Часть 4. Недопустимая оплошность

- Госпожа моя, отойдите от крыши, пожалуйста. Эти сосульки, похоже, вот-вот свалятся.
Таял снег. В углублениях на мостовой стояли теплые лужи, от которых шел пар. Повсюду щебетали птицы; на деревьях набухали почки.  Весна в этом году выдалась удивительно ранняя.
Гвиневра перебежала на другую сторону улицы следом за Ланселотом, держась за его руку и предусмотрительно подобрав подол платья, чтобы не замочить его в талой воде. Ланселот улыбнулся ей. Ему было хорошо, - настолько хорошо, насколько вообще могло быть.
- Чудесное все-таки время, - весна, - сказала Гвиневра, с наслаждением вдыхая свежий воздух. - Так и хочется побежать куда-нибудь в поля и танцевать там до упаду. Ты чувствуешь ее, Ланселот? Когда я засыпаю в своей комнате, одна, с распахнутым настежь окном, то мне кажется, будто бы я слышу ее шаги.
- Кого - ее? - Ланселот недоуменно на нее посмотрел. - Поросветите меня, моя госпожа, я не могу взять в толк, о чем вы говорите.
- Ее, - Гвиневра зажмурилась. - Я не вижу ее, я не знаю ее имени; но она рядом, постоянно рядом. Мне иногда кажется, что она старше самой земли, старше солнца. Она - вечная, как весна. Ты чувствуешь ее, Ланселот?
- Вечная, как весна... - протянул тот. - Вечная весна... Нет, госпожа моя, как это ни прискорбно, но я, кажется, никак не пойму, о чем вы говорите. Может быть, когда-нибудь потом...
- Ты обязательно поймешь, - королева тепло на него посмотрела. - А теперь давай зайдем куда-нибудь. Будем греться, пить вино с травами и есть оладьи с вареными ягодами. Согласен?
- Да, разумеется, согласен, - обрадованно отвечал Ланселот, и они с Гвиневрой наперегонки бежали к маленькой харчевне по узкому переулку, хохоча и разбрызгивая воду.

Изольда-Белорукая, или Изольда-Вторая, наводила порядок в их с Тристаном покое и ругалась, на чем свет стоит. Ее повергало в отчаяние обилие книг и пергаментных свитков, столь нежно лелеемое ее мужем, потому что от этих книг в комнатах скапливалось просто неимовернейшее количество пыли. Она бы с большим удовольствием пустила все эти ненужные, с ее точки зрения, талмуды на растопку камина, если бы не знала о том, что Тристан ей этого не простит. Вот и приходилось ей, сыпля проклятиями, стряхивать пыль со злополучных полок и полочек, которые она, будь на то ее воля, уставила бы деревянными статуэтками и заморскими безделушками. Тристан в это время слонялся по замку, пребывая в полнейшей апатии. Его единственного из всех обитателей Камелота ничуть не радовала весна. Он рассуждал о тщете и бренности бытия и о том, что саксы, наверное, скоро снова нападут, - а следовательно, ему представится отличный шанс погибнуть в бою. Рыцарь представил себе лицо Изольды - не Второй, а Первой, - во время того, как ей сообщат о его безвременной кончине, и мрачно ухмыльнулся. Хоть что-то в этой жизни было прекрасно.
Изольда, тем временем, не теряла времени даром и помогала служанкам приводить в порядок Главную Залу.  Знаменитые зеленые портьеры, за одной из которых, как известно, Оркнейцы как-то раз спрятали Тристана, требовалось снять с окон и основательно выбить; потолочные светильники пребывали в плачевном состоянии, и их тоже требовалось снять и как следует почистить от гари и копоти. Изольда стояла на самой верхней ступеньке высоченной лестницы, которую снизу для пущей надежности поддерживали две служанки, и занималась тем, что сосредоточенно отвинчивала шуруп, на котором держался один из тех самых несчастных светильников. Грейс, сидя в углу на стуле, штопала портьеру и  то и дело с опаской поглядывала на Изольду. Они с нею, да еще с Гвиневрой, были сводными сестрами, - их отец, Кормак мак Арт, владыка Тары, был женат три раза, и все три - неудачно.
- Мне кажется, этим стоило бы заниматься кому-то из мужчин, - наконец промолвила она. - Светильник очень тяжелый; как ты его удержишь?
- Да брось, - успокоила ее Изольда. - Я так уже делала. Эти штуки только кажутся тяжелыми, а на самом деле они удивительно легкие, потому что внутри полые.
- Ну, как знаешь, - покачала головой Грейс. - Я бы побоялась лезть на такую высоту.
- Вместо того чтобы отвлекать меня, - сказала Изольда наморщив лоб и осторожно снимая светильник с потолка, - лучше спой.
Грейс пожала плечами:
- Как скажешь.
И, подумав пару секунд, запела.
Ее голос, не низкий и не высокий, но очень мелодичный и плавный, наполнил собою залу и полился из распахнутых окон наружу. Спешивший мимо по своим делам сэр Кай остановился и заслушался. Его длинное лицо с острым подобродком приняло мечтательно-сожалеющее выражение.
- Эх, как поет, - вздохнул он через некоторое время. - И ведь дано. Жалко, что Борс ее так невовремя себе заграбастал - а то я бы, ей-Богу, женился...
Однако, размышления сэра Кая прервал запах жаркого, донесшийся из кухни, и он со всех ног кинулся туда, забыв на время и про свои дела, и про леди Грейс.

Галахад, шестилетний сынишка Ланселота, резвился в саду вместе с близнецами леди Грейс. Ребятишки вопили, носились по лужам, бросались мокрым снегом друг в друга и вообще, веселились вовсю. Сидевшему неподалеку от них Мерфи, сосредоточенно настраивавшему уже четвертую за последний год скрипку, пару раз прилетало в спину, но он изо всех сил старался не обращать на это внимания. Однако, когда кто-то из мальчишек, изловчившись, бросил комок снега ему в лицо, терпение скрипача иссякло. Он вскочил со своего места, отложив в сторону скрипку, и с воем помчался за удирающей от него хохочущей детворой. Правда, догнать мальчишек ему так и не удалось - он споткнулся о торчащий из-под земли корень и через мгновение растянулся на оттаявшей траве во весь рост под заливистый детский смех.
- Упал, упал, - верещал Галахад, подпрыгивая на одной ноге и показывая ему язык. Мерфи, с выражением бессильного негодования на лице, погрозил ему кулаком и сделал попытку подняться, - но зацепил ногой тот же самый злополучный корень, о который споткнулся, и снова упал. Мальчишки засмеялись еще громче.
- Ну погодите у меня, - не то зло, не то обиженно крикнул им скрипач, - вот напущу на вас столбняк, так будете знать!
Детишки притихли. Перспектива заболеть столбняком им совсем не нравилась. Мерфи, которому наконец-то удалось подняться на ноги, выпрямился во весь рост и победно на них посмотрел.
- Вот будете еще меня задирать, - сказал он, - на всех столбняк напущу, помяните мое слово.
И, отряхивая с плаща местами прилипшую землю, вернулся на свое место и снова принялся настраивать скрипку. Детишки, впрочем, вскоре отошли от испуга и сами прибежали к нему. Обступив его с трех сторон, они принялись теребить Мерфи за плащ и дружно канючить, требуя, чтобы тот сыграл им или рассказал сказку.
- Ну, чего вам все неймется, - простонал вконец замученный ими скрипач. - Играйте себе спокойно, а меня не трогайте. Почему именно я должен все время вас развлекать?! Как будто другим до вас дела нет...
Но детишки не отступили и продолжили свой натиск. Наконец, Мерфи сдался. Он решил, что легче один раз рассказать детишкам сказку, чем потом спасаться от них весь день.
- Ну, говорите, что вам рассказать, - вздохнул он, усаживаясь поудобнее. - Про то, как корова запрыгнула на Луну? Или про то, как кот играл на волынке, а ему отдавили хвост?
- Нет, - покачал головой Галахад, в то время, как один из близнецов пытался забраться к Мерфи на колени, тычась головой ему в живот. - Расскажи нам что-нибудь из того, что мы еще не слышали.
- Ну что же вам рассказать, - растерялся Мерфи. - Я нового ничего не придумал.
- А ты придумай на ходу, - Галахад умоляюще на него посмотрел. - Ну пожалуйста.
- Хорошо, хорошо, - согласился Мерфи, помогая сыну леди Грейс взобраться к нему на колени и осторожно придерживая его одной рукой, чтобы тот не упал. - Я расскажу вам новую сказку, только вы слушайте внимательно и не перебивайте. Так вот. Давным-давно, на берегу моря, жил да был старый-престарый друид...
Детишки слушали его, затаив дыхание. Мерфи и сам плохо понимал, о чем рассказывает, - он нес какую-то чепуху про ходячие камни, про заколдованную пещеру, в которой вот уже триста лет спит большой белый дракон, про замок-неведимку, который то исчезает, то появляется, - в зависимости от того, какой человек хочет в него войти, добрый или злой.  Одна история вплеталась в другую, образы смешивались, рождая новые образы, а Мерфи все говорил, говорил и говорил - и конца и края не было этой речи. Наконец, поняв, что пора бы уже заканчивать, Мерфи кое-как подвел свое повествование к логическому концу:
- Ну вот, а потом этот Дракон победил Большого Вепря и прогнал его с Дикой Земли, и тот убежал далеко-далеко на восток, и остался там жить. А Белый Дракон остался, и взял себе в жены ту самую принцессу, по имени Южный Ветер, и у них родилось столько детей, что они смогли заново населить Дикую Землю, впахать поля и отстроить замки. Тут, в общем-то, и сказке конец. Ну что, довольны?
