Глава 27. снова о личных моих делах

Глава 27. СНОВА О ЛИЧНЫХ МОИХ ДЕЛАХ

   Помните, я, будто бы, укрепил свою позицию, у Ольги Николаевны, разрешение получил  приходить в любое время дня, если она дома, но ведь это разрешение никаких гарантий ни на что не выдаёт - неспокойно у меня на душе…
    Цветы – три бледно розовых пиона в узкой вазе, что стояли у неё на столе при первом моём визите, как пушкинского Германа три карты, мучили меня. Ваза эта никогда не пустовала, но три пиона сделались для меня как бы визитной карточкой дарителя цветов, может быть, он пользуется теми же правами, что и я?
    Три пиона! Я был решительно настроен немедленно выяснить, кто их подарил? Не хочу ходить напрасно вокруг дома её, и если я смерть Лизоньки пережил, то эту связь, впрочем, о какой связи может быть речь? зависимость эту от Ольги Николаевны как-нибудь переживу.
    Недрогнувшей рукою трубку к уху прижал и твёрдым голосом заговорил:
- Алло – алло! Зинаида Васильевна, как ваше здоровье? Я рад, что у вас всё - слава Богу! А больной коленке вашей шлю соболезнование и желаю скорого выздоровления. Вы не смогли бы Ольгу Николаевну к телефону пригласить? О, дома нет – какая жалость! А я хотел купить ей цветы, вы не знаете, какие цветы больше всего нравятся ей? Действовал я осторожно, как разведчик, прямо, что за хахаль дарит ей цветы, как спросил бы всякий невоспитанный товарищ из нашего двора, не спрашивал. И вот что ответила мне разлюбезная соседушка Ольги Николаевны Зинаида Васильевна – бальзам на сердце, праздник для души!
- На кой ляд Ольге Николаевне твои цветы? Она от своих не знает куда деваться, себе и мне охапками приносит с огорода. Ты, милок чего другого купи – ну там конфеток-пряничков, посидим, чайку попьём…
- Ура- ура! – возликовала моя душа – никого у Ольги Николаевны нет, потому что она из той же чистой породы женщин, как Лизонька, как Альбина Ивановна – тёща моя.  И ко мне она благоволит, иначе Зинаида Васильевна, женщина старых строгих взглядов, вряд ли меня бы так привечала.
    От таких соображений, ног под собой не чуя, сначала я в аптеку сбегал, к той пожилой аптекарше, что помогла выходить собаку, потом в магазин, и через некоторое время уже Зинаиде Васильевне колено лечил, решительно преодолевая смущение её.
    - Вы за подол не держитесь, а объясняйте, где, как, с какого времени болит?
- Да ты мне, дорогой сынок, лекарства оставь, что как объясни, я сама сделаю всё.
- В данном случае, Зинаида Васильевна, я – доктор, врач, а вы мне своим неуместным смущением мешаете работать.
    Я ей больное колено намазал, помассировал, наложил компресс, заставил выпить таблетку, и уложил на диван – её любимый телесериал смотреть – время подошло, знаю, что у пожилых людей от одного внимания наступает облегчение иногда, это был как раз тот случай.
    Помыл руки, как врач после операции, мазь со скипидаром была, и стал накрывать для чая стол, пользуясь посудой из серванта Зинаиды Васильевны, разрешила она. Я умею накрывать столы с детства, к этому приучен.
    Да и с Лизонькой был у нас гостеприимный дом.
    Зинаида Васильевна на диване горячо переживала события телесериала:
--А ведь у ней дитё от него… мы, бывало, противопоставляла она истории на экране собственную жизнь… Убить тебя мало! - негодовала снова.
    Стук тонких каблучков по лестнице в сильное волнение нас поверг. Она уронила телевизионный пульт, я метнулся к двери, но каблучки простучали на следующий этаж, и мы продолжали каждый своё занятие, находясь в нервическом состоянии, вздрагивая на каждый лестничный шум. Когда окончился телесериал, Зинаида Васильевна поднялась и осмотрела стол.
    Посредине кремовый торт – полёт кулинарной фантазии, коробка шоколадных конфет – Ольга Николаевна любит их, ваза с фруктами – в ней угнездились, прекрасно гармонируя красками и формами бананы, апельсины, виноград… за один взгляд на такой живой натюрморт при советской власти следовало бы денежки платить, видел ли  кто из вас тогда эти фрукты в одной вазе?
«зато простой продукт имели» - можно в защиту того времени словами Пушкина сказать, - не было обездоленных, голодных, беспризорных.
