Граф Эксельсиор - Пролог

Граф Эксельсиор правил Этой Страной уже довольно давно. Так давно, что он и сам бы не вспомнил, когда он пришел к власти, спроси его кто-то об этом... Но никто не спрашивал - то ли боялись, то ли привыкли.
Во дворце, где жил и работал наш Граф, обитало три попугая. Крупные такие, с блестяще-зелеными и нежно-желтыми перьями. Попугаи, как нетрудно догадаться, были говорящими. Один говорил: “Да здравствует Эксельсиоррр!”. Другой: “В Стррране нет пррроблем”. Ну а третий ничего не говорил, а если и говорил, то что-то невзрачно-нейтральное, ибо его главным достоинством (функцией даже) было то, что первые два попугая его очень боялись, и, когда Графу нужно было запустить их, он науськивал третьего на них. Их, к слову, так и звали: Первый, Второй, Третий. “Зачем, - рассуждал Граф, - давать имена этим бездушным и безмозглым тварям? Они, что, мне - дети, али братья?”
По правде сказать, братьев-то у него и не было, родителей он своих не знал, а друзей у таких людей и не водится - одни лишь лицемеры да приспешники.
Любопытный и внимательный читатель возмутится: родителей не знал, а графом стал!.. Что-то тут нечисто. Обещаю удовлетворить сей жгучий интерес несколько позже, а пока прошу позволить мне продолжить рассказ об этих чудных птицах.
Птицы, и правда, были чудными. Точнее, не столько чудными, сколько загадочными. Загадка была в том, что никто не видел, как и откуда их привезли, ученые не могли определить, что это за вид (те еще ученые были в Этой Стране!), а если к ним прикоснуться голыми руками - клюнут-то ладно - можно было тяжело заболеть. Бывали даже смертельные случаи...
Да нет, милые были они, эти птицы: симпатичные, яркие, смышленые (вопреки мнению Графа), но какие-то грустные. Было заметно, что, будь их воля, они бы выпорхнули из этого дворца (а рассказ о нем у нас еще впереди) и улетели бы подальше. Навсегда. Но их никто никуда не отпускал. Ведь они были нужны для того, чтобы напоминать Графу, да и простым смертным тоже, что в Этой Стране “все хорррошо”. Конечно же, были для этой почетной роли и советники, но попугаи справлялись куда лучше - слова их звучали неподдельно правдиво... Однако ж случалось, что птички надоедали и самому Графу, и тогда говорунов отправляли на птицеферму, где они, насмотревшись ужасов, впадали в такое уныние, что могли не проронить ни слова целый месяц, а то и два...

Очень любил наш Граф общаться. Но не со всеми подряд, конечно, а только с избранными. Скорее даже - с отборными. Очень он любил приглашать писак из “Вестника Франконии”, “Глашатая Аллемании”, ну или, например, из “Почты Померании” и говорить с ними о том, о сем.
Точнее, говорил, великодержавно так говорил, только сам Граф, а те только слушали, кивали и записывали. Очевидно, что современные секретарши с компьютерами с этой задачей справились бы куда лучше, но, во-первых, ни о секретаршах, ни о компьютерах тогда и слыхом не слыхивали, а, во-вторых, писаки (вернее - их присутствие) были нужны, чтобы показать: вот, мол, у нас есть свобода слова, свобода печати, и даже Статуя Свободы где-то была.
Среди прочего Граф любил остроумно высказаться относительно урожайности хлебов, удоя, количества угля, добытого за одну смену (Советская “Легенда о Стаханове” бесстыдно копирует литературное наследие Этой Страны), но пуще всего Граф приходил в возбуждение, когда речь заходила о соседях Этой Страны или о его, Графа, личных противниках. Да, находились и такие! Они, правда, жили недолго - меньше попугаев...
Так вот, один раз Его Вашество (а именно так следовало, согласно канону, обращаться к Графу: “Ваше Вашество”) очень возмутился бурлением, с позволения сказать, общественной мысли Этой Страны в салонах, ибо, по его мнению, жизнь налаживалась, столы ломились от яств, а в бокалах пенилось элитное бессарабское вино. И из-за чего это “мнение общественное” возмущалось, Граф никак не мог взять в толк. Он, однако, не учитывал, что это его столы пенились, а бокалы ломились, а простым мещанам и крестьянам все труднее становилось переживать каждую новую зиму.
“Мы изволим этих ваших якобинцев и оранжистов прямо в ихних будуарах четвертовать!” - такой была формулировка “Высочайшего Предупреждения”. Недовольным напомнили о последствиях. Прихлебателей воодушевили. Имелись, также, “Первичное Замечание”, “Последний Ультиматум” и некоторые другие, чему соответствовали цветные флажки на башенках дворца. Как вы уже смекнули, обычай сопоставлять уровень угрозы безопасности с определенным цветом в США, сестре-близнеце Этой Страны, тоже пошел оттуда.