- Очень! - выдохнул Галахад. - Спасибо тебе, Мерфи!
И, не успел тот что-либо предпринять, подскочил к нему и крепко обнял его за шею.
Когда детишки убежали, скрипач еще долго сидел в задумчивости, опершись спиной о ствол дерева. За последние полгода он очень повзрослел. Его бывшие до этого тонкими черты лица укрупнились; нос еще сильнее выдался вперед, резче выделились скулы. Куда-то ушла его детская непоредственность; на смену ей пришла странная, ироничная серьезность. Он начал отвечать на насмешки рыцарей еще более едкими замечаниями; стал подмечать их недостатки и мелкие промахи, - так что, теперь не Камелот смеялся над ним, а он сам смеялся над Камелотом. Впрочем, в глубине души он остался таким же добрым, как и был, - просто жизнь научила его отвечать ударом на удар. С Артуром они почти не разговаривали. Мерфи наблюдал за ним исподтишка и тосковал. Эта необъяснимая тоска, укореняясь в нем все глубже и глубже, в конце концов стала неотъемлемой частью его жизни, и  поселилась в его глазах, временами вытесняя из них все прочее. Сэр Кай, как-то раз ненароком заглянув Мерфи в глаза, когда тот был в дурном настроении, отпрянул и сказал:
- Тоска зеленая.
С тех пор в Камелоте тоску так и называли "зеленой".
Леди Моргауза изредка приезжала в замок, - с тем, чтобы навестить своих сыновей,  в особенности младшего. Мерфи не любил этих встреч. Мать без конца тискала его и нахваливала, а его это страшно раздражало, и он еще более замыкался в себе. На словах Моргауза сокрушалась, что ее любимый сын совсем осунулся и почти ничего не ест, но внутри себя торжествовала, - ее долгоиграющий план пока что работал безукоризненно.
"Надо только дождаться, пока его прорвет, - говорила она себе, наблюдая за Мерфи и поглаживая зеленый флакон, висящий на шее. - И тогда все сразу станет на свои места. Только бы не упустить момент и вовремя его перехватить. А то доброжелателей кругом больно много."
Мерфи же, не находя выхода для своей тоски, занимался чем придется. Книги, которые приносил ему Мерлин, вскоре наскучили ему; скрипки безбожным образом ломались; люди кругом казались недружелюбными и скучными. Как-то раз побеседовав с сэром Тристаном о тщете всего сущего и прочитав пару его стихов, наш герой, вернувшись к себе в комнату, понял, что тоже хочет что-нибудь написать.
И он написал, и написал такое, что у сэра Тристана глаза полезли на лоб и волосы встали дыбом, когда Мерфи прочитал ему свое творение.
- Не смей никому показывать, - сказал он, когда Мерфи закончил читать. - Немедленно порви и выкинь. А еще лучше - сожги. Не дай Бог, кто увидит...
Однако, Мерфи не послушал его и в тот же вечер прочитал свои стихи Мерлину. Тот благосклонно выслушал его, а когда Мерфи устремил на него полные надежды глаза, ожидая конструктивной критики, сдержанно заметил:
- Что ж, неплохо. Но на мой взгляд, подобные мысли свойственны всем без исключения семнадцатилетним юношам. Я бы, конечно, не стал это выкидывать - кто знает, может еще пригодится...
Мерфи покивал головой для виду, а ночью, взобравшись на  крышу самой высокой башни, яростно декламировал, споря с самим ветром:
- Ты прости, моя милая, не вини меня в том, что растратил все силы я... Плоть постылая, страх бессилия сделали дело свое, - и кровавыми крыльями плещет ужас из мглы за окном - там, где небо унылое прикасается грудью к земле и пушистым лежит животом на горах, остриями их вспорото - кружатся вороны, хрипло каркают, кажется, знаю, о чем...
Он и сам не знал, к какой "милой" обращается и о какой "силе" говорит, - ему нравилась сама трагическая интонация этого стиха, отчаянная сила собранных в строчки слов. Как на беду, на крышу в это время вышел сэр Ланселот, и, увидев Мерфи, стоящего на зубце башни и вдохновенно вопящего навстречу ветру, испугался и прикрикнул на него:
- Мерфи! А ну слезай оттуда и немедленно иди спать!
Мерфи, не оборачиваясь и зажмурив глаза, прдолжал трагически завывать:
- Ты прости, моя дальняя - видишь, я словно камень в реке - так источен годами я...
- Все, хватит, - не выдержал сэр Ланселот, и, подойдя к Мерфи, схватил его за ногу и сделал попытку стащить паренька с зубца. Впрочем, Мерфи не обратил на  эту попытку ни малейшего внимания, - только пребольно лягнул Ланселота в челюсть и продолжил декламировать:
- Знаю, я виноват во всем сам - но в душе нет ни капли раскаянья...
- А иди ты, - сказал Ланселот, потирая ушибленную челюсть. - "Источен годами", тоже мне. Да тебе нет  и двадцати, о каких "годах" ты можешь рассуждать, молокосос?!
И, не встретив ответа на свой вопрос, гордо удалился с крыши. Мерфи же, дочитав стихотворение, слез с зубца и отправился восвояси, так как подумал, что стихи - стихами, а спать все-таки иногда надо.
С Грейс он в последнее время почти не общался. У супруги сэра Борса было дел невпроворот, да и сам Мерфи редко заходил к ней, как раньше, - но не потому, что не хотел ее видеть или скучал в ее обществе. Им всегда было, о чем поговорить, - будь то музыка, книги или поэзия (Грейс была грамотной женщиной), и в ее обществе Мерфи чувствовал себя на редкость уютно - так уютно ему до сих пор не бывало ни с кем, даже с Энгусом или с Мерлином. Но в последние несколько  месяцев Мерфи стал замечать, что с его отношением к Грейс происходит что-то странное. Он уже не мог смотреть на нее так же, как раньше, - его взгляд то и дело соскальзывал с ее лица куда-то вниз, туда, где глубокий вырез платья приоткрывал грудину и начало белых, покрытых едва заметными голубоватыми прожилками грудей. Мерфи стыдился этого взгляда, старался прятать глаза, отворачивался к окну, рассматривал гобелены на стенах, - а в голове его все это время крутилась одна-единственная мысль:
"Потрогать бы ее за соски."
И Мерфи, не в силах ничего поделать с этой мыслью, поворачивался обратно и, столкнувшись с недоуменным взглядом Грейс, пугался, что она уже обо всем давным-давно догадалась, и теперь, наверное, втихомолку смеется над ним.
Его отчаянное положение довершил произшедший с ним две недели назад нелепый случай. Как-то раз, проходя мимо спальни Грейс, он ненароком заглянул в приоткрытую дверь и на несколько секунд обомлел, не в силах понять, что с ним происходит. Грейс была не одна; в этот вечер ее решил навестить сэр Борс, и теперь они вдвоем барахтались на кровати, - Борс сверху, а Грейс под ним, почти задавленная весом его могучего тела, поросшего рыжим волосом. Она лежала, закрыв глаза и закусив губу; ее длинные, худые руки были беспомощно раскинуты по кровати, и Мерфи внезапно сделалось безумно жаль ее - такую беззащитную, растрепанную, бесприютную, безвольно содрогающуюся под натиском сэра Борса.
А в следующий момент Грейс закричала. "Как раненая птица," - успел подумать Мерфи, прежде чем тоска - его неизбывная, вечно бывшая с ним зеленая тоска, - не захлестнула его горько-соленой волной. Затем он почувствовал, что по его ноге струится что-то липкое; а спустя секунду взглянул на лицо леди Грейс и понял, что та на него смотрит.
Сгорая от стыда, юноша закрыл лицо руками и бросился прочь, поняв, что по-прежнему больше уже никогда не будет. Леди Грейс теперь знает, что его влечет к ней; ей, должно быть, ужасно неловко и стыдно, - ведь она-то его не хочет, у нее есть муж. В ту ночь Мерфи долго просидел в уборной,  лаская свой детородный орган и всхлипывая от безотчетной горечи. Втайне он надеялся на то, что Грейс найдет его здесь, - и, в то же время, страшно этого боялся.
Вот и сейчас он, подобравшись, словно дикий зверек, сидел на поваленном на землю бревне, вспоминая тот двухнедельной давности случай, и сердце его сладко сжималось и ухало куда-то вниз теплым комком. Внезапно донесшийся до его слуха звонкий смех вывел его из его полусонного оцепенения. Мерфи поднял голову и по привычке принюхался, а затем увидел идущих по саду Гвиневру и Ланселота. Королева и рыцарь не замечали его, разговаривая о чем-то своем и то и дело хохоча, а затем Ланселот внезапно взял Гвиневру за руку, остановился напротив нее и посмотрел ей в глаза. Мерфи понял, что ему лучше спрятаться, и быстро юркнул за дерево, продолжая, впрочем, исподтишка наблюдать за парочкой.