    Но не об этом речь – что ещё было на нашем столе? Стояли на нём высокие бутылки с фруктовым соком для людей, ведущих здоровый, трезвый образ жизни  - отличное питьё.    Для тех, кто хочет подкрепиться основательней, из турецкого батона /я покупаю его всегда от удивления к названию/, бутерброды в двух тарелках с маслом, сыром, колбасой и разными разностями, чайные чашки, фужеры, тарелочки, ножи вилки салфетки для трёх персон – отличный стол! Чай в заварном чайнике давно заварен. Большой чайник два раза кипятил.
- Ах ты, Господи, сколько всего! - восхитилась Зинаида Васильевна.
- Так ведь не каждый день я с такими замечательными женщинами чай пью.
- Я-то ладно, старая кочерыжка, мне на кладбище давно пора, - заскромничала Зинаида Васильевна, но я знал о её делах, боевом характере и значение. Благодаря ей, их подъезд содержался в образцовом порядке: она собирает деньги и организует покраску дверей и панелей, побелку, мытьё полов и наводит «красоту» /под «красотой» имелись в виду красочные картинки на электрощитах каждой лестничной площадки.
    Годились для этого журнальные репродукции, цветные картонки, вырезанные из конфетных коробок и откуда-то ещё, отчего подъезд сделался уютным и весёлым/. На каждом лестничном пролёте прикреплена была пустая консервная банка, чтобы молодь, собирающаяся по вечерам, складывала туда окурки, не сорила бы.
    Зинаида Васильевна нещадно гоняла тех, кто нарушал, ею установленные, строгие правила, за что строптивая молодёжь сожгла её дверной звонок – он расплавился и вышел из строя. Благоразумные люди советовали Зинаиде Васильевне не связываться с молодыми – не тут-то было! В борьбе за правое дело была она неугомонна и неустрашима.
    Обо всём этом рассказали мне женщины на лавочке из их подъезда.
    Я это по достоинству оценил и выложил Зинаиде Васильевне, как мысль о том, что незаменима она, и ни о каком кладбище не может быть и речи.
- Спасибо за доброе слово! – засмущалась она, скромная женщина.
- Да не обо мне речь, - досадливо махнула рукой, песенка моя спета. Вот Ольга Николаевна – таких поискать… приступила, было, она к очень занимательным для меня сообщениям, но тут, прозвучав снизу, лёгкие шаги остановились на нашей площадке, и зашуршал ключ в соседней двери. Я рванулся с места, потом в смятении остановился,… Зинаида Васильевна, воспользовалась моим замешательством и меня опередила. Конечно же, это Ольга Николаевна была, кому же ещё в соседней двери ключом вертеть?
-Ольга Николаевна, идёмте к нам чай пить, у нас тут много всего есть, - пригласила Зинаида Васильевна.
- Спасибо, - отозвалась Ольга Николаевна, - у кого это у нас во множественном числе?
- Да в гостях  у меня доктор тут один – меня лечил.
- Хорошо, сейчас немного приду в себя, ведь с утра дома не была, и к вам забегу.
    Зинаида Васильевна вернулась, села рядом, в нетерпении выключила телевизор:
- Орёшь тут, не знаю про что!
    Мы сделались, словно замороженные, показалось, вечность, проходя мимо, неосторожно нас задела – мы ни звука, только слушаем, что там за стеной происходит? – ничего не слышно, ждём и дождаться не можем, когда это ненаглядная наша Ольга Николаевна к нам препожалует?
    Наконец, скрипнула дверь оттого, что открыли её и закрыли на ключ. Мы слегка подпрыгнули, подались навстречу, но остались на месте, дверь ведь не заперта.
    Ольга Николаевна вошла и нас приветствовала. Она ко встрече со мной не была готова, видно, гостя и доктора Зинаиды Васильевны представляла в таком же преклонном возрасте. А я на чеку был – всё видел, всё замечал. Она неузнаваемая вошла, в этом строгом длинном платье, я ещё её не видел, захлестнули меня нежность и восторг.
    Её зелёный взгляд, на меня наткнувшись, сделался удивленным и беспомощным в первое мгновение, счастливым и ликующим – во второе, а в третье – был завешен ресницами  и опущен вниз – радость и ликование тот час же мне передались.
- А как вы здесь оказались? – ко мне она обратилась.
- Я Зинаиду Васильевну приходил лечить, и по этому поводу мы решили с ней напиться чаю, может быть, и вы к нам присоединитесь?
- Конечно, глядя на ваш стол, многое здесь очень нравится мне, как видите, не зря я так старался.
