С красивым жить не запретишь...

Я и сейчас, особенно если ищу какую-то книгу и пробегаю глазами по полкам, обязательно натыкаюсь на том Сент-Экзюпери, который «живет» в моем доме больше сорока лет. Сначала - в одном, примерно год, остальные сорок с лишним  в другом, поскольку я поменяла жилье. Для Сент-Экзюпери и других писателей, чьи книги я приобрела в ту пору, у меня есть отдельная полка. Не могу сказать, что читаю их без конца, нет, по настроению. Но всё равно с другими  их не смешиваю, так они и стоят отдельно. И почти с каждой из этих книг у меня связаны какие-то конкретные воспоминания или чувства. Не обязательно продиктованные их содержанием и духовным миром писателя. Бывает, что и просто житейскими обстоятельствами.
С томом Сент-Экзюпери связаны именно житейские воспоминания.
В нашу жизнь послесталинского периода этот писатель вошел в шестидесятые годы. Сразу стал модным, престижным, из числа тех, кого среди интеллигенции  не знать считалось стыдным. Помню, с каким восторгом мы повторяли формулу: «Ты в ответе за тех, кого приручил». Его книги трудно было купить, но где-то доставали, как это  называлось на советско-русском языке. Я очень хотела купить книгу Сент-Экзюпери, но не получалось. Вопрос отложился на неопределенное время.
И вдруг однажды я увидела ее в доме, где и ожидать такого сюрприза не могла: у своих соседей по лестничной площадке. Дом наш был одноподъездной башней, на этаже располагалось восемь квартир, их квартира напротив моей, через весь этаж. Мне всегда казалось, что эти соседи живут очень далеко. Да так оно и было – если не по реальному расстоянию, то духовно. Они были людьми совершенно другого социального слоя, чем я: отец семейства – шофер, мать – буфетчица, а сын Вовка учился в том году, который вспоминаю, уже в восьмом классе. У них была двухкомнатная малогабаритная квартирка, но вовсе не потому, что не хватило денег на самый шик в нашем доме, двухкомнатную квартиру о тридцати метрах;  просто они в этом кооперативе были чужими. Помню, что они сразу встали «в очередь на улучшение» и ждали, что кто-то выедет из дома и для них освободится большая квартира.
Материально эти соседи жили очень хорошо, даже шикарно. Одевались чуть ли не лучше всех. Муж всегда ходил в хорошем костюме или пальто, в самых дорогих ботинках. Если что и подводило его, так это кепочка. Обобщенным  демократическим признаком она стала гораздо позже, но этот человек по имени Сергей носил кепку просто потому, что шерстяных  шапок мужчины еще не знали, в берете, он, видимо, ходить  стеснялся, их в основном носили всякие «интеллигентные очкарики». Он носил кепку. А зимой – ушанку. Уже появились разные недешевые и престижные – модные! – мужские шапки, «пирожок» и другие, и он мог бы купить себе хоть пять «пирожков», но, видно, и здесь считал, что это не для рабочего человека.
Сергей отличался достойной статью. Спину и голову держал прямо, шел неторопливо, даже казалось, что немножко, совсем немножко, но величаво. Спокойно отвечал на приветствия, если с ним кто-то здоровался, и спокойно же продолжал путь дальше. Трудно было поверить, что он шофер, в то время специальность не престижная, сугубо  пролетарская, нередко – прислужническая. Его вполне можно было принять за инженера, который не только трудится на заводе, но там абсолютно в чести, или даже за какого-нибудь министерского чиновника. Хотя, если честно, для настоящего чиновника ему не хватало суховатости и важности, он смотрелся душевным и внимательным человеком.
Они с женой составляли очень симпатичную пару, хотя супруга заслуживала более веского определения. Симпатичных да хорошеньких женщин много, а она была красивой. Звали ее Алиной, но жители дома шепотком называли  Акулиной, кто-то прослышал, что это было ее настоящее имя, тогда  деревенское, и все понимали, что, называя себя Алиной, женщина решила таким образом «облагородиться».