- Даже не знаю, моя госпожа, что меня так влечет к Вам, - Ланселот стоял, опустив глаза, и его длинные черные ресницы вздрагивали. - У меня есть жена, есть сын, и я вроде как должен бы быть счастлив, но... Понимаете, моя госпожа, это словами не объяснишь. Я не знаю, как описать то, что я испытываю к Вам.
- Понимаю, - вздохнула Гвиневра. - Как же мне жаль, мой милый Ланселот, что любовь небесная не имеет ничего общего с любовью земной. Здесь, на земле, мы оба - ты и я - семейные люди, и вроде бы счастливы в браке, но... почему все время так тянет ввысь? Почему мы не можем, спокойно засев в своих домах, любить своих мужей и жен и не помышлять о том прекрасном, покуда недоступном для нас?
- Я не знаю, - печально покачал головой Ланселот, - но мысль о прекрасном пробуждает во мне сладостную, щемящую тоску. И когда я смотрю на Вас, моя госпожа, моя тоска порой становится невыносима. Но еще невыносимей она была бы, не будь Вас рядом со мной. Вы для меня как ангел, снизошедший с небес, и я боюсь касаться Вашего тела, дабы ненароком не осквернить его неумелым прикосновением.
- И я не хочу искушать тебя, Ланселот, - королева провела рукой по его щеке и взглянула ему в глаза. - Для земных дел у меня есть Артур. И пусть сам он далеко не порождение мира сего - увы! - к нему я не испытываю той безбрежной нежности, которую чувствую к тебе.  Он для меня - как прекрасная сказка, ставшая явью,- но переставшая от этого быть сказкой.
- Увы! - горестно заключил Ланселот, - все больше и больше я убеждаюсь в том, что сказки должны оставаться сказками. Но не будем сетовать на несправедливость мира, дабы не прогневить Того, кто его создал.
- Да, не будем, - слабо улыбнулась королева. - Знаешь, Ланселот - единственное, чего я боюсь - так это того, что однажды, увидев нас стоящими вот так и беседующими о любви, кто-нибудь истолкует наши действия превратно.
- Я боюсь того же самого, моя госпожа, - вздохнул рыцарь, опустив голову. - Им не понять причин нашей близости, и они решат, что мы с тобой - любовники, тогда как это не так.
- Может быть, нам стоит поменьше появляться на людях вместе, - сделала печальное предположение королева и поникла головой. - Но боюсь, что не вынесу столь долгой разлуки.
- И я не вынесу, - со вздохом заключил Ланселот. - Дай Бог, все разрешится так, как это действительно нужно.
- Дай Бог, - кивнула Гвиневра.
И через мгновение их уже не было на поляне, - лишь покачивались ветви кустарников, за которыми они скрылись.
А Мерфи стоял и с грустью размышлял о том, что его чувство к леди Грейс вряд ли возможно назвать столь же возвышенным, как чувство Ланселота к королеве. Уже в который раз за последнее время ему стало мучительно стыдно. О том, что такое любовь мужчины к женщине, он знал только из книжек, в которых все описывалось в настолько легких и светлых красках, что Мерфи казалось, будто его влечение к Грейс - это что-то запретное и преступное. Он еще не понимал, что любить можно по-разному, и что влечение к женщине - вовсе не обязательно является признаком искушения и похоти.
- Если бы только я мог любить так, как любит Ланселот, - в конце концов душераздирающе вздохнул он. - Если бы я мог усмирить свою плоть и мне бы хватало того, что я наблюдаю за Грейс издалека, - о, Господи, как бы я был счастлив!
- Не думаю, что ты был бы счастлив, - послышался гулкий, неторопливый голос откуда-то сверху. - Любовь к женщине должна оставаться любовью, а иначе она теряет всякий смысл.
Мерфи медленно поднял голову и испуганно посмотрел вверх, но через мгновение радостно взвизгнул и подпрыгнул на месте со словами:
- Энгус!!! Балор тебя побери! Как же ты меня нашел?!

***
- Изора, открой дверь, - бубнил Тристан, покачиваясь и глядя перед собой мутными глазами. Сегодня он снова напился.
- Иди спать, - отвечали ему из-за двери. - Иди, проспись и приди наконец в себя. Вечно это продолжаться не может.
- Ты ведьма, - ныл Тристан, сползая по двери и скребясь в нее ногтями, как животное. - Ты голубоглазая ведьма-лисица.  Околдовала меня тут, понимаешь ли. А я что? В чем моя вина, Изора?
- Ни в чем нет твоей вины, - отвечала Изольда, по-прежнему не открывая дверь, - и моей вины тут тоже нет. Просто надо уметь владеть своими желаниями. Иди к себе и проспись.
- Но Изора, я не уйду, пока ты не откроешь! - в отчаянии восклицал Тристан. - Меня Белорукая выгнала.
- Ах, вот оно в чем дело, - ехидно звенело из-за двери, - Белорукая выгнала, значит. Ну-ну. А когда она тебя не выгоняет, так значит, жить можно и ко мне ползти не надо?
- Изора! - Тристан взревел, как раненый мамонт. - Не издевайся надо мной! Открой немедленно дверь, или я сломаю ее!
- Ты перебудишь весь замок, - невозмутимо отвечала Изольда. Впрочем, Тристан заметил в ее невозмутимом тоне некоторую наигранность, и понял, что в этот момент она, скорее всего,  борется со своими чувствами. Он сделал последнюю, отчаянную попытку достучаться до нее:
- Мне все равно, Изора. Пусть меня найдут у твоей двери; пусть меня осудят, пусть вышвырнут из Камелота прочь, осмеют, может быть, даже казнят. Я хочу увидеть тебя, хочу один раз заглянуть в твои глаза. А после этого мне, поверь, уже ничто не будет страшно.
Изольда ничего не ответила. На минуту в коридоре воцарилась тишина, нарушаемая лишь хриплым, прерывистым дыханием Тристана. Затем послышался звук отодвигающейся щеколды, и дверь открылась.
- Заходи, - сказала Изольда. - Но чтобы завтра утром тебя тут не было.
Обрадованный Тристан, слегка протрезвев, юркнул в узкую освещенную щелку.
Сэр Кай и сэр Борс, по своему обыкновению, пили пиво на кухне. В последнее время к ним все чаще стали присоединяться Оркнейцы, - все, за исключением Гарета и Мерфи.  Гарет, ввиду своей природной скромности не любил шумных сборищ (и сэра Кая), а Мерфи по ночам занимался делами поважнее. Сейчас на кухне находились Борс, Кай, Гавейн, его  младший тезка и Гахерис.
- Я сегодня королеву видел, - рассказывал Аргавейн, потягивая пиво, - с Ланселотом ее этим. Ни дать ни взять - голубки. Бегают по саду, хохочут, обжимаются, носами друг о друга трутся. Красота. И все это - на виду у всех. Не понимаю,как Артур это терпит. Над ним же смеется весь Камелот.
- Да брось, - сказал Гахерис. - Все это - скорее выражение симпатии, нежели взаимное влечение. Они с Ланселотом очень близки по духу, и только.
- Ну конечно, конечно, - Гавейн наморщил нос и сузил глаза. - Знаем мы эту "духовную близость", "родство душ", или как оно еще там называется. А я скажу, что все это - просто отговорки. Вот увидите, рано или поздно их найдут в одной постели.
- Все-то тебе надо опошлить, - раздраженно заметил Кай. Присутствующие удивленно на него посмотрели.
- Ты-то куда? - удивился Борс. - С каких это пор ты стал радеть за чистоту нравов?
- А вот с таких, - мрачно отозвался тот. - Просто есть одна дама, на которую я все смотрю и смотрю, - и знаю ведь, что ничего мне с нею не светит, а все равно смотрю. И случится же такое на старости лет. В жизни никто мне так не нравился.
- Ну-ка, колись, что это за дама?! - Аргавейн пристально уставился на Кая; в его маленьких серых глазках заплясали веселые огоньки. - Кажется, я догадываюсь, о ком ты говоришь.
- Исчезни, - пробурчал Кай, даже не глядя в его сторону. - И неймется же некоторым. Подглядывают, подслушивают, вынюхивают. Как будто бы больше заняться нечем.
Гавейн невесело замеялся. Аргавейн скрестил руки на груди и набычился.
- То есть, ты хочешь сказать, что я сплетник? - сказал он, недобро глядя на Кая.
- Я вообще про тебя ни слова не сказал, - огрызнулся тот. - Впрочем, если ты принял мои слова на свой счет, то, значит, так оно и есть.
Аргавейн выпучил глаза и открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но Гавейн перебил его, не дав начаться ссоре:
- Да что мы, в конце концов, лаемся?! Давайте попросим еще пива и поговорим о чем-нибудь другом. В конце концов, на свете есть вещи поважней чьих-то любовных похождений.
- Согласен, - кивнул Гахерис. - Я сгоняю за пивком?
- Сгоняй, - добродушно сказал Борс. - И мяса попроси.
Аргавейн, не говоря ни слова, встал из-за стола и направился к выходу. Удерживать его никто не стал.
По правде говоря, Аргавейн не был таким уж плохим парнем, просто из всех братьев он более всего походил на мать. С детства привыкший ко лжи и интригам, он не представлял себе, как можно жить, не строя никому козней. В доме Моргаузы было принято обсуждать всех и вся  (не вслух, а так, чтобы жертва сплетен ни о чем не догадывалась); все вечно шушукались и прятались по углам, - и, разумеется, все это не могло не сказаться на характере впечатлительного от природы юноши. Если остальных Оркнейцев их отец успел вовремя отправить ко двору, то Аргавейн дольше всех находился с матерью. В этом плане ему повезло куда меньше, чем Мерфи, которого воспитывал Энгус.
