Пиковый туз

          

     В январе 1970 года я был слушателем четвёртого курса военного инженерного училища. Сданы экзамены и зачёты и начались зимние каникулы. Появилась идея с пользой и для здоровья, и для учёбы провести время в санатории. Выбор пал на Майори под Ригой. Кстати, в Риге и Латвии, вообще, я никогда ещё не бывал. Учёбе санаторий мог помочь тем, что там будет масса свободного времени, чтобы заняться английским языком. Дело в том, что на старших курсах училища плановых занятий по иностранному языку нет, но необходимо сдать на кафедру иностранного языка перевод технического текста на 20 тысяч  знаков за семестр. Эта работа кропотливая и отнимает много времени. Бывает, что «нырять» в словарь приходится почти  на каждом слове. Нередко бывает и так, что все слова переведены, а фразы нет. Есть набор бессвязных слов. Вот тогда морщишь лоб, потеешь, а сложить осмысленное предложение не удаётся, хоть плачь.

         В учебном году этим заниматься некогда, а на каникулах такая возможность есть. Так рассуждал я,  отправляясь в Майори. Несколько дней ушло на знакомство с обстановкой, с распорядком и вообще – с санаторием. В санатории я был впервые. Там был отличный бассейн. Мой день с него и начинался. После завтрака и процедур до обеда оставались несколько свободных часов. Это время и нередко вечернее, после ужина, я посвящал английскому. После обеда – чтение книг. День, таким образом, был заполнен. Хватало времени и на фильмы в клубе, телевизор, на прогулки по Риге и Майори.
       Теперь уже и не вспомню, как я познакомился с полковником в отставке Николаем Павловичем Литвиновым. Ему было далеко за 70 лет. Приехал он из Свердловска. Там он жил с женой. Единственный их сын (доктор технических наук) жил с семьёй в Москве. Николай Павлович был очень грузен, страдал от высокого кровяного давления и врачи вились за ним, как осы за сладким. Как потом выяснилось, медицина не отходила от него ни на шаг не только потому, что Николай Павлович требовал постоянного наблюдения, но и потому, что он был легендарным человеком: он командовал дивизией в Берлинской операции. Приближалось празднование дня Советской армии, происходили встречи с ветеранами и Николай Павлович был нарасхват. Его воспоминания о былых походах и сражениях были всем интересны: и в Риге, и в Майори, и в самом санатории. За ним приезжали машины от горкомов, обкомов, ЦК, чтобы отвезти на встречу, привезти в санаторий. Врачи, как могли, сражались, чтобы оградить Николая Павловича от этих встрясок. И надо ещё заметить, что рассказчиком он оказался мастерским.

       В моей комнате проживали ещё два моих товарища по училищу, но они чаще всего пропадали где-то и никто не мешал моим занятиям. Только Николай Павлович иногда разделял мой досуг. Появлялся он без стука. Не заметить его приход было трудно. Он шаркал по полу ногами, тяжело дышал и грузно усаживался на стул рядом со мной. Требовалось какое-то время, чтобы он отдышался. Вначале он молча наблюдал за моей работой, потом вежливо интересовался делами и успехами,  спрашивал, почему я сижу в комнате целыми днями, когда такая прекрасная погода и другие «не теряют время даром». Так, перебросившись дежурными фразами, он извинялся, что помешал моим занятиям, и уходил.

       Зайдя как-то в очередной раз, Николай Павлович как всегда посидел, отдышался, пожурил меня, что я мало отдыхаю и вдруг увидел на столе карты (Я время от времени раскладывал пасьянсы, чтобы сменить род занятий и снять усталость). Он машинально взял их и стал раскладывать пасьянс. Спросил у меня, умею ли я раскладывать пасьянсы.  Я ответил, что умею. Он попросил меня показать, какие я умею. Оказалось, что Николай Павлович знает их в два раза больше. Тут же он начал показывать незнакомые мне. Потом спросил:
  – Вадим, а ты веришь картам?
 – Нет, конечно. Ответил я.
 – Ну и зря. А я верю.
Видимо на моём лице появилось какое-то кислое неодобрительное выражение, и он пояснил:
– Ты можешь, конечно, осуждать меня – старика, но не торопись с выводами. Ты не очень занят?
– Нет.
– Тогда я расскажу тебе одну историю и ты, может быть, изменишь своё мнение. Вот послушай.

