитриевич поручил своему аспиранту фундаментально обосновать ошибочность взглядов кавказского авторитета и тем поставить точку в затянувшемся споре.

Наняв у пастухов-кабардинцев лошадей, Юрий со своими помощниками поднялся вверх по р. Чегему и стал лагерем на р. Башиль–Аузу-су в устье р. Джайлык-су у развалин старого балкарского коша. Подняться вверх к вулканическому нагорью с вьюками они не смогли, поэтому на следующий день уже налегке перебазировались на высоту 3000 метров.
На этот раз для доказательства своей концепции были проведены более детальные исследования и составлена геологическая карта, окончательно утвердившая их правоту и досадную ошибку К.Н.Паффенгольца. Позднее эти выводы были подтверждены работами Кавказской экспедиции МГУ, буквально наступавшей в то время Юрию “на пятки”. А что касается ошибки К.Н.Паффегольца, то 43 года спустя в своих воспоминаниях академик В.Е.Хаин заметил: “… К.Н. допустил в своей трактовке геологии…одну роковую ошибку и…до конца своих дней (а прожил он долгую – 90-летнюю жизнь)  продолжал настаивать на своём…Упорство и упрямство К.Н.Паффенгольца постоянно напоминало мне стишки Козьмы Пруткова:

                Барон фон Гринвальдус, сей доблестный  рыцарь,
                Всё в той же позицьи на камне сидит…
Не случайно в жилах достопочтенного барона и Константина Николаевича текла одна и та же кровь”.

Работа наверху неоднократно прерывалась непогодой. Даже в рабочем дневнике появляется такая запись: «Чёрт знает что! Облачность покрывает всё от высоты 3000м, а так как перевал расположен на высоте 3600 м, здесь творится что-то невообразимое: дождь вперемешку со снегом, холод, ветер, всё покрыто упавшим ночью снегом. Облачность такая, что ни черта не видно в 50 м. Руки стынут, вода просачивается сквозь плащ и телогрейку. Работать невозможно. И это июль месяц!” И в рабочих записях всё время провалы с пояснительными словами: Непогода! Непогода! Непогода!”

В одну из наиболее свирепых стихийных прорух не выдержал бессмысленного лежания в палатке и, спустившись вниз, рванул а Нальчик: ждал писем из Ростова о ходе операции  “деторождение”, волновался по этому поводу, не находя себе места в бездеятельности и неведении. Оттуда отправил письмо: “…получил огромную кучу писем. Среди них и ваши. Спасибо…Мама угадала: 4 июля действительно шёл дождь, но я сидел не у костра, а в палатке, и мне было тепло и уютно…11июля пошёл снег, погода испортилась окончательно, и я, спустившись к своему главному лагерю, подседлал чалого, и на следующий день был уже в Нальчике. Но каков я был! Английское седло, более похожее  на забор, причинило мне огромные неприятности, отчего предпочитаю стоять или лежать. С ужасом думаю, как завтра я вновь взлечу на своего скакуна и помчусь сквозь долы и горы…

Папа пусть не беспокоится о своём ружьё. Я его уже окончательно проверил. На 50 метров пулей можно стрелять по спортивной мишени. Картечь тоже вполне удовлетворительна. Долго ничего не получалось с дробью. Стрельба по мишени давала очень грустные результаты. Тогда я решил проверить её на живности. В результате наш стол украсился сначала зайчатиной, а потом горной курочкой. Там, высоко в горах, встретили стада туров (ростом с доброго телка) и коз…Подпускают не ближе 150 – 200 метров. С ружьём ни черта не сделаешь…Относительно Игоря вы не поняли: я хотел, чтобы он побыл у меня просто как отдыхающий.…Очень рад за него и Виктора (ребята успешно выступили на городских соревнованиях по плаванию). Если Игорёк надумает всё-таки приехать в августе, пишите. Чувствую себя хорошо. Сильно загорел, облупился.”

Это письмо – первое из сохранившихся материальных свидетельств совершенно новой для него страны, открывшейся внезапно  и, как ему казалось многие годы, навсегда – Страны  Охоты.
Ружьё, скромненькую двуствольную тулочку только что подарил ему отец. Этот подарок пробудил в нём дремавшую доселе (правда, не глубоко и не постоянно) страсть к оружию. Господи, как же ему нравилась его двустволка! Отныне он постоянно носил её с собой во все маршруты, где испытывал её боевые качества на импровизированных мишенях. По возвращении в лагерь чистил её, “обхаживал” и любовно укладывал рядом с собой, под бочок. И, конечно, страстно желал опробовать её в настоящем деле – на охоте. Первых своих зайца и улара (горную индейку) он не помнил, но первого тура и первую серну не забыл.