Аргавейн был старше Мерфи на два года, но выглядел младше. Если Мерфи за последнее время окреп и раздался в плечах, то Аргавейн так и остался узеньким и остролицым, словно хорек или куница. Он втайне завидовал младшему брату, но в то же время и признавал его бесспорное лидерство, видя, что тот больше и сильнее. Мерфи же, в свою очередь, относился к Аргавейну с долей сочувственного уважения, но всерьез его не воспринимал, по поводу чего последний, впрочем, не сильно сокрушался. Аргавейн привык быть незаметным и не притязал на многое, но зависть, в которой он никогда не признался бы даже самому себе, сидела в нем глубоко и выливалась наружу в сплетнях, подслушиваниях и подглядываниях. Аргавейн был из тех, кто, не имея своей собственной жизни, пытается жить чужой.
Вот и сейчас он брел по коридору и напряженно прислушивался, надеясь уловить кусочек чужого разговора. И его желание исполнилось. Когда он дошел до северной галереи, соединяющей две башни - Большую Угловую и Центральную, - до его слуха донеслись чьи-то негромкие голоса. Притаившись за колонной, он весь превратился в слух.  Разговаривали двое - но если в первом из них Аргавейн безошибочно узнал своего младшего брата, то второй голос был ему абсолютно незнаком.
- Но почему ты не хочешь остаться? - говорил Мерфи. - Я бы познакомил тебя с Мерлином и со своими братьями. Они, кстати, одни из тех немногих, кто относится ко мне по-человечески. Для остальных я - так, шут гороховый. Ходячее недоразумение.
- Я не люблю людские жилища, - отвечал ему густой, размеренный и приятный бас. -Людей люблю, а жилища их - нет. Но я буду поблизости, тут, в лесу. Здесь хороший лес. Если хочешь, можешь привести ко мне своих друзей или свою подружку. Я знал ее когда-то. Она хорошая девочка.
- Но она не девочка, - смутился Мерфи, - и не моя подружка.  Она - взрослая женщина, понимаешь? И у нее двое сыновей.
- Для меня вы все - мальчики и девочки, - гудело в ответ. - Будь вам хоть десять лет, хоть сорок. Люди так быстро живут, что не успевают вырасти. Впрочем, некоторым везет, как, например, Маленькому Черненькому.
- Маленькому Черненькому? Мерлину? Разве вы с ним знакомы?
- О... я со многими знаком. Когда-то он был в моем лесу, и мы с ним много беседовали. Он смышленый малый, только терпения ему не хватает. Хочется всего и сразу. А я ему говорил - ты семь раз подумай, прежде чем что-то делать. Нет ведь... не послушал. Забавный. Легкий, как птица. Я все время боялся переломать ему ребра, когда брал его в руки.
- Это Мерлину-то не хватает терпения?! - изумился Мерфи. - Да, по-моему, он самый терпеливый из всех, кого я знаю! За исключением тебя, конечно - но ты-то не совсем человек.
- По людским меркам - он терпеливый, - отвечал ему собеседник, - но по меркам деревьев... ему еще учиться и учиться. Я могу лишь молиться за то, чтобы Небесный Отец хранил его сердце от порчи и лжи. А так... он еще многое увидит, прежде чем станет совсем взрослым.
- А я, Энгус? Ведь, судя по твоим словам, мне придется расти еще дольше.
- Долго ли тебе придется расти, я не знаю.  Ты - как молодой росток, сильный и гибкий, но некоторым деревьям требуется всего пара лет, чтобы достигнуть зрелости, а некоторым - несколько человеческих жизней. Я не знаю, каким деревом окажешься ты, Лисенок. А может быть, ты и не дерево вовсе, - а ползучая омела, оплетающая ветви больших деревьев, чтобы те не замерзли зимой.
- Но ведь от омелы деревья могут и зачахнуть, - в голосе Мерфи послышалась неуверенность. - Ведь, бывает и так, что она не дает расти новым побегам и листьям, и дерево, лишенное солнечного света, гибнет.
- Смотря какое дерево, - тихо пропел некто. - Если дерево - сильное, то и омела ему не страшна. А если слабое - то такова судьба. Не печалься об этом, Мерфи. Лучше иди спать. Таким, как ты, надо много спать, чтобы лучше расти.
- Спасибо тебе, Энгус, - выдохнул Мерфи, и Аргавейна поразила необычайная теплота в его голосе. - Ты ведь придешь еще? Возвращайся. Поверь, мне есть что тебе показать.
- Непременно вернусь, непременно вернусь, - прогудел тот. - А ты не теряй времени даром. У Грейс большое и доброе сердце, и место в нем найдется для каждого. Уж я-то знаю.
- Нет, Энгус. Это заведомо глупая затея - она замужем. Но спасибо тебе за совет. Я обязательно что-нибудь придумаю.
- Придумаешь, куда же ты денешься. А пока спокойной ночи тебе, Лисенок.  Береги себя.
- И тебе доброй ночи, друг! Возвращайся еще.
- Непременно вернусь.
И что-то отчетливо зашелестело, - словно листья трепались на ветру, хотя ветра не было. Когда шорох стих, Аргавейн тихо вышел из-за колонны и подошел к Мерфи, стоящему у перил и напряженно вглядывавшемуся в ночную тьму. Тот не сразу заметил его присутствие, и поэтому, когда Аргавейн дотронулся до его плеча, сначала вздрогнул, и уже потом,повернувшись к нему, облегченно выдохнул:
- А, это ты.
- Да, я, - кивнул Аргавейн. - Прогуливаюсь вот. А ты что тут делаешь?
- Да... ничего особенного, - ответил Мерфи как можно беспечней, но в его голосе послышалось напряжение. - А что?
- Поздно уже, спать пора, - ухмыльнулся Аргавейн. - Если ты не забыл, у нас завтра тренировка. Грядет большой весенний турнир. Нам надо быть в форме, чтобы хорошо драться... и произвести впечатление на дам, - при этих словах он искоса поглядел на брата, и тот моментально все понял.
- Так ты подслушивал! - воскликнул он. Аргавейн только усмехнулся в ответ. - Ты подслушивал наш разговор! Ах ты... - с этими словами Мерфи сжал кулаки и чуть было не кинулся на брата - но тот  предусмотрительно выставил вперед руку, успокаивая его:
- Спокойно, Мерф, не кипятись. Я никому ничего не скажу. Ты же знаешь - своих не подставляем. Разве я когда-нибудь врал тебе?
- Ну смотри у меня, - Мерфи нахмурился и сузил глаза. - Если только вякнешь что-нибудь - я с тобой разделаюсь, и не посмотрю, что ты старше.
- И в кого ты такой горячий, - покачал головой Аргавейн, задумчиво на него глядя. - Ведь ни мать, ни отец такими не были. Ладно. Пойдем-ка, действительно, спать. А насчет своей Грейс можешь не беспокоиться - я никому ничего не скажу.
- Смотри, если слово не сдержишь - загрызу, - Мерфи метнул его в сторону испепеляющий взгляд. - Доброй ночи. Я к себе.
- Доброй ночи.
И братья разошлись по своим комнатам, думая каждый о своем.
Впрочем, если Аргавейн уснул почти моментально, то Мерфи поспать так и не удалось. Стояла дивная весенняя ночь; с крыши капала вода, а в кустах неистово верещала какая-то птаха. Бедный скрипач вертелся в постели, не находя себе места. Его плачевное положение усугублялось еще и тем, что с неделю назад его переселили в комнату, находящуюся аккурат под покоем королевы, и с тех пор спал он очень плохо, если спал вообще. Вот и сейчас он лежал, сверля глазами темноту, и слушал, как король исполняет свой супружеский долг под аккомпанемент беспрестанного "кап-кап" и причитаний ночной птицы. Скрипела кровать; то и дело слышались протяжные вздохи, бормотание и всхлипы, а Мерфи лежал, кусая губы, и чувствовал, как его мужское достоинство медленно наливается кровью и твердеет, наполняя низ живота неистовым зудом. Так он проворочался с полчаса, а потом, когда король и королева, по всей видимости, решили сделать передышку, вылез из-под одеяла, нашарил в темноте одежду, и, на ходу одеваясь, выскользнул из комнаты.
Он направил свои стопы к спальне Грейс, - сам не понимая, почему. По его рассчетам, она наверняка уже должна была лечь спать, - но он все равно шел, стиснув зубы и сжав кулаки, бледный и дрожащий, с в кровь искусанными губами. Все, чего ему сейчас хотелось, - это дойти до дверей Грейс, и, прижавшись лбом к теплому дереву, пролить свое семя на пол перед ее порогом. Пусть она думает про него все, что угодно. Он будет ходить к ее спальне каждую ночь, несмотря ни на что, и, может быть, однажды, подкараулив ее в темном закоулке, прижмет к стене и, вцепившись пальцами в ее нежную шею, вынудит ее ему отдаться. Пусть потом Борс убьет его, как щенка. Оно того стоит.