- собственно, хозяин здесь я, Зинаида Васильевна лишь больная моя пациентка.
- А что вы, в самом деле, доктор?
- На самом деле я не доктор, но практика показывает, что лечение мне удаётся иногда. На правах хозяина усаживаю вас здесь – я передвинул стул так, чтобы села она не сбоку, как Зинаида Васильевна, а напротив меня – глаза в глаза. Она послушно указанное место заняла. Я ей бумажную салфетку расправил и на колени положил. Всякое действие, всякий жест священным в её присутствии делались для меня.
    Вот ведь сидит она, ненаглядная моя Ольга Николаевна, напротив. И захотелось мне волшебное это мгновение остановить, и остановилось оно. Ликование переполнило нас всех, избыток чувств, по комнате пронесись, задело телефон, и он задребезжал, захлёбываясь от восторга, Зинаида Васильевна ринулась к нему. И мы с Ольгой Николаевной как бы остались вдвоём. Говорили об огородных делах, шутили о медведках и колорадских жуках, но содержание не имело значения. Очень нравилось нам беседовать вдвоём.
    Зинаида Васильевна вернулась за стол:
- Подружка  звонила, - объяснила нам, -  я ей сказала, что сидим, чай пьём.
- Вы бы пригласили её к нам на чай, - предложил я.
- Да я её приглашала, она квартиру боится оставить, двери железной у неё нет, обворуют ещё. Окинув нас опытным взглядом, поняла, что ладится у нас всё, и заявила непреклонно:
- Не дело это – чай да морс пить,  нужно, чем покрепче встречу нашу обмыть, и торжественно извлекла из недр шифоньера бутылку с мутной жидкостью, водрузила на стол.
- Давай, милок, открывай! Открыл я, и над столом,  испускающим нездешние запахи заморских фруктов, распространился тяжёлый сивушный дух.
- Я пить не буду, - решительно отставила свою рюмку Ольга Николаевна.
- Ну не будешь, так не пей, не стала настаивать Зинаида Васильевна, видно, зная её непреклонный характер, - а мы с доктором три рюмочки пропустим за всё хорошее, за нашу жизнь! – деликатно обозначила она причину нашего торжества.
    Я возражать не стал, обычай, возведённый в закон, нарушить не посмел, чтобы её не обидеть. Наполнил Ольге Николаевне фужер и рюмку апельсиновым соком, чтобы было что пить, и чем чокнуться с нами. Наши с Зинаидой Васильевной рюмки наполнил самогоном, её фужер апельсиновым соком доверху, в свой немного плеснул, мы поднялись.
    Заметили?  У нас как бы происходит необъявленная помолвка, чокнулись рюмками, и пока Зинаида Васильевна, света белого не взвидев, закрыв глаза, тянула в себя сивуху эту, занюхивала, запивала её, заедала, я свою рюмку опрокинул в свой фужер, и тоже нюхал бутерброд, тяжело дышал, словом, всячески изображал выпившего это зловредное питьё человека. Так, что Зинаида Васильевна нисколько в этом не усомнилась,
    Ольга Николаевна всё видела, но меня не выдала, посмеивалась только.
- У вас что там – стоградусное в бутылке налито? – сжигает всё в нутрии, - возмущался для вида.
- Да, крепкая самогонка, гонят здесь у нас соседи на первом этаже без обмана, - гордилась Зинаида Васильевна, - я три рюмки выпью всегда, больше не могу.
- Ну, давай ещё, дорогой сынок, по одной,- сказала, когда закусили.
- Может, Зинаида Васильевна, хватит?
- Да нет, - она не согласилась, - так уж положено – Бог троицу любит. Налили по второй, весь ритуал повторили снова.
- Надо чего-нибудь горячего сготовить, - заволновалась Зинаида Васильевна, гостеприимная хозяйка.
- Сидите, не беспокойтесь, - наложил я ей разнообразных бутербродов на тарелку, - обойдёмся без горячего, вы ещё не достаточно здорова, чтобы у плиты стоять. Она не возражала и принялась за бутерброды.
    После третьей рюмки фужер мой сделался полным. Пошёл в раковину вылить, Зинаиде Васильевне сказал, что после такого крепкого напитка захотелось холодной воды.
    Вылил в раковину содержимое, показалось, что выскочил из неё рогатый чертёнок и скорчил мне мерзкую рожицу, наложил я крест православный на него, он жалобно взвизгнув, провалился в тар – тарары, в недра раковины.