Первый раз этих великолепных зверей он увидел ещё в прошлом году во время подъёма в жуткую непогоду на перевал из реки Кестанты в реку Сырын-су. Это было ошеломляющее впечатление: на фоне зыбкого вдруг  раскрывшегося перед ними, как страницы книги, тумана они увидели переливающуюся через перевал неоглядную серую живую массу, увенчанную спутанным хаосом раскидистых рогов, походивших своей многочисленностью и оголённостью на сухой, осыпавшийся по осени и шевелящийся под ветром кустарник.
- Что это? – в изумлении спросил Юрий.
- Туры, горные козлы.
- Но почему же их так много, разве так может быть?
- А кто их здесь тронет! После балкарцев некому, вот они и расплодились с 44-го  года, никем не пуганные. Мы, наверное, будем первые, – ответил проводник-кабардинец.

 Однако, несмотря на свою непуганность, туры близко не подпустили, зорко следя за нашими манипуляциями и пронзительным свистом предупреждая об опасности. В зависимости от оцениваемой ими меры этой опасности свист был то удивлённым, то испуганным, то предупреждающим, а порой казался даже насмешливым.

И вот теперь Юрий стал обладателем охотничьего ружья, которое просто требовало от него охотничьих действий. Требовал этого и пробудившийся в нём инстинкт предков, бороться с которым ему даже не приходило в голову. И помимо всего этого очень хотелось опробовать дикого мяса. Страсть подогрел и Евгений Фомич, расставаясь с уходящими в горы:
- Там, как ты говорил, тьма туров или архаров, или как там их обзывают. Верим в ваши охотничьи способности и ждём по возвращении достойной добычи. Не подведите, не осрамитесь, архаровцы!

Но ни знаний, ни навыков, ни учителя рядом не было. А способности ещё дремали за невостребованностью. Оставалось надеяться только на случайность встречи с осторожным зверем в условиях непогоды и скрытности рельефа.
Потом Юрий мучительно вспоминал все обстоятельства того события, чтобы точно установить его  время. Разложив свои полевые дневники и карты  (обычного дневника он почему-то тогда не вёл), восстанавливает  ситуацию и подробности их маршрутов и приходит к выводу, что удачная охота состоялась либо 19, либо 22 июля 1955 года. Дело в том, что он точно помнил место охоты, а день забылся, вернее, не день (он его тоже хорошо помнил), его число. В месте столь знаменательного для него события они могли оказаться только в указанные дни. Ещё очень сильное сомнение вызывает и 21 июля, когда по погоде маршрут вообще не состоялся, но, может быть, он не состоялся  именно из-за прервавшей его охоты?!

О, время, время, твои лабиринты зыбки, сумеречны, обманчивы. Я заблудился в них, и теперь уже никто не сможет вывести меня из них. Но, может быть, это не столь уж и важно, когда, в какой из канувших дней совершилось его приобщение к священному действу.
22 июля Юрий со студентом Белевитиным пошёл в маршрут на вулкан Кум-Тюбе. Это остроконечная скала высотой около 3800 метров, на 200 – 300 метров возвышающаяся над водораздельными гребнями взрезанного и расчленённого долинами рек нагорья. Высота гребней 3500 – 3600 метров, долины рек погружены на 500 – 700 метров, спуски в них в самих истоках сравнительно пологи, чуть ниже по течению представлены скальными обрывами и очень крутыми склонами с подвижными крупно- и мелкоглыбовыми осыпями.

Некогда нагорье представляло собой сравнительно плоскую равнину, на которой располагался мощный покровный ледник, спускающийся с рядом расположенного Главного Кавказского хребта высотой 4500 – 5000 метров.  Неожиданная в высокогорной стране равнина была образована затоплением горного рельефа рыхлыми вулканическими массами, извергшимися из многочисленных трещин в земной коре. Объём их составлял здесь более 150 кубических километров. Под ними «утонул» огромный горный массив. Вулканизм прекратился, на окружающих горах и вулканической равнине, когда остыли эти образовавшие её  извергнутые толщи глубинного вещества, возникли ледники. При своём медленном сползании вниз к предгорьям ледники взламывали под собой горные породы и несли с собой огромные массы камней, дресвянника и песка, перемалывая весь этот материал и откладывая его в виде так называемых морен. С потеплением климата ледники растаяли, после чего началась новая вспышка вулканизма, значительно меньшая по масштабам. На вулканическом плато и покрывавшей его морене возникли отдельные сравнительно небольшие вулканичики. Слагающие их породы легли на морену и усложнили равнинный рельеф плато. С течением времени образовавшиеся ручьи и реки расчленили вулканическое нагорье. Остатки этих морен, хаотическое нагромождение пород полуразрушенных вулканов, сами вулканы  и более мелкий искрошенный каменный материал покрывают сейчас сравнительно узкие гребни – реликты расчленённого вулканического плато.