Она была темноволосой, волосы вились волнами. Не носила их распущенными, тогда это было не принято, как сейчас, и считалось чуть ли не постельной нескромностью. Алина часто собирала волосы пучком на затылке, и это ей шло; от висков по щекам волнисто змеились пряди покороче. Они красиво обрамляли лицо, подчеркивая его белизну, гармонировали с большими темными глазами и длинными  ресницами. Какими были отдельно все ее черты, я не помню, но помню другое: ее красивое лицо при всех стараниях не смотрелось городским, оставалось деревенским. Глядя на нее, поневоле вспоминались книжные деревенские роковые женщины, разлучницы, утопленницы и другие из этого романтического набора.
Алина-Акулина очень любила носить кашемировые и шелковые платки, разноцветные, с неизменными темно-розовыми цветами и зеленью в рисунке на общем темном же фоне. Все обращали внимание на то, что платков этих Алина имела много, они были разными, что, безусловно, подчеркивало ее состоятельность. Но мне казалось, что она всегда носит один и тот же платок. В ее облике было даже что-то немножко цыганское, хотя, скорее всего, нет, просто такая вот российская деревенская красотка-брюнетка. Нетрудно было представить себе, что в родной деревне у нее хватало ухажеров, из соседних сел тоже кое-кто заглядывал, но она предпочла городского, да еще москвича Сергея. Видимо, он однажды оказался в этой деревне гостем, а то и вовсе изначально был именно оттуда, там остались его отец и мать, он иногда наезжал к ним, не навещать их просто не мог, потому что был человеком добрым и теплым. Скорее всего, и Акулину знал с детства. Или познакомился с ней, когда она приехала туда к своим родным. Так или иначе, но, видя, как много парней увивается вокруг понравившейся ему красавицы, Сергей, сразу влюбившийся в нее, поспешил увезти Акулину в Москву. Так было  надежнее. А не уехали бы – ее вполне мог прихватить любой другой парень, по натуре куда расторопнее Сергея. И уж тогда Алина-Акулина не досталась бы ему ни за какие коврижки.
Какой была у Алины фигура? Да именно такой, какой и должна быть у деревенской женщины лет тридцати пяти, давно замужней и  уже рожавшей. Толстой ее никто бы не назвал, но упитанной, немного «разбабившейся», как это называется по-русски, - да.
Я никогда не видела ее в платье, только в юбке с блузкой или с кофтой и обязательным платком на голове. Не очень улыбчивая женщина, но и хмурой не назовешь. Не очень серьезная, но и не легкомысленная на вид. Женщина строгих нравов? Пожалуй. И уж, во всяком случае, крепко семейная.
Как все видели в нашем доме, одежды у нее было очень много. Несколько шуб, одна лучше другой. Юбок, блузок, кофт – не счесть. Туфель, сапожек, причем самых модных, доставаемых тогда с огромным трудом и очень дорогих, хватило бы в ее запасах на несколько женщин. Но вот что любопытно: любая одежда сидела на ней все-таки по-деревенски, а не по-городски, хотя она давно была москвичкой.
Она часто носила жилетки на меху, точнее – безрукавки. Их у нее было несколько,  на разных мехах. Она и надевала их для того, чтобы всем показать, как она богата. В таких безрукавках она напоминала кустодиевских купчих. И вообще – именно купчих. Наверное, это был ее идеал.
Никто никогда даже не задавался вопросом, почему она так богата. Говорили: ясное же дело – буфетчица. Значит, ворует почем зря. Там недолила, тут разбавила, еще где-то обсчитала, в тарелки чего-то особенно хорошего и дорогого не доложила – кто станет придираться? В советские годы многие буфетчицы принадлежали к числу весьма богатых людей.  Некоторые из них отчаянно воровали, ничего и никого не боясь. А если попадались, то откупались. Бывали, конечно, случаи, когда работники ОБХСС оказывались неподкупными или слишком злились на этих деятельниц. В тюрьмах вполне хватало «сидельцев» за экономические преступления, к числу которых принадлежали и кражи буфетчиц, продавщиц, директоров магазинов.
Соседей по дому все это не очень волновало. Воруют? А кто не ворует? Не в той, так в другой форме. Это и сегодня так, даже куда сильнее. К сожалению, все больше укрепляется в мире мнение о нашей стране как одной из самых вороватых.
