Ты прости меня, любимая!..

Вот уж никогда не думала, что клетка с птичками может быть настоящим украшением квартиры, а их гомон вовсе не надоедливой трескотней, а веселым пением, наполняющим душу радостью.
...Птички приехали на дачу вместе с нами. Сестра с мужем уезжали из Москвы на три дня и ни за что не хотели оставить клетку с попугайчиками, боясь, что кто-нибудь из них может умереть. Везти их, хотя и в машине, оказалось непросто, потому что собака Тина, которую, естественно, взяли с собой на дачу, не спускала с клетки глаз, жадно обнюхивала ее, прильнув мордой к проводкам решетки, и отставала, лишь если видела, что сейчас какой-нибудь из попугайчиков просто клюнет ее в нос. Нет, не надо!
Клетку поставили на террасе дачи, довольно высоко, на специальной полочке, так что Тине туда было не допрыгнуть ни в каком случае. Четыре волнистых попугайчика, все более или менее одной, естественной желто-зеленой окраски, весело щебетали,  поклевывая корм, запивая его водичкой и бодренько о чем-то переговариваясь. Им, совершенно явно, было хорошо на свежем дачном воздухе.
- А они – кто? Две пары? Или все самочки? – поинтересовалась я.
- Две пары, - уточнила сестра. – Не так давно их было трое, но мы прикупили одного волнистика.
- А как это так – три птицы? – удивилась я. – Значит, все одного пола?
- Да нет, их тоже было две пары. Но они не давали никакого житья ни самим себе, ни нам.
- И... что же?
Я думала, они выпустили одного попугайчика на свободу и он улетел в неведомые края. Но история оказалась куда драматичнее.
...Сначала им вчетвером было очень хорошо. Они играли друг с другом, летали по клетке, пели свои чирики, о чем-то переговаривались. Идеальная ситуация, в которой все были счастливы своей «правильной» любовью: две пары, у каждого самца своя самочка, а у каждой самочки свой самец. Им было хорошо, и они почти не чувствовали, что живут в неволе, - наоборот, на воле, да еще такой сладкой воле.
А потом случилось неожиданное: попугайчик-самец из одной пары, пусть она называется здесь первой, влюбился в самочку из другой пары, которая здесь будет называться второй. Люди наблюдали за этой драмой с любопытством, а вот у попугаев, видно, чувства были иными. Потому что они теперь стали драться, щипать друг друга, точнее, клевать. Иногда даже казалось, что так и до смерти заклевать кого-то будет не очень трудно.
Хозяева слегка растерялись и не знали, что делать: ну хоть совсем выпускай их из клеток, пусть летят себе куда угодно и сами решают свои проблемы. Правда, тоже страшновато, потому что на воле здесь совсем другой мир и климат, чем в тех далеких краях, откуда они или хотя бы их родители прилетели.
Прошел день в этих попугайских, отнюдь не «волнистых», а весьма суровых драках, наступил другой. Все птицы уже были так сильно исклеваны друг другом, что показалось: надо немедленно принимать меры. И придумалось! Дома на антресолях хранилась еще одна клетка, значительно хуже, старая. Но для «тюрьмы» она вполне годилась. Вот и отселили они вредного самца: он так влюбился в чужую жену, так жаждал быть с ней и только с ней, так разлюбил свою, что враги у него образовались нешуточные и при всей его собственной агрессивности именно его жизнь оказалась в опасности.
Хозяева осторожно, вдвоём открыли главную клетку, поймали наглеца, быстренько закрыли дверцу клетки, а его тут же поместили в камеру одиночного заключения. Заперли ее крепко-накрепко, чтобы заключенный ни в коем случае не удрал, и впервые за эти полтора дня перевели дух. Спокойно пообедали, радуясь, что обманули дурака на четыре кулака. Занялись своими делами, жизнь вошла в обычный круг забот и проблем.
Только рано они, видно, успокоились. Теперь из главной клетки то и дело доносился какой-то странный клекот, совсем не то урлыканье и щебетанье, к которому они привыкли. В чем дело? Что случилось?
Решили понаблюдать за волнистиками. И... не поверили своим глазам! Самочка-изменщица, обманывавшая своего супруга с тем попугаем, который сидел теперь «в тюрьме», совершенно перестала интересоваться жизнью, которая раньше так весело шла в общей клетке. Она больше не желала видеть собственного мужа. А он сердился: заметив, что она уселась поближе к «острогу» своего возлюбленного, сразу подлетал, что-то возмущенно ей выговаривал, она отвечала ему, но даже не поворачивала свою мордочку к нему, и тогда он начинал сердито клевать ее. А бедняга заключенный исходил дымом в своей тюряге. Кажется, от любви и гнева мог перегрызть металлические прутья клетки, чтобы помочь любимой. Однако это только казалось, потому что все-таки прутья сделаны из прочного металла.