 Однако, все его терзания оказались напрасными, когда он дошел до заветной двери и нашел ее приоткрытой. Тонкая полоска света лежала на темном полу, и сердце Мерфи, подпрыгнув к самой глотке, сладко затрепетало. Мысли в его голове закрутились с бешеной скоростью. Он с минуту постоял перед открытой дверью, раздумывая, как ему поступить, и в конце концов, так и не придумав ничего путного, прошмыгнул в комнату и тихо прикрыл за собой дверь
Грейс сидела перед зеркалом в одной рубашке, с распущенными по плечам влажными волосами. Она не сразу заметила, как он вошел. Мерфи встал у входа, украдкой наблюдая за ней, пока она, наконец, не заметив его отражение в зеркале, не вскрикнула и не обернулась.
- Как тебе не стыдно так меня пугать, - с укоризной в голосе произнесла она, когда ее испуг более или менее прошел. - Входишь, как тень, ни стука, ни "здравствуй".
- Прости, - Мерфи покраснел и опустил глаза, стараясь не смотреть на Грейс, так как заметил просвечивающие сквозь тонкую ткань нижней рубашки набухшие соски. - Я не хотел тебя пугать. Если хочешь, я уйду... да, я сейчас же уйду, ты только скажи.
- Нет, не надо никуда уходить, - ответила Грейс со смесью раздражения и недоумения в голосе. - Ты какой-то странный. Что с тобой происходит, Мерфи? Сначала ты пропадаешь на две недели, и даже когда я прохожу мимо тебя по коридору, не здороваешься со мной, а теперь как ни в чем ни бывало входишь в мою спальню и стоишь, не глядя мне в глаза. Ну, что ты молчишь? Ответь.
"Она издевается, - измученно подумал Мерфи. - Как будто бы она сама не знает, почему я не здороваюсь с ней вот уже две недели! И зачем она не закрыла дверь?! А может... - в его сердце проклюнулась слабая надежда, - может, она ждала меня? Нет, о чем я думаю. Этого быть не может."
А вслух сказал:
- Я не могу уснуть. Мне снятся кошмары вот уже несколько ночей подряд. Я хочу, чтобы ты помогла мне с ними справиться.
- Это как же? - вскинула темные брови Грейс.
- Спой мне, - задушенно прошептал Мерфи. - Спой мне, как пела раньше.
Лицо Грейс прояснилось. Она подошла к юноше и осторожно взяла его лицо в свои ладони, от чего по всему телу Мерфи прошла волна сладкой дрожи. Он поднял на нее полные надежды глаза.
- Хорошо, - сказала она, глядя на него с какой-то странной, незнакомой ему до этого теплотой, - я спою тебе. Ложись на мою постель, а я присяду рядом.
Мерфи судорожно кивнул и деревянным шагом направился к постели. Он долго мял подушку рукой, не спуская глаз с Грейс, которая отошла к зеркалу с тем, чтобы расчесать волосы. Наконец, закончив приводить себя в порядок, она вернулась к Мерфи и мягко опустилась рядом с ним на кровать. Юноша закрыл глаза и закусил губу. Грейс осторожно убрала с его лба прилипшие пряди и заметила:
- Ты такой бледный. И весь взмок. Господи, маленький мой, ответь, что с тобой происходит?!
Ее голос дрогнул. Мерфи открыл глаза и уставился на нее.
- Спой, - хрипло произнес он. - Пой мне, не останавливайся. Я хочу слышать, как ты поешь.
Грейс дрожащей рукой провела по его волосам и запела.
Она старалась петь спокойно, но ее голос то и дело срывался и предательски звенел. Мерфи лежал неподвижно, чувствуя, как тепло, до этого наполнявшее его пах, разливается по всему телу и заставляет его руки трястись. В какой-то момент он не выдержал и заплакал. Грейс прекратила петь и тихо спросила:
- Что с тобой, хороший мой?
- Неважно, - отвечал Мерфи. - Пой мне еще. Пой, не останавливайся.
И Грейс запела снова; а юноша лежал на спине, запрокинув голову, и чувствовал, как холодные слезы сползают от уголков его глаз к вискам. Он внезапно понял, что ему абсолютно неважно, насколько Грейс его старше и есть ли у нее муж. Он хотел слышать ее голос. Он хотел слышать ее голос всегда, даже после смерти, даже когда мир перестанет существовать. Ее теплое бедро было совсем рядом, и он, повернув голову, уткнулся в него носом, не переставая плакать. Грейс сидела, не шелохнувшись, но Мерфи даже с закрытыми глазами продолжал видеть ее всю, - натянутую, словно струна, неестественно-бледную, с распущенными по плечам сумрачно-медными прядями. В какой-то момент он не выдержал. Его рука сама поползла к ее ноге, и он, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от завладевающей его существом сладкой горечи, провел ладонью от ее колена и выше. Грейс настороженно замолчала.
- Что ты делаешь? - спросила она
Мерфи не отвечал, продолжая гладить ее.
- Прекрати! - воскликнула Грейс, вскакивая и отталкивая его от себя. Мерфи сполз с постели и встал перед ней на колени. Грейс отступила к стене; ее щеки неистово пылали, а глаза потемнели из-за расширившихся зрачков. Она стояла, тяжело дыша, и в упор смотрела на Мерфи.
- Пожалуйста, - прошептал тот, с мольбой глядя ей в глаза. - Пожалуйста, не гони меня. Дай мне хотя бы раз прикоснуться к тебе. И я уйду. Я клянусь - я уйду, если ты захочешь. Только дай один раз прикоснуться к тебе. Я умру, если этого не сделаю.
Грейс тяжело вздохнула.
- Ты только раздразнишь себя еще более, - ответила она, с горечью глядя на Мерфи. - Забудь обо мне. Лучше найди себе какую-нибудь юную служанку, а я... я слишком старая для тебя.
- Нет! - воскликнул Мерфи, вскакивая с полу и в мгновение ока подлетая к ней. - Ты не старая. Ты, наверное, из Древнего Народа, - так вот, слушай, они никогда не старятся. Дай мне дотронуться до тебя. Дай обнять тебя один раз. И потом я уйду. Я уйду и больше никогда не потревожу тебя.
Грейс на секунду задумалась, а потом промолвила:
- Ну что ж, если ты так этого хочешь - то можешь меня обнять.
Мерфи радостно всхлипнул и кинулся к ней. Грейс шагнула ему навстречу, и через секунду оказалась в его руках. Мерфи не мог ею надышаться. Он крепко стиснул ее податливое тело, и, в какой-то момент, сам не понимая, что им движет, одним броском перенес ее на постель, а сам упал на нее сверху, перехватив ее руки так, чтобы она уже не могла оказывать ему сопротивление. 
Грейс смотрела на него расширенными глазами.
- Как... как ты посмел, - выдохнула она. - Ты... ты же обещал!
- Обманул, - сладко прошептал Мерфи, и, найдя своими губами ее пересохшие губы, жадно впился в них.
Грейс не сопротивлялась ему. Она лежала, прерывисто дыша, пока он целовал ее, - сначала в губы, затем в шею; затем, набравшись храбрости, стал дрожащей рукой расшнуровывать ворот ее рубашки, попутно пытаясь найти грудь. В конце концов, когда Мерфи, не выдержав, попросту разорвал его, она провела ладонью по его щеке и спросила:
- Скажи, и давно хочешь меня?
Мерфи кивнул, прохрипев что-то нечленораздельное, отпустил ее и трясущимися руками принялся расстегивать пояс на тунике. Грейс, видя, что один тот вряд ли справится, села на кровати, и, нагнувшись к нему, во мгновение ока расстегнула пояс.
- Ну, вот и все, - мягко сказала она, поглядев на Мерфи.
Тот кивнул и стянул тунику через голову. Грейс отшвырнула разорванную рубашку прочь и встала с постели.  Мерфи стоял перед нею, обнаженный и беззащитный, и его грудь ходила ходуном, а глаза лихорадочно блестели.
- Не бойся, - приободрила его Грейс, хотя у самой сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. - Все когда-нибудь случается в первый раз.
И, не в силах больше владеть собой, сама кинулась к Мерфи и принялась покрывать поцелуями его плечи и шею. Юноша вцепился пальцами в ее бедра и отчетливо застонал. Грейс неистовствовала. Страсть, так долго копившаяся в ней и не знавшая выхода, теперь непрерывным потоком выплескивалась наружу.
- Хороший мой, - в полузабытьи шептала она, чувствуя, как из ее глаз рекой льются слезы. - Великий Отец, как же ты вырос. Как же ты...
Мерфи не дал ей договорить, поцеловав ее в губы. В следующее мгновение они уже были на постели, и Мерфи, прижав ее к себе, пытался в нее войти.
В конце концов ему это удалось.
Когда все закончилось, они еще долго лежали в объятиях друг друга, не в силах поверить, что все это произошло с ними. Грейс рассеянно водила рукой по груди и животу Мерфи, не говоря ни слова. Тот тоже молчал, и лишь неотрывно смотрел на нее, перебирая пальцами ее волосы. Наконец, немного придя в себя, он произнес:
- Ты, наверное, теперь презираешь меня, да?
Грейс ничего не ответила, только сильнее прижалась к нему и поцеловала его в ключицу. Мерфи обнял ее обеими руками и зарылся носом в ее волосы.
- Я не могу поверить, - простонал он через некоторое время. - Я не могу поверить, что ты - моя. Это как сон.