Не вникая ни в какие подробности, можно было сказать, что эта семья хорошо смотрелась, добротно и надежно. Она всем казалась исключительно крепкой. Настолько, что соседи, которые любят обсуждать всё на свете и лезть в чью угодно жизнь, здесь помалкивали, раз и навсегда признав, что их брак необыкновенно крепкий и прочный. Чего сюда лезть и что обсуждать? Завидовали им? Не знаю. Если бы были какие-то разговоры, я бы услышала их.
Как-то раз в мою дверь позвонили. Глянув в дверной глазок, я удивилась: там стояла  Алина-Акулина. До тех пор, хотя мы и жили на одном этаже, я заходила к ним лишь однажды – как член правления кооператива. Даже если столкнулись в лифте, поднимались или спускались молча, будто раньше друг друга не видели. Зачем она вдруг пришла? Что-то нужно? Или у кого-то в доме что-то течет, и она пришла узнать, не прорвалась ли у меня труба? Но она жила на другой стороне дома, до нее «моя вода», если что, не дошла бы. Так в чем же дело?
Я открыла. Алина была без платка, черноволосая, в симпатичной домашней юбке и яркой блузке. В руке держала книгу, серо-желтый том.
- Здравствуйте! Можно к вам? У меня очень важное дело.
- Здравствуйте! – скорее удивленно, чем приветливо сказала я. – Заходите.
Стоял полдень. Наверное, в этот день я не работала. Или уже вернулась из школы. Из хорошей английской спецшколы, где тогда учительствовала. Были  и частные ученики. Меня во дворе и округе знали лучше, чем я кого бы то ни было.
Предложив неожиданной гостье сесть в кресло, я села у стола, лицом к ней.
- Это вам, - сказала она, протягивая книгу.
Я не поверила глазам: Сент-Экзюпери! У женщины, которая наверняка ничего не читала! Даже газет. Только служебные бумаги в ресторане. Скорее всего, именно там и получила эту книгу  в подарок от клиента. Если бы я даже вылезла из кожи вон, такой дефицит тогда не достала бы, а она...
- Я официанткой работаю, в ресторане, - пояснила она, словно читая мои мысли, - вот и подарил один посетитель. А я решила, что книжка больше подходит для вас.
Надо же...
- О вас в нашем доме все так хорошо отзываются, - продолжала Алина. – И даже дальше, по соседству. У меня подружка живет, вон на той улице, через овраг, - показала она в окно. – Так она тоже хорошо вас знает и очень хвалит.
- Да за что? – не удержалась я.
- Ну как – за что? Говорят, что вы очень хорошая учительница по английскому.
- Вот оно что! А она-то откуда меня знает?
- У ней соседка есть, ее сынок ходит к вам заниматься.
Что-то прояснилось.
Я так и держала том Сент-Экзюпери  в руках, словно не решаясь поверить в то, что фактически незнакомая женщина его мне действительно подарила.
- Я вот чего пришла, - продолжала Алина-Акулина. – Вы моего сыночка Вовку видали? Ну, да, конечно, соседи же. Так вот у него плохо дела с английским в школе. Вы не могли бы его подтянуть? За деньги, конечно, сколько скажете.
Честно говоря, я и так была перегружена работой, но по какому-то интуитивно ощущаемому закону понимала, что соседям отказывать нельзя. Папа всю жизнь, а особенно с той минуты, как я переехала в свою новую квартиру, внушал мне, что с соседями надо жить дружно. Потому, чуть помолчав (а она все говорила и говорила мне, что Вовке очень нужен английский, уточняя, что «заплотит», сколько скажу), я кивнула: пусть приходит.
- Когда?! – встрепенулась Алина, и на лице ее было такое выражение, будто она никак не может поверить в свое счастье.
- Завтра. В четыре часа. А платить... Ничего мне лишнего не надо, три рубля за час занятий, как я беру с любого.
Тогда это действительно было средней ценой за уроки, во всяком случае за уроки английского языка. Конечно, институтские преподаватели брали гораздо больше; и я могла бы пойти туда работать, и тоже брать больше. Но у меня был достаточно маленький ребенок, еще дошкольник, и самым важным я считала как можно больше времени проводить с ним.
- Ой, да чегой-то так мало? – не поверила  своим ушам Алина.
- Как со всех, - повторила я, не имея ни малейшего желания рассказывать ей о своей жизни. Зачем? Кто она мне?