     Вначале я слушал с досадой, что меня оторвали от дела какими-то байками, но чем больше я слушал, тем больше и больше меня увлекал его рассказ.
– В 1914 году я окончил Алексеевское юнкерское училище, получил первое офицерское звание – прапорщик и отправился в действующую армию, в штаб генерала Брусилова. Слышал, наверное, про такого?
  – Слышал, конечно. Знаменитый Брусиловский прорыв?
 – Ну да, он самый. Так вот, прибыл я в штаб. Там собрались выпускники многих училищ. Нас должны были представить командующему, прежде, чем отправить по своим частям. Такая была традиция.
 – Сейчас тоже есть такая традиция. Меня после выпуска тоже должны были представить командующему армии. Но он был в отъезде и с выпускниками беседовал его заместитель.
– Вот и тогда командующего на месте не было. Но тогда шла I мировая война, как ты знаешь. Нам сказали, что командующий с нами будет беседовать завтра, а сегодня, господа, отправляйтесь в гостиницу, отдыхайте.

    Мы быстро перезнакомились и решили отметить это событие. В военное время по части выпивки было очень строго. Самое большое, что мы могли себе позволить – это пиво. Мы купили целую бочку и нам её прикатили прямо в гостиницу. Устроились мы на втором этаже. Было жаркое лето. Окна открыты нараспашку. Нас собралось 12 человек. Компания немалая. Все молодые, жизнерадостные, полные самых честолюбивых планов. Вот.

    В разгар нашего пира кто-то выбросил в окно обглоданную кость. И надо ж такому произойти, что она угодила на голову начальнику патруля. Тот, конечно, возмутился беспорядку. Из окон неслись наши возгласы. Как всегда при застолье, каждый пытался перекричать остальных, а в итоге стоял невообразимый шум.

    Патруль решил выяснить, что за буза происходит в такое тревожное время, кто там возмутитель спокойствия? Он поднимается на второй этаж и находит там 12 разгорячённых пивом прапорщиков.

– Господа, прошу сдать шашки.
    Веселье сразу прекратилось. Стали упрашивать начальника патруля не арестовывать нас. Опять поднялся шум: каждый пытался объяснить суть происходящего. Но капитан был неумолим. Патрульные собрали наши шашки и удалились.

     Дело в том, что без шашки ходить офицерам было невозможно. Это -- нарушение формы одежды. Это  равноценно тому, как офицер разгуливал бы по городу без штанов, или без головного убора. Сдав шашку, полагалось незамедлительно и самостоятельно прибыть на гауптвахту в комендатуру.

     Больше всех горячился прапорщик-грузин. Как потом оказалось, он был знатного, но разорившегося княжеского рода. Он и пошёл служить в армию из-за бедственного положения семьи, чтобы обеспечить свою жизнь.

   Благоразумие всё-таки взяло верх. Делать было нечего, и мы побрели на гауптвахту. Веселье было испорчено.

    Формальности были недолгими. Нас определили по камерам. В камере, где я оказался, на подоконнике обнаружил кем-то оставленный толкователь гаданий на картах. Карты в то время водились у каждого уважающего себя офицера. Быть без колоды карт – всё равно, как без носового платка или расчёски. До ночи было ещё далеко, делать было нечего, да и настроение было паршивым – не до разговоров. Я взял увесистый фолиант толкователя, расположился на нарах и стал изучать его, раскладывая перед собой карты. Каждый был занят своими думами, некоторые улеглись на нарах. Князь же долго ходил по камере. Видно было, что его что-то беспокоит.

     Наконец  он заметил меня, подсел и стал изучать, как я раскладываю пасьянсы. Незаметно мы разговорились. Выяснилось, что князя беспокоят известия из дома. Он с детства помолвлен с соседкой-красавицей. Но вот уже несколько лет, как у него появился счастливый соперник. Тоже князь, но богатый. Вот князь и переживает: устоит ли его невеста перед чарами и напором соперника, дождётся ли его?