- И я не могу поверить, - вздохнула Грейс, утыкаясь ему в плечо. - Как же ты вырос. Только вчера, казалось, ты был маленьким, испуганным лесным мальчишкой... а сейчас... я не могу поверить. Неужели и это - ты?
- Да, это тоже я, - улыбнулся в ответ Мерфи. Он еще никогда не чувствовал себя таким счастливым.
И, помолчав пару мгновений, с тревогой взглянул на Грейс:
- Скажи, тебе ведь было хорошо со мной?
Та улыбнулась и погладила его по щеке.
- Разумеется.
И, сама не веря своему счастью, рассмеялась и села на кровати, откинув назад пышные волосы. Мерфи любовался ею, полуприкрыв веки.
- Ты очень красивая, - сказал он через некоторое время. - И не говори мне, что я видел мало женщин. Прошлым летом, хотя я тебе не рассказывал, я подглядывал за тем, как купаются служанки. Так вот что я тебе скажу - ни у кого из них не было такого тела, как у тебя. Могу поклясться на чем хочешь.
Грейс расхохоталась.
- То служанки, - сказала она, проведя пальцами у него под подбородком. - Я же - дочь короля, и среди своих сестер - самая невзрачная.
- Глупости, - ответил Мерфи, осторожно поглаживая ее талию. - И кто тебе такое сказал? Не знаю, как для других, но лично для меня ты - самая лучшая. И не смей со мной спорить.
Грейс с грустью и нежностью посмотрела на него.
- Ты вырастешь, - сказала она через некоторое время, - а я состарюсь. Рано или поздно я наскучу тебе, но я готова к этому.
Мерфи неистово замотал головой.
- Не наскучишь, - сказал он. - Если ты думаешь, что меня привела сюда только похоть, то ты ошибаешься.
И спустя секунду добавил:
- Я не знаю, как назвать то, что я чувствую. В сказках это зовут любовью, но мне кажется, что одного этого слова вряд ли будет достаточно.
- Поэтому не говори ничего, - Грейс наклонилась к нему и посмотрела ему в глаза. - Лучше молчи, когда хочешь что-то сказать. Глаза и руки все расскажут за тебя.
И, словно в подтверждение своих слов, легко провела кончиком указательного пальца по губам Мерфи, словно запечатывая их, а затем принялась осторожно целовать его, спускаясь все ниже и ниже. Ее губы коснулись его ключиц, затем грудины; кончик языка прошелся по соскам, заставив их набухнуть, скользнул от
 солнечного сплетения к пупку и задержался на нем. Мерфи напрягся. Знакомый зуд в области паха на мгновение вернулся, но потом так же внезапно отступил, и вместо него по всему телу волнами разлилась теплая, пронзительно-светлая, нежность. Мерфи закрыл глаза, позволяя этой нежности убаюкивать его, в то время как Грейс целовала его мягкий, слегка торчащий, совсем еще детский живот, которого он, надо сказать, страшно стеснялся. Ни впалый живот Кая, ни стальные кубики Ланселота, ни пивное брюхо Борса не создавали ощущения такой беззащитности. Даже ложась спать, Мерфи инстинктивно сворачивался клубком, прикрывая и защищая свое слабое место. Сейчас, раскинувшись перед Грейс, он полностью доверял ей себя. И Грейс оправдывала это доверие. Она целовала его в живот.
Мерфи не знал, сколько они с Грейс пролежали вот так, наслаждаясь присутствием  друг друга. Он полностью потерял счет времени. Наконец, словно очнувшись от долгого сна, Грейс встряхнула головой и обеспокоенно посмотрела на него:
- Наверное, тебе пора идти.
Мерфи нехотя приподнялся и сел. Голова у него кружилась, а глаза слипались. Сейчас он с большим удовольствием остался бы здесь и заснул, прижав к себе Грейс, - но Борс мог прийти с минуты на минуту. Обычно он всегда возвращался под утро, усталый и подвыпивший. Поэтому задерживаться было нельзя.
- Я приду завтра? - напоследок спросил Мерфи, с надеждой посмотрев на Грейс. Та кивнула и на мгновение прижалась щекой к его груди, а затем отпустила его и быстро выдохнула:
- Иди.
Мерфи быстро оделся, поцеловал Грейс на прощание и, выскользнув из спальни, на цыпочках прокрался к себе. Войдя в свою комнату, он не стал раздеватьсяи прямо в одежде упал на кровать. Спустя секунду он уже сладко сопел, уткнувшись носом в подушку.
Грейс же, оставшись одна, аккуратно свернула разорванную рубашку и спрятала ее под перину. Затем, подойдя к зеркалу, дотронулась пальцами до шеи, где виднелись два едва заметных алых пятна - следы от неосторожных поцелуев. Усмехнувшись про себя, Грейс напоследок расчесала волосы и отправилась спать. Борс так и не пришел. Он спал в объятиях Абигайл, большой, дородной и аппетитной служанки, младшей помощницы повара Шона.

***

- У меня для тебя новости, мама, - с порога начал Аргавейн, даже не поздоровавшись.
Моргауза подняла голову и посмотрела на него холодными зелеными глазами:
- Ну и?
- Мерфи вчера потерял невинность, - буднично сообщил тот, присаживаясь в стоящее напротив кресло. - Угадай, с кем.
Моргауза подняла брови и вытаращила глаза.
- Неужели с Грейс? - выдохнула она через некоторое время.
 - Да, с ней самой, - сказал Аргавейн, закидывая ногу на ногу. - И, похоже, он влюблен в нее по уши. Вчера я слышал, как он разговаривал с каким-то Энгусом про нее, а потом видел, как он входит в ее спальню. Недурно, правда?
Моргауза тяжело вздохнула.
- Опять все мои планы оказываются бесполезными,- сказала она после долгой паузы. - Эта мерзавка снова спутала мне все карты. Она - да еще Мерлин. Вот  кого из всей этой братии я ненавижу едва ли меньше, чем самого Артура. Вечно вмешиваются. Вечно путаются под ногами. Жалкие создания.
- Но, мама, - резонно возразил Аргавейн, - вспомни, ты ведь сама хотела, чтобы он наконец познал женщину. Ты говорила, что это даст тебе возможность на него влиять.
- Да, говорила, - в отчаянии воскликнула Моргауза, - но вообще-то, я думала, что он сделает это с королевой! Я ведь просила тебя подмешать им в вино этот проклятый любовный напиток! Почему он не подействовал?!
- Мне кажется, мама, - глухо отозвался Аргавейн, - что ты несколько просчиталась с этим любовным зельем. Я слышал, что оно не действует на человека, если тот уже успел познать истинную любовь. Так что, боюсь, оно теперь никогда и не подействует. Разве что только вызовет похоть... и то навряд ли.
Моргауза вся побелела от ярости.
- Истинная любовь, значит, - прошипела она. - Истинная любовь. Так вот, значит, какая она. Значит, за поцелуйчики в животик он мать родную готов продать. Не говори мне ничего, Аргавейн; я вижу, как это было... - она невесело усмехнулась. - Подумать только. Истинная любовь. А я-то надеялась, что этот олух втюрится в королеву по самое не балуй и сцепится с Артуром, когда придет время. Но все напрасно. Появляется эта омерзительная дрянь со своими сладкими губками, и все разлетается вдребезги. Что же делать... что же мне делать...
- Остается последнее средство, мама, - со вздохом заключил Аргавейн. - Кажется, тебе придется все делать самой.
- Да, - согласилась с ним Моргауза, с минуту подумав. - Видимо, только так мне удастся достичь хоть какого-то результата.

***

В следующую ночь Мерфи снова пришел к Грейс. Та, похоже, ждала этой встречи с самого утра, потому что, стоило только ему переступить порог ее комнаты, как она уже лежала у него на груди, полузакрыв глаза, и счастливо улыбалась. Мерфи и сам был безумно счастлив. Он рассказал Энгусу обо всем, что приключилось с ним, и тот, издав многозначительное "Хмм!" лукаво сверкнул глазами, - но ничего ему не сказал. Слова тут были излишни.
Они замечательно провели время вместе. Мерфи быстро учился, и Грейс была от него в восторге. Ей давно не предоставлялось такой возможности выплеснуть свою страсть, накопившуюся за те долгие пять лет, в которые она всякий раз беспомощно лежала, придавленная сверху пыхтящим и потным Борсом. Что до Мерфи, то тот давал ей свободу, и это, несомненно, радовало. Впрочем, помимо страсти, здесь было еще что-то, гораздо большее. Грейс сама не понимала, почему, - но  когда она смотрела на Мерфи, лежащего перед ней и доверчиво на нее смотрящего, в ее сердце просыпалась щемящая, острая нежность, смешанная с жалостью. Ее юный возлюбленный казался ей чем-то удивительно мягким и беззащитным, - хотя в нем, несомненно, и присутствовал некий стержень. Грейс поймала себя на мысли, что подчас ей хочется просто лечь рядом с ним, положив голову к нему на плечо, и лежать так, охраняя его сон.
Мерфи же вообще ни о чем не думал - он был просто счастлив. Впервые в жизни он чувствовал себя таким нужным; впервые в жизни его ласкали и целовали просто так, не требуя от него взамен ничего. Моргауза своими тисканиями и сюсюканиями забирала у него тепло; Грейс же, напротив, отдавала и готова была отдавать еще, и радовалась, что ее тепло кому-то так нужно. В некотором смысле они нашли друг друга, - Мерфи, который отчаянно нуждался в любви и никогда ей не пресыщался, и Грейс, у которой запасы этой любви были поистине неиссякаемыми и становились тем больше, чем чаще она делилась ею.