Я поднялась, давая ей понять, что мы договорились и Вовка завтра придет, а сейчас...
- Извините, - уточнила я, - через десять минут у меня урок.
- Ах, да, да... Это вы извините меня! – И она поспешила к двери.
Книгу Сент-Экзюпери я поставила на полку только через день, листала ее, почитывала. Решила основательно взяться за неё, когда будет время.
Вовка оказался таким же спокойно-флегматичным, каким всегда смотрелся его папа. По языку да и вообще по способностям к учебе он был середняк из середняков. С английским дело совсем плохо. Но дело пошло. Он, конечно, давно знал меня, во всяком случае, по-соседски видел не раз. Побаивался: учительница же... Наверное, поэтому готовился к занятиям очень аккуратно, хотя и бестолково: не хватало ни общей культуры, ни интеллекта, ни способностей к языку. Однако уже через месяц у него в школе пошли четверки. Мать сияла. Никогда не передавала деньги с Вовкой, заносила сама – за пять уроков вперед. И при каждой встрече Алина-Акулина теперь обязательно говорила мне: «Большое спасибо!» Тогда еще не вошло в моду дурацкое выражение «Огромное спасибо!» - будто мало «большого». Мы с ней ни о чем, кроме Вовкиных занятий, не беседовали. Правда, как-то – кажется, на Восьмое марта или уже на Первое мая – она принесла мне бутылочку армянского коньяка, поздравила с праздником и торжественно протянула подарок, но я категорически отказалась. Дома к нас не пили, а о том, что он представляет собой немалую материальную ценность и может  послужить хорошим презентом, я тогда не знала. Алина удивилась, несколько раз попросила меня взять «подарочек», как она выразилась, но я снова  отказалась.
Вот так и шла эта ровная и спокойная жизнь, солнечные дни сменялись пасмурными, и ничего страшного, на наше счастье (всеобщее, конечно), не случалось. Вот уж точно говорят англичане: «No news is good news», то есть отсутствие новостей уже хорошая новость. С мужем Алины-Акулины и отцом Вовки я по-прежнему не была лично знакома, мы даже не здоровались. Впрочем, тогда уже прочно входил в жизнь ужасный принцип существования, сильно укрепившийся впоследствии: живя в городе даже десятилетиями в одном доме, люди могут совсем не знать друг друга.
И вдруг случилось совершенно невероятное. Я очень удивлялась: что это Вовка не пришел на занятия два раза подряд? И ничего мне не сказал... Расстояние между нашими дверями составляло метров тридцать-сорок, мог бы зайти и предупредить... Сама я выяснять, в чем дело, не пошла, было как-то неловко. Точно знала, что он не болен: видела его в окно на улице. А о том, что произошло нечто невероятное, из ряда вон, не догадывалась. Соседи рассказали...
Тишь да гладь вряд ли бывает постоянной, и если она затянулась, надо, наверное, обязательно ждать беды или каких-то резких жизненных перемен. Так случилось и здесь: равнодушные к семейству Алины-Акулины соседи вдруг словно «проснулись в ее сторону» и совершенно не могли понять, как это она – она, не муж! – могла уйти из дома, бросив семью на произвол судьбы... Оказалось, она ушла к другому мужчине. И кое-кто из соседей даже видел его. Говорили, что очень красивый, черноволосый и черноглазый грузин, она познакомилась с ним в своем ресторане и... «теперь обслуживает его круглосуточно», язвили соседи.
Новость доходила постепенно. Просто сразу такое в принципе дойти не могло: у нее же был  хороший муж, интересный, надежный и заботливый, очень любил и ее, и сына – чего же ей не хватало?
Все надеялись, что Акулина подурит и опомнится. Только муж, кажется, ни на что не надеялся, ходил очень печальным. Это было совершенно неожиданное зрелище: такой солидный мужчина – и почти плачет... Он и раньше был весьма нелюдимым, больше держался семьи да иногда его видели с одним-другим товарищем. А теперь он прятался от людей. Выйдет из подъезда, увидит кого-то из соседей, кивнет-поздоровается и быстро-быстро уходит за угол дома. Скорее всего, ему нужно было направо, к метро, а он уходил налево, к зарослям зелени, за которыми начинались совсем другие корпуса. Где сворачивал, куда – этого никто не знал: не пойдешь же следить за ним.