Примерно так расшифровывали они историю геологических событий последних 1 – 2 млн. лет, карабкаясь по крутым склонам, задыхаясь от нагрузки и высоты, обследуя все попадающиеся выходы коренных горных пород, вникая в причины именно такого соотношения и расположения впадин и возвышенностей, скальных гряд и балочек, пластов горных пород и лавовых потоков. Словом, непрерывно конструировали, воссоздавали из оставшегося первоначальное. И жили сиюминутной жизнью: трудностью пути, выбором места, куда в следующий миг поставить ногу, холодом ветра, радостью проглянувшего солнца, глотком ледяной воды или комочком льдистого снега, режущей солью пота, заливающего глаза, моросью тумана, обращающегося вдруг в хлещущий дождь со снегом. И при всём при этом – непрерывное всматривание и вслушивание в окружающий мир, который принадлежит не только нам, а ещё и другим существам, загадочным и влекущим – турам. Хорошо, чертовски хорошо, можно сказать – прекрасно!

Тогда, в тот день, погода была обычной: для тех, кто внизу – облака, для нас туман, то густеющий, то пропадающий, то выше нас, то ниже, а чаще – сплошняком среди нас. Утром поспешно поднялись, попили чайку, поели макаронов с тушёнкой. Экономя дрова (их надо носить  на горбу снизу, из долин рек) и время, у кострика не рассиживались. Быстро собрались. Мешочки для образцов и мешки для проб горных пород, этикетки для их документации, хлеб и сгущёнка для дневного перекусона, молотки, компасы, анероид и, конечно, неизменное ружьё с патронами, заряженными дробью, картечью и пулями. И это, кажется, всё. Пошли. Фёдор Егорович, нанятый в Нальчике рабочий, остался кашеварить в лагере. Как и в прошлом году, устроили его в полуразрушенном загончике, обложенном валунами – остатки балкарского коша.

До гребня бывшего плато добрались за пару часов, так как не торопились из-за неопределённой погоды – то ли состоится маршрут, то ли придётся вернуться. И тяжело к тому же. Наверху, вроде, слегка разошлись, стало видно вдаль на сотни метров. На душе полегчало, и они побежали по увалистой и удобной гряде к вулкану. До него километра 3 – 4, в зависимости от того, как идти, и он иногда проглядывал сквозь белое. Добравшись до него, наверх забираться не стали – излишне крут и скалист, и сверху спустилось густое молоко. Решили обойти его вокруг. И началась работа: сбор и описание образцов. Дойдя до самой дальней, противоположной стороны, решили обследовать гребень, на котором он стоит, до его окончания, а другую сторону вулкана осмотреть на обратном пути. Пошли. Дойдя до конца гряды, в густой туманной тишине услышали вдруг снизу негромкое перестукивание камней. Подумали, было, что это обычный камнепад, но нет – звуки не обвально беспорядочны, а ритмичны. Похоже, кто-то идёт. Присели, укрывшись за крупным валуном, и стали ждать. Звуки всё отчётливее и сильнее. И вдруг сквозь прорвавшуюся белую муть почти рядом с собой (так показалось!) увидели небольшое стадо туров. Голов 10 – 12. Впереди идёт совершенно белый с длинной висячей шерстью гигант. Как як, но откуда бы здесь быть яку?! Размах рогов его казался исполинским. И вообще весь сам он представлялся каким-то доисторическим животным. Такого  ни Юрий, ни студент его не видели ни в своём коротком общении с турами, ни в книжках. И, наверное, потому им показалась, безусловно, дремучей, почти неправдоподобной его всё ещё могучая старость. Он неторопливо и уверенно поднимался на гребень, держа направление прямо на наших ошеломлённых изыскателей. Взгляд его был задумчиво (так показалось Юрию) устремлён под ноги, будто бы он погрузился в воспоминания или размышлял о прожитом, и это представлялось ему более важным, чем вероятность опасности, предвидеть которую в этот момент ему не казалось столь необходимым.

Мгновения растянулись, и всё более и более растягивались до предела, за которым, казалось, последует что-то невероятное. Юрий всем своим существом ощутил надвигающуюся не на зверей, а на себя опасность от своего присутствия здесь, где ему не должно было быть. Она возникнет, когда мирная и закономерно устоявшаяся жизнь этих существ вдруг будет дерзко разрушена их, людей,  вторжением в неё. Столкновение вот-вот произойдёт, и им, этим диким зверям, более ничего не останется делать, как уничтожить их своей разъярённой и всесокрушающей массой, каменными рогами и каменными копытами.