Хозяевам удавалось прекратить эти «петушиные бои», разогнать птичек в разные углы клеток. Но только они отойдут прочь, как в главной клетке начиналась другая драма: обиженная жена «заключенного» тоже решала постоять за свои законные права, подлетала к дрянной разлучнице и теперь сама начинала клевать ее что было сил. Та визжала, отмахивалась – вполне возможно, что дамские укусы были злее и сильнее, чем те, что наносил законный муж. Драма начиналась совсем нешуточная, малые птички и до смерти могли заклевать друг дружку. Самцы тоже неистовствовали: разлюбленный муж то и дело подлетал к дерущимся женам, клевал изменщицу, поддакивал несчастной второй, брошенной жене заключенного, и хотя та благодарно вскидывалась – всклювливалась! – все-таки ничего не получалось: прутья клетки они перегрызть не могли, нагнать смутьяна и эгоиста, исклевать его насмерть, следовательно, тоже не могли, потому продолжали драться и кричать. А тот, возмутитель всеобщего спокойствия, обессилевший в своей борьбе с металлическими прутьями клетки-тюрьмы, уже, кажется, больше ничего и не мог, кроме как горько оплакивать свою невозможную любовь.
Что же делать? Как быть? Хозяева не понимали. И спросить было не у кого. Дома, в городе, они, вполне возможно, нашли бы каких-то больших знатоков птичьих законов, привели их к себе, и все было бы ничего, нашли бы выход. Но тут кто мог дать совет? Летавшие вокруг ласточки и вороны? Или аисты, свившие себе гнездо на крыше одного из домов в соседней деревне? Да нет, советчиков не было, они это прекрасно понимали.
Но не понимали или напрочь забыли о такой святой истине, что птичий век гораздо короче человечьего. И то, что в человеческой жизни означает годы, в птичьей – дни. И там, где человек, хочет он того или не хочет, может ждать долго, пусть даже сильно страдая, птица может выдержать лишь часы и дни.
Через два дня после пересадки отчаянного любовника в отдельную клетку он умер. Причем – у той самой стенки, откуда ему было ближе всего до возлюбленной. Видимо, так и сидел и ждал, пока любимая перелетит к нему навсегда. Понимал, что ей это сделать не дадут: как-никак, а было у нее теперь целых два лютых ворога: разлюбленный муж (может быть, вообще выдали насильно, сам женился «лишь по разумным соображениям», а она-то его никогда не любила) и злая соперница.
Хозяева дивились на умершего волнистого попугайчика. Он и в смерти был почти живым. Очарованный странник, очень точно понимавший, что ничего красивее и важнее, чем взаимная любовь, в жизни просто нет.
Хозяева пошли во двор приглядеть, под каким деревцем схоронить своего желто-зеленого попугайчика. Потом вернулись. И опять даже не вспомнили о том, что у попугаев и век другой, чем у людей, и жизнь короче, и чувства быстрее и острее. Когда они вернулись, чтобы вытащить из тюряги наказанного мертвеца, сразу заметили, что его возлюбленная, не обращая внимания на наскоки и поклевы своих врагов, сидит как раз на той самой стенке большой клетки, откуда ей ближе всего было до возлюбленного. Сидит и смотрит на него, умершего от любви, так грустно, будто вся вселенская печаль сосредоточилась в ее глазах.
Они осторожно достали покойника. Птичка-возлюбленная вскрикнула и стала как-то странно сползать по прутьям клетки вниз. Хозяева только вздохнули, поняв, что она очень переживает. Но что поделаешь! Пошли во дворик, где уже выкопали ямку. похоронили несчастного, увенчав бугорок над его могилой несколькими луговыми гвоздичками. Вернулись в дом, убрали вторую клетку с глаз долой – своих, потому что тоже грустили, и попугайских влюбленных. Занялись делами. Переживали, конечно, и к клетке больше не подходили.
День до конца шел в обычных заботах и делах.
А утром, когда хозяйка решила насыпать корму трем попугайчикам, налить свежей воды и вычистить запачканную клетку, она увидела неожиданную картинку. Овдовевшая возлюбленная смиренно лежала на полу клетки, а два ее врага то сидели по углам – разным, не в одном (наверное, это свидетельствовало о том, что пары из них не получится, потому что не было любви), то встрепетывались и летели к негодяйке, зло клевали ее и снова улетали прочь. Она не сопротивлялась. Она лежала в такой тоске, что всё на свете ей было безразлично и никакой боли, кроме боли от потери любимого, она просто не чувствовала.
А через два дня она тихо умерла, так и не выходя из состояния глубокой тоски.
Вот такая история. И вовсе не человечья, а птичья. Но, оказывается, у них любовь бывает ничуть не слабее человеческой...