И Вовка совсем сник. Встречаясь со мной на лестнице, только здоровался, и то чаще не сам, а лишь отвечая на мое приветствие. Спросить его о чем-то я не решалась, а сам он рассказывать не хотел. Да и не сомневался, что все всё знают,  что же  рассказывать?
Алина совсем исчезла из общего поля зрения, ее теперь никогда не было видно. Все соседские ожидания, что опомнится, вернется, оказались тщетными: не возвращалась. Вовку с отцом иногда видели в магазинах, они обычно ходили за продуктами вместе. Поодиночке, видимо, не решались. Летом многие разъехались кто куда. Вряд ли отец и сын могли куда-то поехать. Их по-прежнему часто встречали в доме и ближайшей округе. Иногда видели и такую картинку: как они уходили в сторону  лесопарка, находившегося в полутора-двух километрах от нашего дома. Тогда этот лес был совершенно свободным, его еще не успели оккупировать-«прихватизировать» сегодняшние богачи, не загадили своими коттеджами. Это был настоящий, почти первозданный лес, вместе с тем и не страшный, там можно было сколько угодно гулять, никогда не говорили о бандитских нападениях или о чем-то подобном. Видимо, для Акулининого семейства, так однозначно брошенного ею, это был настоящий рай: и подышать воздухом можно, и поговорить, поплакаться друг другу в жилетку – никто не увидит и не услышит...
А однажды, примерно через месяц после того, как Акулина исчезла, я сидела дома одна. Неожиданно услышала на лестнице... как бы это сказать... некое присутствие людей. Кто-то открывал какую-то дверь, негромко переговаривался. Мужчина и женщина, я четко слышала два голоса. Заглянув в дверной глазок – просто опасаясь посторонних «пришельцев» с недобрыми намерениями, тем более что однажды в доме  обокрали квартиру, - я, к своему удивлению, увидела Акулину с высоким мужчиной, черноволосым и смуглым, явно грузинской внешности. Акулина отпирала дверь своей квартиры, и через минуту они скрылись за нею. Час  дообеденный, ни ее мужа, ни сына дома не было – один на работе, другой в школе. Зачем Акулина приехала домой? Да еще в такой компании – ясно же было, что это ее избранник. Но я не успела обдумать эту мысль до конца, снова послышался звук проворачиваемого в замочной скважине ключа. Через несколько минут я увидела в свое окно, как они шли к машине с большим чемоданом и двумя сумками. Очевидно, соседка выбрала удобный момент, чтобы забрать вещи. Ну да, не чужое же брала, свое...
Вечером отец с сыном вряд ли не заметили следов ее пребывания дома, но ни тот ни другой никому ничего не говорили. Тем более что Акулина снова исчезла.
Больше я ничего об их делах не знала. В моей собственной жизни происходили  тогда очень важные перемены: примерно через месяц мы навсегда уехали из этого дома, так как вступили в новый ЖСК и приобрели большую квартиру. Постепенно я совсем забыла эту историю, и только книга Сент-Экзюпери, стоявшая на полке, иногда напоминала мне о бывших соседях, и тогда сами собой задавались вопросы: как там Алина и ее семья, что у них слышно.
Изредка я наезжала в свой старый дом. То понадобилось получить справку в правлении ЖСК, то захотелось повидать подругу, оставшуюся там. Она была человеком далеким от Акулины. Но как-то рассказала мне о продолжении той истории.
Оказывается, Вовкин отец, погоревав, посетовав, пережил эту драму, хотя, по всей видимости, очень любил свою Алину-Акулину и был глубоко оскорблен и обижен ее предательством. Примерно через полгода после моего отъезда из этого дома он стал иногда приводить к себе новую женщину, даже моложе Акулины, но совсем не такую злачную красавицу, хотя и достаточно симпатичную. Сына он, видимо, не стеснялся, все-таки тоже мужичок, пусть еще и совсем юный. Время шло;  жители  чаще и чаще замечали новую пассию Акулининого мужа. Хозяин ожил, расцвел. Больше никто не видел его таким хмурым, несчастным и беспомощным, как это было, когда жена бросила его. Наоборот, он ходил довольный, даже счастливый. И Вовка как-то ожил, встряхнулся. Ходил всегда чистенький, аккуратный, чувствовалось, что подруга отца хорошо ухаживает за ним и считает чуть ли не своим сыном. Все это шло и шло куда-то вперед. Соседи радовались: они очень сочувствовали и отцу, и сыну. Когда с теми случилась беда, переживали, как за родственников.