Такие панические мысли и фантазии промелькнули в нём и, позабыв о сжимаемом в руках ружье и помня только о необходимости как можно быстрее и деликатнее предупредить стадо о своём присутствии здесь, чтобы оно, помчавшись не растоптало их, а отвернуло в сторону, он встал и тихо вышел из-за вовсе уж и не большого валуна, являя себя им не угрозой, а просто невинной помехой. И стадо, конечно, мгновенно среагировало, развернувшись на девяносто градусов и ринувшись в туман и камни крутого склона.

И Юрий вдруг будто проснулся, и всё это  увидел совершенно другими глазами, и стал бешено и беспорядочно палить из ружья, стремительно перезаряжая его, им вслед, в призрачно мелькавшие туши. Но где там?! Всё стихло вдруг, опустело. Люди одиноко стоят среди серого «моря скал» в заброшенном мире голых камней, сырого ветра и первозданности. От пережитого возбуждения слегка дрожат руки и прерывается голос. Они обсуждают ситуацию и, поняв бесплодность дальнейших попыток, отказываются  от столь внезапной, истеричной и безуспешной охоты. Из угадывающейся под ногами пропасти сквозь медленно и зловеще плывущие космы тумана доносятся постукивания камней.

Обойдя вулкан, возвращались по пройденному пути через то место, где Юрием всё-таки был убит тур. Но, наверное, не в этот раз, потому что где-то в глубине осталось то ли ощущение, то ли воспоминание, скорее всё же неясное ощущение, что описанный здесь случай был пережит уже после удачной охоты, что эти события разделены временем, и тогда эта удачная настоящая охота должна была произойти не ранее и не позднее 19 июля – единственное время, когда они могли быть на том месте ещё раз, где эта охота состоялась.
И он догадался вдруг, почему это всё так нелепо произошло там за вулканом Кум-Тюбе: чувство страха и охватившей его паники возникло на месте охотничьего азарта потому, что ему не надо было больше убивать, так как не далее, как три дня назад он уже убил тура, они уже вдоволь обеспечены мясом и охотничья страсть удовлетворена, по крайней мере, на некоторое, большее, чем три дня, время. И далее во всей своей жизни он никогда не стрелял в зверя и дичь, если в отряде не было нужды в свежем мясе, никогда более охота не была для него чисто спортивным делом. Это утешало его в охотничьем убийстве, и несоблюдение кем-либо такого же правила вызывало в нём осуждение.

А тогда, в первый раз, был такой же бессолнечный день с мокрыми облаками и ветром, леденящим лицо. Так же то скрывались, то вновь проявлялись в бесновато–мутном месиве безрадостные перспективы в виде выпуклых серых спин увалов на вулканических гребнях, пятен серовато–белых снежников в лощинах со светло-изумрудными и бирюзовыми озерками вытаявшей воды, в виде чёрных зубьев останцовых скал замерших вулканов и иногда – темно-синих далей, набитых слипшимися тучами. Но чаще всё же перед глазами во все стороны расстилалась белая завеса, да под ногами мёртво лежали камни, а они, ориентируясь по компасу, карте и зрительной памяти, шли и шли с надеждой на новое окно в облачном безысходном естестве. Когда мир снова распахивался, они быстро сверялись с картой и продолжали делать своё дело.

Однако в тот день сделали они очень немного: взяли лишь один образец в конце южной гряды, когда дальнейший путь вниз по гряде им плотно и окончательно закрыл туман. Повернули назад и, поднявшись повыше, поняли, что один слой облачности, который под ними, садится, а второй, что выше, вроде, поднимается. Между ними образовался  довольно мощный прозрачный воздушный пласт, позволивший им  изменить и успешно продолжить маршрут по высоте этого открытого и свободного от облаков горизонта. Ободрённые открывшейся перспективой, заспешили вдоль юго-восточного гребня. Но прошли немного. Из-за водораздельного увала показались мрачные клыки небольшого безымянного вулканчика. Он находился  в полутора – двух сотнях метров за пологим гребнем увала. По мере подъёма на увал он всё более и более открывался и, наконец, они увидели его целиком. Между его подножием и спиной увала лежало снежное поле, по которому тесной группой бродили шесть туров. Находясь по эту сторону увала и увидев животных, маршрутчики сразу же инстинктивно присели, спрятавшись таким образом за разделяющее их и зверей возвышение. Юрий стал судорожно стаскивать ружьё. Оно лежало у него на рюкзаке за спиной, и снялось довольно легко и быстро. А вот рюкзак  намокшими лямками глубоко врезался в столь же мокрый плащ, под которым была ещё и изрядно подмокшая телогрейка. Пришлось стаскивать с себя вместе с рюкзаком и эту одежду. Зато стало очень легко и ловко.