    Князь стал меня уговаривать, чтобы я погадал на картах и предсказал ему будущее. Я отказывался, ссылаясь на то, что не умею гадать, вот только пробую с помощью «Толкователя». Но, в конце концов, князь уговорил меня. И так, как говорится,«по слогам», я начал ему гадать. Раскрываю карту, читаю сначала «про себя», а потом вслух. И тут я выкладываю из колоды пикового туза. В «Толкователе» говорится, что если остриё пики направлено вверх, то «ждут неприятности», а если вниз, то «ждёт скорая смерть неминуемая». На моей карте остриё пики смотрело вниз. Я тогда картам не верил, но я не знал, верит ли князь? Скорее всего – верил, раз попросил ему погадать. Мой язык не повернулся сказать князю, что его ждёт «скорая смерть неминуемая». Я решил смягчить формулировку.
– Ну что там, получается? – спросил меня князь, видя моё замешательство.
– Неприятности ждут Вас, князь.
– Ах! Я так и знал. Моя Нателла?
– Нет, нет. Это касается лично Вас. По службе.
– А с Нателлой? Как там она?
– С невестой всё в порядке. Ждёт она Вас с нетерпением.

    Я никогда не врал, а тут мой язык словно одеревенел. Мозг думал одно, язык плёл другое, он не мог произнести то, что я прочитал в толкователе.

   Мы ещё долго разговаривали. Точнее, говорил князь, а я лишь, где надо, поддакивал. Он нашёл, кому излить свою душу. Я оказался хорошим слушателем. С тобой бывало так, Вадим, когда первому встречному изливаешь всё, что в тебе долго копилось, мучило  и терзало?

– Бывало.

– Ну, вот так было и с князем. В конце концов, мы угомонились и заснули.

   Утром нас разбудили и пригласили завтракать. Стол был накрыт в соседней комнате. Все за ночь проголодались и набросились на еду. Через некоторое время кто-то заметил, что нас за столом одиннадцать, а не двенадцать. Кого-то нет. Стали выяснять. Оказалось, что князь всё ещё спит. Кто-то пошёл его будить и через несколько минут… Наверное, разорвавшаяся бомба произвела бы меньший ужас.
– Прапорщик, князь мёртв!!!

    Когда его стали тормошить, он не просыпался. Лежал он лицом вниз. Тогда его повернули на спину и… о боже! Он мёртв. Во лбу зияет пулевое отверстие, вокруг – запёкшаяся кровь…

    Оказалось, что ночью кто-то из караульных, а караульное помещение было под нами на первом этаже, нечаянно выстрелил в потолок. Сверху – ни криков, ни стонов, ни паники. Все решили, что обошлось.
   Вот тебе и «смерть неминуемая». С тех пор я картам верю.

–   Да-а-а, вот это история, – протянул я задумчиво. Я был ошарашен рассказом и не мог постичь всё так быстро. Рассказчик не вызывал недоверия. Для меня 1914 год – это седая история. А передо мной сидит человек, для которого эта история – его жизнь, он сам -- история. Я увидел Николая Павловича совсем другим. Он мгновенно стал мне очень дорогим, появилась боязнь за него. Сколько его голова хранит событий, фактов из нашего прошлого! Надо, чтоб все это узнали. Но как это сделать? Тысячи мыслей сразу возникли в голове. Они мешались, путались. Мои думы нарушил голос Николая Павловича:

- Ну ладно, Вадим, извини, что отвлёк тебя.

   Он стал медленно подниматься.

– Я пойду. Не буду больше мешать.

    Я не успел ничего ответить: в голове моей стояли картины его рассказа. Николай Павлович  медленно вышел своей шаркающей походкой, и я не сразу заметил, что его уже нет в комнате.
                *  *  *   
       Конечно, я по-прежнему не верю ни в судьбу, ни в рок, ни в бога, ни в чёрта, ни в приметы, ни тем более -- картам. Рассказ Николая Павловича был лишь ещё одной иллюстрацией невероятных совпадений, какие сплошь и рядом бывают в жизни. Да и сама наша жизнь, её возникновение – случайность. И потом, в жизни много случайностей: случайно познакомился с будущей женой, случайно появились у Вас дети, случайно выиграл по лотерее ит.д., ит.п.
     В случае с князем его гибель, как она произошла – случайность, но смерть вообще – закономерность. Есть такой тип людей, которые сами «ищут» свою гибель и находят её. На первый взгляд, такое утверждение сомнительно. Но оглянитесь вокруг и Вы со мной, возможно, согласитесь. Примеры? Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский, Гагарин, наконец. Эти люди – бунтари. Они не живут, а горят. Они торопятся жить, всё успеть. И успевают в 24, 27 лет оставить такой яркий след, который не тускнеет и через десятилетия, и через сотни лет.

   Про себя по секрету могу сказать, что когда я подумаю о чём-то заветном и желанном, то поворачиваю голову к левому плечу и хотя бы мысленно говорю: «Тьфу, тьфу, тьфу».

                16.07.1986, 18.12.2012.