Наконец, настала пора прощаться. Мерфи долго не хотел уходить. Он придумывал различные предлоги, чтобы остаться, но Грейс торопила его, боясь, что придет Борс.
- Да пусть приходит, - в конце концов не выдержал Мерфи. - Я готов сразиться с ним и отвоевать право на то, чтобы быть с тобой. Мне не страшно, правда.
- Я понимаю, что тебе не стршно, - Грейс взяла его за руки и с необычайной теплотой посмотрела ему в глаза. - Но я боюсь за тебя. Ты еще очень молод, а Борс просто так меня не отпустит. Он ведь добивался меня столько лет.
- И пусть добивался! - воскликнул Мерфи. - Я ему покажу, каково это - сговариваться с саксами и предавать земляков ради того, чтобы добиться женщины!
После того, как он произнес эти слова, Грейс внезапно притихла и уставилась в пустоту невидящими глазами. Мерфи стало не по себе. Он потрогал ее за плечо и спросил:
- В чем дело?
Грейс не отвечала. Тогда Мерфи взял ее за руку, развернул к себе - и отпрянул. В глазах его возлюбленной плескалась обморочная, теплая и всепоглощающая жуть.
- Грейс, ради всего святого, скажи, что с тобой?! - завопил Мерфи, хватая ее за плечи и встряхивая. - Мне страшно, когда ты так смотришь!
Грейс замотала головой; мягкие пряди упали ей на лицо, скрыв его. Мерфи, преодолевая ужас, обнял ее и прижал к себе. Он не помнил, сколько времени простоял так, трясущейся рукой гладя ее волосы, пока Грейс наконец не подняла голову и не посмотрела на него неожиданно ясными глазами.
- Что с тобой случилось? - чуть не плача, спросил Мерфи. Грейс с грустью посморела на него и легонько коснулась пальцами его щеки.
- Пожалуйста, - тихо произнесла она, - я прошу тебя, пожалуйста, никогда не предавай родины. Что бы ни случилось. Как бы страшно тебе не было, какие бы угрозы перед тобой ни маячили, какие бы соблазны тебя ни искушали, - никогда не зови себе на помощь ни саксов, ни германцев, ни норманнов, ни греков. Обещаешь?
- Обещаю, - выдохнул Мерфи. - Но почему ты вдруг сказала это?
- Не знаю, - Грейс опустила голову. - Мне страшно. Мне страшно за тебя, Мерфи. Мне страшно за Логрию; мне страшно за Тару.
- Не бойся, - Мерфи запустил пальцы ей в волосы и поцеловал ее в лоб. - Я обещаю тебе, что никогда, ни за что на свете, не позову себе на помощь ни саксов, ни норманнов, ни германцев, ни греков. Хотя, по правде говоря, не понимаю, к чему ты вдруг попросила меня об этом.
- Клянешься? - Грейс с надеждой на него посмотрела.
- Жизнью своей клянусь.
- Хорошо, - кивнула Грейс после секундной паузы. - Да будет так.
И, поцеловав его сначала в кончик носа, а затем - в губы, добавила:
- Иди. Скоро придет мой забулдыга, и если он найдет тебя здесь, нам не поздоровится.
- Я все равно отвоюю тебя у него, - сказал Мерфи, оборачиваясь в дверях. - Чего бы мне это ни стоило.
И, сорвав с губ Грейс еще один, прощальный, поцелуй, тихо вышел в коридор.
Неизвестно, что на него нашло, - но спать в эту ночь ему почему-то совершенно не хотелось. Он отправился гулять по коридорам замка, и вскоре наткнулся на какую-то дверь в самом конце коридора. Непонятно зачем, - скорее, просто из любопытства, - он толкнул ее, и эта дверь, оказавшись незапертой, бесшумно отворилась перед ним. Мерфи шагнул в темноту, - и внезапно, споткнувшись обо что-то, лежащее на полу, не сохранил равновесия и с грохотом упал.
В темноте послышался вскрик, а затем вспыхнул свет.  Мерфи поднял голову. Королева сидела в кровати, - голая, растрепанная и бледная, и держала в руках зажженную свечку. Увидев Мерфи, она снова вскрикнула и поспешно прикрылась одеялом, - но было уже поздно. Маленький негодник поднялся с полу и направился к ней.
- Не подходи, - прошептала она, и в ее глазах мелькнул испуг, смешанный, впрочем, с некоторой долей любопытства. - Не подходи ко мне, иначе я закричу.
Но Мерфи, которым внезапно овладел необычайный азарт, - подобный тому, который овладевает игроком, сорвавшим легкий куш, или охотником при виде беззащитной добычи, - и не подумал ее слушаться. Вместо этого он ловким движением выхватил у нее из руки свечку и задул ее, и, не успела Гвиневра что-либо предпринять, в мгновение взобрался на нее и сдавил пальцами ее горло.
- Будешь визжать - задушу, - шепнул он.
Гвиневра послушно закивала. Мерфи сбросил с нее одеяло, задрал тунику и приступил к делу.
Сказать по правде, близость с королевой не принесла ему абсолютно никакого удовольствия. Если Грейс в постели была чуткой и нежной, и откликалась на малейшее его движение, - то королева просто лежала под ним, раскинув руки и ноги, словно безвольная кукла, и только изредка постанывала. Наконец, Мерфи все это надоело. Не дожидаясь, пока его семя прольется наружу, он отпустил королеву и сказал:
- Нет, я так не могу.
- Доделывай уж, раз начал, - вздохнула в ответ Гвиневра. Мерфи, преодолевая стыд и отвращение, снова взобрался на нее, и на этот раз все-таки сумел довести себя до нужного состояния, - но это не принесло ему ни малейшего удовлетворения. После этого он еще некоторое время лежал на королеве в глупой надежде на то, что та приласкает его, - но королева, которой, судя по всему, все происходящее тоже ни капли не понравилось, в конце концов больно шлепнула его по спине и сказала:
- Сделал свои дела, негодник? А теперь проваливай.
Мерфи, не говоря ни слова, встал, одернул тунику и вышел. Ему было противно и стыдно.
Нет, он ни капли не боялся, что королева что-то кому-то расскажет. В глубине души он понимал, что такие женщины, как она, в принципе редко рассказывают о своих любовных приключениях, так как, в силу отсутствия в них страсти, вообще не придают им значения. Его мучало другое. Он боялся, что после того, что случилось, больше не сможет посмотреть в глаза Грейс.  А еще он боялся, что однажды поведет себя с ней так же, как только что повел себя с королевой.
"Ведь я поступил, словно вор или разбойник, - думал он, крадучись пробираясь к своей комнате. - Воспользовался тем, что женщина слаба и не может мне ответить. И откуда во мне это?! Наверное, это и есть тот самый грех, о котором говорил мне Мерлин. Боже мой, я ведь только что согрешил! Первый раз в своей жизни! Как же мне теперь быть?! И ведь у Мерлина совета не спросишь - не ровен час, все расскажет королю..."
Однако, пораскинув мозгами, Мерфи в конце концов пришел к выводу, что не так уж все и страшно. Ведь, не желай королева этой близости, она бы закричала или хотя бы попытылась ударить его или укусить. Угроза быть задушенной вряд ли могла настолько ее испугать - насколько Мерфи знал королеву, она была не робкого десятка. А это значит, что, если она ничего не предприняла, - то ей было так угодно. Подумав еще, Мерфи пришел к выводу, что очень жалеет короля. "Великий Отец, - сказал он себе, открывая дверь своей спальни и проскальзывая вовнутрь, - ведь, если она так же лежит под ним каждую ночь, как лежала подо мной, то ему, должно быть, безумно с нею скучно. Интересно, спит ли он с кем-нибудь еще? Было бы интересно это выяснить..."
Однако, довести до конца эту увлекательную мысль ему не дали. В спальне внезапно зажегся свет, и Мерфи, зажмурившись, отступил к двери, подумав, что королева все-таки рассказала обо всем королю или еще кому-то, и теперь суровые каратели пришли по его душу. Однако, промогравшись, Мерфи очень удивился, когда увидел сидящую перед ним в кресле Моргаузу.
- Мама?! - изумленно выдохнул он. - Что ты тут делаешь?!
- Тебя жду, - ответила Моргауза, насмешливо на него глядя. - Ну, что ты встал, как истукан? Обними мамочку.
Мерфи нехотя подошел к ней, и, опустившись перед ее креслом на колени, обнял ее. Моргауза тотчас же схватила его за волосы своими цепкими пальцами, и, притянув его голову к себе на грудь, проворковала:
- По девушкам бегаешь, да?
- Да нет, - попытался выкрутиться Мерфи, - просто гулял.
- Ох, не умеешь ты врать, - голос Моргаузы сделался совсем приторным; она взяла лицо Мерфи в свои ладони и посмотрела в его глаза. - Гляди, аж покраснел весь, красавчик ты мой, - она потрепала его по щеке, слегка оцарапав ему кожу длинными ногтями. - Ну, рассказывай, у кого ты сегодня был. Наверное, всех девок в замке уже перепортил, - она наигранно захихикала, и Мерфи почувствовал, что ему становится дурно.