    Когда вернулся, Зинаида Васильевна заявила:
- Я выпила свои три рюмки, больше не буду, остальное ты, сынок, один допивай, итак пил не как мужик по мне равнялся, теперь бери чайный стакан и наливай поскольку хочешь, если не хватит, у меня ещё в заначке есть, - равняла она меня со знакомыми ей мужиками, и ничего для меня не жалела.
    У Ольги Николаевны от сдерживаемого смеха тряслись плечи.
- Нет уж, Зинаида Васильевна, оставьте это на следующий раз, и решительно пробку завернул.
- Да кто же это зло в бутылке оставляет?
Другие мужики эту самогонку чуть не вёдрами хлещут и ничего, вон на той неделе у Марининых гуляли, меня пригласили /я им по мужу покойному дальняя родня/, ну, выпили сначала ящик водки, какой хозяева для гулянки припасли, потом прикупили три трёхлитровых банки  самогону, хорошо погуляли, мужики все в повал, драку было затеяли, еле угомонились.
- И вы это нам предлагаете?
- Да так уж повелось, куда от этого деваться?
    По радио такие мелодии разлились, что усидеть было невозможно. Первый танец с Зинаидой Васильевной покружил:
- Не танцевала уже, чай, сто лет, - оправдывала она неверные движения свои. Я её усадил и сказал, что с больным коленом танцев на сегодня достаточно ей.
- Что верно, то верно, - сразу сообразила она.
    Я Ольгу Николаевну пригласил, вскинула она тонкую руку свою ко мне на плечо, отчего её браслет – зелёная змейка с блестящими глазами, соскользнул по руке вниз. И закружились мы в небольшом комнатном пространстве. И музыка, словно, по заказу навстречу  нам неслась: «В городском саду играет духовой оркестр, на скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест…» Слова очень соответствовали нашим отношениям, не допускающим никаких вольностей на сегодняшний день. Вот ведь рядом её лицо – от моего дыхания шевелиться тонкая прядь её волос, но невозможно прикоснуться губами к её щеке, руки даже пожать не решусь, хотя она, моя любимая, заключена в объятиях моих, казалось мне, что мы, не касаясь, пола, парим в воздухе.
    Зазвучала песня: «Пусть я с вами совсем не знаком, и далече отсюда мой дом»…
«Ну, скажите хоть слово – сам не знаю, о чём»… это про то, что с началом войны жестокая, неумолимая военная судьба для каждого уже началась, но в песне краткий миг затишья, танцев и покоя, нежность и грусть. Что-то тревожное, созвучное этим словам и мелодии поднималось в груди…
                После танцев пили чай, я к обеим женщинам очень внимательным был.
    Затем, Зинаида Васильевна сказала, что, пожалуй, приляжет, пойдёт.
- А вы сидите, вам рано, поди.
- Нет, Зинаида Васильевна, вы отдыхайте, мы тоже разойдемся по домам, - объявила Ольга Николаевна.
- Заметили, я так и предполагал, что «разойдёмся», уже то хорошо, что побыли рядом.
- ну, вы тогда, что осталось, заберите с собой! – заволновалась Зинаида Васильевна, не привыкшая жить за чужой счёт.
 
- О чём вы говорите? Без вас не 
состоялся бы этот замечательный чай! – я её благодарил.
- До завтра! – простился с Ольгой Николаевной, она не возражала.
    Не помню, как оказался у себя дома, ехал ли трамваем, маршруткой ли – новым очень удобным транспортом – заслуга перестройки, шёл ли пешком? Скорее всего, летел на крыльях радостных надежд. И всё думал о том, в какой форме и при каких обстоятельствах Ольге Николаевне совместную жизнь предложить?
    Помню, у Марии Петровны в тот вечер сидел, соседушки моей, вилку от настольной лампы разбирал и исправлял, видно, она за этим меня позвала. Когда загорелась лампа, и после её горячих благодарностей, вернулся к себе за письменный стол, и разбирал, приводя в порядок, разные выписки и собственные начинания.
    Мысль патриотическая меня посетила
   Зреют медленно, но неустанно в спящей пока России, многострадальной Родине моей, здоровые и молодые силы необъятные, казалось мне, и в возрождение её в тот счастливый  вечер твёрдо и свято верил я.
    В постель с собой взял «Дворянское гнездо» о Лизе Калитиной и Лаврецком любимый мой роман, хотел перелистать, очень подходящий к нашим с Ольгой Николаевной отношениям, но так и не раскрыл.
    Кажется, что всё будто бы ладится у нас, но какие-то сомнения всё-таки мучают меня.
    Я бы на её месте был по отношению ко мне предприимчивей и смелей.