И неизвестно, сколько бы все так продолжалось, но однажды в субботу вечером, когда вновь созданное семейство находилось дома в полном сборе, неожиданно все услышали, как в двери провернулся ключ. Что за черт... Воры? Хозяин вскочил, пошел  взглянуть. Не успел сделать и двух шагов, как дверь открылась и перед супругом предстала законная жена Алина-Акулина. Одна... Зачем явилась? Ещё что-то взять? Он отступил в сторону – забирай что хочешь, мне ничего не жалко. Но сам грустный облик Алины говорил о ее несчастливости. Она постарела, подурнела и осунулась.
Все, кто видел эту сцену или знал о ней, не вчера родились и сразу поняли, что именно произошло. В народе про такое говорят: поматросил и бросил. Видно, сильно надоела она своему темноволосому красавцу, потому и прогнал ее из дома. Или, если не прогнал, ситуация дошла до такого положения, что ей ничего не оставалось, как уйти прочь. Благо было куда... С мужем своим она не развелась, не сомневалась, что он будет без памяти рад ее возвращению, а о сыне – ах, бедный Вовка! – что и говорить!
Акулина поставила в прихожей чемодан и сумку, скинула плащ и туфли. Огляделась вокруг – где же ее домашние шлепанцы? Нагнулась, раздвинула створки шкафчика для обуви. Тапки нашла, их никто не брал. Переобулась, расправила плечи и сказала с улыбкой, будто вернулась из долгой командировки:
- Ну, вот и я!
А у тех троих, что находились дома, замешательство скоро прошло. И решение, очевидно, возникло у всех сразу одно и то же. Так и не ответив на приветствие хозяйки, они быстро  оделись и обулись. Акулина удивленно смотрела на мужа и сына. Пыталась делать вид, что женщину не замечает. Может быть, и хотела спросить: «Куда же вы?», но не получилось, в горле пересохло. А троица, взяв какие-то легкие вещи – Вовка не забыл прихватить ранец с учебниками и тетрадями, -  шагнула на лестницу. Еще минута-другая, и лифт послушно повез всех троих вниз, не спрашивая Акулину, как ей нравится такой поворот дел.
Те, кто видел эту сцену, хотя бы ее результат, говорили, что Акулина выскочила вслед им на лестницу и в растерянности смотрела вниз, тупо глядя на шахту лифта, в  котором удирали от нее муж и сын. Господи, и сын!.. Потом она вошла в квартиру, заперла дверь. О том, что было с ней дальше, можно только догадываться, конкретно никто ничего не знал.
Впрочем, правильно говорят, что стены имеют уши. Можно бы добавить: и глаза они тоже имеют. Весть о делах на девятом этаже дома быстро бежала по ступенькам вниз, не пропуская ни одной двери и обрастая  новыми подробностями.
Ни Акулинин муж, ни сын Вовка домой не вернулись. Говорили, что они все ушли жить к той женщине, которая спасла Сергея и мальчишку от отчаяния и стала им фактической женой и матерью. Соседи не знали, когда Сергей развелся с Акулиной, как они жили, как Вовка учился в своей школе – может быть, перешел в другую. Может быть, что-то знали в правлении кооператива, только вдруг все эти дела и события перестали интересовать публику. Если кто что и говорил, то примерно такие слова, у всех похожие: «Сама свою семью и разрушила, так ей и надо». И даже не добавляли обычное сердобольное: «Вовку жалко, все-таки мать...». Понимали люди, что коль скоро она могла так предать своего единственного ребенка, то чего ждать от нее в будущем?
Говорят, что красиво жить не запретишь. Вроде бы это даже поговорка. Ну, конечно, не запретишь! Можно чуть-чуть изменить ее: «Но и с красивым жить тоже не запретишь». Никто ничего не запрещал Алине-Акулине. Сама всё решила. И ни за кого себя в ответе не считала. Сент-Экзюпери она не читала…
Говорят: каждый молодец своего счастья кузнец. Но и каждая «молодица» тоже.