Велев студенту сидеть, не шевелясь и не подавая звуков, сам, сначала согнувшись, а потом и ползком, стал сокращать расстояние до туров. Полз, сколько позволил рельеф, пока не появилась опасность быть обнаруженным. И тогда замер, пристально всматриваясь в добычу. Было явно далековато для уверенного выстрела, если не сказать далеко. Но выхода не было. Пробираться дальше, значит наверняка всё испортить – заметят точно. Оставалась надежда, что, не видя и не чувствуя охотника, туры сами приблизятся. Но ведь могло быть и другое – удалятся ещё более. Что же делать, что делать?!

Стал наблюдать, высматривая жертву. Пусть, перемещаясь, они станут тесной группой, чтобы тем самым увеличить мишень: целясь в центрального и почти наверняка промазав в него, можно будет угодить в соседнего. Но ничего из задуманного не получилось. А время текло, нервы натягивались, появилась редкая крупная дрожь. И стало невыносимо больно и холодно от камней и льда между ними.

Решение стрелять пришло без всякого решения. Просто возник момент, когда жёлтенький шарик латунной мушки лёг на самого крупного быка, оба этих теперь почему-то абстрактных предмета легли в желобок между двух стволов и длина желобка, сократившись, обратилась в луночку. Всё это соединилось вместе через его зрачок с чем-то находящимся глубоко внутри него и через это что-то с пальцем на спусковом крючке. И палец легонько надавил на него. Грянул гром. Юрия сильно ударило в плечо, туры испуганно взметнулись, озираясь по сторонам, так как гром, ударяясь о скалы, облака, камни и снежники, покатился и загремел отовсюду. Юрий, привскочив, пальнул из второго ствола, мгновенно перезарядил ружьё и дважды выстрелил в теперь уже убегающих туров. Но никто из них не упал. Все ушли за вулканчик к обрывам в сторону реки Джылгы-су.

Снова перезарядив, невесело и опустошённо пошёл посмотреть на место, где только что были эти великолепные и так недоступные звери. Автоматически посчитал шаги. Оказалось, стрелял на расстоянии около 95 метров. Это как-то примиряло с показавшимся промахом. Догнавший его  студент возбуждённо кричал:
- Вы заметили, Юрий Петрович, заметили, один-то уходил последним. И как-то он бежал не по-людски! Что-то ему, вроде, мешало. Правду говорю!

И Юрий увидел кровь на снегу, вернее, слегка розоватый снег. У глубоких следов в рыхлом снегу розовело уже сильно. Сомнений не оставалось – попал! Помеченный след отделился от остальных и повёл их справа от вулкана, тогда как остальные обогнули его слева. Крови становилось всё больше. Они  побежали. И остановились у самого края обрыва. Он был почти отвесным, метров 80 – 100 высотой, а ниже шёл довольно крутой склон, весь в осыпях. Там ничего не было видно. Лишь далеко в стороне, слева и ниже обрыва уходили к реке разрознённые крохотные фигурки с раскидистыми рогами. Юрий  не успел сосчитать их, так как услышал снизу звук падающих камней и, снова опустив глаза, увидел прямо под собой метрах в 20 на  скальной полочке стоящее животное. Оно было так отчётливо видно, что он зафиксировал отдельные шерстинки на его спине, зазубрины и ссадины на рогах, и, продолжая всё это рассматривать с удивлением и восторгом, направил ствол прямо между лопаток и чуть-чуть левее и нажал на спуск. И тотчас, колыхнувшись от мощной отдачи (патроны ведь снаряжал сам!), увидел в том месте, куда целился, мгновенно возникшую круглую, точно такую же, как его круглая пуля, дырку. И ничего из неё не брызнуло, она оставалась такой же аккуратной и чистой, пока не исчезла из поля зрения вместе со спиной перевернувшегося и полетевшего вниз зверя.

    Ура-а-а-а! – дико заорал студент и побежал вправо вдоль кромки обрыва туда, где он кончался и где по сомкнувшимся нижним и верхним осыпям можно было спуститься вниз. А Юрий стоял у обрыва и смотрел на своего тура, белевшего брюхом и изнанкой задранных ног. И к торжеству и счастью удачи от всего содеянного и этого зрелища примешивалось что-то неприятное. Он постарался оттеснить его, и в трудной и ещё очень непривычной работе свежевания и разделки туши ему это удалось.
Первая пуля перебила жертве таз, вторая угодила в лёгкое и  сердце. При падении со скалы зверь получил много повреждений. Поэтому часть мяса пришлось забраковать. Но оставшегося хватило надолго.