- Никаких девок я не портил, - наконец собравшись с духом, ответил он.  - Да, есть одна, которую я... которая мне нравится. Но это все не суть важно.
- Ну как это, не суть важно, - губы Моргаузы растянулись в змеиной улыбке. - Я ведь твоя мать. А значит, должна знать, с кем встречается мой сын. Чтобы, в случае чего знать, от кого он подцепил тиф, или, скажем там, холеру, - немного помолчав, ехидно добавила она.
- Мама! - взвыл Мерфи. - Как тебе не стыдно?! Какой тиф, какая холера?! Что ты вообще несешь?! Опомнись!
- Ой, извини, - с притворным сожалением ответила Моргауза. - Я просто неудачно пошутила; но ты ведь простишь мамочку, правда? Ты ведь знаешь, что у меня  совершенно нет чувства юмора.
- Оно и заметно, - выдохнул Мерфи. - Пожалуйста, больше не шути так.
- Хорошо, хорошо, не буду, - Моргауза погладила его по голове, а затем пристально на него посмотрела: - Но имя своей подружки ты мне все-таки скажи. А то мало ли что. Вдруг она забеременеет.
- Ну, Грейс, - не выдержал Мерфи, про себя мечтая только об одном - чтобы мать наконец-то от него отстала.
Однако, Моргауза и не думала оставлять его в покое. Вместо этого она всплеснула руками и воскликнула:
- Надо же! Ты сумел очаровать жену самого сэра Борса! А ты не боишься, что, когда он об этом узнает, тебе не поздоровится?
- Нет, не боюсь, - ответил Мерфи. - Ни капли. Я готов биться с ним до последнего. Более того - я готов бросить ему вызов на предстоящем турнире.
Моргауза душераздирающе вздохнула, а затем всхлипнула. Мерфи понял, что она собирается плакать, и сделал отчаянную попытку предотвратить надвигающуюся катастрофу.
- Ну мам, - протянул он, неловко обнимая ее за плечи. - Ну не плачь, пожалуйста. Что я такого сказал?
- Ты совсем себя не бережешь, - сквозь слезы прогнусавила Моргауза. - Ты не думаешь обо мне, совсем не думаешь. Что я буду делать, если тебя вдруг убьют?! Тебя, моего самого любимого, самого дорогого сыночка?! Ах, что же будет со мной?!
- Да никто меня не убьет! - не выдержал Мерфи, вскакивая на ноги. - Что я, по-твоему, совсем безрукий и меча не удержу?! Ты за кого меня держишь?
- Но ведь Борс такой страшный и большой, - Моргауза достала носовой платок и с шумом высморкалась. - Он задавит тебя. А если к нему присоединится еще и сам король...
- Постой-ка, - насторожился Мерфи. - А короля ты откуда взяла?
- А то я не знаю, - Моргауза посмотрела на него неожиданно ясными и колкими глазами. - Ты же только что обесчестил его жену.
Бедный скрипач выпучил глаза и принялся судорожно ловить ртом воздух.
- Как... как... как ты узнала об этом, Балор тебя побери?! - наконец прохрипел он. - Как ты... откуда?! Аргавейн следил за мной?! Признавайся!
В ответ на это Моргауза лишь холодно усмехнулась.
- Не возводи напраслину на своего брата, - сказала она, вставая с кресла и подходя к Мерфи. Ее глаза внезапно стали очень светлыми и очень страшными, и юноша невольно поежился под ее взглядом. - Я за тобой следила. Я все время за тобой слежу.
Мерфи судорожно сглотнул. Мать стояла напротив него, глядя ему прямо в глаза, и он чувствовал, что она сильнее его. Намного сильнее.
- Не думай, что ты волен делать все, что захочешь, мальчик мой, - произнесла она высоким, неживым голосом. - Лишь до поры до времени. Потом я все равно приду, и потребую свое. Великая Богиня гневается на тебя за то, что ты ее ослушался. Она хочет, чтобы ты вернулся в ее лоно и больше никогда его не покидал.
- Но что от меня нужно Великой Богине?! - в отчаянии воскликнул Мерфи, не в силах более выдерживать этого взгляда. Ему хотелось одного - спрятаться, уйти, не существовать. Все его существо словно выворачивало наизнанку.
- Послушания, - ответила Моргауза. - Только и всего. Ей нужно, чтобы ты слушался ее. Слушался меня.
И, немного погодя, добавила:
- Я могу хоть сейчас пойти и рассказать обо всем королю. Рассказать, как ты имел его жену, пробравшись к ней в спальню среди ночи. А еще лучше - я расскажу обо всем Грейс. То-то она обрадуется, узнав, что ты изменил ей с ее сводной сестрой.
- Нет, пожалуйста, не надо! - взмолился Мерфи, чувствуя, что больше не выдержит. - Все, что угодно, только не это!
- Хорошо, - сказала Моргауза, и голос ее слегка смягчился. - Тогда обещай мне сделать одну вещь.
- Какую? - спросил Мерфи. По его щекам текли слезы.
Моргауза, порывшись в складках плаща, достала оттуда небольшой красный кристалл, висящий на длинной цепочке, и протянула его Мерфи со словами:
- Надень.
Юноша послушно накинул цепочку на шею. Кристалл замерцал в его ладони кровавым, нездешним светом.
- Что это? - спросил он, поднимая глаза на мать.
- Это - амулет Великой Богини, - ответила та. - Своего рода подарок... от нее лично. В нем заключено то, что будет давать тебе силу. Своеобразный, так скажем, помощник. Не вздумай его снимать. Иначе Богиня разгневается.
- Но Мерлин говорил... - робко начал Мерфи, но Моргауза взяла его лицо одной ладонью, нежно провела по его щеке пальцами, и, внезапно размахнувшись, изо всей силы полоснула его по щеке ногтями.
- Вот тебе Мерлин, выродок, - прошипела она, пока Мерфи, схватившись за покалеченную щеку, глотал слезы, прижавшись спиной к двери. - Не смей мне перечить! Не смей перечить Великой Богине?! Иначе знаешь, что тебя ждет?!
Мерфи поднял на нее полные слез глаза.
- Геена огненная, озеро лавы, - буднично заключила Моргауза, садясь обратно в кресло. - Вот так-то.
Мерфи сполз на пол, и, уткнувшись головой в колени, разрыдался.
Моргауза некоторое время посидела в кресле молча, а затем встала, подошла к нему и уселась рядом с ним на пол, обняв его за плечи.
- Ну, не реви, - сказала она, осторожно поглаживая его всклокоченные рыжие локоны. - Ну, прости мамочку. Да, я иногда бываю очень злой, - но ведь я делаю все это, потому что желаю тебе добра. Зато теперь ты будешь сильным, самым сильным. Этот амулет, который висит у тебя на шее, будет защищать тебя от злых людей. Ты будешь ясно видеть, кто есть кто. А о твоих собственных ошибках никто не узнает. Ты сможешь делать все, что тебе заблагорассудится, и никто и ухом не поведет. Ну, как тебе? Ведь, согласись - это здорово - всегда оставаться безнаказанным.
Мерфи ничего не ответил, но плакать почти прекратил.
- Пойдем-ка спать, - сказала Моргауза, поднимаясь с пола. - Тебе надо непременно выспаться и набраться сил. Ну, пойдем в кроватку.  Пойдем.
Мерфи, усталый и опустошенный, встал, опираясь на ее руку. Его шатало. Моргауза довела его до постели, помогла ему снять пояс и башмаки и накрыла его одеялом. Несчастный юноша, не в силах больше плакать, провалился в сон. Моргауза посидела рядом с ним какое-то время, а потом тихо вышла из комнаты, затворив дверь.
Начинало светать. Королева сидела у окна и смотрела на небо, стараясь не думать о том, что было с нею сегодня ночью. Король, проснувшись, накинул просторный камзол, в котором обычно ходил, когда его никто не видел, и отправился к своему заветному столу - разводить краски. Мерлин спал сном праведника, и ему снилось, будто бы он гуляет по какому-то очень тихому и красивому лесу. Сэр Кай спал в кустах под окнами. Сэр Борс, ввалившись к себе в покой после бессонной ночи, внезапно отметил, что его жена очень красива, и теперь любовался ею, сидя в кресле, и не решался ее будить. Леди Грейс спала, раскинувшись по постели, и на ее губах блуждала смутная улыбка. Ей снилось, что она бредет куда-то по закатным лугам, и при этом испытывает наслаждение, какого не испытывала никогда в жизни. Единственное, о чем она жалела - так это о том, что Мерфи нет с нею рядом.
А Мерфи спал без сновидений. Прошедшая ночь вымотала его окончательно, и теперь он лежал, маленький и сломленный, подтянув колени к подбородку, словно дитя в утробе матери. На его щеке виднелись три косых шрама. Некому было защитить его. Некому было объяснить ему, как нужно обращаться с женщинами; некому было научить его любви; некому было сорвать с его шеи красный кристалл и охранить его от Великой Богини. Он был один-одинешенек на всем белом свете.
Впрочем, нет, он был не один. Кто-то невидимый и добрый все это время наблюдал за ним, и, возможно, в эту самую секунду размышлял над тем, как можно его спасти. Но Мерфи об этом не знал. Как не знал он и о том, что Великая Богиня на самом деле не так уж и страшна, и что даже с ней возможно справиться, если тот, невидимый некто стоит за твоей спиной.