С лихвой испытали первое проклятие удачной охоты в горах – тащить на себе непомерную тяжесть добычи. И еда слегка разочаровала: при такой высоте и нехватке дров довести свежатину до кондиции не удавалось, и потому осталось от вечернего пира примешанное к торжеству ощущение чего-то явно недоваренного. А тут ещё Фёдор Егорович и вовсе привёл добычу в полупригодное для еды состояние: поленился сохранять её в далёком от лагеря снежнике и погрузил в холодные воды ручья. Воды эти, конечно, сберегли мясо, но нашпиговали его великолепным песочком, вымыть который более уже никак не удавалось. Еда превратилась в жестокое испытание от скрежета и хруста этого песка на зубах. Архаровский гостинец, оставленный для Евгения Фомича его тоже не порадовал.
- Ну, вы настоящие архаровцы! Кто же так обращается с ценным продуктом?! Креста на вас нет! – в сердцах бурчал он при встрече, которая состоялась по возвращении Афанасьевского отряда на Центральный Кавказ. Это произошло в конце августа.

А пока Юрий со своими спутниками продолжал работать в верховьях Чегема. Его истоки, особенно левый отвержек, река Башиль-аузу-су, одно из прекраснейших мест на Земле. Здесь уже не было селений, которые в глазах Юрия выглядели в то время удручающе мрачно из-за покинутости и запустения. Здесь был первозданный мир, украшенный величаво торжественными горами, свободными долинами с чистыми громкоголосыми ручьями и дремлющими тёплыми соснами, синими ледниками и открытыми лужайками, где всё понятно (так ему тогда казалось), предопределено и вечно. Лишь грустным напоминанием о людях, как археологические памятники, кое-где берега рек ненадёжно соединяли ветхие мосты, да заросшие каменные ограды напоминали о бывшем некогда разделении покосов между соперничающими людьми. Пустынно, тихо, лишь шумит близкий ручей, да звенят кузнечики в пахучем разнотравье.

После работ и охотничьих успехов (была  добыта ещё серна и горные индейки, улары) откочевали в Черек Балкарский, где обследовали юрский вулканический массив. Потом перебрались в северную часть  Джунгийского нагорья на речку Джунгу-су, приток Чегема. Там в прошлом году Юрием была обнаружена, наверное, самая молодая в мире четвертичная интрузия гранодиорит-порфиров. Они внедрились в виде магматического расплава в вулканическую толщу и раскристаллизовались в ней монолитным массивом.

 На этот раз отправились туда по реке Джунгу-су от её устья. Этот путь для конного маршрута оказался трудным, так как старая тропа обрушилась, и лошадей пришлось проводить по очень крутым и подвижным осыпям. На обратном пути одна из лошадей сорвалась и погибла. Наверное, виновным в этом был Юрий, так как именно он вёл её в поводу через место обрушившейся тропы по очень живой осыпи. Отпустив повод подлиннее, он осторожно сам преодолел это место и тихонечко потянул его, приглашая лошадь последовать за ним. Она вдруг почему-то занервничала и неуверенно ступила на осыпь. Камни под нею начали оползать, она оступилась и поставила задние ноги несколько ниже по склону, отчего осыпь ожила ещё более. Не удержавшись в этом положении, она снова переступила задними ногами ещё ниже, всё более приседая на них. И так до тех пор, пока не стала прямо вдоль склона. Из-за сильной крутизны центр тяжести переместился и почти весь её вес пришёлся на эти злополучные задние ноги. Они подогнулись, и лошадь села на круп спиной к пропасти. Её потянуло назад на опрокидывание.

 Юрий быстро переполз выше по склону и, намотав повод на ладонь, стал, упираясь каблуками в землю, тянуть её на себя, пытаясь тем самым удержать её от опрокидывания на спину. Каблуки продавили тонкий слой почвы, врезались в дресвяный слой, повод натянулся струной, едва не звеня от напряжения. Всё как бы замерло в мгновенном равновесии и вдруг, глухо хлопнув, повод порвался. Лошадь стала медленно опрокидываться на спину, потом на шею, перевалилась через голову и пошла вниз, как в замедленном, но всё убыстряющемся фильме, колесом. Совершенно невозможным, чудовищным живым колесом вниз всё быстрее и быстрее, увлекая за собой камни и Юрино барахло, притороченное к седлу. Оцепеневшие от ужаса путешественники смотрели на этот страшный фильм, не в силах не только остановить его, но и не смотреть на него.

Когда это растянувшееся на столетие фантастическое падение прекратилось на глубине более 200 метров, Юрий перевёл глаза на студента и увидел его белое лицо и сумасшедший взгляд. Он был позади начальника и должен был переводить лошадей вслед за ним.
- Я не могу, Юрий Петрович, я не могу! Возьмите лошадей у меня, я не могу!
Лошадей Юрий перевёл сам. - Но ведь смог же сейчас! Смог! Почему же не смог первый раз?! – Думал он после этого. - Надо было успокоить её, надо было сделать что-то не так, как сделал.
А потом ему же пришлось спускаться вниз, собирать разбросанные вещи, снимать с павшей лошади седло и вытаскивать всё это наверх. Белевитин, вместе с остальными лошадьми переведённый на безопасное место, ни к каким самостоятельным действиям долго не был способен.

Вершиной года стало рождение 16 августа Сергея. По случаю этого события Юрий на несколько дней отлучился в Ростов, где торжественно заполучил из роддома своё новоявленное чадо и сильно изменившуюся жену.  Она выглядела победительницей, в глазах светилось торжество и совершенно отчётливо сквозило безоговорочное самопризнание себя безусловным центром вселенной. Это была вполне заслуженная самооценка, но она трогательно не совпадала с обликом истинной дочери Евы: пополневшая, побледневшая, с упрощённой до крайности причёской, в несоответствующей моменту и состоянию одежде и с постоянной готовностью сменить своё царское самоощущение на внимание и заботу по отношению к сотворённому ею чуду. А оно, это самое чудо, было абсолютно индифферентно и к породившему его божеству, и ко всему миру, включая и непосредственного виновника своего зарождения.

Дни эти пролетели, как наваждение: суета, толкотня, сумбур, столпотворение вокруг микроскопического так ещё не похожего на человека существа. Оно вызывало чувство безмерного удивления, жалости и теплоты. Но Юрию как бы не находилось здесь должного применения. Это обстоятельство исходило не столько от окружающих сына человеков, сколько от него самого: всё, что было связано с младенцем – кормление, пеленание, купание, пелёнки, распашонки, пинетки, соски – всё это не было и не стало его миром. Он терялся в нём, быстро уставал и даже скучал. И после торопливого свидания вернулся с новым окрылением и облегчением в свои маршруты, природу, ходьбу до изнеможения, пытливую работу мозгов и…в охоту.

Оттуда писал родителям: «Сейчас стремительно завершаю свои летние дела… Хозяйственник из меня не вышел: я не то, чтобы заработал, а проработал не одну тысячу рублей! Придётся расплачиваться летней и осенней стипендией…Выяснил я своё финансовое фиаско совсем недавно, сразу же рассчитал своих сотрудников и остался один с двумя машинами. В связи с этим недоразумением остались кое-какие недоделки, которые отложил на будущий год (нет, уж тогда начальником отряда я не буду!).

С охотой дела идут куда более успешно. Недавно ходил на кабана. Великолепным выстрелом в сердце на расстоянии 47 метров уложил семипудового кабана. Горю желанием в ближайшее время повторить свой успех и привезти вам кусок дикой кабанины.
Погода стоит просто чудесная, такой не было всё лето. Настроение тоже солнечное и безмятежное. Только иногда в душе подмораживает от мысли, что вы будете страшно расстроены моим финансовым положением… и опять несостоявшимся пальто! Не огорчайтесь, всё наладится! Лишь бы здоровье было, ведь так же? А здоровье у меня отличное. Хоть и не поправился ни на йоту, но по горам хожу, как олень!..»

Финансовый крах, надо полагать, произошёл не только от гибели лошади, но и от безалаберности в ведении хозяйства: неучтённые авансы, расходы и другое.
В конце сентября – короткая остановка в Ростове. Серёге уже более месяца. Отец видит его не только спящим, но и проявляющим какие-то неясные чувства, о чём сигнализирует дрыганьем ручек и ножек, нерасшифровываемой осмысленностью взгляда и плачем. Кира спустилась с царственных  вершин дарителя миру и человечеству самого ценного, чем это человечество обладает - нового человека и с головой погрузилась в мир этого человека. Мир этот оказался столь сложным и ёмким, что ни на что другое её не оставалось. Недолго потоптавшись в этом мире, Юрий отправился в Москву.

 С неделю он обретался  у Борсуков, потом снова поселился в загородном частном общежитии, кажется, в Красково. На этот раз его загородное житьё было недолгим - в январе 56-го года он перебазировался во временное общежитие в первом Черёмушкинскомё переулке (ныне улица Вавилова), в доме № 31, кв. 9.


                ХОТЬ  И  НЕПРАВ, А ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ

Иду по местности, которая скорее город, чем природа. Но город просторный и одноэтажный, так что сквозь него природа всё же, как бы,  просвечивает. Но при этом он ещё и неухоженный, как говорится, занюханный. Но смешнее всего, что я ничего этого и не вижу – просто такое однозначное и безапелляционное ощущение. Более этого ощущения в голове ничего и нет: ни цели ходьбы, ни осознания времени и места. Только вышеозначенное ощущение и идентификация себя как себя. Иду себе, не известно, куда, зачем, почему, но с неясным предчувствием, что что-то должно случиться.

И точно. Нахожу вдруг брошенную или потерянную кем-то одежду. Просто валяется на моём пути в пыли и безобразии дороги очень дорогая и «видная» одежда. Такую на улице не встретишь. А она валяется себе прямо на улице. Чудеса! Поднимаю её. А это оказывается головной убор и что-то вроде пальто. Рассматриваю внимательнее. Головной убор – фуражка военного образца, но не современная, а будто из начала или середины 19 века. С высокой тульей красного сукна и синим  суконным верхом, лишь чуть-чуть превосходящим  по диаметру тулью. Козырёк чёрный лаковый, короткий и круто склонённый книзу. Не чета современным петушиным сооружениям современных горе-вояк!

Пальто-непальто, а скорее старинная офицерская шинель с соболиным стоячим и невысоким воротником и пелериной, спускающейся до локтевого сгиба рукавов и почти до талии. Тоже из дорогого и тонкого сукна голубовато-серого цвета на алой атласной подкладке. Длинная такая, почти до пят, «видная», можно сказать, шикарная.
Совершенно явно, что вещи принадлежат не простому обывателю, а очень высокопоставленному лицу. И я мгновенно догадываюсь кому – Его Императорскому высочеству Великому князю Владимиру Константиновичу. И хоть понимаю, что с таким именем в России не было и нет Великого князя, твёрдо знаю, что вещи принадлежат именно ему. И даже знаю, где он находится сейчас – во дворце. Разумеется, в Императорском дворце.

Надо вернуть, думаю, нельзя же таким вещам валяться посреди дороги! Бережно складываю шинель, перебрасываю через согнутую в локте руку, в другую беру фуражку и отправляюсь во дворец. Он здесь, совсем недалеко. Но по пути вдруг соображаю: меня ведь не пустят туда, и хуже того – стража может и наподдать или совсем плохо – арестовать! И чтобы обмануть их бдительность, я надеваю шинель на себя и на голову водружаю фуражку. В таком виде они примут меня за самого Великого князя и не только пропустят, но и проводят, куда надо. Действительно, стража подобострастно откозыряла и проявила готовность проводить, но я отказался. Чувствовал я себя при этом не только благородным гражданином, совершающим верноподданнический жест - возвращение утерянных вещей высокому хозяину, но и казнящимся своей мистификацией, чуть ли не вором, обрядившимся ( подумать только!) в царские одежды! Но что самое главное и поразительное мне самому – я ощутил себя в некотором роде самим Великим князем!

И вот с таким сложным букетом чувств не без робости вхожу в царские покои. А там мне говорят, что Владимир Константинович тяжело заболел, заразившись при прогулке по городу чумой, свирепствующей в государстве. Ага, соображаю я, значит это 1830 год, тогда и Александр Сергеевич отсиживался в Болдино из-за чумы – его не выпускали из «заключения» по причине карантина. Но эти соображения вытесняются охватывающим меня ужасом от перспективы тоже заразиться теперь уже от надетых на себя вещей Великого князя. И к ужасу примешивается не очень доброе чувство к Его Императорскому высочеству за то, что он, по-видимому, почувствовав себя заболевающим, просто выкинул свою заразную одежду. А я-то, я, олух царя небесного, дурак и подхалим, потащил её  по-рабски хозяину! И более того – напялил её на себя, ничтожество, тщеславная обезьяна! Что теперь с нею делать?! Небось, и я уже заразился от неё этой страшной болезнью!

Каясь в содеянном, страшась заболеть, я стаскиваю с себя столь прекрасную, но загубленную заразой одежду и выбегаю из дворца, не соображая, что мне с нею делать. Иду в отчаянии по теперь уже более явно проступившему, но осквернённому эпидемией городу, вижу дымящиеся костры и сжигаемые в них вещи умерших и вспоминаю, что не напрасно тревожили меня предчувствия. Ведь тогда в моих ощущениях уже присутствовал этот запах гари. Но я словно не чувствовал его. И сейчас он  наталкивает меня на решение.
Подхожу к почти уже прогоревшему костру и бросаю в него злополучные фуражку и сверху  шинель. На ней местами, прилегающими к угольям, возникают коричневые расползающиеся пятна. От них тянется голубоватый дымок и тонко струится по дорогой ткани. И вдруг, внезапно и дружно вспыхивают светло-оранжевые полупрозрачные язычки пламени и охватывают её всю и сразу.

А я думаю и пытаюсь вспомнить, как долго мне ждать появления первых симптомов моей чумы. Но красота и неестественность горения прекрасных вещей в костре, их мысленная несовместимость и видимое волшебство превращения одного чуда в другое – царских атрибутов в огонь и пепел завораживали.
Очарованный зрелищем, я открыл глаза…